Тред №1046427

Некоторые не любят Кургиняна и его газету, но этот материал достоит внимания...

Китай и уйгурская проблема

Синьцзян-Уйгурский автономный район (СУАР) населяют 47 национальностей. Но титульной нацией автономного района являются уйгуры. И именно на них ориентирована политика КНР в этом районе. Определяющим же в этой политике является сегодня тот факт, что значительное число уйгуров исповедует ислам. А также то, что ислам уйгуров с каждым годом становится всё более радикальным. Дополнительное напряжение в этой ситуации создает то, что значительное число уйгуров проживает не в КНР, а на юге Киргизии, где они относятся к радикально настроенной части мусульман этой страны. И именно эти обстоятельства, судя по всему, в самое ближайшее сыграют решающую роль в попытках дестабилизации Китая. А положение в Гонконге показывает, что попытки дестабилизации уже начались. Так что остается не так уж много времени на то, чтобы уяснить себе, что такое уйгурская проблема в Китае.

Для характеристики политики китайских властей относительно уйгуров СУАР уместно сравнение с другой народностью КНР, также исповедующей ислам. Речь идет о хуэйцах, населяющих Нинся́-Хуэйский автономный район. Даже в нем их доля не превышает 34 %. Данная территория вошла в состав китайской империи примерно в III веке до н. э. и более чем за тысячу лет глубочайшим образом укоренена в общекитайском культурно-историческом поле. Кроме того, географически территория хуэйцев расположена внутри территории КНР, хотя и с сильным смещением к северу страны. Хуэйцы разговаривают на тех же диалектах, что и местное ханьское население, выглядят, как китайцы, и по факту ими и являются. Единственное, пожалуй, броское отличие связано с запретом ислама на употребление свинины и алкоголя. Таким образом, хуэйцы не рассматриваются в Китае как этническая «группа риска».

