По материалам "ИЗБОРСКОГО КЛУБА", о России, мире, и нашем месте в нём, политика&экономика&социум

II
Термин «кризис» в наши дни стал общепринятым: говорят о кризисах экономики, мировой политики, образования, идеологии, тотальном кризисе, кризисе мировой системы. Дело, однако, в том, что мировых систем «вообще» не бывает. Они наличествуют только в определённом качестве. Такие термины, как «кризис человечества», «фазовый переход» и т.п., бессмысленны и непригодны в своей нейтральной бессодержательности и чаще всего призваны закамуфлировать тот факт, что речь идёт о кризисе капиталистической системы и её обанкротившихся хозяевах. Впрочем, сегодня накал и масштаб кризиса таков, что об исчерпанности капитализма уже заговорили высокопоставленные клерки идейно-интеллектуальной и политической обслуги глобократии — ушлые Ж. Аттали, К. Шваб и даже А. Меркель.
А что мы знаем о капитализме? На первый взгляд — всё, капитализм кажется самой простой системой для анализа, все её характеристики можно выразить, казалось бы, количественно: валовой национальный продукт, валовой внутренний продукт, доход на душу населения. Всё открыто, никакой тайны! В отличие от кажущихся загадочными обществ Древнего Египта, Древнего Китая, Древней Индии, майя, догонов и др. На самом деле именно капитализм — самая загадочная система в истории человечества, поистине уникальная. Капитализм обладает как минимум семёркой черт, которые резко отличают его от всех других социальных систем. Возможно, кому-то это перечисление покажется скучным, но без него мы вряд ли поймём, чем является капитализм, что происходит сейчас в мире и чего ждать. Итак.
Во-первых, капитализм — единственная система мирового масштаба, его производственные и рыночные отношения охватывают планету в целом. Все докапиталистические системы были локальными, хотя этот локус мог охватывать огромное пространство.
Во-вторых, капитализм — единственная социальная система, которая существует в трёх технических формах: доиндустриальной, индустриальной и гипериндустриальной. Не технология (элемент) определяет капитализм (целое), а капитализм как система диктует логику развития технологии и техники.
В-третьих, капитализм — единственная система, которая создаёт формы, качественно отличающиеся от неё. Речь идёт о таких докапиталистических формах, которые создаются самим капитализмом и в его интересах там, где до него их не существовало. Это плантационное рабство на юге североамериканских колоний и островов Карибского бассейна, квазифеодальные латифундии в Южной Америке и др. Капитализм создаёт их в соответствии с логикой своего развития, поэтому его мировая система — не гомогенно капиталистическая, а многоукладная.
В-четвёртых, капитализм — единственная система, которая может существовать как в «положительной» (капитализм), так и в «отрицательной» (системный антикапитализм — СССР, соцлагерь) формах.
В-пятых, капитализм — единственная социальная система, создавшая уникальные формы по сравнению как с прошлым, так и, по всей видимости, с будущим. Именно капитализм создал такие феномены, как частная собственность, государство, нация, наука, идеология. Предвижу удивление и недоумение: как? а разве Древний Египет не государство? Разве у вавилонских жрецов не было науки? А что, индийцы — не нация? В Древнем Риме не было частной собственности? Мой ответ на все эти вопросы — категорическое «нет». Внешнее сходство ни о чём не говорит: акула, ихтиозавр и косатка внешне похожи — хищники, живут в одной и той же среде — водной, однако все они относятся к разным классам живых существ.
Что касается частной собственности, то она предполагает наличие частного лица в качестве субъекта. Реально частная собственность «расцветает» только на «трупе» феодализма, при появлении действительно частных лиц. Пьесы Шекспира об Англии XV–XVI веков — как раз о таких трагических судьбах частных лиц, рвущих коллективную пуповину и торящих свой путь (часто неправедный).
Если государство (lo stato, l’état, der Staat, the state) определять как форму социального насилия, отделённую от производственных отношений и легально ограниченную определённой территорией, то нечто подобное существовало (и могло существовать) только в буржуазном обществе. При феодализме внеэкономические отношения, социальное насилие были исходно встроены в производственные отношения, были их сутью. В этом случае, естественно, в государстве в строгом смысле слова нужды не было, так как феодальное «государство» выполняло функцию иную — организацию иерархии господ. Поэтому Маркс называл такой порядок власти «религиозным государством» — в отличие от «государства политического», капиталистического. Впрочем, оба эти термина несовершенны, они приблизительны, вместо них лучше «смотрятся» термины «патримония» и «государство».
