контрабандист

Бучнев Олег   Полковник

Эта история, не знаю даже, с чего вдруг вспомнилась. Просто взяла, да и всплыла из глубин памяти, лениво покачиваясь на волнах и давая даже, хоть и с трудом, разглядеть некоторые подробности. А может, на контрасте из архивной папки сама собой вытащилась. Ну да, обычно-то, являясь сотрудником пограничной газеты, сам про проклятых контрабандистов пишешь. А тут…

Вертолётная площадка близ Пянджа ничем от десятков себе подобных не отличалась, потому живописать её нет смысла. А вот контрольно-пропускной пункт был, скажем, не то, что в Термезе. Имею в виду КПП специфические, крохотные, которые оформляли возле «вертолёток» командировочный и прочий служивый люд на «ту сторону». В Афган, короче говоря. Так вот возле вертолётной площадки Термезского отряда стоял прямо на земле кунг, ну или вагончик, как кому больше нравится — так пусть и называет. Ты туда при отлёте заходил, предъявлял служебный паспорт, командировочное предписание и редакционное задание, заполнял таможенную декларацию на предмет «чего везёшь?», и там же тебя официально вносили в полётный лист. А, ну и ты, конечно, предъявлял вещи к досмотру. Обычное дело.

На обратном пути предъявлялись, естественно, паспорт, «командировка», декларация и снова досматривались вещи, — чуть тщательнее, чем в начале. Собственно, ничего нового не сообщаю. Скорее, сам себе напоминаю и перехожу теперь непосредственно к вышеупомянутой истории.

Пянджская «вертолётка» таки чуть отличалась от термезской. А именно тем, что роль КПП близ неё играла обыкновенная армейская двенадцатиместная палатка, которая давно забыла, когда была тёмно-зелёной. В выгоревшем на весёлом азиатском солнышке бледно-песочного цвета шатре имелись стол и стул. Может, ещё что-то было, но эти подробности почему-то вместе с остальными всплывать не захотели.

Сладострастно командовал этим оплотом погранконтроля старший лейтенант Аникандров (фамилия изменена). Даже, можно сказать, упоительно! Сам собой, по существу, и командовал. Очень хотелось ему отличиться и убыть в цивильное место службы. Вот хоть в ОКПП «Ташкент», скажем, для начала. Не говоря уж про вершину карьеры, недосягаемый Эверест контролёрской службы — ОКПП «Москва». Тут уж надо так отличиться… так на всю страну отличиться!, чтобы ни у кого не возникло сомнений: этот таки достоин «Москвы»!

Народ на Аникандровым ехидно посмеивался, а чаще раздражался из-за его неумеренной ретивости. Ну что можно привезти, например, после долгого боевого рейда по пескам и «зелёнкам»?! Грязные шмотки, да чёрные от офицерского загара рожу и кисти рук. Вот и все дополнения, которых при убытии не было.

Ко мне он почему-то питал особое пристрастие. И наше с ним — двух гонористых старлеев — общение было пропитано взаимными ядовитыми подначками. Разница в том, что я-то никак не мог ему навредить, а вот он мне — запросто. Но я что-то никак не попадался с контрабандой! Вот такой хитронизоспинный, по мнению Аникандрова. Ну ничего, был он уверен, придёт и на его улицу праздник.

И вот имам-сахибский замполит Коля Ямчук просит отвезти в Союз, в музей Пянджского отряда, трофейный автомат, сделанный кустарным способом в одной из мелких частных мастерских пакистанского Пешавара. Коля заполняет несколько сопроводительных бумаг, в том числе какой-то, на официальном бланке, акт. Потом ставит свои подписи, собирает автографы начмана, зампотеха и даже находившегося в Имам-Сахибе в командировке начальника полевой оперативной группы. Ну а перед отлётом в Союз я с удовольствием запечатлелся с этим автоматом.
Никак упаковывать «пешаварца» я не стал. И некуда и незачем. Повесил на грудь и так пошёл к вертолёту.

— На память, что ль, прихватил? — спросил с улыбкой лётчик.
— Ну! А то чё ж, у всех сувениры всякие, а я летаю-летаю и всё никак не подберу чего-нибудь. Вот, подобрал!

Позубоскалили, покурили и через пятнадцать минут взлетели.

Если бы вы только могли видеть лицо Аникандрова, когда он разглядел меня, идущего к его палатке с болтающимся на груди автоматом «импортного производства»! По его высокому лбу, на который полезли как раз его же сверхбдительные глаза, бежала, казалось, строка из одного слова. Слово празднично вспыхивало и фосфоресцировало: Москва! Москва! Москва!

Сияющий, торжествующий и даже некоторым образом возбуждённый Аникандров сказал мне глазами:

«Вот ты и попался, проклятый контрабандист!»
«Обломись, контроль!» — ответил я ему глазами же.

А потом мы друг на друга орали в палатке и совали под нос бумаги. Я — свои сопроводиловки, Аникандров — инструкции и руководящие документы по своей линии. И вот из его руководящих инструкций следовало, что мои сопроводиловки — суть филькины грамоты. Ну, если уж на то пошло — Колькины… Наоравшись, стали по очереди звонить в инстанции. Каждый в свои, разумеется. Дело было муторным и не быстрым, поскольку не собственные мобильники имелись тогда в нашем распоряжении, но казённый и заслуженный полевой телефон ТА-57. Единственное, что мне в нём нравилось, так это крутить рукоятку, похожую на заводилку от моего горячо любимого в детстве железного игрушечного самосвала.

Потом инстанции между собой вопрос утрясли. Аникандрову велели меня отпустить, автомат передать в музей. Когда я выходил из палатки, гений погранконтроля заявил, что всё равно оформит это, как задержание контрабандного оружия. Вот инструкции!!! Но мне второго витка переговоров на низшем уровне совсем не захотелось, за глаза хватило первого. Так что, вполне возможно, до сих пор зафиксирован я в каких-нибудь бумагах как злостный контрабандист.

А в музее этот автомат потом видел как-то в очередной свой приезд в Пянджский пограничный отряд. Оружие подкрасили зачем-то не то просто чёрной краской, не то так называемым кузбаслаком, отчего оно потеряло свой боевой вид и стало похоже на деревянный макет. А между тем — боевое оружие. Даже темп стрельбы помню, поскольку он у него был выдающимся — 32 выстрела в минуту! Самодельными патронами! Но их я, кажется, тогда не вёз.