Донбасс - путь Домой (Вестник Новороссии)

Но я боялся, что фильм окажется как всё российское кино и, если честно, как вся наша российская действительность. Где-то неплохо, но в целом опыта нет, денег нет, зато девушки очень красивые. Что вы хотели? Мы же не Америка. Нет у нас такого ресурса. Деньги и ресурсы у нас, в кино в смысле, есть только у бездарностей с выходом на самый верх. Поэтому и идут косяком масштабные кинопровалы военных фильмов. «Штрафбат», «Утомленные солнцем 2», «Сталинград», «Сволочи».
Складывается ощущение, что всю мерзость и подлость российского общества собрали в одном месте и эта серая слизь начала снимать фильмы. И если «Панфиловцы» из этого же ряда, меня попросят эту слизь обналичить в знаки. Я буду замешан в криминальном выводе за границу своей совести.
Я пришел немного заранее и по глазам людей в кинотеатре «Ленфильма» понял, что мои мысли пересекаются с их мыслями. Мы все ждали. Осторожные фразы. «Я видел трейлеры, они неплохи», «Есть надежда, что фильм окажется хорошим, иначе я бы даже не пошёл». А потом начался фильм, и я буквально провалился в холодный ноябрь 1941 года. Теперь для меня российское кино разделяется на «до» и «после» фильма «28 панфиловцев».
Мне 31 год. Я часто думаю, достойны ли мы, постсоветское поколение, своих дедов и прадедов? Точнее, даже шире, чем сможет похвастаться перед потомками поколение людей в возрасте от 30 до 60 лет? Давайте буду говорить только за свой возраст. Мы – поколение, выросшее в вакууме. В вакууме идей, в вакууме ценностей. У нас не было своего бунта, у нас не было своей войны. Не было риска своей никчемной шкуре. Мы вообще ничего не делали. Единственная наша идея – это деньги. Единственное, что мы боялись – потерять деньги. Или с годами не заработать денег.
Питер, межсезонье. С неба льётся типичный питерский сифилис – смесь дождя и снега одновременно. Затекает за воротник, намачивает ботинки, пачкает брюки. Ты едешь с работы на своей машине. Тепло, играет музыка, ты волочешься от светофора к светофору в потоке таких же как ты. У вас даже машины одинаковые. Ты едешь под потоками воды, бесконечным, с хлопьями снега, и смотришь на тех, кто стоит на улице. Они жмутся под остановку, прикрываются перегородкой от пронизывающего ветра. Прячутся друг за друга. Впереди, под ветром, самые холодоустойчивые. Словно овцы. Стадо. Неудачники. А ты едешь в тепле, главное, завтра не забыть внести очередной кредитный платёж за авто. Ты уверен, что у тебя всё хорошо, ты работаешь в стабильной конторе, где не задерживают зарплату, ты всегда можешь вовремя платить за кредиты. Тебя уважает банк, как аккуратного плательщика. Тебя уважает твой интернет-провайдер, мобильный оператор, наверное, даже в жилищной конторе, потому что ты платишь всегда и в срок.
Это умение достойно своего автомобиля, сухости и комфорта. Нам стукнуло под 30 лет. В последний раз, когда было голодно, нам было лет десять-двенадцать. Был 98-й год. Страну рвало. Потом всё было невообразимо скучно, не происходило ничего. Мы сами варились в своем бульоне, заканчивали школы, поступали в институты, заканчивали институты, наши родители старели, наши кошки умирали, мы заводили новых, брали кредиты, отдавали кредиты. В 2014-м нам в районе тридцати, мы женаты или собираемся, почти выплатили ипотеку, планируем купить третье по порядку кредитное авто. Не Форд Фокус, нет, это было в прошлый кредит. Мы метим на новую Тойоту Камри. У нас всё хорошо. Мы сыты. Некоторые, по желанию, пьяны. У нас всё хорошо. У нас нет