Тред №1048752

«Уже с ранних лет моей служебной и писательской деятельности я с каким-то тяжелым удивлением замечал, что самое трудное в России для деятеля государственного и общественного — быть русским, русским в меру и русским в почете. Уже в то время я выражал это удивление в сопоставлении нашего жизненного быта с заграничным. Ни в Германии, ни в Англии, ни в Италии, нигде в Европе, а в Америке подавно, нельзя было услыхать фразы: он слишком немец, он слишком англичанин, он слишком американец. У нас же эти слова я слышал нередко, в применении к тому или другому общественному человеку, в виде упрека и даже иногда в виде повода признавать его благонадежность сомнительной. Помню, при дворе, например, были две русские женщины, про которых говорили самым серьезным тоном: да, но они слишком русские. То были фрейлины А.Ф.Тютчева (потом г-жа Аксакова) и фрейлина графиня Блудова. Про покойного Ивана Сергеевича Аксакова всегда говорили: да, но он чересчур русский; про прелестного поэта Ф.И.Тютчева я слышал, как покойный Валуев говорил то же. Покойному графу Муравьеву не могли простить, что он был слишком русский. Покойному П.Н.Батюшкову, который был прекраснейшим попечителем учебного округа в Западном крае и был бы в свое время выдающимся министром народного просвещения, пришлось угаснуть в тиши забвения. Эта печальная черта в нашей жизни была до такой степени сильна своим влиянием на политическую ее область, что даже при покойном Александре III, который всегда был и в молодости, как наследник престола и как Царь, глубоко русским по чувствам и по мыслям, его могучее «Я» не могло быть сильнее этой печальной черты. При его отце, Императоре Александре II, проявления этой черты были понятны, ибо что-то, — а что именно, я не мог никогда узнать, — привило его духовной личности какое-то ослабление того народного самосознания, которое в его отце, Николае I, было таким сильным и чуть ли не главным двигателем его царской деятельности.


В Александре II это ослабление народного самосознания было именно необъяснимым, так как воспитателем его был Жуковский, а супругой его была Императрица Мария Александровна, в которой, невзирая на ее немецкое происхождение, все мысли, даже все инстинкты были глубоко русские, и она, в противность всем окружавшим ее придворным людям, ценила в человеке прежде всего то, что он был русский, в патриотическом смысле этого слова.

Одним из друзей Александра II с молодых лет был прекрасный поэт граф Алексей Толстой. Это был прелестнейший и рыцарски благороднейший человек; но иногда, прислушиваясь к нему, я задавал себе вопрос: не он ли чарами своего ума и своей личности возымел на своего царственного друга это понижающее русскую температуру влияние, — так как единственным недостатком гр. Толстого было какое-то затаенное в нем недружелюбие к русскому существу.

Во дни моей молодости было то, чего теперь и след простыл, — было много типов. Помню братьев Жемчужниковых; я знал трех из них. Каждый был свой собственный тип. Я встречал их в гостиной одного из самых чисто русских прекрасных людей — графа Бориса Алексеевича Перовского, который был их дядей. Помню одного из них, самого оригинального из трех, и его речи о себе самом. «Летом я люблю Россию, — говаривал он, — в деревне, но не между ее жителями, а на чистом, вольном воздухе, в поле. Я надеваю свое деревенское платье — длинное платье, с цветочками и бабочками по белому фону — и, с сеткой в руках, ловлю бабочек; это летом. А зимой я переезжаю в мою милую Англию, делаюсь англичанином и забываю между англичанами, что я русский».

А прелестный был человек».

Князь Мещерский. Воспоминания. Издательство «Захаров». М. 2001. Сс. 543-544