Святитель Новороссии

Иван Борисов родился в 1800 г. в Ельце, в семье священника. После окончания в 1819 году Орловской духовной семинарии поступил в Киевскую духовную академию, давшую России целую плеяду святых архипастырей, наследницу знаменитой Киево-Могилянской коллегии – «колыбели русского просвещения».

Уже во время учёбы он проявил себя одарённым проповедником. Как вспоминали однокурсники, кроме слушания лекций Борисов много занимался самообразованием и, бывало, разъяснял им учение той или иной философской школы «с такою ясностью и простотой, что превосходил лекции профессорские». Академию Иван Алексеевич окончил первым по успеваемости.

Сразу же 23-летний выпускник был назначен инспектором и профессором церковной истории и греческого языка Санкт-Петербургской духовной семинарии, а через три месяца – ректором Александро-Невского училища. В тот же год был пострижен в монашество. Через два года иеромонах Иннокентий – инспектор Санкт-Петербургской духовной академии.

В 1830 г., уже будучи доктором богословия, 30-летний архимандрит Иннокентий возвращается в Киевскую духовную академию в качестве ректора и профессора богословия. «Он ввёл новый метод изложения богословия – исторический и историко-сравнительный, – читаем в академическом словаре Брокгауза и Эфрона. – В Киеве он достиг отмены преподавания богословия на латинском языке, державшего русское богословие в рабской зависимости от богословия католического. Им введены новые предметы преподавания, соответственно уровню научного развития на Западе. Он образовал целое поколение русских богословов и ученых, и принимал деятельное участие в переустройстве духовно-учебных заведений, в составлении новых программ академических и семинарских курсов».

«Со студентами Академии отец ректор всегда обходился ласково и благородно, – читаем в житии святого. – Особенно добрым и внимательным бывал он к ним тогда, когда их постигало какое-либо горе, например, серьёзная болезнь. Помочь в этой беде несчастному составляло тогда для ректора всю его главную заботу. Он жертвовал в этом случае не только своими средствами, но иногда даже и своими жизненными удобствами».

Ещё через шесть лет, оставаясь ректором академии, епископ Иннокентий назначается викарием Киевской епархии, управляющим Михайловским монастырём.

В 1840 г. сорокалетний владыка уже правящий епископ. Сначала – Вологодский и Устюжский, затем – Харьковский и Ахтырский. В 1844 г. он положил начало восстановлению из древних развалин и завалов нынешней Святогорской лавры.

В 1848 г. архиепископ Иннокентий становится во главе Херсонско-Таврической епархии, где «разноплеменная православная паства непрестанно подвергалась тлетворному влиянию татар, евреев и немецких колонистов». Именно им был заложен нынешний Херсонесский монастырь и возрождены древние Балаклавский и Инкерманский монастыри.

Потеряла ли богословская наука что-то с переходом владыки в правящие архиереи? Возможно. Зато теперь он всецело раскрылся как миссионер и проповедник. Ибо, как писал церковный историк митрополит Мануил Лемешевский, «не наука была его истинным призванием, а искусство человеческого слова»: «Он был не только отличный знаток, но и гениальный художник отечественного слова. Светлый ум, обширная память, творческое воображение, всесторонняя учёность, увлекательное красноречие, величественный и благолепный вид – вот черты, которыми характеризовали современники прославленного Иннокентия». Пи этом проповеди владыки Иннокентия в напечатанном виде распространялись по всей России. И не только. Их переводили на французский, немецкий, польский, сербский, греческий, армянский языки.

И, конечно, на болгарский. В Одессе архипастырь основал «болгарское настоятельство», которое до освобождения Россией Болгарии из-под османской оккупации давало приют и образование сотням болгарских юношей.

Собственно, идея освобождения православных народов Балкан от турецкого гнёта, овладевшая императором Николаем I, и стала одной из причин т. н. Крымской войны, которая застала святителя Херсонского и Таврического на юге Новороссии.

Главным фактором превращения этой русско-турецкой войны в практически всемирное ополчение против России были интересы Британии. Французскому же правителю Наполеону III требовалось утверждение своего авторитета посредством реванша Франции за 1812 год. Сардинскому королевству нужны были союзнические отношения с Францией на севере Апеннин, и оно также вынуждено было ввязаться в войну.

Война была подлинно мировой. Великобританию тогда составляли не только Англия, Шотландия, Уэльс и Ирландия, но и Канада, Австралия, другие колонии, включая богатейшую Индию. В войне с Россией участвовали также Османская империя, Франция с африканскими колониями, Сардиния. Австрийская империя и Пруссия сохраняли по отношению к своему извечному геополитическому противнику «враждебный нейтралитет», что вынуждало русских держать на границах с ними значительное количество войск.

Да и держала Россия оборону по всей протяжённости Евразии – от Балтики до Курил. И от Кавказа до Ледовитого океана. А главный удар был направлен на черноморское побережье Новороссии.

