Украина и украинско-российские отношения

Здесь простреливается все. Идет постоянная контрснайперская война. У них есть снайпер-альпинист. Работает на пятых-шестых этажах. А потом быстро спускается по веревке и убегает, пока его не накрыл танк, миномет или артогонь. Гранатометчики из АГС наловчились гранаты прямо в конкретные окна отправлять. Адресно.

У нас есть ребята, которые на Ближнем Востоке действовали. Игиловцев* гоняли. Там есть в Ираке город-миллионник — Мосул. Игиловцы сделали его укрепрайоном. Так американцы артогнем его задолбали в асфальт. На одного игиловца могли сотню мирных положить. Мы же работаем адресно. Потому и тяжело так. Из танков работаем только по выявленным снайперским точкам — если не попадем, так похороним стрелка под обломками.

Поэтому они лежки свои меняют постоянно. К нам прикрепили несколько групп бурятов и тувинцев-снайперов. Был даже один хант из Ханты-Мансийского округа. Потомственные охотники. Многие прошли Чечню, Осетию, Сирию…

Но говорят, что Мариуполь — это нечто особое. Увидеть снайпера в окне или чердаке разрушенный многоэтажки чрезвычайно сложно. Они часами вглядываются в дома — и в бинокль, и в тепловизор, и своими глазами. Через два-три дня глаза воспаляются, лица становятся красными — как от постоянного недосыпа. Они мажут их каким-то оленьим жиром. Вместе с ними работают снайперы ССО. Их винтовки пробивают стены. В стене после попадания — дырища размером с таз…

Вообще у нас во взводе треть пацанов носит украинские фамилии. Говорят, свою же страну от нечисти зачищаем. Есть дети Советского Союза — те, кто родился на Украине, в Молдавии, Казахстане. У ополченцев вообще — полный интернационал.

Русские, украинцы, абхазы, дагестанцы. Кавказцев вообще много. Бои — это их стихия. На войне постоянно пересекаемся с чеченцами Кадырова. То они нас страхуют, то мы их. Первое время они демонстрировали бравое презрение к смерти.

Потом стали поосторожнее. Война-то позиционная. Кинжального боя здесь нет, лихие кавалерийские атаки не проходят. Можно стать легкой добычей снайпера или минометчиков. У бандеровцев, между прочим, тоже чеченцы есть. Но наши называют их «чеченоговорящими шайтанами». Выходили на них по связи. Выйди, говорят, раз на раз, стрелять не будем — будем на кинжалах драться, как мужчины. Те не вышли.

Среди горцев есть возрастные — те, кто в первую чеченскую воевал. А сейчас мы вместе с ними бьем бандеровцев. Братья по оружию. Ненависть наша к бандеровцам взаимна и абсолютна. Мы бы накрыли их всех артиллерией за час. Но они прячутся за спины мирных.

Они не выпускают людей в открытые нами гуманитарные коридоры и на весь мир визжат о том, что мирные страдают от оккупантов. В их поступках нет ни логики, ни смысла, ни какой-то высокой идеи. Все построено на лжи — и у клоуна Зеленского, и у них самих. Постоянно обвиняют нас в том, что творят сами. Ложь, ложь, ложь.

Чеченцы тоже готовы сорваться.

Именно чеченцы вычислили больше всего нациков, которые попытались выйти из города вместе с мирными по гумкоридору. Они сначала проверяли плечи — на них оставались синяки от отдачи приклада. На коленях могли остаться следы от наколенников. Да и шлем на голове красную полоску оставляет. Некоторых даже обнюхивали. Если человек много стрелял — от него пахнет порохом и ружейным маслом. У человека военного и много бегающего на ногах следы от берцев остаются. На большом пальце может быть мозоль от снаряжения магазина патронами. Они все, как правило, слегка сутулые.

На груди же постоянно боекомплект висит. А это иногда свыше тысячи патронов. И он тоже плечи натирает. Много есть нюансов. Вообще у горцев какая-то звериная интуиция на врага. Они его кожей чувствуют. Вопьются своим ключом взглядом в человека и ждут, когда он свой взгляд отведет. А бандеровцы в глаза не смотрят. Они вообще не любят прямого взгляда. И по тому, как он его отведет, врага чувствуют. Многих выдавали татуировки на плече. Или след от выведенного кислотой рисунка.

Когда мирных из города выводили, у них даже сил радоваться не было. Полное опустошение. Почти как зомби. Глаза у многих — черные, опустошенные. Туда смотришь, как в бездну. Мне кажется, вот так не было сил у узников концлагерей, когда их наши освобождали. Многие — на грани безумия или нервного срыва. Старики, у кого болячки всякие были, как только выйдут из подвалов, умирают от стресса. Их хоронят прямо в городе. Хоронят обычно соседи. Мариуполь испещрен этими братскими могилами.

После непрерывной беготни по городу и стрельбы приходишь в часть просто убитый. Думаешь, что на сегодня этот дурной сон закончен. Завтра начнем кошмарить гадов снова.
А здесь нас поджидают целые стаи брошенных собак и кошек. Обступят, сидят и ждут, когда бойцы сухпайком поделятся. Делимся. Божья тварь все-таки.

На днях одна беременная кошка появилась. Ползет, дрожит, царапает землю когтями и кричит. Еда для котят нужна катастрофически. Я дал ей тушенку. Все остальные псы и коты, кто был рядом, даже с места не стронулись. Хоть и голодные не меньше её. Даже зверье понимает, что беременную обижать нельзя. Она всю тушенку «сточила» и стала мне пыльный ботинок лизать. Благодарит так. Мы ей в ящике от патронов «лежку» сделали. Бушлат постелили. Такой вот полевой кошачий роддом. Пускай котят своих рожает.

Нам здесь очень нужна поддержка и понимание того, что вся Россия — за нами. И когда нам ребята прислали песню «Мы вгрызаемся в Мариуполь» — у нас прямо крылья выросли. Молодец, кто песню написал. Это про нас. У меня после нее прямо нимб над головой засиял. Мы же здесь великое дело делаем. Вместе, всем миром — христиане, мусульмане, буддисты. Россию спасаем. Только эта мысль держит нас в тонусе и не дает расслабиться. Господь нас уважает.

Вот такие у нас здесь дела. Умирать буду — вспомню, как мы Мариуполь брали.

* Движение «Исламское государство» (ИГИЛ) решением Верховного суда РФ от 29 декабря 2014 года было признано террористической организацией, ее деятельность на территории России запрещена.

Игорь Моисеев