Спецслужбы

Вот что пишет в своих воспоминаниях об этом сам разведчик-нелегал:
«Тогда я и включил Малави в свою поездку, ведь это было единственное африканское государство, установившее с ЮАР дипломатические отношения. Приехал в город Блантайр. Все белые в этих государствах очень быстро между собой сходятся. Появляется свежий европеец, тем более немец, – тебя с удовольствием примут и поведают абсолютно всё. Как-то разговорились про атомную бомбу. Я и говорю, надо же, думали, будто ЮАР её имеет, а оказалось, нет. И вдруг одна пожилая женщина оживляется: как это – нет, мы же в декабре 1976-го обмывали её изготовление шампанским. Я тут же сообщил об этом в Центр. Как мне потом рассказывали, ночью вызвали даже начальников управлений, отдела и обсуждали мою информацию. Но документально это нельзя было доказать. Кстати, женщина эта мне представилась, сообщила, что работала секретаршей генерального директора базы Пелендаба, ушла на пенсию и переехала в Малави».
По заданию Центра, используя эту зацепку, другие наши разведчики сумели собрать образцы радиоактивного грунта на месте испытания атомной бомбы. В ООН разразился грандиозный скандал. Западу пришлось вынудить ЮАР свернуть все работы по ядерному оружию.
Из-за предательства перебежчика Гордиевского Козлову иностранные спецслужбы жестоко отомстили. В день его ареста от разрыва сердца скончался отец Алексея. В контрразведке ЮАР допросы шли день и ночь. В первую неделю спать не давали ни секунды. Камера наполнялась звуками человеческих голосов. Как будто кого-то пытали рядом с ним. Люди орали, скрежетали зубами, плакали, словно их избивали.
Только через месяц его перевели в центральную тюрьму в Претории. Посадили в камеру смертников. Рядом – виселица. По пятницам в пять утра там проходили казни. Несколько раз Козлова специально водили посмотреть, как это делается.
Избивали и пытали, как в гестапо. Морили голодом. Когда освобождали для обмена и взвесили, в тучном когда-то Алексее Михайловиче оказалось 59 килограммов. А было свыше 90.
Однажды, как потом вспоминал Алексей Михайлович, пришёл начальник тюрьмы, принёс костюм, довольно приличный, рубашку, галстук. Повезли к заместителю начальника контрразведки ЮАР генерал-майору Бродерику. Он сказал сразу: передаём тебя для обмена. После этого следователь Козлова, полковник Глой, крепко пожал нашему разведчику руку и сказал: «Ты извини за то, что с тобой произошло здесь; теперь мы знаем, что ты нормальный мужик и настоящий парень». Пожал руку, и там оказался значок. Козлов разглядел его уже в самолёте. Это был значок полиции безопасности ЮАР с правом ареста…
Но испытания продолжались. Алексея Михайловича привезли на огромную скалу, там, где монумент первопроходцам ЮАР – бурам, рядом с местом кровавой битвы между зулусами и белыми. Здесь, говорят, тебя и расстреляем. Потом запихнули в машину и повезли в аэропорт. В огромном «Боинге-747» летели восемь человек: Козлов и охрана. Прибыли во Франкфурт-на-Майне. Пересадили в вертолёт Ведомства по охране границ Западной Германии. Приземлились около КПП «Херлесхаузен». Там и проводился обмен.
Одиннадцать человек – 10 немцев-шпионов и один офицер армии ЮАР, в своё время попавший в плен в Анголе во время рейда туда южноафриканской армии. Это был самый неравноценный обмен в истории шпионажа. Но он того стоил.

