Тред №207645

окончание

Просто чтобы не предать Джулию  

Теперь, после только что обговоренного, должны уже совсем иначе привлечь к себе внимание несколько неприметных слов, которые совершенно мимоходом, без нажима и вообще ни к чему более в тексте романа не привязывая, Оруэлл включил тем не менее в свой портрет Эммануэля Голдстейна-Троцкого: «Неведомо где он все еще жил и ковал крамолу: возможно, за морем, под защитой своих иностранных хозяев...»
А ведь несколько ранее, в 1945 году всё тот же Джеймс Бернхем (уже авторитетный и уважаемый в США геополитик, напоминаю; советник высшего военного и политического руководства страны) выпустил статью под названием «Наследник Ленина». И написал в ней вот такие фразы: сталинизм — это победа ленинизма на практике (и далее) «Семена, ростки всего, что было осуществлено при Сталине — от введения террора в качестве средства утверждения государства до насаждения политической монополии — уже были посажены и давали первые всходы ещё при Ленине. … Сталин — наследник Ленина. Сталинизм — это ленинизм.»
Ну а если вспомнить при этом более ранние убеждения Бернхема, когде он ещё «считал Троцкого истинным наследником Ленина, а троцкизм — воплощением идеалов большевистской революции»? Если вспомнить вердикт койоаканского показательного справедливого суда в свободном демократическом мире? - во всём, что Троцкий делал рука об руку с Лениным, состава преступления нет, и потому он — не виновен?

Крутой, однако, заложил Бернхем поворот, с надсадным визгом скользящих по асфальту шин.
Коммунизм стал в одночасье абсолютно локальным, чисто русским и совершенно уголовным явлением – ленинизмом-сталинизмом. Несмотря на то, что Коминтерн (III Коммунистический интернационал) — главный проводник и строитель светлого коммунистического будущего «в нашем нами построенном Новом мире» во всём мире — был создан не Лениным и Сталиным, а Лениным и Троцким. И несмотря даже на то, что возникший ранее (в 1938 году) в пику «предателю ленинского дела» «настоящий», «истинно большевистский и коммунистический» IV Интернационал был создан уже одним Троцким, не в России, а в тогдашнем свободном демократическом мире, и никуда с тех пор  не девался, существует до сих пор.
Троцкий волею англо-американских социал-империалистов чисто орвеллиански вдруг «исчез с групповой фотографии» отцов-основателей мирового коммунизма и одновременно он, как ни странно, точно так же исчез с этих же фотографий в исполнении советских социал-империалистов.
Тогда же мир поделился на два блока «с одной или несколькими державами в их основе», и они потом воевали между собой на перифериях, но никогда внутри своих «океанической» и «евразийской» зон.
Символом милитаризации экономики внутри обоих блоков стал «военно-промышленный комплекс», который применительно к США президент Эйзенхауэр в своём прощальном обращении к нации охарактеризовал, как главную угрозу свободе и демократии в стране.
В первые десятилетия после войны степень истерии, до которой целенаправленными пропагандистскими кампаниями доводили народы внутри этих блоков, достигала какого-то невероятного масштаба (маккартизм так и вообще целой «эпохой» стал).
Наконец, эти впервые озвученные на весь мир Бернхемом «новые принципы» (сталинизм – это ленинизм), неудобоваримые тогда из-за своей очевидной для всех несуразности, стали тем не менее сегодня обычными заезженными штампами (стереотипами; мне так больше нравится).
И стали они сегодня такими стереотипами во всём мире.
И отсутствует во всех этих сегодняшних глобальных стереотипах второй лидер мировой коммунистической революции Троцкий, который всего лишь для кучки «умеющих читать между строк» навсегда останется «борцом за восстановление гармонии в нашем мире», а для всех нас остальных на всей планете, между строк читать не умеющих, он уже давным-давно - «распылённый», как называются на «новоязе» люди, изъятые из памяти общества.
И потому уверен, что именно Троцкого Оруэлл выбрал в качестве «медиума» в своём романе для того, чтобы помешать этому намеренному его «распылению», чтобы увековечить в нашей памяти: вот в чьи конкретно уста вкладывала Партия «менеджеров» и социал-империалистов свою идеологию под названием «коммунизм», вот кто из их посвящённых открыто вещал на публику.

Ну вот. Теперь можно, наконец, переходить к моему «плану на будущее», то есть к главному выводу, главной мысли, к которой я попытался читателя подвести в моей виртуальной как бы брошюрке под названием «1984. The Master and Margaret». Другими словами, теперь пора и сказать, какова, в моём «переводе», политическая цель орвелловского романа «1984».