Термин «нация» часто ошибочно смешивают с терминами «этнос» и «народ». На самом деле нация есть социальная форма организации этноса, «базовым кирпичиком» которой является индивид. Нация не может состоять из общин, сословий, полисов, каст, кланов, племён, которые по определению будут замыкать фокус лояльности только на себе. Неслучайно нации формируются в Европе в конце XVIII — начале XIX века, когда другие формы коллективной идентичности — общинные, цеховые — уходят в прошлое. Кстати, если взглянуть на дореволюционную Россию, то, во-первых, подавляющая масса населения (крестьяне) жили в общинах с их локальным фокусом лояльности (в качестве нации формировались дворяне и интеллигенция, что усиливало деформацию социума и ожесточало сословные отношения); во-вторых, человека определяли не по национальности, а по вероисповеданию.
В СССР педалировали развитие исторической общности, именуемой советским народом. C позиций сегодняшнего дня очевидно, что «сработала» эта общность преимущественно для русских, белоруссов и малороссов — иными словами, просто-напросто для русских в широком смысле слова, так как всё это один народ. В отличие от этого в других республиках СССР советская национальная политика реально вела к развитию местных национализмов, которые «выстрелили» в конце 1980-х и позже. Нужно помнить, что если в РСФСР перестройка постепенно набирала темп под лозунгами и знаменем антисоветизма, то на просторах СССР, даже на Украине, славянской республике, она шла ещё и под знаменем антирусскости, русофобии: «Русские, убирайтесь вон». Отделение от Союза, от Москвы подавалось как таковое не только от центра Советского Союза, но и от центра русских: антисоветизм и русофобия в республиках слились воедино, и это стало — вопреки задумке — результатом национальной политики КПСС. Исторически она стартовала как русофобия большевиков в 1920-е годы, а после сталинского поворота середины 1930-х годов как бы растворилась в республиках и затаилась, чтобы вырваться наружу в 1980-е и развиваться по восходящей практически на всём постсоветском пространстве. Что же касается нынешних русских, то процесс превращения их из народа в нацию (безо всяких «земских соборов») продолжается. Препятствий на этом пути много: и «российский» курс власти, и тот факт, что эпоха национальных государств почти прошла, и многое другое, но это отдельная тема.
Наука — это триединство эмпирических знаний, теории и, что самое важное, социальной институциональности. Рациональные эмпирические знания на Востоке и в античном мире были встроены в такие институциональные структуры, которые наукой считаться никак не могут. Наука как институт возникает в Западной Европе в ходе научной революции XVII века, связанной с потребностями развития капитализма как системы.
Иными словами, капитализм для своего функционирования требовал избыточности — качественно новых социальных форм, знаний и «вещей», которые не просто не существовали в докапиталистическом мире, но были не нужны и вредны ему.
В-шестых, капитализм как система требует появления помимо государства закрытых надгосударственных, наднациональных структур и порождает, создаёт их. Без них нормальное функционирование капитализма как системы крайне затруднительно, если вообще возможно, поскольку они снимают, разрешают одно из важнейших противоречий капсистемы. Суть в следующем. Экономически капитализм — мировая система без границ, единое целое, тогда как политически это совокупность, сумма отдельных государств, разделённых границами. В результате мы имеем тройное противоречие: между экономикой и политикой, капиталом и государством, целостностью и суммарностью.
Капитал, особенно крупный, должен решить это противоречие, выйти за его рамки: реализация его интересов, как правило, требует постоянного нарушения границ (а часто — законов) своей страны и других стран. Отсюда необходимость в наличии особой, «корректирующей» эту ситуацию организации (или организаций) — надгосударственной, закрытой и, желательно, имеющей свой идейный комплекс, причём нередко он оказывается оккультным. Внешне эти структуры выглядят как заговор («конспиро»), однако по сути это чистая политэкономия капитализма, реализация его законов на мировом уровне. Верхушка господствующего класса капсистемы исходно формировалась как наднациональная — североатлантическая, и конспироструктуры были в такой же степени её порождением, как и фактором, порождающим её (ср. аналогичное отмеченное Марксом диалектическое соотношение рынка и капитализма). Таким образом, капитализм — это не пара «капитал–государство», а треугольник «капитал — государство — наднациональные структуры мирового согласования и управления». Именно последние обеспечивают и реализуют целостные и долгосрочные интересы капиталистической системы.
Каждый этап развития капсистемы порождал принципиально новые закрытые конспироструктуры. При этом старые начинали играть вспомогательную роль как для новых, так и для самого государства. Сначала это были масонские структуры, в последней трети XIX в. сформировались общества типа Geheimes Deutschland в Германии и Родса–Милнера в Великобритании. В послевоенный период появились Бильдербергский клуб и намного более серьёзные Siecle («Век») и сыгравший большую роль в разрушении СССР Cercle («Круг»), затем были созданы формально открытые организации с «двойным дном» — Трёхсторонняя комиссия, Римский клуб.
