Тред №128645

Забавные наблюдения - про американо-британские отношения. У Линдона Ларуша тема влияния британских семейно-политических групп на бизнес и финасы в мирвом масштабе - уж слишком гиперфтрофированны - но дыма без огня не бывает. За 1941-45 гг  на США у бриттов такой зуб вырос - такое не забываеться очень долго. Да и сейчас - чего стоило британца арестовать активы всех исландских банков на территори Великбританиия осенью 2008 года - на резкие шаги могут пойти, еслик арта ляжет. А вот как США потребовали свою долю на глобусе от Черчиля и британцев в 1941 году - описано очень хорошо. Уникальные свидетельства очевидца:

Рузвельт Элиотт. Его глазами.  Глава вторая. Атлантическая хартия сс 36-60 (Мск.:ИИЛ, 1947):


Мне кажется, он как бы репетировал свою роль, готовясь к переговорам, которые должны были начаться на следующий день, анализировал различные соображения, приведшие его сюда, и настраивал себя для ответа на требования Черчилля.
— Есть еще одно обстоятельство, — сказал отец. — На карту поставлена судьба Британской империи. Английские и германские банкиры уже давно прибрали к рукам почти всю мировую торговлю — правда, не все отдают себе в этом отчет. Даже поражение Германии в прошлой войне не изменило дела. Так вот, это не слишком выгодно для американской торговли, не правда ли? — Он приподнял брови и [41] взглянул на меня. — Если в прошлом немцы и англичане стремились не допускать нас к участию в мировой торговле, не давали развиваться нашему торговому судоходству, вытесняли нас с тех или других рынков, то теперь, когда Англия и Германия воюют друг с другом, что мы должны делать? Одно обстоятельство для нас уже совершенно ясно. Мы не можем позволить себе действовать корыстно и выбирать, на чью сторону нам стать, руководствуясь только соображениями наибольшей выгоды. Оставим на минуту в стороне, что нацизм нам ненавистен и что наши естественные интересы, наши сердца на стороне англичан. Есть и другой подход к вопросу. Мы должны с самого начала ясно сказать англичанам, что мы не намерены быть просто добрым дядюшкой, которого Британская империя может использовать, чтобы выбраться из трудного положения, и потом навсегда забыть.
— Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь, — вставил я.
— Черчилль заявил мне, что он стал премьер-министром Его Величества не для того, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи (впоследствии Черчилль повторил это заявление по радио). Мне кажется, я выступаю как президент Америки, когда говорю, что Америка не будет помогать Англии в этой войне только для того, чтобы дать ей возможность попрежнему беспощадно подавлять колониальные народы. — Отец помолчал.
— Мне кажется, — сказал я осторожно, — что в ближайшие дни я буду свидетелем того, как здесь полетят пух и перья.
— Посмотрим, — ответил отец, — посмотрим.  

Черчилль откидывался в своем кресле, перебрасывал сигару из одного угла рта в другой, причем она все время задорно торчала кверху, выгибал плечи вперед, как бык; руки его выразительно рубили воздух, глаза сверкали. В этот вечер трибуна принадлежала ему, и он говорил. Но мы, все остальные, молчали не потому, что нам было скучно. Мы молчали, как зачарованные, даже когда не были с ним согласны.

Он рассказывал о ходе войны, о том, как одно поражение следовало за другим. «Но Англия всегда выигрывает войны!» Он довольно откровенно рассказал нам, как близки были к поражению его соотечественники «…но Гитлер и его генералы оказались тупицами. Они этого так и не узнали. Или же они не посмели». Был момент, когда в тоне Черчилля звучала настойчивая просьба:

— Это для вас единственный выход! Вы должны выступить на нашей стороне! Если вы не объявите [46] войны, я повторяю, если вы не объявите войны, не ожидая первого удара с их стороны, они нанесут его, когда мы уже погибнем, и этот первый удар может оказаться для вас и последним!

Но хотя слушатели и заметили у Черчилля этот оттенок просьбы, вся его манера держаться создавала впечатление неукротимой силы, которая прекрасно справится и сама — да, да, справится, — даже если мы не внемлем его предупреждению.

Время от времени отец вставлял вопрос:
— А русские?
— Русские! — в тоне Черчилля послышался пренебрежительный оттенок, но затем он, казалось, спохватился. — Конечно, они оказались гораздо сильнее, чем мы когда-либо смели надеяться. Но кто знает, сколько еще…
— Значит, вы считаете, что они не смогут устоять?
— Когда Москва падет… Как только немцы выйдут в Закавказье… Когда сопротивление русских в конце концов прекратится…
На все вопросы Черчилль отвечал четко, без оговорок, без всяких «если»; в сопротивление русских он не верил или верил очень мало. Он вел крупную игру в этот вечер. Он старался внушить нам, что львиная доля ленд-лиза должна принадлежать британскому льву; что всякая помощь Советам приведет лишь к затяжке войны, а в конечном счете, и притом несомненно, — к поражению; и с тем большей убежденностью он приходил к своему единственному выводу:
— Американцы должны вступить в войну на нашей стороне! Вы должны вступить в войну, чтобы не погибнуть!