Оруэлл — как и Булгаков, и это конкретное сходство, пожалуй, удивительнее всех остальных — писал свой роман очень долго: правил, переписывал, откладывал, думал, приступал снова; и потом у него — как и у Булгакова — наступил момент, когда болезнь переступила последнюю черту, и надо было ставить точку.
Причём то, что долго писал Булгаков, вполне объяснимо. А вот Оруэлл - почему? Ведь все длинные и сложные отрывки он в течение нескольких лет подробно проговорил — и не один раз — в своей публицистике; «новояз» в современном ему английском языке вообще был давнишним его коньком и «мальчиком для битья» во многих его статьях; а чисто художественная сторона романа у него — гораздо, несопоставимо, до примитивизма беднее и проще, чем у Булгакова.
По-моему, тут важно вчитаться в одну орвелловскую мысль, которую он высказал в очень символично для нашего разговора названной статье «Литература и тоталитаризм»: «Современная европейская литература, под которой я понимаю всё написанное за последние четыреста лет, имеет в своей основе понятие интеллектуальной честности или, если хотите, шекспировскую максиму 'Оставайся верен себе'. От автора мы в первую очередь ожидаем того, что он не станет нам лгать, что он поделится с нами тем, что действительно думает и чувствует. И, наоборот, худшее, что только мы можем сказать о произведении искусства: оно неискренне. … Современная литература по своей сути дело, целиком зависящее от каждого автора индивидуально: либо она выражает то, что автор действительно думает и чувствует, либо она ничто.»
Если именно так понять отношение Оруэлла к его собственному роману, и если знать, что за роман он в конце концов написал, то неизбежно появляется мысль, что настоящая причина у него и у Булгакова опять одна и та же, опять поразительно одинакова: они, может быть подсознательно, ждали смерти. Чтобы в последний момент, когда страх перед неизбежным последующим остракизмом и изгнанием из «своего круга»  отступит перед Вечностью, - чтобы вот в этот самый последний момент наступившей полной свободы духа бросить всё в лицо этому «своему кругу», сказать им всем, наконец, всё до донышка, всю свою правду, все свои чувства — чтобы оставить после себя в памяти людей, навеки, литературу. А не ничто.

И потому я думаю, что Оруэлл — как и Квигли — был членом этого полутайного сообщества англо-американских социал-империалистов; может быть, не во внутреннем круге, только во внешнем; но был. Знал всех их лично, и «внутреннюю партию», и тех неназываемых самых властных, кого обозначил коллективно: «Старший брат».
И я думаю, что политическая цель в его романе «1984» - это в первую очередь сказать и оставить за собой на века последнее слово  в его незаконченном споре с ними со всеми. И потому в романе у него такие мгновенные, исчезающие, точечные намёки: во всём, что касалось их мирка, все «посвящённые» должны были искусством чтения между строк владеть в совершенстве. Для них вся остальная мишура и сознательно Оруэллом созданная путаница помехой для правильного понимания его мысли быть не могли.
Должны они были прочитать между строк, что Оруэлл, наконец-то, на один последний миг полностью свободный, бросил им глубоко честно и так же глубоко страстно, веря, что только так его голос и предупреждение и имеют шанс по-прежнему звучать даже тогда, когда его уже не будет — потому что только такие слова не ничто — что бросил он им, одно за другим самые страшные и самые грозные обвинения:
Вы говорите, что хотите мира и трудитесь только на его благо? Вздор! Самые страшные войны, самые тяжкие преступления, самые невыносимые страдания случились из-за вас и вам подобных.
Вы говорите, что ваша цель — благо свободного человека в свободном обществе? Вздор! Ваша цель – мировая империя и власть.
Вы говорите, что воспитаете человечество и приобщите его к высшей цивилизации? Вздор! Вы всех превратите в своих безмозглых рабов, не способных более мыслить самостоятельно, без подсказки и указки вашей пропаганды.
Вы говорите, что выступаете за английские ценности и цивилизацию? Вздор! Вы продали Англию «американским» империалистам и их геополитикам и тоталитаристам, потому что ваша родина не Англия, а английская мировая империя, частью которой в ваших умах Америка была и остаётся.
Вы говорите, что Евразия и якобы её коммунизм – злейший враг вашего свободного и демократического мира? Вздор! Вы сами создали «коммунизм» по своему тоталитарному образу и подобию себе же в помощь, а теперь, отказавшись от этой затеи и заменив её на другую, лжёте народам, будто Евразия и коммунизм всегда были ваши враги.
Вы думаете, что, изъяв из памяти народов вашего посвящённого, творца вашей коммунистической революции в России и в мире, вы сможете скрыть следы своего преступления? Вы думаете, что, коли вы, проиграв войну против Сталина, пошли на попятную и договорились, наконец-то, с ним, как поделите мир, и коли он теперь тоже будет молчать, вам это всё сойдёт с рук? Не выйдет! Пока живёт моё слово...

Я, во всяком случае, верю, что, пока живёт слово Оруэлла, будут люди, читающие его роман «1984» именно так.