Секретная мама наших нелегалов
Как вспоминает полковник Соколов, у неё было необычное имя – Африка. Так её отец офицер-испанец назвал свою дочь, родившуюся в африканской стране – Марокко. В оперативных документах Центра в Москве она значилась под псевдонимом Патрия – Родина. И лишь совсем близкие люди, коллеги и ученики, называли её с любовью и нежностью – Мария Павловна. Молодые нелегалы, которых она обучала, между собой звали её «нашей секретной мамой». Эта красивая, умная, мужественная женщина более 45 лет была очень успешной нашей разведчицей.
В 1937-м молодая женщина принимает предложение сотрудничать с советской внешней разведкой. До сих пор большинство заданий, в которых принимала участие Африка, носят гриф секретности.
С первых же дней Великой Отечественной молодая испанка, эмигрировавшая в Советский Союз, добилась, чтобы её отправили на фронт. После окончания курсов радистов она была направлена в разведывательно-диверсионный отряд «Победители» под командованием Д. Медведева. Не раз приходилось Африке участвовать в боевых операциях, проявлять смелость и отвагу при выполнении заданий командования.
Летом 1944 г. Африка де Лас Эрас становится штатной сотрудницей нелегальной разведки. Помимо родного испанского она в совершенстве владела французским и русским языками. В 1947 г. Центр принял решение направить Патрию для разведывательной работы в одну из стран Латинской Америки, в которой ей суждено было осесть на долгие 20 лет. Всё это время разведчица успешно выполняла ответственные задания по сбору и передаче в Центр ценной разведывательной информации.
Работе в наших органах государственной безопасности Африка отдала более 45 лет. Большую часть из них находилась на работе за границей в нелегальных условиях. Вышла в отставку только в 1985 г. на 76-м году жизни. Но до конца жизни помогала обучать молодых сотрудников нелегальной разведки.

Главный враг московской резидентуры ЦРУ
По словам полковника Соколова, генерала Рэма Красильникова называли «охотником за двойными агентами-кротами» и «главным врагом московской резидентуры ЦРУ». Более 20 лет Рэм Сергеевич возглавлял английский, а затем американский отделы Второго главного управления КГБ СССР – советской контрразведки. С его именем связаны самые интересные и результативные операции против западных спецслужб. О некоторых из них писали советские газеты.
Под рубрикой «В Комитете государственной безопасности СССР» было опубликовано официальное сообщение: «16 марта 1986 года в Москве задержан с поличным при проведении конспиративной встречи с завербованным американской разведкой советским гражданином второй секретарь посольства США Майкл Селлерс. Пресечена ещё одна шпионская акция спецслужб США против Советского Союза. В ходе расследования собраны доказательства, полностью изобличающие этого сотрудника посольства США в разведывательной деятельности, несовместимой с его официальным статусом. За противоправные шпионские действия М. Селлерс объявлен персоной нон грата. По делу арестованного агента американской разведки ведётся следствие».
Полковник Соколов стал рассказывать об операции, которой руководил Рэм Сергеевич. Оказывается, второй секретарь посольства США Майкл Селлерс – это разведчик резидентуры ЦРУ в Москве. «Арестованный агент американской разведки» – старший оперуполномоченный управления КГБ по Москве и Московской области майор Сергей Воронцов – «крот», агент Капюшон. Американским разведчикам Воронцов представился работником центрального аппарата контрразведки, сотрудником Второго главного управления, подчинённым грозного генерала Красильникова…
– Зачем? – не удержался от вопроса обозреватель «АН».
– Чтобы набить себе цену в глазах ЦРУ, – ответил Виктор Андреевич. – В то время иметь «крота» на Лубянке, да ещё в американском отделе, было неслыханно круто. По значимости это примерно как Эймс в американских спецслужбах или предатель Потеев из нашей разведки.
– Как же разоблачили Капюшона?
Полковник Соколов в ответ достал листок с переводом отрывка из книги Пита Эрли «Признания шпиона». В глаза бросились лаконичные строки: «10 марта КГБ устроил засаду для разведчика – агентуриста ЦРУ Майкла Селлерса, когда он был на пути к месту встречи со шпионом. В ЦРУ позже узнали его имя и фамилию – Сергей Воронцов. Воронцов был агентом ЦРУ с 1984 года. Он сообщал о том, как местное управление КГБ следило за посольством США в Москве». Американский журналист утверждал, что Капюшон передал своему связнику секретный порошок, которым советская контрразведка тайно помечала машины посольства США. В лучах специальных приборов автомобили дипломатов-шпионов светились даже ночью. Это сильно облегчало слежку за ними.
Это опровергает полковник Соколов:
– Наша наружка, конечно, использовала разные технические способы и методы. Но к «химии» никогда не прибегала. А «крота»-самозванца лично вычислил сам генерал Красильников.
На его счету таких операций десятки. Только с 1985 г. выдворены из страны тринадцать разведчиков московской резидентуры ЦРУ, захваченных с поличным при совершении шпионских акций. Также в это время разоблачено и привлечено к уголовной ответственности более двадцати агентов ЦРУ из числа граждан СССР и России. Засвечено более тридцати находившихся у нас американских разведчиков.