После обеда Черчилль все еще руководил разговором. Однако перемена уже начинала сказываться. Впервые она резко проявилась в связи с вопросом о Британской империи. Инициатива исходила от отца.
— Конечно, — заметил он уверенным и несколько лукавым тоном, — конечно, после войны одной из предпосылок длительного мира должна быть самая широкая свобода торговли.
Он помолчал. Опустив голову, премьер-министр исподлобья пристально смотрел на отца.
— Никаких искусственных барьеров, — продолжал отец. — Как можно меньше экономических соглашений, предоставляющих одним государствам преимущества перед другими. Возможности для расширения торговли. Открытие рынков для здоровой конкуренции. — Он с невинным видом обвел глазами комнату.
Черчилль заворочался в кресле.
— Торговые соглашения Британской империи… — начал он внушительно. Отец прервал его:
— Да. Эти имперские торговые соглашения, — о них-то и идет речь. Именно из-за них народы Индии и Африки, всего колониального Ближнего и Дальнего Востока так отстали в своем развитии.
Шея Черчилля побагровела, и он подался вперед.
— Господин президент, Англия ни на минуту не намерена отказаться от своего преимущественного положения в Британских доминионах. Торговля, которая принесла Англии величие, будет продолжаться на условиях, устанавливаемых английскими министрами.
— Понимаете, Уинстон, — медленно сказал отец, — вот где-то по этой линии у нас с вами могут возникнуть некоторые разногласия. Я твердо убежден в том, что мы не можем добиться прочного мира, если он не повлечет за собой развития отсталых стран, отсталых народов. Но как достигнуть этого? Ясно, [52] что этого нельзя достигнуть методами восемнадцатого века. Так вот…
— Кто говорит о методах восемнадцатого века?
— Всякий ваш министр, рекомендующий политику, при которой из колониальной страны изымается огромное количество сырья без всякой компенсации для народа данной страны. Методы двадцатого века означают развитие промышленности в колониях и рост благосостояния народа путем повышения его жизненного уровня, путем его просвещения, путем его оздоровления, путем обеспечения ему компенсации за его сырьевые ресурсы.
* * *

Все мы наклонились вперед, стараясь не проронить ни слова из этой беседы. Гопкинс улыбался, адъютант Черчилля, коммодор Томпсон помрачнел и был явно встревожен. У самого премьер-министра был такой вид, как будто его сейчас хватит удар.
— Вы упомянули Индию, — прорычал он.
— Да. Я считаю, что мы не можем вести войну против фашистского рабства, не стремясь в то же время освободить народы всего мира от отсталой колониальной политики.
— А как насчет Филиппин?
— Я рад, что вы упомянули о них. Как вам известно, в 1946 г. они получат независимость. А кроме того, они уже располагают современными санитарными условиями, современной системой народного образования; неграмотность там неуклонно снижается…
— Какое бы то ни было вмешательство в имперские экономические соглашения недопустимо.
— Они искусственны…
— Они составляют основу нашего величия.
— Мир, — твердо сказал отец, — не совместим с сохранением деспотизма. Дело мира требует равенства народов, и оно будет осуществлено. Равенство народов подразумевает самую широкую свободу торговой конкуренции. Станет ли кто-нибудь [53] отрицать, что одной из главных причин возникновения войны было стремление Германии захватить господствующее положение в торговле Центральной Европы?

Был уже третий час ночи, когда английские гости распрощались. Я помог отцу добраться до его каюты и уселся там, чтобы выкурить с ним по последней папиросе.
— Настоящий старый тори, не правда ли? — проворчал отец. — Настоящий тори старой школы.
— Мне одно время казалось, что он взорвется.
— Ну, — улыбнулся отец, — мы с ним сработаемся. На этот счет не беспокойся. Мы с ним прекрасно поладим. [54]
— Если только ты не будешь затрагивать Индию.
— Как сказать? Я полагаю, что мы еще поговорим об Индии более основательно, прежде чем исчерпаем эту тему. И о Бирме, и о Яве, и об Индо-Китае, и об Индонезии, и обо всех африканских колониях, и о Египте и Палестине. Мы поговорим обо всем этом. Не упускай из виду одно обстоятельство. У Уинни есть одна высшая миссия в жизни, — но только одна. Он идеальный премьер-министр военного времени. Его основная, единственная задача заключается в том, чтобы Англия выстояла в этой войне.
— И, на мой взгляд, он этого добьется.
— Верно. Но заметил ли ты, как он меняет тему, когда речь заходит о какой-нибудь послевоенной проблеме?
— Ты поднимал щекотливые вопросы. Щекотливые для него.
— Есть и другая причина. У него идеальный склад ума для военного руководителя. Но чтобы Уинстон Черчилль руководил Англией после войны? Нет, не будет этого.
Жизнь показала, что в этом вопросе английский народ согласился с отцом.
* * *
В этом мы убедились позже, вечером, при новой вспышке того самого спора, который накануне заставил всех нас затаить дыхание. Это был своего рода заключительный аккорд воинствующего черчиллевского консерватизма. Черчилль встал и расхаживал по каюте, ораторствуя и жестикулируя. Наконец, он остановился перед отцом, помолчал секунду, а затем, потрясая коротким, толстым указательным пальцем перед самым его носом, воскликнул:

