Тред №785797

То, что в "Белой Гвардии" Михаил Афанасьевич писал репортаж из майданного Киева последних 9 месяцев, стало уже банальностью. То, что за свой репортаж он поплатился как российский журналист, показательно: то, как в киноверсии Гармаш сыграл Козыря-Лешко, это олицетворение Майдана, еще сильнее.

Но уже полтора века тому назад другой гений русской литературы, Николай Семенович Лесков, будучи как бы в изгнании в Киеве от петербургских столичных либералов, тоже сделал ряд наблюдений устами своих прерсонажей (сегодня не пятница, конечно, но уж не обессудьте, и читать классика надо, конечно же, без купюр):

Цитата
Кроме Виктора Ипатьича, тогда в Киеве водились ещё и другие
поэты,  в  плоской  части доживал свой маститый век Подолинский, а по городу
ходили одна молодая девица и один молодой кавалер. Девица, подражая польской
импровизаторше   Деотыме,   написала   много   маленьких   и   очень  плохих
стихотворений,  которые  были  ею  изданы  в  одной  книжечке под заглавием:
"Чувства  патриотки". Склад издания находился в "аптеке для души", то есть в
подольской  библиотеке  Павла  Петровича  Должикова. Стихотворения совсем не
шли, и Должиков иногда очень грубо издевался над этою книгою, предлагая всем
"вместо   хлеба  и  водки  -  чувства  патриотки".  В  день  открытия  моста
стихотворения  эти раздавались безденежно. На чей счёт было такое угощение -
не  знаю.  

Подолинский,  кажется, ещё жил, но не написал ничего, да про него
тогда  и  позабыли,  а Альфред фон Юнг что-то пустил с своего Олимпа, но что
именно  такое  -  не  помню.  Невозможно тоже не вспомнить об этом добрейшем
парне,  совершенно  безграмотном  и  лишённом  малейшей  тени  дарования, но
имевшем  неодолимую  и  весьма разорительную страсть к литературе. И он, мне
кажется,  достоин благодарного воспоминания от киевлян, если не как поэт, то
как самоотверженнейший пионер - периодического издательства в Киеве. До Юнга
в  Киеве не было газеты, и предпринять её тогда значило наверное разориться.
Юнга  это  не  остановило:  он  завёл газету и вместо благодарности встречал
отовсюду страшные насмешки. По правде сказать, "Телеграф" юнговского издания
представлял  собою  немало  смешного,  но  всё-таки он есть дедушка киевских
газет.  Денег  у  Юнга  на издание долго не было, и, чтобы начать газету, он
прежде  пошёл  (во  время  Крымской  войны)  "командовать  волами",  то есть
погонщиком. Тут он сделал какие-то сбережения и потом всё это самоотверженно
поверг  и сожёг на алтаре литературы
. Это был настоящий литературный маньяк,
которого  не  могло  остановить ничто, он всё издавал, пока совсем не на что
стало  издавать.  Литературная  неспособность его была образцовая, но, кроме
того, его и преследовала какая-то злая судьба. Так, например, с "Телеграфом"
на  первых  порах  случались  такие  анекдоты,  которым,  пожалуй,  трудно и
поверить:  например,  газету  эту цензор Лазов считал полезным запретить "за
невозможные  опечатки".  Поправки же Юнгу иногда стоили дороже самых ошибок:
раз,  например,  у  него  появилась  поправка,  в которой значилось дословно
следующее: "во вчерашнем ╧, на столбце таком-то, у нас напечатано: пуговица,
читай:  богородица". Юнг  был  в  ужасе  больше  от  того,  что  цензор ему
выговаривал: "зачем-де поправлялся!"
    -  Как  же  не  поправиться?  -  вопрошал Юнг, и в самом деле надо было
поправиться.
    Но  едва  это  сошло с рук, как Юнг опять ходил по городу в ещё большем
горе:  он  останавливал  знакомых  и, вынимая из жилетного кармана маленькую
бумажку, говорил:
    -  Посмотрите,  пожалуйста, - хорош цензор! Что он со мною делает! - он
мне не разрешает поправить вчерашнюю ошибку.
   Поправка   гласила   следующее:   "Вчера  у  нас  напечатано:  киевляне
преимущественно все онанисты, - читай оптимисты".

    - Каково положение! - восклицал Юнг.
    Через   некоторое  время  Алексей  Алексеевич  Лазов,  однако,  кажется
разрешил  эту,  в  самом  деле  необходимую  поправку. Но был и такой случай
цензорского  произвола, когда поправка не была дозволена.
Случилось раз, что
в  статье  было сказано: "не удивительно, что при таком воспитании вырастают
недоблуды".  Лазов  удивился,  что  это  за слово? Ему объяснили, что хотели
сказать "лизоблюды"; но когда вечером принесли сводку номера, то там стояло:
"по ошибке напечатано: недоблуды, - должно читать: переблуды". Цензор пришёл
в  отчаяние  и совсем вычеркнул поправку, опасаясь, чтобы не напечатали чего
ещё худшего.