Тред №291566

У каждого из нас, робких и застенчивых с женщинами, всегда обязательно есть какой-нибудь друг или приятель, который, в отличие от нас, владеет вполне этим недоступным нам искусством — не тушеваться и не смущаться ни их неприступной гордости, ни их не по нашу честь волшебной и недосягаемой красоты, ни их за семью замками хранимой неутолимой жажды жизни.
Был такой друг — Никита — и у меня. И была у него после службы в армии любимая шутка: пристроиться со мной за парой девушек посимпатичнее и достаточно громко серьёзным оценивающим тоном сказать: «Вот та, что слева, наверняка не целуется!». Иногда шутка срабатывала, девушка оборачивалась и обиженно говорила что-нибудь вроде: «Дурак!» - и тут-то Никита примирительно, сдерживая до поры, для пущего эффекта смех, отвечал всё так же серьёзно, но теперь уже по-отцовски примирительно: «Ну ладно, ладно; целуешься.» Девушка, как правило, краснела и старалась поскорее исчезнуть из нашего поля зрения.
А как-то раз, летом на бульваре очередная взятая им на прицел симпатичная жертва вдруг после обычной Никитиной увертюры повернулась к нам резко, молча шагнула навстречу, взяла меня решительно и крепко за обе руки повыше локтей и поцеловала. Я обалдел; не столько от того, что она нас с Никитой перепутала, а просто меня больше так никто ни до, ни после не целовал — прям до головокружения.
Но, правда, остатка самообладания мне хватило, чтобы, глядя в хитро, с вызовом смеющиеся глаза девушки, беспомощно пробормотать: «Это не я, это он», - и кивнуть слегка в Никитину сторону. Девушка в ответ на Никиту даже не посмотрела, а только ещё больше напустила доброго смеха в глаза и легонько, совсем не больно щёлкнула меня по носу.
А вчера, будучи в особенно хорошем настроении по какому-то своему женскому, непостижимому для меня поводу, она вдруг возьми да и признайся, что, когда Никита ей в спину свою неотразимую хитрую шутку выпустил, она уже прямо извелась вся, лихорадочно и безуспешно пытаясь выдумать хоть какой предлог, чтобы заговорить со мной, поскольку уж очень я ей чем-то, сама не знает — чем, понравился.
Хм. А я-то дурак друзьям и детям всё рассказываю, как только с Никитиной помощью да благодаря его глупейшему способу сумел всё-таки пристать на улице к девушке; мол, почитай что чудом у меня уж сколько лет такая вот красивая и задорная жена.




Есть такая категория людей, которым для выражения своей любви никак не достаточно просто сходить вдвоём в кино, повышагивать по улицам, держась за руки, и потом бесконечное число раз поцеловаться в подъезде при тусклом свете одинокой лампочки. Им обязательно нужно что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы никак не меньше, чем на всю жизнь, запомнилось.
Наш друг Кеша — как раз из таких. Причём его собственная экзальтированность в этом деле настолько сильна, что и предметы его обожания впадают под его любвезабвенным  гипнозом в тот же обморок, перестают на какое-то время контактировать с реальностью и бросаются во все тяжкие, дабы уж учудить, так учудить. Картина, как правило, уморительная.
Однажды Кеша додумался вот до чего. Его очередная красавица Галочка уезжала в отпуск в Сочи, и он, как положено и совершенно искренне, не отпускал её из своих объятий на перроне до тех пор, пока тронувшаяся вместе с поездом проводница не гаркнула на весь Курский вокзал что-то резко осудительное насчёт охламонов. Кеша потом ещё долго махал рукой и слал воздушные поцелуи, пытаясь при этом на цыпочках вырасти явно сверх отведённого ему Природой.
Когда поезд, медленно набирая скорость, длинным извивом уплыл из огромного вокзального ангара, Кеша вытащил из внутреннего кармана авиабилет на завтрашний рейс в Адлер и от избытка чувств даже чмокнул его: Галочка, не могу без тебя, не выдержал, всё бросил, прилетел, будь что будет — но рядом с тобой... - примерно такую речь блаженно мурлыкал Кеша себе под нос, возвращаясь на метро домой и представляя, как распахнутся в неудержимом восторге милые Галочкины глазки, когда увидит она его, Кешу, с огромным букетом цветов, бегущим к подползающему на конечную свою стоянку Галочкиному вагону в знойном Адлере. Отпуск себе Кеша с большим трудом и по великому секрету ото всех уже на работе выпросил.