В-седьмых, и это, пожалуй, самое важное отличие капитализма от докапсистем, он — единственная система, развитие которой в значительной степени приобретает проектно-конструкторский характер, ход истории приобретает в значительной степени направляемый, а порой управляемый характер. Подчеркну: «направлять» не значит автоматически «управлять», результаты оказываются зачастую далёкими от планов проектировщиков и действий «конструкторов». Недаром Г. Киссинджер как-то заметил: «…история — это рассказ о провалившихся планах, несбывшихся чаяниях и надеждах, которые либо не оправдались, либо обернулись чем-то совершенно иным». Действительно, например, те, кто в России и за рубежом планировали февральский переворот 1917 г., не думали, что вызывают октябрь; те, кто полагал, что Гитлер раздавит СССР и из Лондона науськивали его на восточного соседа, не ожидали, что в результате всего этого их империя развалится, а СССР выйдет из войны победителем и сверхдержавой. Это и есть то, что Гегель называл «коварством Истории». И тем не менее Киссинджер не случайно употребил слово «план» — в частности, вся его деятельность в государственных и закрытых наднациональных структурах как раз и была планированием, проектированием истории, и, надо признать, на нашу беду, многое получилось.
Сказанное выше не означает, что до капитализма не было групп, которые пытались влиять на ход исторического развития. Например, тамплиеры тщетно пытались создать нечто вроде Евросоюза — идея была преждевременна, не было средств, которые появились только при капитализме. Проектно-конструкторская деятельность требует нескольких условий. Это:
1) Организация, которая может ставить, планировать, готовить, реализовывать на практике (конструировать, осуществлять исторический социо- или геоинжиниринг), т.е. решать долгосрочные («игра вдолгую») широкомасштабные задачи (перевороты, войны, революции и т.д.);
2) Адекватный объект («вещество») манипуляции посредством геоисторического инжиниринга;
3) Финансовая база («энергия»), обеспечивающая контроль над людьми — власть и собственность;
4) Контроль над духовной сферой (информпотоки, верования, ценности и т.п.), особенно на верхнем и среднем уровнях общественной пирамиды;
5) Эксклюзивная структура рационального знания, принадлежащая только верхам; с её помощью, с одной стороны, анализируются регулярности и законы истории, социального поведения (особенно масс — «толпы»), с другой — направляются в ложное или второстепенное русло исследования так называемой независимой, или объективной, науки (результат — оформление профессорско-профанной науки для низов и середины как ширмы изучения реальных процессов, реальной картины мира).
Закрытые наднациональные структуры мирового согласования и управления (они же — конспироструктуры) как раз и являются тем типом структур, которые отвечают перечисленным выше характеристикам. В конце 1870-х годов Маркс заметил, что если бы он заново писал «Капитал», то аналитически начал бы не с товара, а с государства. Я бы сказал так: если сегодня писать (или переписывать) «Капитал», то начинать нужно уже не с государства, а с закрытых наднациональных структур. И дело не только в том, что эти структуры «второго» (закрытого) контура на рубеже XIX–XX вв. превратили партии, парламенты и т.д. («первый», открытый контур) в свои функции, они уже задолго до этого выражали целостные и долгосрочные черты развития капсистемы, верхушки её господствующего класса как системообразующего элемента. В «руках» именно этих структур, будь то британские клубы, островные и континентальные масонские ложи, организации XIX–XX вв., оказались сконцентрированы одновременно «вещество», «энергия» и «информация» современного мира.
«Веществом», т.е. объектом манипуляции, стали массы как феномен. И хотя они вышли на арену истории в ХХ в. (точнее, элиты или их порученцы вывели их туда, с одной стороны, возглавив, оседлав некие движения, с другой — подчинившись на время их логике — вспомним, к примеру, знаменитый обращённый к толпе крик героя романа Р. Пенна Уоррена Вилли Старка «Дайте мне топор» и успех прототипа этого персонажа — губернатора штата Луизиана Хью Лонга), уже в середине — второй половине XVIII в. в городах Западной Европы оформилась в качестве социального феномена масса как сумма атомизированных индивидов — «одинокая толпа» (Д. Рисмэн). В отличие от укоренённых в малой традиции коллективностей (общин, каст и т.п.) не связанными друг с другом людьми, отсечёнными от семейных традиций, утратившими локальные ценности легко манипулировать.
В середине — второй половине XVIII в. произошла «материализация» финансовой революции XVII в., начавшейся созданием в 1613 г. (1613–1617 гг.) Standard Chartered Bank семейства Барухов и окончившейся в 1694 г. созданием Банка Англии. Последний стал мощнейшим финансово-организационным оружием Англии (с 1707 г., после соединения с Шотландией — Великобритании), которое позволило начать всерьёз выигрывать войны.