С уйгурами всё иначе. Эти граждане Китая для титульных китайцев остаются постоянной «группой политического риска». Уйгурский язык относится к тюркским, письменность уйгуров основана на арабском алфавите, и сами коренные жители выглядят иначе, чем ханьцы — крупнейшая государствообразующая народность Китая. Сегодняшние уйгуры — это замкнутая этническая группа, мало подверженная ассимиляции, чтящая всё, что составляет ее идентичность: культуру, историю, религию. Историческим топонимом этой территории является Восточный Туркестан.
Синьцзян же на китайском языке означает «новую границу». И это неслучайно. Эти земли после сложных исторических перипетий окончательно вошли в состав КНР только в XX веке, да и расположены они на периферии страны. Последний шанс создать самостоятельное государство история предоставила уйгурам, когда в небытие ушла Российская империя, а в Китай вторглись японцы. Однако долго уйгурское исламское государство не продержалось. Созданная в 1933 году Восточно-Туркестанская республика (ВТР) была совместными усилиями советских и китайских войск «упразднена» в 1935 году.
Повторно ВТР была провозглашена в 1944 году. Однако в августе 1945 года между Китаем и СССР был подписан договор о дружбе и сотрудничестве, в приложении к которому Советское правительство заявляло, что вопрос с Уйгурией СССР относит к внутренним делам Китая, в которые он не будет вмешиваться.
В 1949 году, после победы Компартии Китая над Гоминьданом, Политбюро ЦК КПК приняло решение о дислоцировании в Синьцзяне (Уйгурии) частей Народно-освободительной армии Китая численностью в 250 тысяч человек и о начале массового переселения туда ханьского населения. Официально о создании Синьцзян-Уйгурского автономного района было объявлено в 1955 году.
В своей более ранней истории Синьцзян несколько веков был зоной влияния Китая, но одновременно территорией бунтов, восстаний, завоеваний, разделов и междоусобиц. Уйгурский каганат VIII–IX вв. имел множество политических «государственных наследников», каждый из которых, не добившись внутренней консолидации, в итоге утрачивал самостоятельность. В разные периоды истории территория проживания уйгуров подолгу оставалась зоной политической нестабильности. И неудивительно, что с момента официального создания СУАР в составе КНР в 1955 году центральные власти Китая проводят там жесткую политику.
Однако политика эта несет в себе отнюдь не только запреты. Например, уйгуры как национальное меньшинство имеют послабления в части государственной политики «одна семья — один ребенок». Запреты же начинаются там, где возникает угроза радикализации. К примеру, очень жестко соблюдаются антирелигиозные меры: так, лицам до 18 лет запрещается участвовать в религиозных обрядах.
Вообще, за любыми очагами религиозности в светском Китае следят с повышенным вниманием — как за питательной почвой трех зол: сепаратизма, терроризма, экстремизма. Это внимание резко повысилось после начальной фазы «арабской весны». От китайских политиков не укрылось, что важнейшей организационной структурой подготовки «арабской весны» стали многотысячные группы в социальных сетях. И что именно через интернет проходили управляющие сигналы во время начавшихся беспорядков. К этой угрозе в Пекине отнеслись всерьез. И ответили уголовными преследованиями за поиск и просмотр в интернете материалов радикально-религиозного характера.
Но первым и основным элементом стратегии пекинского правительства в отношении Синьцзян-Уйгурского автономного района стало его массовое заселение представителями базовой китайской этнической группы — ханьцами. На 2000 год уйгуры составляли 45 % населения Синьцзяна, ханьцы — 40 %, в абсолютных числах — 8 345 622 уйгуров в СУАР из примерно 11 миллионов проживающих в Китае вообще. При этом расселение уйгуров и ханьцев в регионе неравномерное: есть территории и города, где уйгуры составляют до 90 % — например, Кашгар. И потому Кашгар сегодня является одной из наиболее взрывоопасных точек СУАР.
При этом переселенные в СУАР экономически и политически активные ханьцы занимают ведущие положение в основных сферах жизни региона. Когда в начале XXI века в Пекине было принято решение об ускоренном экономическом развитии этой отсталой территории, сюда пролился финансовый ливень. Преобладающая доля благ от этого инвестиционного потока досталась ханьцам, что не могло не вызвать недовольства уйгуров. Это недовольство начала активно подогревать инициированная Западом пропаганда, направленная на социально-экономическую дестабилизацию. Результатом стали массовые беспорядки, унесшие сотни жизней.
Но и политика Пекина в СУАР основательно продумана. С начала 2000-х она проводится в соответствии со стратегической концепцией «Большое освоение запада», рассчитанной до 2050 г.
Практическая реализация концепции разделена на 3 этапа. Первый этап (2001–2010 гг.) уже полностью реализован. По его итогам экономика западных провинций достигла первичного уровня индустриализации и среднегодового роста ВВП в 10 %. В СУАР этот показатель уже в течение 10 лет не опускается ниже 10 %, а в 2012 г. превысил среднекитайский уровень, составив 12 % ($119 млрд).
Сейчас идет осуществление второго этапа (2011–2030 гг.), нацеленного на модернизацию промышленности. И этот второй этап также проходит в условиях борьбы Пекина с дестабилизацией региона.
5 июля 2009 года в столице СУАР Урумчи вспыхнули массовые беспорядки. При этом поводом для митинга, переросшего в кровопролитие, стали события, произошедшие еще 26 июня 2009 г. в провинции Гуаньдун, географически являющейся едва ли не максимально удаленной точкой от родины уйгуров. Там, на заводе игрушек, подрались местные рабочие и гастарбайтеры-уйгуры, которым не нашлось работы у себя дома. Число пострадавших среди последних составило 89 человек, из которых двое скончались в больнице. Драка в другом конце страны аукнулась в Синьцзяне 197 убитыми, 1600 ранеными, сожженными автомобилями, автобусами, разгромленными магазинами, точные данные о которых просто несущественны по сравнению с человеческими потерями.
Столь специфические географические обстоятельства волнений говорят о явной скоординированности данных событий. А о серьезности отношения к ним властей КНР говорят последовавшие за ними 30 смертных приговоров уйгурам, ставшим инициаторами этих волнений. В сочетании с обвинениями местных ханьцев в присвоении основных благ от правительственных инвестиций в регион эти приговоры резко повысили градус конфликтности уйгуров в отношении Пекина. А заодно — привели к очередной активизации разжигания конфликта из-за рубежа. Так, 7 октября 2013 года в статье «Нью-Йорк таймс» был приведен пример: на китайском веб-сайте по поиску работы примерно в половине из 161 вакансии имелось предостережение, что заявки от лиц, не являющихся ханьцами, или тех, для кого китайский язык не является родным, даже не будут рассматриваться.
Положение с каждым годом становилось всё более серьезным. И в мае 2014 года новый руководитель КНР Си Цзиньпинь созвал высшее партийное руководство на специальное совещания по «уйгурскому вопросу». В результате было признано необходимым поднять трудовую занятость уйгуров, особенно на юге автономии. Причем государственные предприятия обязали предоставить национальным меньшинствам квоту не менее 25 % рабочих мест.
Однако это политическое решение пока не слишком сказалось на стабилизации ситуации, поскольку процесс уйгурской радикализации в регионе за последние годы успел зайти очень далеко. В последние 15 лет заметная часть уйгуров последовательно переходила с позиций национализма и борьбы за сохранение родного языка на позиции исламского радикализма во всех его экстремистских проявлениях. Уже с 90-х с уйгурами в Китае стали связывать деяния, носящие очевидно террористический характер.
О причинах этого можно говорить много. Среди них и общая радикализация ислама в соседней Средней Азии, и бурный всплеск активности талибов в соседнем Афганистане, и учеба уйгурских радикалов в пакистанских исламских военных лагерях талибов, и их участие в боевых действиях террористического «исламского интернационала» во множестве «горячих точек». Эти процессы, радикализующие уйгурский национализм и сепаратизм, получали постоянную и активную подпитку американских политиков, идеологов и специнструкторов.
В целом подоплеку событий последних лет в СУАР, и особенно уйгурских терактов этого года, уместнее искать не столько в характере отношений СУАР с Пекином, сколько в быстром росте влияния КНР в мире. Когда Китай стал стремительно набирать вес на мировой арене, в его застарелые «болячки» вдохнули новое содержание. Какое же именно?