Дальше события развивались вот как. На следующий день ближе к вечеру отвезли мы изнывающего от любви Кешу в аэропорт, вернулись домой и сели ужинать. Когда заканчивались новости по телеку, в дверь к нам резко и требовательно зазвонили. На лестничной клетке с большой дорожной сумкой вся в слезах стояла Галочка. Она, оказывается, на подъезде к Курску, так и не сомкнув глаз после Москвы, окончательно поняла, что без Кеши ей и день не прожить, не то что две недели, соскочила, ни о чём не думая, в чужом спящем городе на пустой перрон и первым же встречным поездом полетела обратно — к Кеше. А в Москве ей по телефону сказали, что Кеша сегодня уехал куда-то в отпуск и вернётся не раньше, чем через десять дней. А говорил ведь, что отпуск не дают ни под каким предлогом. А она верила. И как же теперь жить? (Тут слёзы хлынули с новой силой из её и впрямь очаровательных глазищ.) Смеяться нельзя было ни в коем случае, хотя хотелось невероятно.
К утру, после долгих разговоров на кухне, когда Галочкин любвезабвенный обморок вне зоны прямой Кешиной видимости и слышимости несколько ослаб, она призналась — по секрету — что ей-то как раз отпуск действительно не дали, только два дня за свой счёт, но ведь зато как бы она тогда Кеше-то свою любовь... А?





Над посёлком, в котором жил Костик, всё время летали самолёты. То есть не просто летали, не высоко-высоко в небе, когда только и видно, что серебристую иголку с пушистой белой ниткой, а прямо рядом летали, так что уши закладывало от их гула, когда они чуть не задевали верхушки сосен, взлетая или заходя на посадку.
Костик знал, что аэродром был совсем неподалёку. Как-то однажды в воскресенье он с папой ходил гулять, они долго шли по тропинке, заменявшей на их улице тротуар, вдоль спрятавшихся за разросшимися густыми кустами заборов, добрались таким образом до самого конца улицы и вышли к заброшенной железнодорожной ветке, за которой начиналось заросшее дикой травой поле, и где-то на его противоположном краю торчали в ряд столбы с укреплёнными на них разноцветными фонарями. Тогда-то папа и объяснил ему, что там аэродром, что ночью все фонари зажигаются, и лётчики даже в темноте всё равно со своей высоты, издалека видят, где им сажать самолёт. С тех пор и зародилось у Костика желание увидеть самолёты вблизи.
Но папе, который каждый день рано утром уезжал на электричке на работу в Москву, а по воскресеньям всегда что-то ремонтировал и приколачивал в их половине старого, местами подгнившего деревянного дома, сходить с ним к аэродрому было вечно некогда, мама же целыми днями возилась с хозяйством, таскала ведром из большой кучи во дворе уголь для печки или стирала бельё в Костиной старой детской ванночке. А ходить одному Костику разрешали только до начала улицы, где она упиралась в главную ветку железной дороги из Москвы на Казань, и в другую сторону только до другой улицы, поперечной, на которой даже была уложена узкая полоска разбитого, с колдобинами асфальта, и по которой раз в сорок минут ходил местный автобус и изредка даже ездили грузовики и мотоциклы. Выходить на эту «магистраль» Костику и всем его друзьям c соседних участков было строжайше запрещено, и потому путь к аэродрому был для него безнадёжно отрезан.
Так что Костику и его закадычному другу Витьке оставалось только забираться на сложенные штабелем старые доски у Костика на участке и представлять себе, что они командуют стальной машиной. Ни тот, ни другой за все пять лет своей жизни ни разу на самолётах не летали, но всё равно отчаянно спорили о том, что делает лётчик, а что — штурман, хотя кто такой этот последний они, если честно, как следует не знали.
А потом весной по радио сообщили, что мы запустили первого человека в космос. Что это значило, Костик с Витькой тоже не знали, но по торжественно-праздничной музыке, по взволнованному голосу диктора поняли, что случилось что-то очень важное и, главное, очень героическое. И совершил этот подвиг лётчик, человек в их представлении и без того исключительно мужественный и смелый. После чего Костик с Витькой в том, что они станут лётчиками, больше уже не сомневались совсем, и для начала решили, что теперь-то уж им, хочешь-не хочешь, а надо идти смотреть на самолёты по-настоящему. Так, с улицы, задрав голову, их даже и любая девчонка вроде Наташи увидит, особого труда не надо; а вот не побояться родительского запрета, дойти до аэродрома, пробраться к самолётам, потрогать их, может быть даже забраться внутрь — на это способны только настоящие лётчики.
