Выбор России: текущая политическая ситуация

За восемь дней до отречения – 7 марта 1917 года (22 февраля по «старому» стилю) – император Николай II со свитой и в сопровождении Собственного железнодорожного полка выехал из Царского Села в Могилев – в Ставку верховного главнокомандующего. В своем дневнике в этот день он написал следующее: «Читал, укладывался... поехал с Аликс к Знамению, а затем на станцию. В 2 часа уехал на ставку... Читал, скучал и отдыхал; не выходил из-за кашля».
Около 9 вечера самодержец из Бологого телеграфировал императрице: «Едем хорошо. Мысленно со всеми. Одиноко и скучно».
Еще накануне жители Петрограда начали громить булочные, улицы заполнила толпа, скандируя «Хлеба!». Нельзя сказать, что император не знал о беспорядках. По крайней мере, начальник императорской дворцовой охраны генерал Спиридович в мемуарах однозначно писал, что государя не раз предупреждали и прямо отговаривали ехать в ставку. Но министр внутренних дел Протопопов якобы убедил царя, что в столице все спокойно.
В наши дни это объяснение отъезду Николая II из Петрограда на фоне нарастающих беспорядков («Протопопов заверил, что все спокойно») имеет широкое распространение в историографии. Но нельзя не замечать, что эта версия «работает» только в одном случае: если принять на веру то, что хлебные бунты в Петрограде вспыхнули внезапно, беспричинно и на фоне в общем-то благополучной ситуации (что называется – «ничто не предвещало»), тогда как в действительности все развивалось несколько иначе. 
Но вернемся к императору. 8 марта государь записал в дневнике: «Проснулся в Смоленске в 9-30. Было холодно, ясно и ветрено. Читал все свободное время франц. книгу о завоевании Галлии Юлием Цезарем».
Императорские поезда прибыли в Могилев в середине дня. В 15.40 Николай II телеграфировал в Царское Село: «Прибыл благополучно... Кашляю редко... Тоскую ужасно. Нежно целую всех». Из дневника следует, что, посвятив общению с генералом Алексеевым час, император обедал, писал, пил чай.
В это время в Петрограде – массовые забастовки, останавливаются предприятия. На улицах – многотысячные демонстрации с лозунгами «Хлеба!», «Долой войну!» и «Долой самодержавие!». Начинаются стычки с полицией, к подавлению беспорядков присоединяются казаки.

Николай II узнал о событиях в Петрограде только 9 марта – из телеграммы императрицы. Александра Федоровна находилась в Царском Селе и сама, судя по всему, не представляла себе масштабов происходящего. Она просто делилась с августейшим супругом новостями – после рассказа о погоде, перед рассказом о детях, как бы между делом: «Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разбили Филиппова, и против них вызывали казаков».
Эта телеграфная депеша не нашла в дневнике Николая II ни малейшего отклика. Он тоже пишет о погоде, о том, что гулял в саду, читал и писал. «Мой мозг отдыхает здесь – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это мне полезно, но только для мозга. Сердце страдает от разлуки», – гласит ответ на письмо императрице.
В это же время в Петрограде градоначальник информирует командующего военным округом Хабалова, что полиция бессильна. Против демонстрантов бросают войска. Фиксируются первые случаи неподчинения казаков командованию.
10 марта Александра Федоровна телеграфирует супругу в ставку. Сразу после рассказа о погоде следует: «Стачки и беспорядки в городе более чем вызывающи... Это хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба, – просто для того, чтобы создать возбуждение, – и рабочие, которые мешают другим работать. Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам».
В тот же день о революции в столице государю телеграфируют командующий Петроградским округом Хабалов и министр внутренних дел Протопопов. Император телеграфирует в ответ Хабалову: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией».
В своем дневнике 10 и 11 марта Николай II вновь пишет о погоде, о посещении церкви, о прогулках на свежем воздухе. Запись 11 марта заканчивается словами «вечером поиграл в домино». А в Петрограде – стрельба, баррикады, счет убитым идет на сотни, военные части бунтуют и открывают огонь по полиции и собственным офицерам. 