идеи. Можно назвать идеей кредитный договор. Большинству нравится. Твоя идея – выплатить досрочно кредит. За счёт переработок. Твои друзья ушли с работы в 18.00, ты остался. Ты работаешь сверхурочно, чтобы тебя отметили. Весь Контакт забит стонами как задрала работа, а ты вкалываешь. Ты не такой как все. Даже можешь заскочить на работу в субботу. Когда твой шеф на даче. Он на даче, а ты работаешь. СТОП. Что это? Чувак, твоя идея – выйти на работу в субботу? В вакууме идей ты нашел идею бесплатной переработки вопреки КЗОТу? Ты бунтарь, чувак. Ты жалок. Я не буду тебе больше ничего писать. Просто ты жалок.
– Почему «жалок»? Люди говорят, разбогатей или сдохни.
– Да ради Бога, чувак, вперёд.
Февраль 2015. Донбасс, Углегорск. Наши взяли штурмом окраины, проскочили в центр. Укропы залегли в подвалах. В домах мирные жители. Ты штурмуешь свой город, из домов выходят мирные жители и спрашивают, привезут ли им хлеб и воду, ты не можешь провести зачистку города по всем правилам – граната в каждый подвал. «Сначала заходит твоя подружка граната, потом ты». Твоя задача спрятаться за перегородкой, которая выдержит разрыв гранаты. Её осколки летят на 50 метров. Целый двор хрущёвской пятиэтажки. Из подвалов вылезают мирные жители и просят вывезти в тыл. Это не дурдом, это реальность войны на Донбассе зимой 2015 года.
Я был тогда на подступах к Углегорску. Сидел в военном медпункте на передовой. Привезли погибших. Запомнился молодой парень, по виду, младше меня. В каске, бронежилете. Прострелена голова навылет. Голубые распахнутые глаза. Я одел латексные перчатки, медиков было мало, мужчин не хватало. Я помог таскать погибших. Укладывал парня в скорую (погибших вывозили на обычных скорых), слегка протащил, дернул на себя, переступил через него. Он лежал четвёртый сверху. Скорая в обычное время рассчитана на одного живого, а тут сложили четверых мёртвых. Места нет. В результате пришлось утрамбовывать. Я дернул парня на себя, он уперся ногой мне в живот. Вытянутой. Выглядело, словно, он не хотел ложиться штабелями. Сверху должен был лечь пятый. Человек – пусть и бывший, – но человек упирался. Упирался своей мёртвой ногой мне в живот. Я извинился, сказал, что только так тебя, дружище, можно отправить к родным. Парень согласился.
Не сразу заметили, что у того парня в массивном рабочем кулаке зажата гранта. Он собирался бросить её во врага, но не успел. На Донбассе только добровольцы, других нет.
Я подумал, вот лежит парень с простреленной головой, мой ровесник, в районе 30 лет. Приехал сюда добровольно, за идею, никто не принуждал. Перед смертью хотел метнуть во врага гранату. Это было его последней и единственной целью.
Есть хоть одна идея у нашего поколения, за которую можно умереть, сжимая последнюю гранату в окоченевших руках? Есть хоть одна идея у поколения сорока летних менеджеров, за которую они готовы умереть? По-настоящему, без сохранений. Рискну предположить, что нет.
Это панк-рок нашего поколения. Это бунт нашего поколения. Бунт тех, кто вырос в вакууме идей, ценностей. Такой маленький, случайный и никому ненужный бунт. Практически незаметный.
Зимой 2015 года я уехал на Донбасс и вместо привычного зверья вокруг увидел людей.
С тех пор я верю и уважаю наш народ.
Сегодня я сходил на фильм «28 панфиловцев» и у меня появилась надежда, что среди серой слизи в кинематографе есть люди, профессионалы. На Донбасс вы не попадёте, но мой вам совет – сходите в кино на «Панфиловцев». Возможно, сможете разделить со мной моё удивление и веру.