Уроженец первой столицы Новороссии преподобный Иона Киевский уже тогда разглядел в Крымской войне религиозный смысл: «Война была единственно за веру и благочестие, во имя Господа Иисуса Христа и Его священных заветов». В видении ему было открыто, что сама Богородица вместе с великомученицами Варварой и Александрой заботятся о наших раненых как «пострадавших за Христа, святую веру и отечество, Богом хранимую Россию». И речь не о том, что толчком к открытой фазе конфликта послужило изъятие турецкими властями ключей от храма Рождества Христова у православной общины Иерусалима и передача их – по требованию Франции – католикам. Киевский старец видел глубже. Хотя, возможно, и не знал слов кардинала парижского Сибура: «Это единственно война религиозная. Все другие основания, выставляемые кабинетами, в сущности, не более как предлоги, а истинная причина… есть необходимость сокрушить ересь Фотия (т. е. сокрушить Православие. – Д.С.). Такова признанная цель этого нового крестового похода...» Хомяков тогда справедливо заметил, что Сибур просто «более откровенен, более прям, чем другие».

Религиозный, даже антихристианский характер войны определил и святитель Иннокентий. На Cтрастной седмице 1854 года, когда позорной славы королевский пароходо-фрегат «Тигр» начал бомбардировку Одессы, Архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий, чья кафедра находилась как раз в Одессе, провозглашал в проповеди: «Ах, если бы у врагов наших не угасла живая вера в Спасителя и не оскудела христианская любовь к ближним, то, вместо нападения на нас, они сами, подобно нам, должны бы давно стать против притеснителей христианства на Востоке и положить конец их кровожадной свирепости».

Севастополь же англичане, французы и их союзники – «свирепые притеснители христиан» турки – обстреливали на следующую Пасху  1855 года. «Так что понятие "христианская Европа" было очень условным уже в годы Крымской войны, – замечает современный историк Николай Селищев. – Тем более сейчас, в начале 21-го века, надо крайне осторожно относиться к разговорам о так называемых "западных христианах"… Подытоживая все лживые разговоры о "христианской Европе", хочется процитировать греческий богословский и публицистический журнал "Ставрос" (№ 490, май 2004 г.) о западных народах: "Называясь христианами, они любят мусульман и испытывают неприязнь к православным христианам. Но что еще мы можем ожидать от еретиков, в которых, по Св. Апостолу Павлу, действует злой дух?»

Специалист по истории Турции и её международным отношениям в XIX в. главный научный сотрудник Института востоковедения РАН доктор исторических наук Виталий Шеремет убеждён, что Крымскую войну «начал Ватикан, решив бороться против стремительного усиления восточно-христианского мира».

В эту войну в который раз проявилось мужество русского воинства, населения прифронтовых территорий и, разумеется, их архипастыря. Владыка Иннокентий, несмотря на смертельную опасность, посещал боевые позиции (в Севастополе перемещался между ними на буксире под обстрелом). Своими проповедями во время богослужений в походных храмах он воодушевлял живых, а на исповеди в госпиталях утешал умирающих.

Ещё перед самым началом войны, при закладке фундамента Владимирского собора в Севастополе святитель произнёс в проповеди: «Кто не знает, что у врагов наших одно из самых задушевных желаний теперь состоит в том, чтобы каким бы то ни было образом отторгнуть здешнюю страну от состава России? …Это было бы, по собственному признанию их, верхом их успеха против нас. А мы, в это самое время, как бы в ответ на их безумную дерзость, полагаем ныне здесь основание храму во имя святого Владимира! …Сим самым, сильнее и внятнее всяких слов, мы говорим врагам нашим как бы так: непростительно грубо ошибаетесь вы, воображая, что полуостров Таврический составляет для России только недавнюю добычу меча и плод побед: нет, это древнее и родовое достояние наше, это наследие еще святого Владимира! …Здесь купель нашего крещения; здесь начало нашей священной истории и народных преданий. Уступить после сего страну эту, кому бы то ни было, значило бы для России отказаться от купели своего крещения, изменить памяти святого Владимира... Возможно ли это? Скорее не останется во всех горах здешних камня на камне, нежели луна заступит здесь место Креста Христова!»

Хотелось бы, чтобы эти слова о русской Тавриде, о Новороссии услышали и те нынешние архипастыри Украинской православной церкви (Московского патриархата) которые вбрасывают в православное сознание идеи отдельного сонма «украинских святых». Вряд ли уютно чувствовали бы себя в нём  такие апологеты неделимой России, как Иона Киевский, Иннокентий Херсонский и Таврический, да абсолютно все отечественные святые.

И после слов о немыслимости отторжения Таврии от России вряд ли сами составители «украинского сонма» захотят записывать в него таких, как святитель Иннокентий.