Журнал "Наука и жизнь". ПАДЕНИЕ МОНАРХИИ В РОССИИ: ЗАГОВОРЫ И РЕВОЛЮЦИЯ

Цитата: ЦитатаНИЗКИЕ ИСТИНЫ И УДОБНЫЕ МИФЫ


Война давалась России тяжелее, чем Франции или Германии, что объяснялось, прежде всего, допотопным состоянием крестьянских масс, составлявших большую часть населения. Военный историк Б. Х. Лиддел-Гарт видел преимущества России “в физических качествах людского состава”, а слабости — “в низком умственном уровне и моральной неустойчивости войск... солдатам и унтер-офицерам не хватало сметки и личной инициативы”, хотя “мужество и выносливость русских были изумительны”. Народное же отношение к войне (и к жизни вообще) проявлялось, к примеру, в таком факте: новобранцы, получив обмундирование, продавали его, чтобы на месте назначения получить снова. Некоторые по пути к фронту ухитрялись проделать эту операцию два-три раза. Интересен результат. Чуть ли не полстраны ходили в солдатских сапогах, а на фронте сапог не хватало.

В период Первой мировой войны было мобилизовано, по разным оценкам, 13—15 миллионов человек (молва раздула эту цифру до 22 миллионов). Из них (подсчет военного историка генерала Н. Н. Головина) 1,3 миллиона были убиты в сражениях, 4,2 ранены (из них позже умерли 350 тысяч) и 2,4 взяты в плен. На каждого выведенного из строя врага приходилось двое русских. “ Этот ужасный счет показывает, как щедро расходуется русское пушечное мясо, — с горечью писал депутат-националист В. В. Шульгин. — Один этот счет — приговор правительству... По счастью, страна не знает этого ужасного баланса смерти. Те, кто знает баланс, молчат. Ибо здесь пришлось бы коснуться и армии. А армия пока забронирована от нападок. Об ошибках Ставки и бездарности иных генералов “политические вожди” молчат”.

Между тем лимит холостой молодежи был исчерпан, и на фронт отправляли женатых крестьян, вынужденных бросать семью и хозяйство.

В военное время правительство взяло курс на свертывание рыночных отношений. Запретило вывоз продуктов из одной губернии в другую. Государственный план заготовок разверстывали по губерниям и уездам, крестьян понуждали продавать зерно по твердым ценам, а они старались его припрятать. Железнодорожная сеть, развитая совершенно недостаточно на такой огромной территории, приводила к перебоям в сообщениях и перевозках — особенно в суровые, снежные зимы. И сельскохозяйственная страна стала испытывать нехватку продовольствия. Даже для строевых солдат в окопах хлебный паек урезали с трех фунтов до двух, мяса вместо фунта в день стали давать сначала три четверти, потом половину. Два дня в неделю в солдатский котел вместо мяса клали рыбу, гречневую кашу все чаще заменяла чечевица.

Политики, промышленники, дворянство, купечество, интеллигенция и просто обыватели — те, кто называется российским “обществом”, — не желали видеть реальные проблемы. Ведь, признав их, большую долю ответственности за неудачи и тяготы пришлось бы возложить на безответную природу и на народ, который по сложившейся традиции рассматривали исключительно как жертву угнетения и источник всяческих добродетелей. Ну и конечно же взять ответственность на самих себя. А между тем интеллигенты-кадеты, составлявшие левое крыло “прогрессивного блока”, фактически поддерживали разверстку и твердые цены. С их точки зрения, нехватка зерна возникла потому, что “при таком правительстве вообще ничего хорошего не может быть”. А назначьте министров, “пользующихся доверием общества”, и крестьяне тут же раскроют закрома. “Я живо представил себе своих волынских Бизюков и Сопрунцов, — иронизировал Шульгин, — как они не везут хлеб из-за того, что председатель Совета министров князь Голицын, а не Милюков”. Сам-то он считал, что проблему можно решить только через рынок или хотя бы повышением закупочных цен до 3 рублей вместо 2,5.

Поскольку признавать неудобные факты общество не желало, в центре его внимания оказались наиболее скандальные явления — “измена” и “Распутин”.

Причины неудач на фронтах и беспорядков в тылу публика объясняла тем, что “у нас всюду немцы, даже царица немка”. Да что публика! Мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, датчанка по национальности, признавалась председателю Думы М. В. Родзянко: “Вы не представляете, какая для меня радость говорить во всеуслышание то, что я скрывала пятьдесят лет, — что я ненавижу немцев!”

Распускались фантастические слухи, якобы Александра Федоровна хочет сместить мужа и стать регентшей при малолетнем сыне. Обвинения в измене и сговоре с немцами служили разменной монетой в политической борьбе. К примеру, лидер думской фракции трудовиков А. Ф. Керенский считал, что департамент полиции нарочно преследует социалистов-оборонцев и не трогает пораженцев, которые якобы всегда “ухитрялись скрыться”. Зато, когда лидер кадетов П. Н. Милюков намекнул на роль германских денег в Февральской революции, это вызвало яростные возражения Керенского. А позже они оба обвиняли В. И. Ленина и большевиков в шпионаже в пользу Германии. Поиски тогдашних “агентов влияния” длятся по сей день.

Это не значит, что противник не пытался воздействовать на Россию, представлявшую самое слабое звено Антанты. В мемуарах высокопоставленных немцев отразились их надежды на возможность сепаратных переговоров. М. А. Васильчикова, фрейлина Александры Федоровны, пыталась через переписку и лично содействовать началу мирных переговоров между Россией и Германией, но закончилось это ее арестом.

В отличие от мифической “измены” фигура Распутина была несомненной реальностью. “Старец” совершенно убедил Александру Федоровну, что благодаря силе его молитвы ни ее сыну, ни престолу ничего не грозит (а сам, буйствуя в “Яре”, кричал, что и при царе ведет себя так же и с “мамашкой” делает все что захочет). Молясь за православное воинство, Распутин оставался твердым противником войны, обескровливающей крестьянство. А поскольку был хвастлив, болтлив и неразборчив в связях, вокруг него вертелось много сомнительных людишек, чья беспринципность в наживе в период войны приобретала антигосударственный характер. Это проходимец и спекулянт князь М. М. Андроников, купец I гильдии И. П. Манус, член советов директоров ряда банков и промышленных предприятий, которого французский посол Морис Палеолог считал главным немецким резидентом. Совал деньги Распутину и Д. Л. Рубинштейн, директор Русско-Французского банка, арестованный по обвинению в спекуляции продовольствием, игре на понижение русских бумаг и перепродаже Германии стратегических товаров, закупаемых в нейтральных странах.

Нельзя исключать того, что близость Распутина к царице использовали и настоящие шпионы. Николай II, делясь с женой подробностями военных операций, тщетно настаивал, чтобы она ни одной живой душе их не передавала, а царица признавалась, что все рассказывает “Другу”: “на него можно положиться”.

А. Н. Хвостов (племянник), сам получивший пост министра внутренних дел при поддержке “старца”, уверял, что через окружение Распутина враг узнает самые секретные планы Генштаба (однако репутация сего Хвостова не позволяет рассматривать его слова в качестве доказательств).