«СУБЪЕКТ БУДУЩЕЙ РАБОТЫ»
Однако было у Иванова и другое важное поручение: вернуть на родину Александра Вертинского. Вернее, завершить этот процесс, ибо начинали работать с артистом его предшественники, офицеры Токийской резидентуры Сергей Будкевич и Виктор Зайцев.
Напрямую к разведке это задание не имело отношения. Ну какими такими секретами мог владеть Вертинский? Он не был ни военным, ни государственным деятелем, никогда не проявлял враждебности к Советскому Союзу, а к 1939 году даже оформил советское гражданство. Правда, по небрежности или по каким-то другим причинам Вертинский вовремя не продлил свой загранвид и вскоре утратил право называться советским гражданином.
До войны вопрос о своем въезде в СССР Александр Николаевич не поднимал. Но военные разведчики о нем не забывали. Конечно, действовали они не по собственной инициативе, ибо у резидентуры в Токио и без Вертинского дел было хоть отбавляй.
«С личным делом Вертинского, – вспоминал Иванов, – я познакомился еще в 1940 году в период моей стажировки в консульском отделе МИДа в Москве на Кузнецком мосту. При отъезде в Токио имел ясное представление о субъекте моей будущей работы. Мои руководители Будкевич и Зайцев указывали, что Вертинский являлся большим моральным авторитетом, своего рода «оплотом» русских эмигрантов в Шанхае... Они ставили задачу довести дело до логического конца – возвращения Александра Николаевича и его семьи в СССР».

«ХОТЕЛОСЬ ПОМОЧЬ ЕМУ»
Поначалу Иванову показалось, что дело сладится. Молодого консульского работника подкупило и весьма доброжелательное отношение Вертинского. Александр Николаевич сообщил, что у него два вопроса: первый – окончательное оформление в советское гражданство его супруги Лидии Владимировны Циргвава, грузинки по национальности, и второе – поездка в СССР.
Вертинский говорил не о возвращении на родину, а именно о поездке. Михаил Иванович понял: он рано радовался, Вертинский был не так прост. Ну что ж, тогда придется объясниться с певцом и разобраться в его истинных намерениях.
Поговорить было о чем. В документах Вертинского оказалось много темных пятен. Он не мог или не хотел объяснить, как в 1918 году оказался в Киеве, где оставались немцы и хозяйничал гетман Скоропадский. А концерты в Ростове, Харькове, Одессе, которые находились в руках белых, а дружба с генералом Слащовым, а отъезд в эмиграцию... На многие вопросы Вертинский отвечал равнодушно-однообразно: «Так уж случилось».
«Я искренне пытался понять причины, – рассказывал Иванов, – толкнувшие Александра Николаевича на такой путь… Мне, тогда еще молодому дипломату, трудно было принять эмигрантские колебания артиста. Тем не менее хотелось помочь ему».
Иванов прекрасно осознавал, что на многие вопросы, ответы на которые он пытался найти с помощью Вертинского, рано или поздно придется отвечать ему самому – офицеру военной разведки. И если в посольстве и в МИДе желали вернуть Александра Николаевича на родину, то НКВД мимо «темных» сторон жизни певца пройти никак не мог.
Дальнейшие события подтвердили опасения Иванова. Их инициативы словно встречали в Москве невидимую преграду. Попытка подключить к этому процессу видных композиторов, таких как Дмитрий Шостакович, Тихон Хренников, тоже ничего не дала. Хотя Вертинский лично обращался к ним.
Так, по сути, безрезультатно закончился первый приезд Иванова в Шанхай. Впрочем, старания молодого консульского работника не остались незамеченными. Вертинский подарил Иванову альбом песен с нотной партитурой и, конечно же, со своим автографом.

