Выбор России: текущая политическая ситуация

Вчера мне привелось участвовать в занятной конференции на экономическом факультете МГУ на тему «СТАЛИНСКАЯ ЭКОНОМИКА КАК ФЕНОМЕН МОДЕРНА».
Своё выступление я назвала

СТАЛИНСКАЯ ЭКОНОМИКА КАК РЕЛИГИОЗНЫЙ ФЕНОМЕН

Сталинскую экономику нельзя понять, не осознав её религиозную составляющую. Когда говорят о государственном атеизме, практиковавшемся на протяжении всего советского периода, это свидетельствует о крайней степени непонимания существа дела. Борьба советской компартии с религией не было на самом деле борьбой с религией – это было проявлением борьбы МЕЖДУ религиями. Религия коммунизма – царствия божьего на Земле - боролась с христианством и другими традиционными религиями.

Советский Союз сталинского периода имел существенные черты средневекового общества – по тому значению, которое в этом обществе имеет религия. Об этом писал Н.Бердяев в известном эссе «Новое средневековье».

Сталинское общество было переходом от мира модерна (по Бердяеву – «новой истории») к новому Средневековью. Разумеется, полного повторения истории не бывает, но какие-то существенные черты способны повторяться. В Средневековье сердцевиной всей жизни, её стержнем была религия. Они ни в коем случае не была ни частным, ни второстепенным делом, как в обществе Модерна, она была делом не просто важным, а самым главным в жизни.

Точно так же было и в сталинскую эпоху.

Экономика (как и в Средние века) носила не самодовлеющий, а подчинённый характер. Она была лишь средством, инструментом достижения религиозной цели – спасения, попадания в Рай. Рай в религии коммунизма – это было Будущее, в котором предполагалось создать царствие божие на Земле под названием коммунизм – мир полного довольства, культурного расцвета, общего дружного труда на благо всех.

В соответствии с этим находилось и государство – это была теократическая монархия во главе с красным монархом и верховным жрецом этой религии – тов. Сталиным.

То, что социализм – это религия, хорошо понял А.В. Луначарский. Понял и изложил в обстоятельной книге «Религия и социализм» (от которой впоследствии, впрочем, отрёкся). Там он правильно понял: социалист – это более религиозный человек, чем «старорелигиозный», как выражался Луначарский.

В то время (30-50-е годы) социалистическая вера была живой, горячей, деятельной. И она создавала колоссальную тягу, сравнимую с той, что производил в иные времена протестантизм. Эта тяга и совершила то самое чудо преображения России от лапотной до космической, от разрухи до сверхдержавы.

Каковы были основные догматы этой веры?

Горячая вера в человека и его могущество. Человек по существу заместил собой Бога.
Человек по природе добр и благороден, если что-то с ним не так, то это «родимые пятна капитализма», которые могут быть устранены воспитанием или перевоспитанием с помощью труда.

Что ещё больше сближает человека с Богом, это что он, человек, не имеет никаких препятствий для достижения любых целей. Он способен преобразовать природу, как находит нужным. Недаром большие инфраструктурные проекты, вроде строительства каналов, выходили за рамки хозяйственных инициатив, а имели выраженное религиозное содержание. Этот религиозно-преобразовательный
пафос хорошо передан в детском стихотворении о строительстве Днепрогэса «Человек сказал Днепру: «Я стеной тебя запру». Строительство, созидание, преобразование было не просто работой, но одновременно молитвой и путём к спасению. В результате любая, даже грубая и простая работа освящалась и обретала высший смысл: она превращалась в строительство Храма.

Разумеется, это не было всеобщим образом мысли и жизнеощущения. Социалистическая религия, как и всякая религия, задавала высокую планку, она говорила о должном. Сущее от должного могло отличаться довольно сильно. Вместе с тем людей, которые трудились истинно не за страх, а за совесть, по убеждению, а не ради вознаграждения в тех, сошедших со сцены поколениях, было много.

Человек способен на богоравные дела не в одиночку, а в коллективе. Коллектив наделялся некой священной силой: он всегда прав, он порождает из себя некую высшую мудрость, он служит опорой каждому отдельному его члену. «Оторваться от коллектива» - это большой грех. Цели коллектива имеют абсолютный приоритет над целями и интересами отдельного человека. Такое положение вовсе не подавляло, а, напротив, усиливало и возвышало инстинноверющего социалистической религии. Такому человеку было гораздо легче, чем индивидуалисту, сражаться и погибать «за други своя». Луначарский это правильно понял: «Отвергая себя ради вида (имеется в виду человечество – Т.В.), человек находит себя удесятирённо сильным». Кстати, Луначарский в своём богостроительстве полагал, что именно коллектив способен и должен породить из себя новую религию.

