ПАДЕНИЕ МОНАРХИИ В РОССИИ: ЗАГОВОРЫ И РЕВОЛЮЦИЯ

Цитата: ЦитатаНОВЫЙ ФАВОРИТ


Между тем в стране нарастал кризис снабжения. Послушаем по этому поводу Родзянко: “Министерства не могли между собой сговориться: интендантство заказывало, железные дороги привозили, а сохранять было негде, на рынок же выпускать не разрешалось. То же самое происходило с доставкой мяса из Сибири: от недостатка и неорганизованности транспорта гибли уже не тысячи, а сотни тысяч пудов. Виновников, конечно, не нашлось, так как одни сваливали на других, а все вместе — на общую бесхозяйственность”.
Летом 1916 года начальник штаба верховного главнокомандующего генерал М. В. Алексеев предложил сосредоточить снабжение, продовольствие и транспорт в руках одного человека с диктаторскими полномочиями, но ни Дума, ни Штюрмер этого не желали, и вопрос “замотали”.
Тем летом войска Юго-Западного фронта под командованием А. А. Брусилова прорвали австрийский фронт в Галиции и перешли в наступление. “Брусиловский прорыв” вызвал бурю энтузиазма в обществе. Командующий получил сотни поздравительных телеграмм и среди них — особенно его растрогавшую — с Кавказа, от бывшего верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича: “Поздравляю, целую, обнимаю, благословляю”. “И только несколько дней спустя, — вспоминает Брусилов, — мне подали телеграмму от государя, в которой стояло всего несколько сухих и сдержанных слов благодарности”.
Общественность недоумевала, почему атакует только Юго-Западный фронт, а Алиса умоляла мужа прекратить наступление и не переходить Карпаты, чтобы избежать лишних потерь: “О, дай снова приказ Брусилову остановить эту бесполезную бойню. Зачем повторять безумие немцев под Верденом? Наши генералы не считают мертвых, они привыкли к потерям, а это грех”. 27 сентября Николай отвечает: “Моя дорогая, Брусилов получил мои указания, он немедленно отдал приказ остановиться”. На самом деле наступление было остановлено из-за отсутствия поддержки соседних фронтов (по слухам, главнокомандующий Западным фронтом А. Е. Эверт обронил: “С какой стати я буду работать во славу Брусилова”).
Распря между властью и общественностью разлагающе сказывалась на армии. Брусилов через министра двора графа В. Б. Фредерикса пытался довести до сведения императора, что негоже во время войны с внешним врагом рассылать командующим секретные инструкции, предписывающие ставить палки в колеса Земгору. Николай II сам не испытывал восторга от деятельности своих назначенцев: “Штюрмер превосходный, честный человек, только кажется мне, он не может решить, что необходимо делать”. Так или иначе, но на повестке дня вновь стоял поиск “новых людей”.
В сентябре 1916 года, вскоре после ареста личного секретаря Штюрмера И. Ф. Манасевича-Мануйлова, вымогавшего деньги у банкиров, Штюрмер позвонил Хвостову (дяде) и злорадно объявил: “Вы мне сообщили неприятное известие об аресте Манасевича-Мануйлова, а теперь я вам сообщаю новость — вы больше не министр внутренних дел”.
Сменивший Хвостова Александр Дмитриевич Протопопов представлял собой шармера — “очаровашку”, человека, приятного во всех отношениях. Пятидесяти лет, маленький, лоснящийся, с седой шевелюрой, седыми усами и сверкающими темными глазами, он выглядел значительным, обаятельным и всегда довольным, несмотря на тяжелую болезнь, которую в зависимости от симпатий или антипатий к нему характеризовали как прогрессивный паралич либо как сифилис. В качестве октябриста Протопопов занимал пост товарища председателя Государственной думы, но в отличие от своих соратников по “прогрессивному блоку” Александр Дмитриевич ухитрился войти в доверие к Распутину, и по совету “Друга” Алиса решила сделать его министром внутренних дел. “Григорий горячо умоляет тебя назначить Протопопова”, — пишет она мужу. Николай некоторое время сопротивлялся: “От всех этих перестановок голова идет кругом. По-моему, они слишком часты. В любом случае они не улучшают внутренней ситуации в стране, так как каждый новый человек несет с собой перестановки всей администрации”. И это пишет единственный в России человек, обладавший правом назначать высших чиновников! Впрочем, упирался он недолго: 18 сентября А. Д. Протопопова поставили во главе МВД.