12 марта в Петрограде начинается  полномасштабное вооруженное восстание – части гарнизона переходят на сторону революции. В ставке генерал Алексеев по нескольку часов беседует с Николаем II, пытаясь объяснить ему всю сложность ситуации. С одной стороны, он склоняет императора принять требования восставших – назначить ответственное министерство, с другой – направить в столицу войска.
Стоит заметить, что требование ответственного перед парламентом правительства восходило еще ко временам Революции 1905 года и Думы I созыва, получило развитие на фоне неудач русской армии на фронте Первой мировой войны и с началом кризиса снабжения, однако в марте 1917 года этого уже никто не требовал – прямо стоял вопрос о новой власти. Впрочем, Алексеев не обязан был разбираться в тонкостях политической ситуации – генералу подобная ошибка вполне простительна.
К этому моменту телеграммы о революции в столице шли в Могилев сплошным потоком.
Александре Федоровне в Царское Село самодержец пишет: «После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен, но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека, чтобы заставить министров работать для разрешения вопросов продовольственного, железнодорожного, угольного и т. д. Это, конечно, совершенно справедливо. Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал. Удивляюсь, что делает Павел (командующий гвардией – прим. ВЗГЛЯД)? Он должен был бы держать их в руках».
Алексееву все же удалось убедить государя снять с фронта и направить в столицу сводный отряд с командиром, облеченным чрезвычайными полномочиями. Николай II приказал выделить по одной бригаде пехоты и по бригаде кавалерии от Северного и Западного фронтов, поставив во главе генерала Николая Иванова. Но следовать Иванову с Георгиевским батальоном приказал не в Петроград, а в Царское Село – и дожидаться сосредоточения войск там.
В дневнике в этот день он написал следующее: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска... Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».
По отдельным свидетельствам, генерал Алексеев, узнав о внезапном желании императора выехать в Царское Село к императрице, уговаривал его не покидать ставки в столь сложной и тяжелой ситуации. И даже было уговорил. Но через некоторое время после этого разговора государь все-таки приказал поезду отправляться. В 5 часов утра 13 марта императорские литерные составы покинули Могилев. Связь с Николаем II прервалась.
Императорским составам нужно было преодолеть почти тысячу верст по маршруту Могилев – Орша – Вязьма – Лихославль – Тосно – Гатчина – Царское Село. Из Вязьмы Николай II телеграфировал императрице: «Выехал сегодня утром в 5 ч. Мысленно постоянно с тобою. Дивная погода. Надеюсь, что вы себя хорошо чувствуете и спокойны». Из Лихославля вечером того же дня: «Завтра утром надеюсь быть дома. Обнимаю тебя и детей, храни господь».
Между тем 13 марта генерал Хабалов телеграфировал в ставку о катастрофической ситуации в Петрограде и невозможности наведения порядка (число оставшихся верными долгу частей ничтожно мало, писал он). Председатель Думы Родзянко телеграфировал, что правительство, не дождавшись распоряжений императора, разошлось, и Временный комитет Госдумы берет власть в свои руки. Военный министр Беляев телеграфировал, что министр путей сообщения утратил контроль над железными дорогами, и предлагал немедленно установить над путями сообщений военный контроль. Но предлагал кому? Государя в ставке не было. Уже в Орше Николая II «догнала» телеграмма Государственного совета с просьбой о немедленных решительных мерах для спасения ситуации.

В ночь с 13 на 14 марта генерал Алексеев из ставки направил телеграмму генералу Иванову и просил по прибытии в Царское Село ознакомить Николая II с ситуацией в Петрограде, посланиями Родзянко и информацией о власти Временного комитета. Прямой связи с монархом у заместителя командующего не было. Императорские же поезда, дойдя до Малой Вишеры, встали, так как Тосно и Любань уже были заняты революционерами. Николай II приказал двигаться обратно в Бологое, а оттуда – на Псков.
Из Думы тем временем телеграфировали железнодорожникам «задержать поезд в Бологом, передать императору телеграмму председателя Думы». Это распоряжение исполнено не было. Далее Дума потребовала задержать императорские составы на станции Дно. Там Николая II уже ждала телеграмма Родзянко: «Его Императорскому Величеству. Сейчас экстренным поездом выезжаю на ст. Дно для доклада Вам, Государь, о положении дел и необходимых мерах для спасения России. Убедительно прошу дождаться моего приезда, ибо дорога каждая минута».
На тот момент Родзянко еще пытался спасти положение. Ведь и Временный комитет Думы был создан «для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями». И даже было заявление о том, что он вынужден взять власть в свои руки. Депутаты пытались сделать все оговорки на тот случай, если революция будет подавлена и государь впоследствии решит обвинить их в самоуправстве и попытке переворота.
Но император дожидаться Родзянко не стал. Да и сам Родзянко, несмотря на уверенный тон, не мог выехать без разрешения Петросовета.
В дневнике 14 марта Николай II записал: «Ночью повернули с М. Вишеры назад... Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь... Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там!..»

Генерал Иванов добрался до Царского Села с серьезным опозданием – к ночи 14 марта. И выяснил, что из всех войск, снятых с фронта для наведения порядка в Петрограде, на место назначения прибыл только один полк, а остальные части оказались растянуты по железной дороге между Двинском, Полоцком и Лугой. Движение царских литерных поездов окончательно погубило железнодорожный трафик.
Зато в Царском Селе генералу наконец-то удалось установить связь с Николаем II, который к тому моменту уже достиг Пскова. В первом часу ночи 15 марта император телеграфировал: «Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать».
Императрица 15 марта писала мужу, что «вчера ночью» виделась с Ивановым. «Теперь (он) здесь сидит в своем поезде». А что еще оставалось делать генералу?
В офицерском корпусе с 1905 года формировалось очень сложное отношение к личности монарха, об этом откровенно писал Антон Деникин: «Едва ли нужно доказывать, что громадное большинство командного состава было совершенно лояльно по отношению к идее монархизма, и к личности государя... Несмотря на это, после японской войны, как следствие первой революции, офицерский корпус почему-то был взят под особый надзор департамента полиции, и командирам полков периодически присылались черные списки, весь трагизм которых заключался в том, что оспаривать «неблагонадежность» было почти бесполезно... Не ограничиваясь этим, Сухомлинов создал еще свою сеть шпионажа (контрразведки)... это было типичное воспроизведение аракчеевских «профостов»... Действительно, жизнь как будто толкала офицерство на протест в той или другой форме против «существующего строя».
«Кадровое офицерство, – продолжает Деникин, – постепенно изменяло свой облик... Мистическое «обожание» монарха начало постепенно меркнуть... Появлялось все больше людей, умевших различать идею монархизма от личностей, счастье родины – от формы правления». В дальнейшем, по его словам, катастрофическое влияние на настроения офицеров оказала распутинщина. 
Во Пскове, куда прибыл Николай II, располагался штаб Северного фронта. Почетного караула к прибытию императорского поезда командующий фронтом генерал Рузский не выставил. Более того, сам опоздал к встрече, что было уже вопиющим фактом.