Часть 1

Китай и уйгурский вопрос. Окончание

В прошлом номере мы рассмотрели сложный клубок отношений Синцзяна с большим Китаем. Теперь необходимо разобраться, что представляет собой уйгурский терроризм и что именно является в настоящее время его объектом. Потому что в проведении уйгурских терактов явно прослеживается логика и динамика.

В 90-е теракты в Синцзяне происходили, но были редкостью. Однако в конце 2000-х в СУАР начинается последовательное развитие уйгурского терроризма.
19 августа 2010 года уйгурские боевики в центре уезда Аксу (СУАР) с мотоцикла бросили самодельное взрывное устройство в толпу, в итоге погибли и умерли от ран семь человек, большинство — служащие полиции.
2011 год принес уже два случая. 18 июля в городе Хотан группа из 18 уйгурских боевиков, вооруженных холодным оружием и взрывными устройствами, захватила полицейский участок, взяв его сотрудников в заложники. В ходе дальнейшей операции 14 боевиков были убиты.
30 июля в Кашгаре сначала взорвались две заминированные машины, затем два боевика на угнанном грузовике совершили умышленный наезд на пешеходов. На следующий день группа боевиков сначала бросила взрывное устройство в ресторан, а далее стала ножами добивать разбегавшихся посетителей. Итог за два дня убитыми — почти два десятка гражданских лиц и пятеро уйгурских террористов.
Итак, уже можно отметить постоянный рост числа участников нападений и ужесточение террора. Традиционные для терактов взрывы дополнились местной спецификой — массовыми ножевыми атаками.