— Нет. Точно не я… Как только Старец багажник открыл, по машине огонь начали. Она явно на зажигательные патроны перешла — рядом со мной начали пурпурные фонтанчики возникать. Потом снайперша стала бить по бензобаку — хотела поджечь, но у нас в ту пору плохо с топливом было, и он почти пустой стоял.

— Как узнали, что снайперша?

— Пацаны потом завалили ее. Были разговоры, что из Прибалтики.

— Это повторение той же истории, что в Чечне?

— Да. Те же выстрелы в пах. В первые дни это было. Сейчас на передовой профессионалы уже из других стран. Работают они очень четко из серьезных «машинок», судя по расстоянию. В общем, «Шмели» мы все достали.

— Зачем украинцы создали вокруг аэропорта миф о его героической обороне, которую они сравнивают со Сталинградом и с битвой под Москвой?

— Это политическая история. Сафари, прежде всего: с обеих сторон в аэропорту собрались люди войны, которые любят это дело. Никакого стратегического значения он никогда не имел. Украинцы говорили, что это плацдарм для стратегического наступления, но сразу за аэропортом начинается высотная застройка. Войти туда — повторить «подвиг» на площади Минутка.
— И все слышат? И украинцы слышат? И радиоперехват не нужен?

— Естественно. Это же ополчение. Все в открытую. Когда эти КАМАЗы появились из-за поворота, стреляя вокруг, их, конечно, таким же огнем встретили.

— Оплотовцы стреляли?

— Все. И мы тоже. Огонь же встречный был. С КАМАЗов и ВОГи летели, не только пули. Мы в ответ ПТРСом сработали по ним — у одного коллекционера отжали и восстановили. Потом гранатометом по машинам этим отработали. У них не было шансов. Наших было две роты минимум, плюс рота «Оплота», плюс «бесята»-ПЗРКшники (бойцы командира Игоря Безлера — Defence.ru) из Горловки, подтянувшиеся для борьбы с вертолетами и самолетами противника. Правда, никого они не подбили, ибо заряды у них «закисли». В общем, пока эти КАМАЗы не остановились, мы по ним стреляли.

— Была версия, что там были одни чеченцы и Ходаковский специально их положил, чтобы они не участвовали больше. Что скажете?

— Среди «пассажиров» КАМАЗов было достаточно много чеченцев, но это не значит, что эта группа только из них состояла. Там и крымчаки были, и русские.

После позиций на ясиноватской развязке (ВСУ весной пододвинули фронт вплотную к трассе) Хорват с сослуживцем привозят меня в Ясиноватую — город, считавшийся вотчиной «Востока». «Вот этот асфальт мы клали», — с гордостью показывают ополченцы на новую дорогу, объясняя, на что тратили деньги из собственного фонда помощи. Хорват показывает сгоревшее здание управления машиностроительного завода, рассказывая, как по-голливудскивыглядел пулеметчик «Востока», стоявший в горящем проеме и расстреливавший противника с рук. Напротив восстанавливается дом, рядом с которым работает кран. До линии фронта отсюда километр.

— Вот там у нас корректировщик сидел, — Петр показывает на край панельной девятиэтажки. — А украинцы по нему из танка пуляли. Подъезд сложился, но его все равно не достали. Во главу угла в «Востоке» мы всегда ставили сохранение личного состава. У нашей бригады потери меньше, чем у отдельных батальонов.
— Вы про бой в городских условиях в Грозном?

— Ну конечно. Аэропорт просто символом стал и для нас, и для них. История про «киборгов» тоже политическая. Люди ведь в любой армии одинаковые. Посмотри на ореол вокруг десантника в любой нашей стране — машина же для убийства просто. А в плане подготовки просто «физухи» на два часа больше по сравнению с мотострелками плюс прыжки. Кировоградский спецназ ГУР там изначально был. До 26 мая они спокойно себя вели — существовала молчаливая договоренность, что они не вмешиваются. Они вообще ротацию ждали. Но когда с двух «вертушек» неизвестное подразделение высадилось на территории аэропорта, все и началось. Именно они начали огонь и по нам, и по ГУРовцам.

— То есть это огонь по своим был?

— Именно. В результате каша заварилась. До этого вполне спокойно там все сидели. Условно говоря, люди вдоль терминала ходили.

— Что за история с КАМАЗами там произошла?

— Это было в тот же день. Та группа, которая выходила на КАМАЗах, появились в аэропорту меньше чем за сутки. Они расположились у нас, но у них был собственный план. Ходаковский пытался их вразумить, но они никого не слушались, будучи очень настороженными по отношению к местным. Командовал ими человек с позывным Искра. Кажется, бывший сотрудник милиции. Когда обстрел стал очень плотным, вместо того, чтобы выходить из-под огня по «зеленке», как мы, например, они решили прорываться по дороге напрямую. Почему-то посчитали, что находятся в полном окружении. Поэтому ощетинились всеми стволами. Из всего стреляли, поливая свинцовым дождем все вокруг. Я думаю, была провокация: по рации кому-то из оплотовцев пришло сообщение, что прорываются «правосеки».

— Кто это сообщил?

— Никто не знает. Связь-то открытая.

