«В своем озлоблении дошел до последней черты»

Почему вернулся в Россию изготовитель антикремлевских фейков

95 лет назад, 12 июля 1927 года, Верховный суд СССР вынес приговор С. М. Дружиловскому — изготовителю поддельных инструкций и писем Коммунистического интернационала и советских органов власти зарубежным компартиям, из-за которых были арестованы и казнены тысячи европейских коммунистов, а отношения Советского Союза со многими странами были испорчены. При этом утверждалось, что 29 июня 1926 года он, несмотря на неизбежность сурового наказания, добровольно прибыл в СССР. Причем, нелегально перейдя границу. И это обстоятельство оказалось далеко не самым странным в поразительно запутанной истории его жизни.


«Лицо Дружиловского выдает внутреннее волнение, старательно сдерживаемое»

«В трех просидел по два года»
Если собрать воедино все, что писали о С. М. Дружиловском начиная с весны 1925 года, вывод можно было сделать один-единственный: он самое настоящее исчадие ада. Трус, вор, подлец, провокатор, альфонс, живший на содержании дам, малоумный недоучка, человек без чести и совести, готовый за грош продать родную мать. Не менее примечательным было и то, что в подобных оценках удивительное единодушие с советскими печатными органами демонстрировали их идейные зарубежные враги, включая эмигрантскую прессу.
Но после ознакомления с этими публикациями у читателей возникало множество вопросов, на которые не было ответа. Почему, к примеру, враг советской власти, нанесший ей колоссальный урон, вдруг решил сдаться? А если его доставили в СССР против его воли, почему он даже не намекнул на похищение во время суда, хотя процесс был открытым?
Некоторые ответы появились много десятилетий спустя, в 1972 году, когда была выпущена книга В. И. Ардаматского «Дорога бесчестья».
Этому известному в то время мастеру приключенческого жанра предоставили доступ к документам архива КГБ СССР.
Причем, включая не только уголовное дело Дружиловского и стенограммы судебных заседаний, но и дневник «мастера подделок», который тот вел длительное время. А также к приходившим в 1920-х годах на Лубянку донесениям агентуры о деятельности фальсификатора за границей. Фрагменты этих документов, включенные в книгу, сделали ее своеобразным осиновым колом, вбитым в останки репутации Дружиловского.
Однако после выхода «Дороги бесчестья» возникли новые вопросы. Зачем Дружиловский, отправляясь в СССР, взял с собой дневник, в котором фиксировал свои деяния? Ведь после его получения следователь мог вообще не тратить время на допросы обвиняемого. И почему при наличии настолько веских доказательств следствие тянулось почти десять месяцев?


«Дружиловский Сергей Михайлович, 1894 года рождения, уроженец города Вильно (на фото)»
Фото: Руйкович Виктор / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ

Обращала на себя внимание и еще одна странность. Описание жизни Дружиловского практически на каждом ее этапе имело множество отличающихся друг от друга версий. В книге Ардаматского, например, родным городом будущего фальсификатора был назван Рогачев. Но в других источниках, опиравшихся на записи в его армейских документах, говорилось, что он родился в Вильно (Вильнюсе) в 1894 году, что, как показал поиск, вполне соответствовало действительности, поскольку отец Сергея — Михаил Киприянович Дружиловский, выпускник Литовской духовной семинарии, в 1899 году определился, как тогда говорилось, «в полицейскую службу» и с 25 мая 1893 года был помощником пристава 3-го участка Виленского городского полицейского управления в чине коллежского регистратора, что соответствовало армейскому прапорщику.
А родного города как такового у Сергея Дружиловского не было вовсе. Отца, как и многих других полицейских офицеров во избежание обзаведения коррумпированными связями, постоянно перемещали по службе. 9 сентября 1897 года его назначили полицейским надзирателем заштатного города Радашковичи в той же Виленской губернии. Потом был город Пружаны в Гродненской губернии, а в 1904 году М. К. Дружиловский дорос до полицеймейстера города Гомеля. Затем, с 1906 года, была череда городов и городков в Могилевской губернии — Чаусы, Чериков, Климовичи, Горки. Уездным исправником — начальником всей полиции Рогачевского уезда надворный советник (подполковник) Дружиловский стал уже во время Первой мировой войны.
Отец пытался дать Сергею приличное образование, но регулярные переезды ли или принадлежность юноши к уездной «золотой молодежи» внесли коррективы в его планы.
Учеба в гимназии у Дружиловского-младшего не заладилась. По версии В. И. Ардаматского, главной причиной была интеллектуальная ограниченность Сергея:
«Переход в следующий класс как-то улаживал отец — полицейский исправник. Когда подступала страшная пора экзаменов, он надевал форменный сюртук и отправлялся на дом к уездному инспектору училищ. Что ему стоили эти визиты, неизвестно, но с каждым разом он возвращался домой все более разъяренным. Гимназия сожрала детство. Из класса в класс он все-таки переходил, но в трех просидел по два года, а осенью 1914 года его исключили из предпоследнего класса».
Но брат Сергея Дружиловского Константин, вызванный в 1927 году на суд в качестве свидетеля, рассказывал, что причиной проблем Сергея в гимназии были его дерзкие выходки. Он сам во время суда сказал, что был исключен из пятого класса «за участие в коллективных беспорядках».
В ходе допроса брата выяснилась еще одна примечательная деталь. Устав от родительских поучений и собравшись бежать из дома, Сергей просто украл деньги из стола отца.


«Доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе» (на фото — 4-я Московская школа прапорщиков)
Фото: Росинформ


«Отблеск героизма, ласковые взгляды женщин»
Дружиловский «вступил в службу нижним чином», когда подошел срок призыва его сверстников, 16 января 1915 года. На фронте шли ожесточенные бои, и В. И. Ардаматский писал, что он сразу же начал уклоняться от отправки на передовую:
«Попав под Москву в полк формирования, он быстро разобрался в обстановке, узнал, что спастись от фронта можно. По совету полкового писаря он написал рапорт, в котором доложил начальству о своем страстном патриотическом желании посвятить всю жизнь военной службе и просил направить его в Московскую школу прапорщиков. Просьбу удовлетворили, и фронт отодвинулся на целый год».
Однако на самом деле учеба в школах прапорщиков в то время продолжалась три месяца, а позднее срок обучения увеличили еще на месяц. Так что 14 июля 1915 года приказом главного начальника Московского военного округа генерала от инфантерии П. Д. Ольховского окончивший 4-ю Московскую школу прапорщиков Дружиловский получил первый офицерский чин и был отправлен в 224-й пехотный Юхновский полк, воевавший на Западном фронте.
В. И. Ардаматский, надо полагать, на основе дневника Дружиловского описал его прибытие на фронт:
«Перед прибывшим на передовую офицерским пополнением выступил командующий армией генерал Иванов. Голос у него был негромкий, хриплый, до стоявшего на левом фланге малорослого Дружиловского долетали только отдельные слова:
— Доблестные сыны России... в трудный час... подлый германец... отдадите жизнь... отечество...
Шел дождь».
Судя по рукописному «Журналу военных действий 224-го пехотного Юхновского полка», дождь в те дни лил буквально беспрерывно. А армия отступала под натиском германских войск. И полк, как и другие части, нес тяжелые потери. К примеру, в записи за 8 августа 1915 года говорилось:
«Свое наступление противник все время поддерживал ураганным огнем…
Потери полка убитыми 6 н. ч. (нижних чинов.— “История”), ранеными 50 н. ч. и без вести пропавшими 174 н. чина».
Пополнение, включавшее новых прапорщиков, прибыло в 224-й Юхновский полк 20 августа 1915 года.
«Сегодня в полк,— записал адъютант полка в журнале,— прибыло укомплектование в количестве 841 человек при 4 офицерах. Прибывшим была сделана разбивка по ротам».
Отступление с тяжелейшими боями продолжалось еще месяц. Потом была позиционная война с постоянными обстрелами обычными, а порой и химическими снарядами, бомбежки с вражеских аэропланов и пешие переходы на отдых в тыл и на другие участки фронта только глубокой ночью.
В «Журнале военных действий» упоминались только самые яркие подвиги и просчеты офицеров полка, а также их ранения и смерти. И фамилии прапорщика Дружиловского в этих записях не было. Однако 17 декабря 1916 года приказом императора Николая II он был награжден первым офицерским орденом — Святого Станислава III степени с мечами и бантом. Причем орден с мечами и бантом жаловался исключительно «за военные, против неприятеля, подвиги».


«Его Императорское Величество, в присутствии Своем, Декабря 17-го дня 1916 года, соизволил отдать приказ»