Это была сенсация. Принятие поста из рук Штюрмера коллеги по партии и блоку рассматривали не иначе как измену. А Протопопов с удивительной наивностью отвечал: “Как вы можете просить меня отказаться? Я всю жизнь мечтал стать вице-губернатором, а тут я министр!” И уверял, что сохранит верность либеральным убеждениям.
Возмущение вызвало заявление Протопопова, что своей программы он не имеет и будет выполнять программу Штюрмера. Это было не только постыдно для октябриста, но еще и смешно: все знали, что у Штюрмера никакой программы нет...
Вряд ли метаморфоза вице-председателя Думы объяснялась исключительно рациональными соображениями. Сойдясь через Распутина с царствующей четой, шармер-неврастеник сам был очарован. Вежливый, чрезвычайно интеллигентный Николай очень даже умел нравиться. Алиса все еще блистала красотой, и Протопопов восхищался, какая она необыкновенно сильная, властная и умная женщина. Искренне влюбившись в царствующих особ, он вообразил, что призван спасти самодержавие и Россию. Объясняя свою позицию руководству “прогрессивного блока”, министр поднимал глаза вверх и с неестественным восторгом повторял: “Я чувствую, что я спасу Россию, я чувствую, что только я могу ее спасти!” “Он был жалок, — вспоминал Милюков, — но мы его не пожалели. Он потом жаловался, что его “били, заплевали, бичевали, затюкали”, и этим объяснял потом свой окончательный переход к правым”.

"ШТУРМОВОЙ СИГНАЛ" МИЛЮКОВА

Восхваляя самодержавную монархию, как отвечающую привычкам и обычаям русского народа, Николай II признавал, что “самодержец может отдать любой приказ, однако не может ручаться, что он будет правильно выполнен”. Как тогдашние оппозиционеры, так и столпы правящего режима рисуют на удивление схожую картину усиливающейся разрухи.
“С продовольствием стало совсем плохо, — пишет Родзянко. — Города голодали, в деревнях ходили без сапог, и при этом все чувствовали, что в России всего вдоволь, но нельзя ничего достать из-за полного развала в тылу. Москва и Петроград сидели без мяса, а в это время в газетах писали, что в Сибири на станциях лежат битые туши и что весь этот запас в полмиллиона пудов сгниет при первой же оттепели... Каждый министр и каждый начальник сваливал на кого-нибудь другого, и виновников никогда нельзя было найти. Ничего, кроме временной остановки пассажирского движения, для улучшения продовольствия правительство не могло придумать”. (Во время этой остановки из паровозов забыли выпустить воду, ударил мороз и трубы полопались.)
А вот слова Протопопова: “Финансы расстроены, товарообмен нарушен, производительность страны — на громадную убыль, пути сообщения в полном расстройстве... Двоевластие (Ставка и министерство) на железных дорогах привело к ужасающим беспорядкам... Наборы обезлюдили деревню, ощутился громадный недостаток рабочей силы, пополнялось это пленными и наемным трудом персов и китайцев. Общий урожай в России превышал потребность войска и населения. Между тем система запрета вывозов — сложная, многоэтажная, — реквизиции, коими злоупотребляли, и расстройство вывоза создали местами голод, дороговизну товаров и общее недовольство... Многим казалось, что только деревня богата, но товара в деревню не шло, и деревня своего хлеба не выпускала. Но и деревня без мужей, братьев, сыновей и даже подростков тоже была несчастна. Города голодали, торговля была задавлена, постоянно под страхом реквизиций. Единственного пути к установлению цен — конкуренции — не существовало... Таксы (твердые цены. — Прим. а. а.) развили продажу "из-под полы"... Всюду было будто бы начальство, которое распоряжалось, и этого начальства было много. Но направляющей воли, плана, системы не было и не могло быть при общей розни среди исполнительной власти и при отсутствии законодательной работы и действительного контроля над работой министров”.