Финансы — это энергия, но не менее важна информация. Время с середины XVIII в. продемонстрировало резко возросшие роль и значение информации как оружия в борьбе различных элитарных групп. Просветительский проект «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел» (1752–1762 гг.) был первым опытом создания современного информоружия, которое, будучи изготовлено во Франции по британским лекалам, позволило в течение жизни двух поколений «перевербовать» определённую часть французской элиты в сторонники будущей революции. Революции в интересах части французской и британской буржуазии, прежде всего финансовой, а также закрытых наднациональных групп. Уильям Питт-младший, выступая в британском парламенте, открыто признал, что Великобритания потратила на организацию и стимулирование Французской революции 5 млн фунтов стерлингов — фантастическую по тем временам сумму. Уже вышло немало книг о бурной деятельности британских агентов во Франции во времена революции (1789–1799 гг.) и позже о том, как британская разведка (les hommes de Londre, les hommes de l’hombre — игра слов: «люди из Лондона, люди из тени») провоцировала во Франции большой террор и многое другое.
Итак, к середине XVIII в. в руках наднациональных групп, представленных в то время главным образом масонскими ложами, оказалось сконцентрировано управляемое «критическое вещество» массы, экспериментально «дрессируемой» потоками информации части элит, денег, энергий, благ — в самом широком смысле. Всю мощь именно закрытые наднациональные группы (на тот момент, повторю, это были масонские структуры), формирующийся буржуазный североатлантический класс обрушили в 1789–1848 гг. на государства-монархии Старого Порядка и либо сокрушили их, либо выговорили определённые условия компромисса.
В «эпоху революции» (Э. Хобсбаум) 1789–1848 гг. на Западе сформировалось триединое ядро, если угодно — трёхглавый Змей-Горыныч капсисемы: государство-гегемон (в XIX в. — Великобритания), финансовый капитал (Ротшильды, Бэринги и др.) и закрытые наднациональные группы мирового согласования и управления.
У капсистемы, разумеется, есть и другие особенности, кроме семёрки названных, однако здесь достаточно этих семи — они главные для понимания капитализма. Именно они обеспечивали его фантастический динамизм в течение нескольких столетий и очень короткую по масштабам длительности исторических систем жизнь.

III
Капитал существовал до капитализма, в той или иной форме, скорее всего, будет существовать и после него. Но так же, как капиталистическая собственность не сводима к капиталу, так же и капитализм как система — это не просто и не только безудержный триумф капитала, реальность сложнее. Капитализм можно определить так: это сложная социальная система, которая обеспечивает постоянное накопление капитала (развитие во времени) и его экспансию, позволяющую поддерживать и увеличивать норму прибыли (пространственная характеристика), и которая в то же время ограничивает капитал в его целостных и долгосрочных интересах. Без этого ограничения и его средств в виде государства, гражданского общества и его структур, политических партий, формально представляющих различные слои, системы массового образования и др. — без всего этого капитал, предоставленный самому себе, сожрал бы и самого себя, и общество, и биосферу. Ну а арбитром между капиталом и его «ограничителями» выступали закрытые наднациональные группы.
Вся история капитализма — это борьба капитала с социальными ограничителями за то, чтобы избавиться от них, за охват капиталом всей капиталистической собственности. Именно эта борьба по типу циркового номера «борьбы нанайского мальчика с медведем» является одним из моторов развития капитализма. Победа одной из сторон означает конец номера — и капитализма. Успех капитала на этом пути означал бы демонтаж капитализма за ненадобностью как системы, отработавшей своё, поэтому конспироструктуры не позволяли этому процессу выходить за определённые рамки. Однако на рубеже 1960–1970-х годов их позиция несколько изменилась. Во-первых, капитализм как система производства и производственных отношений подошёл к пределу своих возможностей. Дальнейшее его развитие усиливало, особенно при наличии системного антикапитализма в лице СССР и соцлагеря, контрагентов капитала, прежде всего, промышленный рабочий класс и связанные с промышленностью и государством сегменты среднего слоя. Надо помнить, что капитализм — это, прежде всего, система производственных отношений, а не просто деньги или богатство, как полагали представители вульгарной буржуазной политэкономии. Они тупо отождествляли капитал(изм) с денежным, торговым капиталом, находили капитализм всюду начиная с Древнего Востока и Древнего Рима, не говоря уже о средневековых городах, таким образом увековечивая капитализм. В основе капитализма как системы лежат не деньги, они лишь опосредуют (выполняя при этом пять функций) обмен рабочей силы на овеществлённый труд, который при этом реализует себя как самовозрастающая стоимость.