— А опознавательных знаков у грузовиков не было?

— Нет, конечно. Все против всех. Мы же друг друга не знали — столько подразделений было. Никакой координации. Никакой связи. На сто человек одна рация.
— Это потому что Ходаковский умеет воевать?

— Потому что он человека ценит! Здесь все победы за счет «пупка» — на разрыв, за счет высокой мотивированности. Здесь же каждый боец в прямом смысле за свой дом сражается. Через меня проходили добровольцы, которые шли к нам в батальон — еще бригады не было. В сентябре 2014 года был первый обстрел Макеевки, из которой к нам начали приходить жители. Прекрасно помню пацана 19 лет. Спрашиваю, почему сегодня пришел, а не вчера. Он отвечает, мол, надоело, что мамка в подвале сидит.

— О чем же ВСУшники думают, когда артиллерией жилые кварталы накрывают?! Они же умеют квадрат для стрельбы рассчитывать?

— Мне кажется, ты их переоцениваешь. Там такие же артиллеристы, как и у нас. Например, я теорию знаю, потому что учился. Но если говорить о практике — я не понимаю, кто тут умеет наступать? Вот в чистом поле? Очень мало людей, которые ассоциируют себя с армией. Как только прекратится, поверь, 90% людей разойдутся по домам и будут мирно сосуществовать.

— Кремль же вас запихивает обратно в Украину. Согласны?

— Нельзя впихнуть невпихуемое. Но у меня такое ощущение есть. К сожалению, не от нас это зависит. Если это случится, все равно здесь останется серая зона. Если нас вернут на Украину, для меня здесь не будет места. Население и территорию вполне смогут впихнуть. Но для этого надо будет устранить непримиримых. Может, это и есть ответ по поводу «Моторолы».

Мы ходим по территории завода, который охранял «Восток». На главном входе рядом с красными звездами и надписью «ИМЕНИ60-ЛЕТИЯ СССР» плакат с ликом Христа и эмблемой «Востока». По словам Петра, директор благодарен до сих пор за то, что завод не только защитили, но и не растащили. Хорват объясняет, что батальон ничего отсюда не вывозил. Он подводит меня к воротам и показывает на скромную металлоконструкцию.
— Это памятник троим нашим пацанам. Сюда танк лез — в эти ворота. Они тут и полегли. Буквально утром перекрещенные автоматы были.

— Куда же делись?

— Мальчишки местные сперли. Их даже муляжи эти интересуют, — говорят охранники завода.

Хорват улыбается:

— Это ничего. Мы еще поставим.

http://amdn.news/komandir-iz-dnr-s-obieikh-storon-sobralis-liudi-voiny

Когда в Киеве начался Майдан, а потом произошла трагедия в Одессе - я видела, как он начал меняться. Менялся на глазах. Можно сказать, он взрослел каждый день, приобретал другие черты лица. Мы смотрели на него вместе с моим мужем и не могли понять, что происходит.

Начались события в Донецке, вокруг здания областной администрации, митинги в центре города - и он начал исчезать по ночам. Днем он работал, а потом снова исчезал на всю ночь и приезжал утром. А потом он признался, что ездит охранять здание ОГА. Я честно говоря, испугалась, а отец его принял. Отец одобрил его поступок, а мне было страшно — многие знают, что тогда происходило в Донецке: «Правый Сектор» (прим. — запрещенная Верховным судом России экстремистская организация) приезжал и охотился на людей, а у них там под администрацией не было никакого оружия, только голые руки - даже связи не было.

А потом он принял решение идти воевать - для меня это было страшно. У меня сжалось сердце, я пыталась его от этого отговорить. Я понимала, что кто-то должен идти защищать нашу землю, но я боялась даже мысли, что это мой сын, что это первые ряды будут первые ряды. И после моих очередных уговоров он сказал однажды:

«Мама, если не я, то кто? Мам, пойми это. Смирись».

Мне тяжело было с этим смириться, но никакие уговоры не действовали. Бесполезно было уговаривать, он был тверд в своем решении.

Первое время все было хорошо. По телефону, на мои вопросы «Сынок, как дела?», он всегда отвечал:

«Мам, все хорошо».

Я слышала в трубке взрывы снарядов и спрашивала, идут ли сейчас ожесточенные бои, а он отвечал, чтобы я не волновалась, потому что это всего лишь телевизор.