А вот когда слово Оруэлла умрёт – тогда да, останутся только люди, которые будут думать: «Смешно: он писал главный антикоммунистический текст столетия, а за ним следили английские спецслужбы, считая его тайным адептом коммунизма!» - и они уже никогда не смогут понять, что такой смех абсурден и возможен только в очень основательно промытых мозгах: ведь английские спецслужбы следили за Оруэллом потому, что вполне справедливо считали его врагом коммунизма — недаром именно он и написал действительно главный антикоммунистический «текст» столетия. Просто речь тогда ещё шла о совсем другом коммунизме; но о нём сегодня знают уже только те, кто упорно пытается не забыть старый язык. А на новоязе новых людей нового мира выражению и пониманию уже очень скоро будет поддаваться только одно определение: «Коммунизм – это чисто русское преступление против человечности». А цивилизации, создаваемые такими людьми, как сказал сам Оруэлл ещё своим, живым языком, «могут сохраняться в неизменном виде тысячи лет».
И он был прав. Ведь сохраняется же уже полторы тысячи лет наша, вроде бы, «цивилизация», которую когда-то чуть было не уничтожили «варвары».

Я человек Земли русской, сибирских корней, и потому эта глобальная перспектива сегодня, в моей повседневной действительности и кажется мне страшной. Как бы мне ни хотелось в цивилизацию. Ничего не могу с собой поделать. Зов предков.

А вот всё остальное про коммунизм для меня, русского читателя орвелловского английского романа, уже, действительно, «подробности». В них пусть англичане с американцами разбираются, у них на то свои настоящие профессиональные переводчики должны же быть.  Могли бы начать, например, с выяснения хотя бы такой вот детали: оговорка то была или нет, когда президент Рейган в 1983 году вручал высшую гражданскую награду США – Президентскую медаль Свободы – Джеймсу Бернхему вместе с наградной грамотой, в которой было написано: «Как учёный, писатель и философ, Джеймс Бернхем оказал глубочайшее влияние на то, как Америка воспринимает окружающий мир и саму себя. Начиная с 1930-х годов, г-н Бернхем влиял на формирование взглядов мировых лидеров. Его наблюдения изменили общество, а написанные им труды послужили человечеству в его поиске истины путеводной звездой. В нынешнем веке немного было людей, которые боролись за торжество свободы, разума и достоинства так же упорно, как Джеймс Бернхем.»
И если то была не оговорка, то тогда могли бы они там у себя задаться тут же простым вопросом: Начиная с 1930-х годов? Это тогда, когда  «Диггинс полагал, что, даже более того, Бернхем превратился в главного представителя Троцкого и выступал от его имени в интеллектуальных кругах США...», выражая, значит, в том числе и взгляды и интересы «троцкистской Коммунистической лиги Америки»?

Страшно мне именно сегодня, а не при созерцании прошлого. Страшно именно тем последним, самым ужасным страхом, после которого ты перестаёшь быть Человеком: страхом перед «комнатой сто один», о котором рассказал в «1984» Оруэлл.
Правда, рассказ этот у него получился, с моей точки зрения, самым неудачным в романе, откровенно надуманным и потому каким-то даже вычурным. Но вины его тут нет, и причина тому проста: Оруэлл никогда не жил в действительно тоталитарном государстве, и потому он сам, хотя и догадался гениально прозорливо, никогда на себе не испытал, что это такое, когда у тебя на самом деле, действительно нет надежды. По-настоящему; в глубоком подсознании, там, где наш разум уже ничем не распоряжается.
А ведь именно в этом смысл последней самой страшной пытки в комнате сто один министерства Любви в Океании: заставить человека погасить свою Утреннюю звезду, заставить его отказаться, чтобы спастись, от того последнего и единственного, благодаря чему ещё теплится в нём вера в существование иной, свободной жизни.  У Оруэлла эта пытка, этот метод названы словами: заставить Уинстона предать Джулию.
И я, в отличие от Оруэлла родившийся и выросший в реальном тоталитарном государстве, знаю, о чём он пытался, но не знал как следует как, сказать.

Оруэлл никогда не ощутил на себе, например, тот выбор, который стоял перед любым русским деревенским мужиком: либо в колхоз, либо в теплушку и куда-нибудь на север, в Сибирь, где высадят даже не на полустанке, а прямо посреди заваленной снегом тайги, дадут топор и пилу в руки и скажут: вот, стройся и живи на здоровье. А ведь именно о чём-то таком должен был так или иначе думать каждый нормальный мужик в каждой русской деревне, сидя ночью на лавке и глядя на своих спящих жену, детей, стариков. Я думаю то, что он тогда должен был испытывать, страхом не назовёшь, и ужасом, скорее всего, тоже. Всё гораздо спокойнее, рациональнее. Но, если ты хоть немного думаешь о счастье своих детей и хоть чуть-чуть любишь жену, всё гораздо страшнее, чем вгоняющие английского интеллигента в ступор китайские крысы. Потому что речь не о твоей лично смерти, пусть даже под гипнотически ужасающей пыткой, но всё-таки мгновенной. Речь о медленном, мучительном вымирании всех твоих. По твоей вине.