Тред №489970

Продолжение -- отсюда: http://hvylya.org/an…/1939.html

Но что делать?.. Три дня подряд над нашей местностью кружились германские самолеты, немцы в нескольких десятках километров, значит они сегодня или завтра будут здесь. И чудовищной казалась мысль, что немцы и большевики будут мирно делить несчастную Польшу. Теперь все это стало ясно, но тогда в белорусской глуши, у нас рождались самые фантастические мечты: немцы ударяют на большевиков, начинается война, в которой погибнет сталинский режим и очистится, и возродится Россия.

И я с моими тремя товарищами — офицерами, у меня в лесном доме, около большого барского имения остался ждать прихода немцев.

В ту же ночь начались крестьянские волнения. Окрестные помещики бежали. Крестьяне — из них многие в польской форме — вооруженные винтовками, выставили караулы. Утром образовалось что-то вроде революционного комитета. Но никаких грабежей не было. Не было их и вообще в нашем районе. Боялись ли большевики близко стоящих немцев и не посылали своих агитаторов или восторжествовало здоровое чувство у крестьян, но все «эксцессы» ограничились арестом нескольких полицейских и войта (волостной старшина), причем войта вскоре отпустили на поруки, а над полицейскими сжалились и дали им вскоре бежать. Ходили самые противоречивые слухи: одни «видели» в двух километрах немецкие танки, другие — советские войска. Над нами же продолжали на поразительно низкой высоте кружиться германские самолеты. Где-то стрекотали пулеметы.

После обеда прокрались к моему дому два польских офицера, переодетые в крестьянское платье, один из них легко раненый. Я сейчас же накормил их и уложил спать в своей комнате. Польский капитан и поручик, оба артиллеристы, рассказывали о том, как неожиданно быстро подоспели германские моторизованные части, как их отряд оказался отрезанным от всего мира, как растерялось высшее командование. Я поразился силе той ненависти, которую эти два несчастных офицера проявили к своему правительству и главному командованию. В конце разговора офицер зарыдал и с ним началась истерика… Чтобы их не волновать, я ничего им не сказал о большевиках. Да и сам я был уверен в том, что немцы будут через несколько часов. Силы же моих двух гостей были в конец подорваны, они не ели и не спали двое суток. И куда они могли идти…

Надо вам сказать, что мой дом находился на лесном шоссе, имевшем важное значение в этом крае, не на самом шоссе, а вблизи его и к нему шла уже проселочная дорога.

Нас было трое (поляки еще спали). Мы вышли часов около 5 вечера поговорить с проходившими крестьянами. Крестьяне были убеждены, что немцы придут совсем скоро, строили разные предположения, будет ли стычка с большевиками, выражали уверенность, что не будет, потом ушли. Мы втроем остались курить. В полуверсте вдруг показался конный отряд, шедший рысью. Впереди отряда шел пеший человек. Мы насчитали примерно два десятка всадников, при двух пулеметах. Я сейчас же послал моего друга разбудить и предупредить польских офицеров. Мы вдвоем стали всматриваться. И вдруг я ясно понял: красные!

Когда отряд дошел до того места, где от шоссе отходит наша тропинка, пеший человек отделился и побежал по напралению к нам: я сразу же узнал в нем одного из знакомых крестьян, который полчаса тому назад был у нас. Отряд стал медленно заворачивать к нам.

На лице крестьянина было написано счастье. Задыхаясь, он шепнул нам: «Наши, наши! Сразу сказали, что пришли освобождать и установят нашу власть. Я им  сказал, что лесничий — наш, хороший человек, русский. Что офицер, не сказывал». Через несколько мгновений отряд остановился: «Слезай!» И молодой офицер с тремя квадратами соскочил у самого крыльца.

- «Здравствуйте, гражданин лесничий. Я — старший лейтенант Н. Рабоче-Крестьянской армии. Мне надо с моим отрядом осмотреть лес. Скоро пройдут наши танки. Мы захватили Волковысск с другой стороны и сами не ожидали, что так быстро, а сейчас приходится подтягиваться и очищать леса от бандитов».