И Костик с Витькой начали по секрету, спрятавшись за штабелем досок у Костика на участке, разрабатывать план. Более решительный и деловой Витька, который и так всегда любил командовать, естественно, со знанием дела руководил, а Костик зато фантазировал за обоих перед сном и, засыпая, видел себя и друга за рулём самолёта, причём руль и вообще кабина были похожи на внутренности единственной самодвижущейся машины, известной Костику не понаслышке — Москвича 401 (один папин знакомый приезжал как-то однажды на таком, и наделал много шуму в детской компании на много дней вперёд).
План у Костика с Витькой получался такой. Надо было в подходящий момент, когда никто не видит, быстро перебежать через асфальтированную улицу и, прижимаясь поближе к кустам, вдоль заборов, поскорее добраться до дальнего конца улицы, до старой железнодорожной ветки (в том конце уже было безопасней: там жилых домов за заборами не было, и потому никто там никогда не ходил). Потом опять побыстрее следовало перебраться через ржавые рельсы и уйти прямиком в поле, взяв направление на столбы с разноцветными фонарями. Дальше план становился не таким ясным и понятным, потому что где там самолёты Костик с Витькой точно не знали, и получалось у них поэтому что-то вроде «Дойдём, а там посмотрим», но они оба, тем не менее, не сговариваясь, виду не подавали и обсуждали и эти свои действия, как тоже серьёзную и продуманную часть их общей боевой задачи.
Поход через поле предстоял долгий, и решили запастись продуктами. За два дня каждый из них должен был насобирать по секрету кусков хлеба, сколько получится, а ещё лучше — сухарей, которые во всех домах чаем запивали; от конфет решили отказаться вовсе — не солидно для лётчиков.
Разобравшись с дорогой и едой, задумались о форме. Лётчики в обычной одежде не ходят. Костик гордо поправил на голове суконную шапочку, скроенную на манер красноармейского шлема, но Витька после недолгих споров доказал, что, поскольку командир — он, шлем должен быть у него. Зато Костик понесёт съестные припасы. День для похода определили во вторник, на следующей неделе.
Но вышла неожиданно накладка: Витьку в субботу вечером увезли на воскресенье в гости к родственникам в Москву, и к четырём часам дня в понедельник его всё ещё не было.
Костик с самого утра болтался на улице. Заслышав хорошо знакомый замедляющийся перестук колёс подходящей от Москвы электрички, бежал каждый раз в начало улицы, откуда видна была станция, и внутренне всё подгонял Витьку и его родителей, чтобы уж на этой электричке они точно приехали. Но каждый раз их всё не было, хотя Костик терпеливо ждал, даже когда уже и протопывал мимо него последний сошедший с электрички пассажир из местных.
Вот за этим бестолковым занятием и застала Костика вышедшая после обеда гулять Наташа. Вообще-то раньше они всегда играли все вместе втроём — Витька, Наташа и Костик — но в последние дни, когда в укромном уголке на Костиковом участке разрабатывался план и готовился поход к самолётам, Наташа осталась одна. Лётчиками могли быть только мужчины, и потому посвящать Наташу в тайну было нельзя, хотя временами и хотелось: чтобы она оценила и позавидовала их чисто мальчишескому знанию, умению и презрению к трусости.
После нескольких дней вынужденного одиночества Наташа Костику очень обрадовалась, побежала к нему сколько хватило силы, чуть даже не грохнулась, зацепившись за толстый корень сосны, и сразу пристала с распросами:
- А вы чего гулять не выходили? Я вас ждала. Даже думала, вы заболели оба.
- Ничего мы не заболели, - буркнул расстроенный бесполезным ожиданием Костик.
Наташа на его неприветливость не обиделась и всё так же дружелюбно, поправив курчавые тёмные волосы, спросила:
- А Витька где?
- Его в Москву увезли, - с явным расстройством в голосе отозвался Костик. - Ещё в субботу.
- Здорово! - восхищённо прошептала как бы сама себе Наташа. Поездки в Москву у них считались событием особенно выдающимся, и любой из них, кому такое везение вдруг иногда выпадало, потом по непререкаемому праву владел вниманием остальных двоих и рассказывал про Москву дня три кряду, а то и четыре.
Но сегодня Костик вовсе даже не завидовал другу, уехавшему в полную чудес Москву; наоборот — досадовал, что уже кончается понедельник, и завтра ведь им идти к самолётам, а Витьки всё нет. С самолётами даже Москва не могла сравниться.
- Давай в крестики-нолики? - выжидательно склонив голову набок, предложила Наташа и протянула палочку, чтобы чертить на песке.
- Давай, - согласился Костик, стараясь, правда, ввиду ему-то известной серьёзности ситуации, придать своему ответу вроде как полное отсутствие охоты до игр.