Проблемы именно со «второй стороной» производственных отношений капитализма, рост её политического значения в условиях дальнейшего развития индустриальной системы (именно так, а не просто из-за некоего предела, достигнутого индустриальным производством, — это было важным, но не главным) заставил закрытые наднациональные группы скорректировать свою позицию по «ограничителям» и начать — вместе с капиталом — их демонтаж (см. доклад «Кризис демократии», написанный по заказу Трёхсторонней комиссии). Одновременно было начато торможение научно-технического прогресса и промышленного развития, т.е. развития реальной экономики; упор был сделан на развитие финансового капитала, и это была первая причина, скорректировавшая позицию конспироструктур. В XIX — начале XX в. финансовый капитал, по сути, господствовал над промышленным. Две мировые войны и период послевоенного восстановления (т.е. эпоха 1910–1960-х годов) изменили ситуацию: началось контрнаступление промышленного капитала, у которого появился объективный союзник — СССР.
Советский фактор был второй, не менее важной причиной изменения позиций наднациональных групп по отношению к демократическим ограничителям капитализма и научно-техническому прогрессу; отсюда — вдруг возникший упор на экологизм, «пределы роста», сокращение населения — короче говоря, неомальтузианская повестка дня, переход к финансиализму. Успехи СССР, с одной стороны, сам факт его существования как антикапиталистической альтернативы, с другой стороны, ограничивал возможности «хозяев мировой игры» по коррекции и демонтажу (сначала частичному) капитализма: это означало бы признание исторической правоты СССР, соцсистемы. А потому реализация нового проекта мировой верхушки — ультраглобалистско-экологического демонтажа капсистемы — требовала уничтожения СССР или его поглощения капсистемой, что, впрочем, одно и то же. Тем не менее ползучий демонтаж капсистемы постепенно развивался ещё при существовании СССР. В результате этого процесса нанесения «ударов по штабам» ограничителей с конца 1970-х годов политика постепенно превращается в замысловатые комбинации административной системы и шоу-бизнеса, государство «тает», массовое образование стремительно разрушается, гражданское общество «скукоживается».
В отношениях капитала и его «ограничителей» возможны несколько исторических вариантов. Например, хрупкое равновесие, как это было свойственно классическому буржуазному обществу. Был и другой вариант, который можно было увидеть в системном антикапитализме соцстран: «ограничители» подчиняют капитал и уничтожают его. Наконец, вариант, который мы «во всей красе» увидели на Западе после разрушения Советского Союза: демонтаж «ограничителей» мировой верхушкой самого капитализма и изменение самого капитала, его превращение во властесобственность социально-информационных платформ, контролирующих уже не столько материальные, вещественные факторы производства, сколько невещественные — социальные сети (поведение) и информационную сферу. Этим «контролёрам»-монополистам капитал как таковой, по сути, уже не нужен: симбиоз фондов, банков и платформ конституирует и новую власть — посткапиталистическую, — и новый строй. Пропагандистски это подаётся как распространение капитализма на всех жителей планеты — в виде инклюзивного («включающего») или стейкхолдерского (противостоящего акционерному) капитализма. В действительности же это ширма процесса лишения нижних 75% общества того немногого, что у них есть, — кого-то небольшой частной собственности, а кого-то личной (квартиры, машины и т.д.). Речь, таким образом, идёт об экспроприации тех, у кого ещё осталось что-то «овеществлённое», — малого и среднего бизнеса. Если «на входе» в капитализм имела место экспроприация земельной («созданной» природой) собственности (огораживания, первоначальное накопление капитала крестьян), то на выходе — тоже экспроприация, только уже вещественной (созданной трудом) собственности среднего слоя, экспроприация, которая этот слой уничтожает.
На «входе» в капитализм массовых собственников земли нужно было лишить её, чтобы те, оставшись собственниками лишь своей рабочей силы, были вынуждены стать объектом эксплуатации собственников капитала. На «выходе» массовые мелкие собственники капитала должны лишиться его, чтобы стать объектом эксплуатации тех, кто контролирует ставшие главными социальные и духовные (информационно-психологические) факторы производства.
Как это ни парадоксально, капитализм исчерпал себя, охватив всю планету, т.е. выполнив свою социогенетическую программу, победив. Вековая динамика капитализма была такова, что он всегда нуждался в наличии некапиталистических зон. Каждый раз, когда мировая норма прибыли падала, капитализм вырывал из некапиталистической зоны ту или иную часть и превращал её в капиталистическую периферию — зону дешёвой рабочей силы и источник дешёвого сырья. Мировая норма прибыли восстанавливалась, а потом и вовсе вырастала. Этим, в частности, объясняется рваный ритм колониальной экспансии, рывки которой происходили каждый раз, когда снижалась мировая норма прибыли. Однако к концу ХХ в. капитализм исчерпал планету. Соцлагерь стал капиталистическим, появились обширные зоны полубандитского и просто бандитского капитализма. В Китае существующий строй — «социализм с китайской спецификой», в равной степени его можно назвать «капитализмом с китайской спецификой», суть нынешней «китайской системы» от этого не изменится.