Коллектив в самом деле был мощной силой – одновременно и подавляющей и возвышающей личность. Он был своеобразной церковью. Её друзья.

Для того, чтобы богоравный человек был способен совершить свои богоравные преобразовательные дела, ему требуется Наука. Наука в социалистической религии наделялась божественными чертами. Она была, как Бог, всезнающей и всемогущей - если не сегодня, то в будущем. Точно так же она была всепроникающей: ко всем, даже самым пустяковым явлениям и делам жизни предписывался «научный подход». Научная профессия была одной из самых престижных и высокооплачиваемых в сталинские времена; и мировые научные открытия были сделаны советской наукой в тот период или в силу инерции, накопленной в то время.

Таковы были, в самом беглом изложении, догматы социалистической веры. Эта вера составляла костяк, фундамент советского общества сталинской поры. Его деградация произошла главным образом вследствие религиозного оскудения. Упадок культуры, науки, хозяйство – это всё вторично.

По-видимому, поскольку общество имело эту важную средневековую характеристику – центральное положение религии и церкви – то и само общество поневоле имело много средневековых черт. Впрочем, возможно, что в России просто сохранилось много черт традиционного, докапиталистического уклада, и они вполне пришлись кстати в сталинском социализме.

Важно отметить, что для меня Средневековье – это вовсе не абсолютное зло, а последовавший за ним капитализм – абсолютное (или даже относительное) добро. Представление о Средневековье, как о мире невежества и мракобесия, которое пришло к нам из эпохи Просвещения, - не отвечает исторической реальности. Средние века – это эпоха напряжённой религиозной жизни, философских исканий, создания значительных художественных произведений и хозяйственных открытий. Кстати, средневековое феодальное поместье, жившее натуральным хозяйством, являет нам пример хозяйственной самодостаточности и в силу этого – устойчивости. В отличие от капиталистического хозяйства, которое неустойчиво по своей природе, поскольку нуждается в постоянной экспансии и наличии некой эксплуатируемой периферии. Думаю, что в ближайшее время человечеству понадобится этот опыт: запрос на устойчивость растёт. Но это отдельная очень интересная тема.

Для сегодняшней темы важно лишь то, что Средневековье – это не ругательство и вообще не оценка - это просто набор характеристик.

Какие это характеристики?

ОБЩИННОСТЬ. Когда говорят об общинности, вспоминают обычно колхозы. Да, колхоз был чем-то весьма напоминающим традиционную крестьянскую общину, которую пытался разрушить Столыпин.
Но при советской власти общиной был и завод – практически любое место работы человека. Советский человек не просто работал и получал зарплату – он жил на работе, получая от неё все жизненные блага. Он жил в посёлке при заводе, квартиру ему давал завод, коммуналку этого посёлка обслуживал завод, дети его ходили в детсад при заводе, ездили в лагерь от завода, даже за грибами по осени трудящиеся часто ездили на автобусе, выделенном профкомом. Рабочее место было второй семьёй человека. В детстве я жила в Егорьевске в заводском доме, где все жители были работниками одного завода. Это действительно была одна семья. Как всякая семья, коллективы-общины бывали дружными или склочными, но это не было холодной продажей своей рабочей силы, как в марксовом «Капитале»: люди действительно чувствовали себя в семье. И семья реально им помогала.
Уйти из общины было психологически и организационно нелегко: человек связывался с местом работы тысячью нитей. Эта привязанность, ощущение «наш завод», «родной колхоз» заставляла трудиться лучше даже ленивых и неумелых.
Быть хуже других казалось стыдным, неловким, «от людей совестно».

Любопытно, что мои сегодняшние продавцы сегодня очень ценят некоторые советские приёмы и традиции: совместные поездки, доска почёта, значки и почётные звания.