«ЭМИГРАЦИЯ – БОЛЬШОЕ И ТЯЖЕЛОЕ НАКАЗАНИЕ»
В Токио Иванов окунулся в привычную обстановку. 17 мая в газете «Асахи» появилось скупое сообщение об аресте большой группы иностранных шпионов во главе с немецким журналистом Рихардом Зорге.
Япония тем временем вела необъявленную войну против Советского Союза. Токио контролировал морские транспортные пути, неоднократно топил советские суда, вел разведку, готовил химическое и бактериологическое оружие.
«Режим нашего пребывания в стране, – признавался Иванов, – был на редкость суровым. Даже в Токио каждый из нас стоял перед угрозой задержания и ареста. В этой обстановке многие из русских эмигрантов и советских граждан ушли в глухую оборону. Пока немцев не разгромили под Сталинградом, не появлялись в генконсульстве и супруги Вертинские».
Что ж, Вертинские могли колебаться – это было их право. А вот Иванов такого права не имел. Он помнил об Александре Николаевиче, не раз докладывал о нем в Центр, предлагал пути выхода из патовой ситуации. Но, видимо, и Центру эта задача пока была не по зубам. И тогда у Иванова созрело решение. Только вот согласится ли с ним Вертинский?
В октябре 1942 года Иванова вновь командировали в Шанхай. На этот раз он задался целью основательно познакомиться с творчеством артиста. Побывал на нескольких его концертах – в клубе советских граждан, в китайском ресторане «Маджан», в кругу грузинских эмигрантов в кабаре «Кавказ». Здесь артист исполнял свои наиболее известные песни: «Маленький креольчик», «Ваши пальцы пахнут ладаном», «Лиловый негр». Внимание советского консула импонировало Вертинскому. Как-то на концерте он представил Михаила Ивановича публике и посвятил ему песню.
Сближение с артистом помогло Иванову. На очередной встрече он посоветовал Вертинскому обратиться с личной просьбой о возвращении непосредственно к председателю Совета Национальностей Верховного Совета Николаю Швернику или к наркому иностранных дел Вячеславу Михайловичу Молотову. Певец прислушался к совету и написал письмо Молотову.
«Двадцать лет я живу без Родины, – писал он. – Эмиграция – большое и тяжелое наказание. Но всякому наказанию есть предел. Даже бессрочную каторгу иногда сокращают за скромное поведение и раскаяние. Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь – самое ужасное. Советские патриоты жертвуют свой упорный труд, свои жизни и свои последние сбережения.
Я же прошу Вас, Вячеслав Михайлович, позволить мне пожертвовать свои силы, которых у меня еще достаточно, и, если нужно, свою жизнь моей Родине. Я – артист. Мне 50 лет с лишним. Я еще вполне владею всеми своими данными, и мое творчество еще может дать много… Разрешите мне вернуться домой. Я – советский гражданин…»
Иванов направил письмо артиста с дипломатической почтой в НКИД СССР. 10 апреля 1943 года Вертинскому разрешили въезд в Советский Союз с правом проживания в Москве.

«ЧЕГО ЖЕ МНЕ ЕЩЕ ЖЕЛАТЬ?»
Это известие было с радостью встречено в семье Вертинских. Но в среде эмигрантов не всем оно пришлось по душе. Неизвестные люди звонили по телефону, запугивали певца. Знакомые плели небылицы о голоде в Москве, говорили, что артиста тут же отправят на фронт или посадят в подвалы Лубянки.
Вертинский несколько раз откладывал дату отъезда на более поздний срок. То внезапно заболевал кто-либо из членов семьи, то якобы не был готов вечерний театральный костюм.
Офицеры советской резидентуры в Токио, их агенты в Шанхае тоже не сидели сложа руки. По своим каналам с Вертинским вел работу и Михаил Иванов. И отъезд состоялся. Семью Вертинских провожали сотни поклонников.
Родина встретила певца радушно, власти отнеслись к Вертинскому доброжелательно. Ему были предоставлены условия для сценической деятельности и повседневной жизни. И это несмотря на то, что еще продолжалась война.
Через некоторое время Михаил Иванов прочел в газете «Русский голос» обращение Вертинского к оставшимся на чужбине эмигрантам.
«У меня просторная светлая квартира в центре Москвы на улице Горького, – он. – У меня прекрасная мебель, которую я купил на свои деньги, заработанные не спекуляцией на бирже, а честным трудом актера высшей квалификации, который оплачивается здесь очень высоко. Никто не мешает нам зарабатывать сколько угодно, но только одним способом – трудом.
Я живу со всем комфортом, который может себе позволить человек… У меня растут дети, сейчас они еще крошки: старшей шесть лет, младшей четыре года, но я спокоен за их судьбу. Они не будут «манекенщицами» парижских домов мод, где показывают дорогие модели чужих платьев, а сами ходят в рваных чулках и голодают, или продаются хозяевам этих платьев; они не будут, как их называют в Америке, «такси-герл»… Они не будут содержанками старых банкиров и спекулянтов... Они могут быть докторами, инженерами, юристами, архитекторами, артистами, учителями и даже учеными – все зависит от их собственного желания.
Повторяю вам, я считаю себя абсолютно счастливым человеком. У меня есть Родина, семья и благородный любимый труд. Чего же мне еще желать?»