Некапиталистические зоны практически упразднены, теперь капитализму больше некуда сбрасывать противоречия, больше неоткуда подпитываться, экстенсивный путь заказан. А на пути интенсивного — подорванные, но всё же сохраняющиеся институциональные ограничители и огромный массовый слой мелких буржуа, которых эти ограничители, пусть худо-бедно, но как-то защищают. Значит: долой ограничители, долой мелкий и средний капитал, долой лишнее население, а основная масса оставшихся должна меньше потреблять, меньше перемещаться — не только между странами, но и внутри стран. Их нужно закрепить локально. Для этого нужны экстраординарные меры, обнуляющие последние остатки, пережитки классического Запада в нынешнем постЗападе, носителем которых является социально, культурно и расово этнически белое население. Манифест киллеров, а точнее — могильщиков капитализма и западной цивилизации, написанный в 2020 г. высокопоставленным клерком на службе мировой верхушки К. Швабом в соавторстве с Т. Маллере, так и называется — «Великое обнуление» (или «Великий сброс» — The Great Reset). «Великое обнуление» — это попытка таким образом оформить терминальный кризис капитализма, чтобы создать максимально выгодные условия для новых хозяев, господ посткапитализма, и сформировать готовую для нового типа эксплуатации и контроля человеческую массу.
Терминальный кризис капитализма — логический системный результат его развития. А вот то, какие формы он примет и каким будет посткапиталистический строй, — это определяется логикой борьбы исторических субъектов. В целом же нынешняя ситуация есть результат не только кризиса капитализма, но и уничтожения его антипода — системного антикапитализма, СССР. Это было низким стартом терминального кризиса, но одновременно и тем фактором, который затормозил его на полтора десятилетия. Диалектика!
СССР был разрушен гибридным субъектом, состоявшим из части советской номенклатуры, ГБ и теневого «капитала», с одной стороны, и определённых сегментов мирового капиталистического класса в лице закрытых наднациональных структур, банков и спецслужб — с другой. Системный антикапитализм оказался чем-то вроде сундука (на дубе), в котором хранилась игла Кощеевой смерти капитализма. Сундук рухнул с дуба, и это стало началом конца капитализма.
В октябре 1990 г., как раз, когда в СССР прошёл «картофельный марш» десантников, я читал лекцию в Колумбийском университете (Нью-Йорк, США). Один из присутствующих ехидно спросил: «Не кажется ли вам, что колокол звонит по коммунизму?» Я ответил с ходу, по-джондонновски: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе». И пояснил: конец СССР будет началом конца капитализма, с этого момента, несмотря на внешний триумф, это будет вспышка перед смертью. Аудитория не согласилась с моим тезисом — не поняла, точнее, не захотела понимать. Но я оказался прав. Чтобы понять этот тезис, его суть и логику, нужно взглянуть на истоки капсистемы, её эволюцию.

«И сказал Бог: “Да будет свет”. И стал свет», — это первые слова в мироздании. Первая прямая речь. Первое явление языка. В них — одоление смерти, хаоса, стремление к гармонии. В них Победа света над тьмой.
И это главная задача, возложенная Богом на человека, то, ради чего ему был дарован язык. Адам, давший в Райском саду всему имена, сохранил в этих именованиях первозданный свет. Постиг через имена суть именуемого, открыл пути обретения божественных смыслов.
Русский язык, как никакой иной, во всей полноте воспринял эту задачу. Его создатели — победоносцы, одолевшие хаос.
Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий — творцы нашей письменности. Животворящий крест, вечный круг, троичный треугольник, различаемые в буквах глаголицы и кириллицы — благословение всем нам, изначально определившее писание как молитву. Каждая буква — слово, имена букв складываются в заветы: «глаголь добро», «како люди мыслете», «наш Он покой», «рцы слово твердо». Трудами солунских братьев славянский язык стал зрим. Письмена на века сохранили то, что не удержала бы человеческая память.