ТОТАЛИТАРНОСТЬ. В коллективе-общине не было непреодолимой границы общественного и личного. Privacy, о котором заботливо печётся современный человек, не существовало. Общественное сливалось с личным, одно перетекало в другое. Парткомы и профкомы разбирали недостойное поведение пьющего мужа или гулёны-жены – в моём поколении это уже казалось дикостью и уродством. Но в той социально-психологической парадигме это было совершенно нормальным и правильным. И это было мощным социальным регулятором. Могли, кстати, вызвать на партком какого-нибудь начальника, чей сын ведёт себя неправильно, практикует чуждые нам нравы золотой молодёжи. В такой практике было что-то от публичной исповеди перед всей религиозной общиной, как это практиковалось в некоторых протестантских сектах. Коллектив постоянно наставлял человека на верный путь – как трудовой, так и вообще жизненный, реально помогая ему в движении по этому пути. Религия только тогда действенна, когда она даёт правила поведения, и есть церковь, которая следит за соблюдением этих правил.

Как такое положение способствовало хозяйственному росту? А вот как. Оно создавало для человека некие жизненные рельсы, по которым он катился. Он не должен был импровизировать. Для кого-то такое положение очень стеснительно, но для многих – благотворно. За это, собственно, некоторые любят, а другие ненавидят службу в армии – за то, что всё заранее предусмотрено и определено уставом и порядком прохождения службы.

Многие люди старшего поколения с тёплым чувством вспоминают времена, когда они были встроены в заводской трудовой коллектив. Моя свекровь часто цитирует слова из песни про «заводскую проходную, что в люди вывели меня». По её словам, старшие товарищи «пестовали и отслеживали» молодых специалистов, пришедших на завод, передавали им свой опыт, растили себе смену. Сегодня, каждому приходится «сочинять» себе жизненный путь самостоятельно. Для кого-то это благотворно, но для большинства – непосильный груз. В результате качество человеческого капитала, как принято теперь выражаться, а по старинному – кадров – очень ухудшилось. А кадры, как известно, … м-да… по-прежнему решают всё.

В советское время все были приставлены к делу, тунеядствовать, бомжевать было затруднительно. Рабочая сила, пусть и не слишком дисциплинированная и подготовленная, использовалась практически полностью.


НЕО-КРЕПОСТНОЕ ПРАВО. Трудовой коллектив сам по себе создавал привязанность к месту работы. Психологическую. Но было затруднение и организационное. Уволиться было не просто. Затруднения были самые разные – от брутального запрета во время войны и непосредственно после до более мягких: например, прервётся стаж, может чинить препятствия парторганизация, если увольняется член партии. Но в целом господствовало представление, что работать на одном месте положено долго. Если и расти – то на своём предприятии. Газетные очеркисты с умилением рассказывали о тружениках, у которых только две записи в трудовой книжке: поступил и вышел на пенсию. Такие люди были, и в немалом числе. У той же моей свекрови всего два места работы при общем стаже около пятидесяти лет. В школе нашего посёлка есть учительница, лет семидесяти, которая окончила эту школу, а затем лет пятьдесят в ней учительствует. Сегодня это скорее курьёз, а тогда было обычным м желательным делом. Это поощрялось. А вот противоположное поведение, напротив, осуждалось и критиковалось. Даже слово было изобретено – «летуны» - это те, кто «летает» с места на место. Безусловно, длительная работа на одном месте приучает среднего человека к дисциплине, порядку, воспитывает если не мастерство, то во всяком случае минимум профессиональных навыков. Зная, что тебе придётся тут работать долго, может быть, всегда, ты относишься к делу иначе, чем, если знаешь, что завтра можно сняться с места у двинуть куда глаза глядят. Так что некоторая прикреплённость к месту работы – это было полезно для дела, это внесло свой вклад в технологический рывок.

Особенно прочно были прикреплены к месту работы сельские труженики. Об этом много писано – об отсутствии паспортов у колхозников в сталинское время, что не давало им возможности уехать (разве что на стройку по оргнабору). Это нарушало фундаментальное право человека на свободу передвижения, выбор место жительства и рода занятий. И вообще это было крепостное право в ХХ веке! Верно. Но это - работало. Я даже не говорю о войне, когда всё-таки удалось прокормить и армию и не допустить массового голода. В 50-е годы деревня была многочисленная, живая. Дальше можно было бы дать какие-то льготы, разрешить элементы частной инициативы – всё можно сделать, когда на селе (или где бы то ни было) есть люди. Сегодня, когда в нечернозёмных сёлах осталось по три старушки – сделать ничего нельзя. Отток людей из сел начался не вчера, а аккурат тогда, когда это стало можно. Я живала летом в 60-е годы в живописной деревушке на Оке: она уже тогда активно превращалась в дачную. Сегодня в ней уже постоянно никто не живёт. Умерла деревня.