- «Здравствуйте, старший лейтенант. Моя фамилия — Х. и со мной несколько моих товарищей, которые остановились у меня по дороге из-за творящейся неурядицы. Не зайдете ли выпить пива и квасу, которого у меня хватит для всех ваших всадников».

- «Если Вы с нами выпьете, то пожалуй не откажемся. Только мы уж не будем Вас долго задерживать и беспокоить, да и много нас» Мои два приятеля сбегали в погреб за квасом, которого у меня имелось большое количество, а я все-таки настоял, чтобы лейтенант и два его старших (один — с одним квадратом, другой — ст. унтер-офицер — три треугольника) зашли в дом.

Когда первая бутылка квасу была осушена и ст. лейтенант тщательно распросил меня об окрестности, отмечая что-то в своей походной книжке, я открыл вторую бутылку. — «Выпьем теперь за Россию!» — сказал я. Все встали. «За Россию и советскую власть», — поправил лейтенант.

«Советскую власть здесь никто еще не знает, — сказал я, — но земли это русские и благоденствовали при старой России. Когда-нибудь все, что сейчас происходит, забудется и останется вечная Россия».

«Так и мы думаем, товарищ. Но только советская власть, а не цари, возвращают эти земли русскому народу».

«Нас встречают всюду с радостью, — добавил другой командир, — и мы знаем, что оправдаем эти надежды. Советская власть несет на своих знаменах радость и избавление».

- Ну а как же с немцами?

- А у нас договор с ними, они воюют с поляками и русских областей не трогают.

- Но ведь они в Белостоке.

- Это на время. Они все эти края очистят. До Варшавы.

- Так Вы идете…

- Мы занимаем все до Варшавы, но из польских земель потом будет создана народная Польша. Но, товарищ, нам некогда, спасибо за гостеприимство и спокойно ждите советскую власть.

Мы проводили их. Я бросил взгляд на красноармейцев. Те же русские лица, хорошая выправка, одеты совсем по-летнему, хотя уже прохладно, но держатся хорошо. Хором благодарят за пиво и квас. Офицеры отчетливо любезны, козыряют на прощание. Офицер произвел на меня впечатление совершенно воспитанного человека. Короткая команда и отряд двинулся в путь. Скоро он скрылся…

Польские гости мои были совершенно подавлены. В ту же ночь они пешком ушли по направлению к Вильне, в котором, по слухам, оставался польский гарнизон. Сдаваться немцам они не хотели, предпочитая остаться в красной полосе в случае неудачи их попытки и предполагали, что в случае наступления (во что они твердо верили) союзников, сопротивление можно организовать гораздо легче здесь. Несмотря на мои отговоры, они не сомневались, что союзный флот проник в Балтийское море и… высадит десант почему-то в Латвии и Литве и оттуда начнет действия против немцев. Не обвиняйте меня в том, что пишу о том, что сейчас кажется смешным [в декабре 1939 г. - В.Д.], но хочу этим показать, как несчастные поляки заблуждались и как мало были подготовлены к событиям.

На рассвете прошел отряд советских танков, производивших внушительное впечатление. Всю ночь мы не спали, сжигая все, что можно и нужно было сжечь, и готовясь к самому худшему.

На следующий день пришли вести. Красная армия ведет себя вполе миролюбиво по отношению к местным жителям. Никаких бесчинств, всюду порядок, даже отношение к пленным полякам вполне приличное. Но власть в городах передается в руки самых худших элементов: политические преступники, неблагонадежные при польской власти, озлобленные молодые еврейчики — подмастерья. В городах начались издевательства над интеллигенцией. Из Новогрудка пришли уже достоверные вести о том, что вслед за прошедшими через город частями красной армии прибыли политические комиссары, начавшие выловление всех «подозрительных». Все это вместе взятое заставило нас принять решение немедленно покинуть наше насиженное место. Под Белостоком нас задержала красноармейская застава, которая не пропустила нас к немцам и заявила, что без проходного свидетельства, выданного советским комендантом, никого не пропускают. Было бы долго рассказывать эпопею наших блужданий в течение нескольких дней, стремление пробраться к немцам, полную неудачу этой попытки. Приходилось сталкиваться с красноармейскими отрядами: исполнительные дисциплинированные русские парни, любезные всегда командиры, но полный отказ нас пропустить. Оказались мы в Белостоке уже после окончательного занятия города красными и после отхода германских войск, что для нас было совершенно неожиданно.