Через письменность Кирилл и Мефодий сделали нашу культуру сопричастной великому наследию эллинов. Если славянское око внимательно всмотрится в греческий алфавит, то в витиеватом «почерке» распознает родную азбуку. Если прислушается к греческой речи, то сможет уловить внятные православному слуху слова: евхаристия, икона, лампада, митра, монах, елей, просфора, апостол, ангел, Псалтирь… Ими владел Спаситель, через них Он освятил наш язык. И древний, и нынешний Рим отринул греческое сладкозвучие и глубокомыслие, выковал суровую, рациональную латынь, но мы не отреклись от этой связи: в богослужении, философии, науке нам дорог каждый грецизм. Нам близко греческое словотворение в его сращивании корней и смыслов: «благо-вещение», «путе-водительница», «млеко-питательница», «бого-словие», «доброто-либие»... Главное же греческое слово начертано на кресте Спасителя: «Ника» — «Победа».
Всё восточнославянское, фольклорное, передаваемое столетиями из уст в уста, ждало этой фиксации. Народ-языкотворец, наконец, смог сжать обильную ниву своей памяти и собрать накопленное в амбары книг: сказки, песни, пословицы, поговорки, заклички, потешки, загадки, — весь свой языковой космос, обретённый через солнце, небо, землю, воду, огонь, семейный очаг, кровные узы, труд. «Мал язык, да всем телом владеет», «ласково слово — что весенний день», «кроткое слово сокрушает кости», «родительское слово на ветер не молвится», «бритва скребёт, а слово режет», «слово слово родит, третье само бежит», «слово сказал, так на нём хоть терем клади», «на великое дело — великое слово» — этот кладезь житейской мудрости через письменность сопрягся с неземным небом, с тайной. Человеческая душа соприкоснулась с Духом. Жизнь соприкоснулась с житием — и возникли летописи, сказания, хожения, поучения, повести о молитвенных и ратных подвигах. Язык стал верным попутчиком народа, свидетелем всех его деяний.
Крестясь в Херсонесе, князь Владимир окунулся и в купель языка, того, на котором человек способен говорить с Богом. Церковнославянский язык, не ставший, подобно латыни или арабскому, языком науки, художественной литературы, сохранился незамутнённым, родниково чистым, остался языком только богослужения. Мы спешим к этому источнику, окропляем святой водой из него и поэзию, и повседневную речь, чтобы отогнать чужеродное, одолеть вредоносное, но всё же храним его как язык откровения. Он — лествица в небо, глагол русских святых и подвижников от Бориса и Глеба до отца Иоанна (Крестьянкина). В этом языке мы наследники великих предков, их собеседники, сопричастники. Он — наша временная ось, где есть и незавершённое прошедшее, и предпрошедшее, и сложное будущее. Это язык, слова которого наносили на иконы и тем освящали образа. Это язык братания славянского мира, где в едином иконостасе Сергий Радонежский, Савва Сербский, Иоанн Рыльский.
Помня об этом единстве, Ломоносов видел взаимное притяжение светского и церковного — «славенского» и «российского простонародного» речений нашего языка. Как две ветви, отросшие от общего ствола, они переплелись в пышной кроне.
«Открылась бездна звёзд полна; Звездам числа нет, бездне дна» — эти строки не только о небе, но и о языке, о его неисчислимом множестве словес, форм и «штилей». Ломоносов — астроном русского языка, составитель его звёздной карты. Там, где у остальных разбегались глаза, он вычерчивал созвездия, находил связи, объяснял промыслительный порядок. Язык для Ломоносова и микрокосм, и макрокосм одновременно: и корпускула, и Солнечная система. И во всём прозреваем Бог, изначально заложенная Им гармония.
Создавший «Российскую грамматику» Ломоносов выстроил систему частей речи — прочный каркас, остов, на который будущие поколения стали наращивать мускулы словесности. В петровском темпе «архангельский мужик» сделал то, на что другими языкам понадобились века. С «ухватистой силою» и зорким оком он расставил всё по своим местам, навёл в языковой сокровищнице стилистический порядок, обозначил крайние точки «штилей», между которыми открылась неисчерпаемая возможность творчества. «Высокий штиль» — это мирское слово, поднятое на церковную высоту, поэзия, подобная проповеди:
Крепит отечества любовь
Сынов российских дух и руку;
Желает всяк пролить всю кровь,
От грозного бодрится звуку.
Ломоносовская ода — литературный ампир, триумфальная арка державы, столп, увенчанный ангелом с крестом.
Владимир Иванович Даль — ещё один творец и охранитель языка. Его «Толковый словарь» — это не «Вселенная в алфавитном порядке», а алфавитный порядок, одухотворённый Вселенной, словесная стихия, обретшая берега. Его «Словарь» несравним с академическими трудами, где собраны терминологические трупы и бледные абстрактные наименования. Далевский «Словарь» действительно живой. Слова в нём благоухают, сияют, поют. К большинству из них высоколобые лингвисты относились как к пустякам, просторечию, народной малограмотности. А Даль собрал их, будто самоцветы, взлелеял, как дерева в саду, вскормил, словно птиц с ладони.