2013 год стал поворотным в росте уйгурского терроризма. Теперь теракты — с использованием смертников — вышли за пределы Синцзяна. 28 октября джип с тремя пассажирами протаранил толпу туристов около площади Тяньаньмэнь в Китае, после чего взорвался. Погибшие террористы были опознаны как уйгуры. Отметим, что проведение такого рода акции именно на Тяньаньмэнь — это очевидный вызов именно Пекину, а не местным властям где-то на окраине.
В этом году произошли уже четыре теракта, причем новизна заключается не только в интенсификации деятельности террористов, но и в выборе объектов. Так, трижды объектами атак становились железнодорожные вокзалы. Но обо всем по порядку.
1 марта 2014 года группа из десяти вооруженных ножами уйгурских сепаратистов устроила резню на вокзале города Куньмин, убив 29 человек и ранив свыше 100. Куньмин, между прочим, находится в 3800 км от Синьзцяна. А значит, стоит вопрос о дестабилизации на всей китайской территории, а не только в СУАР. Обращает на себя внимание также резкое повышение жестокости нападения.
30 апреля 3 человека погибли и 79 получили ранения в результате комбинированной атаки с использованием взрывного устройства и холодного оружия на железнодорожном вокзале в Урумчи. Особо значимо то, что этот теракт пришелся на время визита туда Председателя КНР Си Цзиньпиня.
6 мая на вокзале города Гуанчжоу, провинция Гуандун, ножевые ранения получили шесть человек. То есть если раньше целью уйгурских террористов были госслужащие, а также государственные объекты, то теперь целью стали гражданские лица и объекты. Гуанчжоу расположен еще дальше, в 4200 км от СУАР, почти на побережье Южно-Китайского моря.
Такая продуманная география очевидно указывает на наличие штаба планирования терактов. А особое внимание к железным дорогам обличает отнюдь не импульсивный характер акций.
Дело в том, что улучшение инфраструктуры, в частности, железных дорог, является критическим элементом в планах по использованию природных ресурсов Синьцзяна, а также большей интегрированности через него экономики Китая со странами Южной и Центральной Азии, Европы, а, возможно, и Среднего Востока. По информации «Уолл Стрит Джорнэл», власти Китая планируют инвестировать в инфраструктуру СУАР 2 триллиона юаней (300 млрд долларов) за период с 2010 по 2015 год, построив шесть аэропортов, 8400 км железных дорог и 7155 км автомагистралей.
Но это не всё. Проходящие через автономный регион железные дороги также рассматриваются как составная часть широко рекламируемого проекта создания экономического пояса Нового Шелкового Пути. Например, реальностью стала железнодорожная линия протяженностью в 11 тысяч км, стартующая в китайском Чунцине, «нанизывающая» на свои рельсы Казахстан, Россию, Беларусь, Польшу и финиширующая в германском Дуйсбурге. Чунцин, город центрального подчинения, хотя и расположен в глубине страны, на реке Янцзы, благодаря построенным водохранилищам и гидроузлам может принимать в городском порту суда класса «река-море» тоннажем до 10 000 т. Введенная в эксплуатацию в январе 2011 года железная дорога хотя еще и не работает на полную мощность, но уже перевезла экспортных товаров в Европу на 3 млрд долларов.
Бум китайской экономики должен вдохнуть вторую жизнь в так называемый «Второй евроазиатский трансконтинентальный мост», который начинается на побережье Тихого океана, в порту Ляньюньган, в широтном направлении пересекает КНР, через пограничный переход Алашанькоу — Дружба (Достык) соединяется с железнодорожной сетью Казахстана, а затем через железные дороги России и стран СНГ выходит на страны Европы. Хотя проблем здесь хватает — от разницы в стандарте ширины колеи до таможенно-тарифной политики стран-транзитеров.
Через Синьзцян в Европу по построенной в 2012 году железной дороге экспортируется электронная продукция заводов города Ухань (провинция Хубэй), например, крупнейшего в мире производителя электронных компонентов и готовых изделий Foxconn.
О том, какое внимание уделяется прорыву Китая в Центральную Азию, говорят сами за себя даже названия статей в официальном органе Компартии Китая «Жэньминь жибао»: «Какие различия существуют в стратегиях Китая, США и России в Центральной Азии» и «Экономический пояс Шелкового Пути — какими конкурентными преимуществами обладает Китай в Центральной Азии».
Подчеркнем, что проект нового Шелкового Пути, соединяющего Дальний Восток с Европой через страны Средней Азии, активно разрабатывался в 90-е годы именно под патронатом США и ЕС. Однако тогда он основывался на общетюркской интеграции. А поскольку впоследствии США сделали в регионе ставку на исламизм и дестабилизацию, то проект оказался заморожен. Этим, в свою очередь, воспользовался Китай, фактически ставший новым держателем американского политического проекта.