Восстановив телеграфную связь с главнокомандующим, генерал Алексеев информировал его обо всех событиях, произошедших с момента отъезда из ставки. И умолял «пока не поздно» «принять меры к успокоению населения» и «восстановлению нормальной жизни в стране». Алексеев получал новости от Родзянко, а потому считал, что «Государственная дума старается водворить возможный порядок», значит, еще не поздно дать народу ответственное и подконтрольное парламенту министерство. Генерал Рузский полночи провел, лично убеждая государя в том же самом. Но Николай II отвечал, что не может пойти на уступки: как монарх он принял на себя абсолютную власть и абсолютную ответственность. Соглашаясь передать свои права другим, он лишил бы себя власти управлять событиями, не избавляясь при этом от ответственности за них.
Это говорил человек, совершивший подряд все безответственные поступки, возможные в сложившейся ситуации. Такова и оценка со стороны генералитета. Деникин с горечью писал о попытке императора добраться до Царского Села: «Два дня бесцельной поездки. Два дня без надлежащей связи, осведомленности о нараставших и изменявшихся ежеминутно событиях». Эта паровозная гонка в разгар войны и революции стала еще одним фактом в копилку мнений офицерского корпуса о личности государя.
Лишь путем долгих уговоров (а ряд источников утверждают, что и путем прямого давления на монарха, с предъявлением ему телеграмм о восстании в Москве, в других городах, на флоте) Алексееву и Рузскому удалось убедить Николая II, что ответственное министерство в такой ситуации – наименьшее из зол. Приняв решение, император отправился спать. Это была ночь с 14 на 15 марта 1917 года.
Кругом измена, трусость и обман
Рузский связался с Родзянко, чтобы сообщить ему судьбоносную весть: Дума может сформировать новое правительство. И услышал в ответ, что ситуация кардинально изменилась, теперь речь может идти только об отречении.
К тому моменту в Петрограде уже безраздельно властвовал Петросовет, начались переговоры о формировании Временного правительства. Председатель парламента давно ничего не контролировал и прекрасно понимал, что с новостью о министерстве его просто высмеют. Другое дело – манифест об отречении монарха, это позволило бы снова оказаться на коне. И Родзянко телеграфировал Рузскому, что делегация Думы немедленно выезжает во Псков: формально – за указом о правительстве, на деле – за отречением.
Информация о разговоре была передана в ставку. Генерал Алексеев потребовал к аппарату Николая II. Ему сообщили, что Его Величество спит. Алексеев потребовал разбудить, но получил отказ – заместителю командующего сообщили, что государь и без того поздно лег. Описание этих событий Алексеев телеграфировал всем командующим фронтами и попросил о реакции. Все командующие высказались за отречение.

В тот день император Николай II записал в своем дневнике: «Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2-30 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился... Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин... В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»
Из Петрограда все это выглядело гораздо проще. В воспоминаниях меньшевика Николая Суханова вся драма уместилась в несколько предложений: «Первый повстречавшийся член Исполнительного Комитета сообщил: царский поезд, направлявшийся в Царское Село, задержан на станции Дно революционными войсками. Дело ликвидации Романова тем самым было поставлено на очередь. Новость была отличная. Но мне представлялось все это делом второстепенным... Я даже немного опасался, как бы вопрос о династии не вытеснил в порядке дня проблему власти, разрешавшуюся совершенно независимо от судьбы Романовых». 
Аналогичным образом воспринимали происходящее в России и ее союзники по Антанте. С их точки зрения, вопрос о власти тоже решался независимо от династии Романовых: Франция и Великобритания просто списали со счетов и Николая II, и монархию. Еще 14 марта они официально признали власть Временного комитета Госдумы, а 24-го «перепризнали» власть Временного правительства. Формальное отречение последнего российского императора уже не имело для них никакого значения.
16 марта гражданин Николай Романов писал в своем дневнике: «Спал долго и крепко. Проснулся далеко за Двинском. День стоял солнечный и морозный. Говорил со своими о вчерашнем дне. Читал много о Юлии Цезаре».

http://vz.ru/politic…61835.html