«Не слушай никого, все хорошо», - говорил он.

Пришла страшная война, вместе с ней много зла, а он для меня все еще был ребенком .. . .Я заметила, что у него начинал иногда дрожать и срываться голос, когда мы разговариваем. Я понимала, что это всё война и жестокость, происходящая у него на глазах. И когда он снова мне сказал «Мама, все хорошо», то я обратила его внимание на то, что его голос беспокойный. Это было 31 декабря 2014 года…

«Погиб мой братишка. Мам, мне тяжело говорить», — прозвучал короткий ответ.

Тогда я поняла, что ему гораздо тяжелее, чем мне, чем нам. Мое материнское сердце плакало, а он каждый день своими глазами видел смерть. Он видел смерть детей, стариков, своих боевых товарищей, которых он называл братьями.

Через некоторое время мой сын был тяжело ранен. Я об этом даже не знала, знал мой муж и дочь, но мне ничего не сказали, чтобы меня не волновать. Я, однако, чувствовала, что происходит что-то плохое.

Когда выздоровел, его направили в район Углегорска. Оттуда он редко мог звонить. Раз в неделю он выходил на связь. Когда к нему позвонила, он сказал, что созвонимся позже, что он не может говорить. Но я чувствовала, что что-то не так и заставила его остаться на связи и рассказать, что случилось. Я ему объяснила, что я не смогу дождаться пока он в очередной раз сможет выйти на связь, у меня просто не выдержит сердце.

И тогда он мне сказал правду.

«На моих глазах погибла трехлетняя девочка, - ответил сын - Я виноват в этой смерти. В Углегорске из подвалов домов вывозили людей. Там была бабушка, у которой не было сил стоять - она провела долгое время в подвале. Я взял ее на руки и нес до транспортировки, после этого я увидел, как появился маленький трехлетний ребенок. Маленькая девочка, я понятия не имею, откуда она взялась. Я подумал, что отнесу бабушку и сразу вернусь за ребенком. Когда я пришел в машину, и Братья забрали из моих рук женщину, я повернул голову в сторону ребенка – пролетел снаряд. Прогремел взрыв. Девочку разорвало на куски», - рассказал сын.

Позже я разговаривала с его боевыми товарищами, которые там были. Рассказывали, что в этот момент он упал на землю и начал ее рыть руками, скрести ногтями как зверь и плакал, все время плакал - у него на тот момент была маленькая дочь, ей тогда было всего полгода. Он никогда не мог смириться с тем, что гибнут дети. Это большая травма у него была, он долго с этим не мог смириться.

Я хочу сказать, что мы, когда воспитывали своих детей, никогда не думали о том, что они смогут совершать героические поступки. Не думали о том, что на их глазах будут гибнуть люди, дети. Не только мой сын, я знаю много матерей, чьи сыновья ушли воевать, - они были совершенно обычные, но когда они видели все эти ужасы - не испугались, не сдались, не отступили. Они шли вперед, потому что знали, что за ними их семьи, за ними молодежь, старики и им надо их защищать.

25 мая 2015 года мой сын погиб при выполнении боевого задания.

Я хочу, чтобы вы знали, что, когда жива память о наших погибших - они живут среди нас. Это сейчас главное.

У нас в Советском районе Макеевки открыли памятник погибшим солдатам и мирным жителям в 2014-2016 годах. Пока строился памятник и подготавливались документы, списки он мне снился буквально месяца три и говорил:

«Мам, не останавливайся, иди вперед. У тебя все получится».

Было трудно. Мы работали рука об руку с инициативной группой по созданию этого памятника. Когда открыли памятник, он мне приснился на второй день. Он смеялся и говорил: «Мамуль, я же жив. Не верь, что я умер».

Вы можете подумать, что я сумасшедшая, но так было не только со мной. Многие мамы подходили ко мне и рассказывали, что долгое время не снились ребята и когда произошло это событие, открытие памятника, то многие ребята приснились и они радовались.

Я убедилась, что если жива память — наши Воины будут жить с нами. Помните их пожалуйста, не забывайте. Их подвиги должны жить в наших сердцах. Рассказывайте друзьям, родным, знакомым, детям, что были ребята, которые стояли на защите Родины. И многие стоят сегодня на защите нашей земли, я вам желаю ребята, живите много лет, идите вперед и в память о наших детях бейте этих гадов