Николай II жаловался, что у него, “кажется, голова вот-вот лопнет” от свалившихся проблем. Он похудел, выглядел бледным и усталым. Учитель царских детей Жильяр отмечал, что обычно крайне вежливый император казался нервным и раздражительным и пару раз грубо говорил с сыном.
Милюков, в сентябре 1916 года вернувшийся из зарубежной поездки, обнаружил, что за месяц с небольшим положение изменилось: “Все, что было раньше известно более или менее тесному кругу посвященных, сделалось за это время достоянием широких кругов публики и рядового обывателя. Соответственно поднимался и барометр внутреннего настроения”. Лидеры “прогрессивного блока” уже тогда, в сентябре, пришли к выводу, что страна находится накануне общенационального восстания. Они были едины в том, что предотвратить ужасы революции могло бы отречение Николая II в пользу сына при регентстве брата, великого князя Михаила Александровича, но расходились в том, как этого добиться. Милюков считал: надо выжидать, и власть сама упадет к ним в руки. Гучков возражал: народ, совершив революцию, никому не уступит ее плоды. В результате Гучков и взял на себя всю ответственность за подготовку переворота, а лидеры блока лишь негласно одобряли его действия.
1 ноября 1916 года открылась сессия Думы. Накануне собрание председателей губернских земских управ выразило убеждение, что “стоящее у власти правительство, открыто подозреваемое в зависимости от темных и враждебных России влияний, не может управлять страной и ведет ее по пути гибели и позора”, и пообещало Думе свою поддержку. Сенсацией стала речь Милюкова. Оттолкнувшись от фразы обиженного военного министра Шуваева — “я, может быть, дурак, но я не изменник!”, — Милюков обрушился на действия правительства, сопровождая каждое обвинение рефреном: “А это что же — глупость или измена?” И каждый раз ответом служил гром аплодисментов: зал больше оратора был уверен, что речь идет об измене. Милюков зачитал по-немецки комментарий газеты “Neue Freie Presse” на назначение Штюрмера: “Das ist der Sieg der Hofpartei, die sich um der junge Zarin gruppiert” (“Это победа придворной партии, которая группируется вокруг молодой царицы”).
Упоминание в Думе императрицы, да еще в таком контексте, носило совершенно скандальный характер. За речью Милюкова установилась репутация “штурмового сигнала к революции”. Правительство было в растерянности. О накале страстей говорит тот факт, что к образованию “правительства доверия” теперь призвали и Государственный совет, и съезд Объединенного дворянства — оплот реакции. Мария Федоровна требовала удалить Распутина и снять Штюрмера. 9 ноября царь отправляет Штюрмера в отставку. “У меня комок в горле, — пишет Алиса, — такой преданный, честный, верный человек”.
Место председателя Совмина занимает А. Ф. Трепов — чрезвычайно благонамеренный, но “враг Друга”, потребовавший отставки Протопопова. Николай II намекал жене, что склонен согласиться с Треповым: “Протопопов хороший, честный человек, но перескакивает с одной мысли к другой, не может сосредоточить свой ум на чем-нибудь одном. Я это сразу заметил. Говорят, что несколько лет назад он был не совсем нормальным после определенной болезни”. Алиса убеждает мужа, что такой шаг был бы ошибкой: “Не думай, что они остановятся на нем. Они будут делать так, чтобы уходили и все другие, преданные тебе, а затем и мы сами. Помни, правит царь, а не Дума. Прости меня опять за письмо, но я борюсь за будущее нашего сына”.