— Господин президент, мне кажется, что вы пытаетесь покончить с Британской империей. Это видно из всего хода ваших мыслей об устройстве мира в послевоенное время. Но несмотря на это, — он взмахнул указательным пальцем, — несмотря на это, [57] мы знаем, что вы — единственная наша надежда. И вы, — голос его драматически дрогнул, — вы знаете, что мы это знаем. Вы знаете, что мы знаем, что без Америки нашей империи не устоять.

Со стороны Черчилля это было признанием, что мир может быть завоеван только на основе условий, поставленных Соединенными Штатами Америки. И, сказав это, он тем самым признал, что английской колониальной политике пришел конец, точно так же, как и попыткам Англии занять господствующее положение в мировой торговле и ее стремлению стравить между собой СССР и США.

И всему этому действительно пришел бы конец. если бы отец был жив.
* * *
(Атлантическая хартия от 13 августа 1941 г - положена в основу Организации Североаталнтического договора - НАТО - прим.) На следующий день президент и премьер-министр от имени Соединенных Штатов и Соединенного Королевства сделали следующее заявление:
1. Что их страны не стремятся к территориальным или другим приобретениям.
2. Что они не согласятся ни на какие территориальные изменения, не находящиеся в [58] согласии со свободно выраженным желанием заинтересованных народов.
3. Что они уважают право всех народов избирать себе форму правления, при которой они хотят жить; что они стремятся к восстановлению суверенных прав и самоуправления тех народов, которые были лишены этого насильственным путем.
4. Что они, соблюдая должным образом свои существующие обязательства, будут стремиться обеспечить такое положение, при котором все страны — великие или малые, победители или побежденные — имели бы доступ на равных основаниях к торговле и к мировым сырьевым источникам, необходимым для экономического процветания этих стран.
5. Что они стремятся добиться полного сотрудничества между всеми странами в экономической области с целью обеспечить для всех более высокий уровень жизни, экономическое развитие и социальное обеспечение.
6. Что после окончательного уничтожения нацистской тирании они надеются на установление мира, который даст возможность всем странам жить в безопасности на своей территории, а также обеспечить такое положение, при котором все люди во всех странах могли бы жить всю свою жизнь, не зная ни страха, ни нужды.
7. Что такой мир должен предоставить всем возможность свободно, без всяких препятствий плавать по морям и океанам.
8. Что они считают, что все государства мира должны по соображениям реалистического и духовного порядка отказаться от применения силы, поскольку никакой будущий мир не может быть сохранен, если государства, которые угрожают или могут угрожать агрессией за пределами своих границ, будут продолжать пользоваться сухопутными, морскими и воздушными вооружениями. [59] Они полагают, что впредь до установления более широкой и надежной системы всеобщей безопасности такие страны должны быть разоружены. Они будут также помогать и поощрять всякие другие осуществимые мероприятия, которые облегчат миролюбивым народам избавление от бремени вооружений.

На мой взгляд эта декларация представляет особый исторический интерес, к которому теперь примешивается чувство горечи в связи с последующими нарушениями ее духа и буквы.

Оставляя в стороне первые два пункта и при этом лишь указав, пожалуй, мимоходом на туземное население атолла Бикини, выселенное из своих домов, чтобы дать цивилизованному миру возможность испытать свою новую и самую занимательную игрушку, мы остановимся на третьем пункте, чтобы поразмыслить о судьбах народов Явы и Индонезии. Минуем четвертый пункт — тайны его слишком глубоки. Пятый пункт представляет собой сегодня лишь благое пожелание — отголосок высоких надежд, которые мы некогда питали. Шестой пункт — в момент, когда пишутся эти строки, — все еще ожидает завтрашнего дня, чтобы претвориться в жизнь. Седьмой пункт в данный момент, повидимому, не внушает опасений (хотя люди XX века хотели бы, пожалуй, чтобы он применялся не только к морским, но и к воздушным путям). Три замечательные фразы последнего пункта приобретают сегодня особое значение: их необходимо вдалбливать в головы таких людей, как генерал-майор Гровс, поскольку его настойчивые требования непрерывного увеличения запаса атомных бомб все больше подменяют собой зрелую и продуманную внешнюю политику США.
Цит по: http://militera.lib.…lt/02.html

За такое снятие последних штанов с Британской имиперии отставной Уинни Черчиль отыгрался позднее - в знаменитой Фултоновской речи в феврале 1946 года - тогда там присутствовали президент Г. Трумен и другие ВИПы. Хороший разбор этой речи: см. "Вторая Мировая: перзагрузка" И. Н. Шумейко