Белосток сравнительно мало пострадал от войны. В городе было оживление, магазины все были открыты. Красные командиры и красноармейцы толпами ходили по улицам, рассматривали витрины, закупали всевозможные вещи. В городе всю власть захватили молодые люди из еврейских приказчиков, была полная неразбериха. Польскую полицию заменила рабочая гвардия, состоявшая исключительно из еврейской молодежи. Не проходило и дня, чтобы не проводили толпами по городу польских офицеров, полицейских и чиновников. Никаких внешних бесчинств я не наблюдал и во имя объективности еще раз должен подчеркнуть, что красноармейские части вели себя дисциплинированно и, видимо, расположили в свою пользу население. Белосток находился, правда, в особенно удачном положении. Немцы, занявшие город раньше, разрешили всем желающим уехать в германскую часть Польши. Конечно, этому разрешению последовали все бывшие офицеры, польская интеллигенция, священники, окрестные помещики. Никаких «нежелательных» с точки зрения большевиков элементов не оставалосью Большевики широко развернули рекламу. Весь город был оклеен пропагандными плакатами, портретами СТАЛИНА, всевозможными посулами. Были организованы митинги (на которых, кстати, происходил конфуз с некоторыми казенными ораторами, говорившими на искусственном белорусском языке: их решительно никто не понимал). Устраивались бесплатные зрелища в кинематографах: фильмы «ЧАПАЕВ», «Мы из Кронштадта», на улицах были установлены громкоговорители, которыми передавались речи и радиохроника из Москвы и Минска.

Несомненный подъем был в деревнях: посулы большевиков, раздел земли, многие первоначальные популярные меры содействовали привлечению сердец крестьян к большевикам. Частная торговля во имя пропагандной цели пока не запрещалась. Велась широкая подготовка к выборам в учредительное собрание Западной Белоруссии.

В деревнях и лесах без остановки происходили облавы с целью вылавливания польских военных. Как с ними поступали, в случае сопротивления, можно себе представить, но если польские офицеры и солдаты сдавались добровольно отрядам красной армии, их отправляли в концентрационные лагеря вглубь России.

Насколько я мог заключить, красная армия несомненно переживала патриотический подъем, скрываемый за казенными словами пропаганды. С другой стороны, несомненно, жизнь в городах, частная торговля, внешний облик жителей, их одежда, производили на красноармейцев большое впечатление и, надо думать, что, сравнивая все наблюдаемое здесь, с советским бытом, они выводили какие-то заключения, невыгодные для Советского союза. Но еще раз подчеркиваю, что меня поразила дисциплина и выдержанность красноармейцев, лишавшие всякой возможности войти с ними в откровенные беседы.

Мое мнение,  что красная армия несомненно подтянулась, является послушным орудием в руках своего командования и стала прежней «молчальницей». Все же слухи, приходившие из других мест, говорили за то, что гражданские большевицкие власти являются главными и безжалостными насадителями коммунизма. И после первых недель «медового месяца» население уже начинает чувствовать весь абсурд и гибельность советского режима.

Не могу сейчас описывать, как мне с моим товарищем удалось выбраться из «осчастливленной» советами восточной Польши. Но когда между границей и мной оказались иностранные солдаты и я оказался в «некоем царстве» и началась для меня новая эмиграция, два чувства боролись у меня: радость избавления от «модернизированного», но старого и заклятого врага и другое — резкая боль от того, что вновь приходится бежать в неизвестность от своих же русских людей, среди которых есть тысячи и тысячи совершенно неповинных в том, что их отцы допустили разгром своей Родины, дорогим именем которой бесчестно и подло спекулирует Третий Интернационал.

автор: Г. Р.