Спустя два дня Алиса сама приехала в Ставку. Последовали объяснения, тяжелые для супругов. В письме, написанном уже после отъезда, она просит прощения за несдержанность, но твердит свое: “Я полностью убеждена, что великие и прекрасные времена настанут в твое царствование в России. Мы должны передать сильную страну мальчику, и мы не можем быть слабыми ради него... Будь тверд. Они хотят чувствовать твою руку, как давно, уже годы, люди говорили мне одно и то же: "Россия любит кнут", это в их натуре, нежно любить и при этом железной рукой наказывать и править. Как бы я хотела, чтобы моя воля перелилась в тебя... Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом, подомни их под себя, только не смейся, мой непослушный”. Но он, видимо, все же смеялся, потому что подписывал свои письма “poor old huzy — with no will” (“старый безвольный бедняга муженек”).

РАЗГОВОРЫ И ЗАГОВОРЫ

К концу 1916 года Николай II и Алиса оказались не просто в изоляции, но в крайне ожесточенной конфронтации со всем обществом, включая все элиты и даже членов династии Романовых. Брат царя Михаил Александрович говорил, что правительство и императрица ведут Россию к сепаратному миру и к позору: “Александру Федоровну яростно ненавидят, всюду и во всех кругах требуют ее удаления. Пока она у власти — мы будем идти к погибели”. Почти в открытую обсуждались планы ее удаления в монастырь или в санаторий (читай — в психлечебницу). Был даже такой вариант — пригласить государыню, одну или вместе с государем, под каким-либо предлогом на броненосец и увезти в Англию. Есть сведения, что князь Г. Е. Львов и начальник царского штаба генерал М. В. Алексеев собирались в середине ноября во время пребывания Николая II в Ставке добиться от него согласия на удаление Алисы в Крым или в Англию. Но Алексеев внезапно заболел и сам отбыл в Крым. Гучков также слег с сердечным приступом.
В кулуарах Думы обсуждался состав “министерства доверия”. “Прогрессивный блок” искал союза с левыми, и Родзянко теперь выглядел слишком консервативным. Премьерское кресло и МВД прочили Львову, военное министерство — Гучкову, МИД — Милюкову. Между тем общество, само утопающее в болтовне, разуверялось в Думе и партиях — “там, мол, только говорят, а ничего не делают”. 9—11 декабря в Москве полиция сорвала общеземский съезд, но делегаты успели принять грозную резолюцию: “В России всем сословиям, всем классам, всякому единению честных людей вполне ясно, что безответственные преступники, гонимые суеверным страхом, кощунственно произносящие слова любви к России, готовят ей поражение, позор и рабство!”
Спустя несколько дней Алиса пишет мужу: “Я бы спокойно и с чистой совестью перед всей Россией отправила бы Львова в Сибирь, отняла бы у Самарина его чин (он подписал эту бумагу в Москве), Милюкова, Гучкова и Поливанова также в Сибирь. Идет война, и в такое время внутренняя война есть государственная измена. Почему ты так на это не смотришь, я, право, не могу понять. Я только женщина, но моя душа и мой ум говорят мне, что это было бы спасением России”.
16 декабря Думу распустили на рождественские каникулы, а в ночь на 17 декабря был убит Распутин. Люди целовались на улицах, убийц — Пуришкевича, князя Феликса Юсупова и великого князя Дмитрия Павловича — восхваляли как спасителей Отечества.
Последовавшее наказание трудно назвать суровым: Дмитрия отправили в русские войска в Персии, Юсупова сослали в имение, Пуришкевича вовсе освободили. Тем не менее Мария Федоровна написала сыну, что отказ помиловать Дмитрия “глубоко возмутил всю семью”. Великий князь Николай Михайлович в петербургских клубах открыто ругал правительство, его брат великий князь Александр Михайлович, тесть Феликса Юсупова, пытался убедить Алису оставить заботы о государстве мужу. Разговор перерос в ссору с криками и взаимными обвинениями. “Ты не имеешь права толкать твоих родственников в пропасть!” — кричал Александр.