Так лучшие побуждения и гуманные принципы приводят к разрухе и запустению.

Вероятно, Господь дал нашему народу такую огромную территорию вместе с заданием её освоить. Трудное это задание, ответственное. Задача «закрепления кадров» стояла у нас всегда – так, как она никогда не стояла у других народов. И своеобразное крепостное право было у нас не так феодальным (у нас и не было феодалов в европейском смысле), как оргмерой закрепления кадров. Собственно, в замысле то, давнее, крепостное право предполагало прикрепление взаимное: помещик имел не столько право, сколько обязанность жить в своём поместье и организовывать труд крестьян, заниматься земледелием. Кто-то из семьи должен был служить, а кто-то жить на земле. К сожалению, помещики не выполнили своего сословного долга: они либо сибаритствовали, либо болтались по Парижам, доверив управление имением вороватому наёмнику.

Возвращаясь к сталинской экономике, можно сказать: она была одновременно устремлена вверх, к небу, и вместе с тем предельно реалистична. По-видимому, и сам Сталин, и его сотрудники хорошо понимали наш народ, его быт и нравы, понимали, что можно от него добиться, а чего нельзя.

СОСЛОВНОСТЬ

Советское общество в сталинскую эпоху было своеобразно сословным. Оно состояло из активно формировавшихся профессиональных корпораций. Ведь средневековые сословия – это и были профессиональные корпорации, определяющие место человека в системе разделения труда. Средневековые корпорации были наследственные. В сталинские времена социальная мобильность была очень высока: крестьянские дети становились врачами, инженерами или военными. Однако, как мне представляется, поощрялась привязанность людей к своей профессиональной корпорации. Введение после войны формы для многих гражданских ведомств – от лесников до дипломатов – преследовало эту же цель. Помню, в мидовско-внешторговской высотке на Смоленской была предусмотрена даже поликлиника и парикмахерская. Напротив – построили дома для сотрудников.

Поощрялись и так называемые «рабочие династии» - когда сын перенимал профессию отца, когда мать приводила дочь на родную фабрику. Собственно, это мощный фактор профессиональной подготовки. Конечно, если молодой человек имеет ярко выраженные таланты к чему-то другому, ему следует заниматься именно этим, но в среднем, заурядном случае, когда нет ни специальных талантов, ни особых устремлений, наследование родительского занятия – дело полезное.

Но своеобразная сословность в те времена проявлялась ещё и вот в чём. Люди, выбираемые в местные советы, продолжали работать на своих рабочих местах. Они представляли в органах власти интересы своей отрасли, людей своей профессиональной корпорации. Помню, моя бабушка-учительница, депутат местного совета, радовалась, что ей теперь удаётся провести какие-то важные идеи, связанные с образованием и школьным делом.

Вот таковы, в беглом очерке, основные черты религиозного общества – сталинского Советского Союза и его экономики.

И наконец самый интересный вопрос. Возможно ли повторение этого интересного опыта? Может ли случиться второе пришествие подобной теократической (или идеократической) монархии? Знать мы этого, конечно, не можем: в истории силён провиденциальный, роковой элемент. Но думается мне, - подобный поворот сюжета не исключён. Зависит он от того, будет ли найдена религия-идеология, сродственная нашему народу, та самая идея, которая, овладев массами, создаст надлежащую тягу и устремлённость. И сумеет ли наш народ выдвинуть вождя, способного повести народ под знаменем этой идеи.

Важно ещё вот что: эта идея не может быть цитатой из собственного прошлого: в прошлое вернуться нельзя. Мы уже пытались вернуться «на дорогу цивилизации» - пришли к разрухе. И списать у соседа, как двоечник контрольную, - тоже нельзя. Идти можно только вперёд.

У нас любят цитировать гоголевское «всемогущее слово «вперёд». Но, цитируя, упускают важный фрагмент. А ведь Гоголь вот что дословно сказал: «Где же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это всемогущее слово "вперед»?» Заметьте: «на родном языке русской души» - это критически важно. Любые планы, будущие свершения, победы и достижения – всё это должно попасть в резонанс к вибрациям народной души. Как, возможно, протестантизм попал в резонанс к вибрациям немецкой. Не будет этого – ничего не получится.

Но хочется, чтобы получилось.