Другие китайские проекты нацелены на уменьшение зависимости от морских поставок сырья, которые рискуют натолкнуться на противодействие ВМФ США или Индии. Это, например, планы соединить порт Гвадар в пакистанском Белуджистане и синьцзянский город Кашгар нефтегазопроводом, железной дорогой и автомагистралью. Проектная стоимость работ — 18 млрд долларов. Начало строительства новых объектов и расширения существующего Каракорумского шоссе запланировано на начало 2015 года, межправительственные соглашения подписаны еще в прошлом году.
В случае успешного претворения гвадарского проекта в жизнь Китай сможет импортировать средневосточную нефть и природный газ, не используя Малаккский пролив в Индийском океане. Который столь же легко блокируется, как, к примеру, Ормузский пролив между берегами Ирана и ОАЭ. А такая возможность, несущественная в мирное время, становится критически важной в военной обстановке.
Так что атаки уйгуров именно на железнодорожные объекты четко высвечивают стратегический смысл этих инфраструктурных единиц.
Разумеется, китайское правительство осознает угрозу со стороны террористов планам создания экономического пояса Нового Шелкового Пути и урбанизации городов второго и третьего эшелонов. И действует, не дожидаясь, пока они наберут достаточно силы, чтобы стать серьезной проблемой для главных инфраструктурных проектов.
Однако вернемся к трагическим событиям.
22 мая 2014 года объектом теракта стал Урумчи, административный центр СУАР. На сей раз атаке подверглось скопление людей на рынке. Две машины, протаранив ограждение, врезались в толпу, затем из них стали выбрасываться взрывные устройства, после чего одна машина взорвалась. Итог — 39 погибших и 94 раненых. Как видим, сделан новый крупный шаг в совершенствовании техники террора. Власти объявили, что исполнителями теракта являются мусульмане-уйгуры. Как было установлено, «данные лица находились под влиянием религиозного экстремизма, прослушивали и просматривали материалы экстремистского содержания». Такое заключение заместителя центра изучения этнических и религиозных исследований при Синьцзянской академии общественных наук было опубликованы в китайской газете «Чайна дейли» 23 мая, сразу после теракта.
Ответ центральной власти не заставил себя долго ждать. Уже первый месяц объявленной Пекином годичной антитеррористической кампании дал 380 арестованных. 13 человек казнены. Ликвидированы 32 банды «отъявленных террористов», конфискованы 264 взрывных устройства, 3,15 тонны взрывчатки и 357 единиц холодного оружия.
Но что питает этот взрыв терористической активности?
Чтобы разобраться в этом, необходимо проанализировать не только проблематику отношений между Китаем и США. А также внутрикитайскую проблематику. Необходимо также разобраться во взаимоотношениях Китая и Пакистана.
У Пекина с Исламабадом есть, во-первых, общий — Каракорумский — проект. И есть общий террористический враг. Террористы, угрожающие Китаю и Пакистану, проходят подготовку в лагерях на неконтролируемой властями Пакистана территории племен в районе афганской границы (Северный Вазиристан). Причем для Китая опасность представляет в первую очередь Исламское движение Восточного Туркестана (ИДВТ), в рамках которого осуществляется связь между уже рассмотренными нами уйгурами из СУАР и достаточно могущественными террористическими группами исламистов Центральной Азии.
Именно эта связь подпитывает быстрый рост уйгурского терроризма.
С ИДВТ связывают нападения на китайских граждан в пакистанском Белуджистане в 2007 году. Пакистанские власти за период 2008–2013 гг. экстрадировали в Китай свыше 20 схваченных активистов этой организации. Лидер Туркестанской исламской партии, приравниваемой Пекином к ИДВТ, Абдулла Мансур, на уйгурском языке дал тогда краткое телефонное интервью агентству Рейтер, в котором заявил, что Китай является не только врагом его организации, но и врагом всех мусульман, а война с Китаем –священный долг его организации. Тем самым американцы явным образом хотят заточить против Китая весь исламский радикализм, а не только его уйгурский передовой отряд.
Руководитель исламабадского центра политических исследований FATA Сайфулла Махсуд утверждает, что в последние несколько лет повстанцы-талибы создают новые укрытия для уйгуров, причем всё ближе к границе с Китаем. Итоговая цель — новый коридор, ведущий на родину. Плюс постоянная поддержка в части логистики. Плюс обкатка уйгурских боевиков в Сирии. Плюс многое другое.
В принципе, для объяснения этого уже достаточно. Понятно, что в годы постбиполярного мира в Китае настойчиво оформлялось его собственное «уйгурское подбрюшье». А теперь идет ускоренное создание и уйгурской террористической армии как первого эшелона войны с Китаем, и второго эшелона этой же войны — эшелона общеисламского. Налицо тем самым новый виток мироустроительной войны. Теперь уже по формуле «ислам против Китая».




Часть 2