Гибель “Друга” стала для Алисы страшным ударом. Несколько дней она просидела молча с заплаканными глазами, глядя перед собой. Распутин часто говорил ей, что без него она потеряет сына и корону в шесть месяцев. Но она была сильной женщиной и с еще большим упрямством повлекла мужа по прежнему пути.
Пока в Совмине спорили о дате возобновления работы Думы, бывший министр Н. А. Маклаков по указанию царя готовил манифест об отмене конституционных реформ 1905 года. Ходили слухи, что Родзянко вот-вот будет арестован и выслан из Петрограда. За четыре дня до Нового года А. Ф. Трепова на посту председателя Совета министров сменил старый князь Н. Д. Голицын, помощник царицы в комитете по военнопленным, со слезами умолявший не назначать его на столь ответственный пост, да еще в военное время. Реальная власть сосредоточилась в руках ненавистного обществу И. Г. Щегловитова, получившего 1 января пост председателя Госсовета, и Протопопова, который каждое утро звонил царице и на полном серьезе сообщал, что ему присоветовал ночью дух Распутина.
После убийства Распутина разговоры о перевороте стали более настойчивыми, и даже армия не оставалась здесь в стороне. По свидетельству Брусилова, “за исключением солдатской массы, которая в своем большинстве была инертна, офицерский корпус и вся та интеллигенция, которая находилась в составе армии, были настроены по отношению к правительству в высшей степени враждебно. Везде, не стесняясь, говорили, что пора положить предел безобразиям, творящимся в Петербурге, и что совершенно необходимо установить ответственное министерство”. Секретно проведенная корпусом жандармов проверка показала, что слухами о германофильстве императрицы и ее влиянии на государя армия подготовлена к мысли о дворцовом перевороте. “Разговоры в этом смысле, — пишет фактический заместитель Протопопова генерал П. Г. Курлов, — открыто велись в офицерских собраниях и не встречали необходимого противодействия со стороны высшего командного состава”. Видя тщетность усилий по спасению режима, Курлов 5 января ушел в отставку.
На Новый год на квартире московского головы Челнокова князь Львов рассказал Милюкову, что в ближайшем будущем можно ожидать переворота с устранением Николая II и Александры Федоровны — в замысле участвуют и военные круги, и великие князья, и политические деятели. Челноков, правда, уверяет: “Никто об этом серьезно не думал, а шла болтовня о том, что хорошо бы, если бы кто-нибудь это устроил”. Но в Тифлисе на новогоднем приеме вернувшийся из Москвы городской голова А. И. Хатисов от имени Львова передал великому князю Николаю Николаевичу предложение занять престол в случае смещения Николая II. Николай Николаевич после некоторого размышления отверг предложение, сославшись на то, что “мужики не поймут”.
В Москве у Милюкова допытывались: “Почему Дума не берет власть?” “Приведите мне два полка к Таврическому дворцу, и мы возьмем власть”, — отвечал он, будучи уверен, что условие неисполнимо. По свидетельству Шульгина, в “достаточно черносотенном” Киеве накануне Нового года его ловили за рукав “люди самые благонамеренные” и спрашивали: “Когда же наконец вы их прогоните? Вы знаете, еще хуже стало, когда Распутина убили. Раньше все валили на него, а теперь поняли, что дело вовсе не в Распутине”.
“Благонамеренные люди” не поняли другого: рабоче-крестьянская масса не желает воевать. Царь полностью дискредитирован, “вера” и “отечество”, и раньше с трудом проникавшие в ее сознание, окончательно превратились в пустой звук. Потребовался еще почти год, и к власти пришли те, кто это понял, — большевики.