Но по версии, изложенной в «Дороге бесчестья», прапорщик Дружиловский едва ли не с дня прибытия на фронт пытался любым законным способом укрыться в тылу:
«Он уже знал, кто лучше всех осведомлен обо всем, и подарил полковому писарю портсигар с изображением георгиевского креста на крышке, который предусмотрительно купил в Москве. Писарь рассказал, что пришла бумага, в которой начальник Гатчинской авиационной школы просит направить к нему изъявляющих на то желание младших офицеров, имеющих законченное гимназическое образование. За составление соответствующей бумаги с упоминанием гимназического образования писарь взял десять рублей. Деньги большие, но не дороже жизни».
Вот только риск для жизни в Гатчинской военно-авиационной школе был ничуть не меньшим, чем на фронте. И отнюдь не только из-за технического уровня тогдашней авиатехники. Живший в Гатчине и помогавший в те годы авиашколе выдающийся русский писатель А. И. Куприн вспоминал:
«Из Гатчинской авиационной школы вышло очень много превосходных летчиков, отличных инструкторов и отважных бойцов за родину.
И вместе с тем вряд ли можно было найти на всем пространстве неизмеримой Российской империи аэродром, менее приспособленный для целей авиации и более богатый несчастными случаями и человеческими жертвами.
Причины этих печальных явлений толковались различно. Молодежь летчицкая склонна была валить вину на ту небольшую рощицу, которая росла испокон десятилетий посредине учебного поля и нередко мешала свободному движению аппарата, только что набирающего высоту и скорость, отчего и происходили роковые падения. Гатчинский аэродром простирался как раз между Павловским старым дворцом и Балтийским вокзалом. Из западных окон дворца роща была очень хорошо видна. Рассказывали, что этот кусочек пейзажа издавна любила государыня Мария Феодоровна, и потому будто бы дворцовый комендант препятствовал снесению досадительной рощи, несмотря на то, что государыня уже более десяти лет не посещала Гатчины».
Катастрофы случались и по другим причинам. Но это, как писал Куприн, не останавливало потока желающих стать авиаторами:
«Чрезвычайно, даже чрезмерно многие молодые люди жадно стремились попасть в военную авиацию. Поводов было много: красивая форма, хорошее жалованье, исключительное положение, отблеск героизма, ласковые взгляды женщин, служба, казавшаяся издали необременительной и очень веселой и легкой».


«Если летчику, по несчастному случаю или по неловкой ошибке, случалось угробить аэроплан, то на это крушение большого внимания никто не обращал»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»

Многие, по словам Куприна, пытались попасть в Гатчинскую школу благодаря связям:
«Но и протекции все равно не помогали. Новичков принимали в авиационную школу, протискивая их через густое сито. Будущий летчик должен был обладать: совершенным и несокрушимым здоровьем; большой емкостью легких; способностью быстро ориентироваться как на земле, так и в воздухе; верным умением находить и держать равновесие; острым зрением, без намека на дальтонизм; безукоризненным слухом, физической силой и, наконец, сердцем, работающим при всяких положениях с холодной, неизменной точностью астрономического хронометра. Про храбрость, смелость, отвагу, дерзость, неустрашимость и про прочие сверхчеловеческие душевные качества летчика в этом летающем мире никогда или почти никогда не говорилось. Да и зачем? Разве эти, столь редкие ныне, качества не входили сами по себе в долг и обиход военного авиатора?..
Не мудрено, что при столь строгом испытании и при такой суровой дисциплине наибольшая часть неспособных, ненужных, никуда не годящихся кандидатов в летчики отваливалась вскоре сама собою, как шлак или мусор.

Оставался безукоризненный, надежный отбор».
Дружиловский протиснулся через «сито» и успешно окончил Гатчинскую авиашколу, не забывая при этом пользоваться благами, прилагавшимися к званию летчика. В особенности вниманием дам. В 1927 году на суде он, объясняя откуда у него в 1917–1918 годах были деньги, рассказывал:
«— Когда я был в лазарете, там была сестра милосердия Столыпина, которая мне покровительствовала: я получал от нее подарки, довольно солидные подарки, например, часы с бриллиантами. Я эти подарки продал потом,— и вот откуда у меня были деньги.
— За что она вам покровительствовала?
— Она добивалась определенных отношений со мной как с мужчиной».
В «Дороге бесчестья» говорилось, что в лазарет он лег, чтобы избежать отправки в авиационную часть на фронте. А с помощью покровительствовавшей ему дамы смог остаться инструктором в Гатчинской авиашколе.


«Какое участие вы принимали в Февральской революции?»

«Придумал историю с заговором»
К свержению монархии Дружиловский отнесся с полным безразличием. Когда на суде его начали спрашивать о деятельности во время Февральской революции, он то ли с трудом вспомнил, то ли на ходу придумал, что к нему в лазарет пришли солдаты и попросили «вести их в Петроград, где сейчас революция». Но ничего более конкретного, кроме того, что привел их к Балтийскому вокзалу и позвонил в Государственную думу, рассказать так и не смог.
То же желание не принимать ничью сторону сохранялось у получившего чин подпоручика Дружиловского на протяжении всего бурного 1917 года. Не исчезло оно и после большевистской революции и перехода Гатчинской авиашколы в подчинение новой власти. В репортаже с судебного заседания по делу Дружиловского говорилось:
«В начале мая 1918 г. гатчинская авиационная школа… должна эвакуироваться в Казань.
Среди офицеров-слушателей школы разговоры весьма определенного свойства: о том, что от Казани недалек фронт и что нужно перейти в ряды колчаковской армии...


Полная статья по ссылке


Ссылка