«Словарь» — языковое гнездовье, куда слетелись птахи из всех губерний и поведали в своём многоголосье о промыслах, природе, временах года, людских радостях и печалях. Ни одно слово у Даля не осталось сиротой, не оказалось брошенным: каждое нашло родню, отыскало общий с другими корень. С монашеским самоотречением относился он к труду всей своей жизни, последнее, о чём просил на смертном одре, — записать новые, недавно услышанные слова. Ощущая ещё не высказанные смыслы, ещё не проявившееся слово, завещал продолжать работу, не отрекаться от русских корней.
«Словарь» хочется читать, как книгу, страницу за страницей, от корки до корки. Кажется, что у «Словаря» есть сюжет и каждое слово — литературный герой. «Словарь» — неупиваемая чаша, откуда проистекала и будет проистекать русская поэзия. Это в нём поэты разглядели, расслышали: «Девушка пела в церковном хоре», «Гой, ты Русь, моя родная», «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны».
Русский язык несколько веков восходил на вершину и, наконец, обрёл её в Пушкине. Каждый звук речи, каждая буква, каждое слово выкладывало образ Пушкина, словно золотую мозаику. В чём гений и миссия Пушкина? В найденном равновесии между разнородными силами языка, в сочетании фольклора, заимствований и церковнославянского. Всё ради того, чтобы возможны были и улыбка, и любовь, и имперская мощь, и доблесть, и вера. Вселенский, всеотзывчивый, всеответчивый пушкинский гений указал на спасительность самосознания и самостояния в родном языке. Указал в ту пору, когда возникло небывалое прельщение иноязычием. Пушкин в свою эпоху вознёс язык на древнерусскую высоту. На этой высоте литература — не просто вид искусства, занимательное чтение, а исповедание, служение.
Жизнерадостный, остроумный, вечно озорной в нашем расхожем представлении, Пушкин во многих своих строках предстаёт суровым молчальником, отрешившимся от «забот суетного света», от праздного шума. Такой Пушкин копит в себе поэзию, мысль. Слова вызревают в нём, как плоды, наливаются соком. Такой Пушкин с молитвой смотрит в небо, ждёт оттуда заветного слова, которым должно свидетельствовать об Истине. Лишь в подобном сосредоточении рождаются «Мадонна», «Медный всадник», «Полтава», «Клеветникам России», «Каменноостровский цикл».
Пушкин — внятная только нам и не доступная больше никому тайна. Пушкин — наш самый надёжный языковой и бытийный код. Пушкин и есть русский язык: он был, пребывает и пребудет всегда. Уничтожить русского человека можно, только взломав в нём пушкинский код. Но даже самых нестойких, податливых, никогда не читавших Пушкина, поэт спасёт, вложит в их «замершие уста» «жало мудрыя змеи». Пушкин прочитает каждого из нас, проникнет в душу каждого, прольёт там свет. Пушкин сотворит новых поэтов для новой эпохи.
Не раскрыть, а сохранить тайну — задача каждого поэта. Наполнить невыразимым всякое слово и при этом сберечь эту самую невыразимость. То, что живёт в интонации, в ритме, рифме, в сочетании слов: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…», «Поэмы замерли, к жерлу прижав жерло», «Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы», «Молчат гробницы, мумии и кости».
Русский поэт — имяславец. Для него имя есть уже само именуемое. Главная антиномия в мире, которую приходится преодолевать человеку, это форма и содержание. Все мы обречены на двойную работу: нужно не только порождать смыслы, но и находить для них ёмкие, прочные оболочки. Поэт ищет язык, и когда поиск особенно удачен, смещаются границы содержания и выражения: форма становится смыслом, а смысл оказывается осязаем, слышим, зрим.
Форма и содержание прежде были едины. Водораздел между ними возник после великого катаклизма. Адам в Райском саду давал всему имена, рождая не обозначения, а сущности. Адам не был обременён ни морфологией, ни семантикой. И только после грехопадения форма и содержание разъялись: первые люди увидели свою наготу, устыдились собственной оболочки. С той поры человеческий род вынужден одолевать этот разрыв. Боговоплощение есть свидетельство о том, что в Царствии Небесном нет формы и содержания, там — всё едино.
Потому подлинная поэзия — это всегда весть о Царствии Небесном. Потому именование может идти вперёд именуемого. Найди язык для ещё не существующего, назови его — и оно возникнет. Изреки слово Победы — и победишь: «И слово Царь-освободитель За русский выступит предел», «И так сладко рядить Победу, Словно девушку, в жемчуга», «Предводи нас, Архистратиг!»
Русский язык — Победоносец. Он благословляет на праведный бой. Красное знамя Победы, водружённое в мае 1945-го над логовищем врага — это знамя русского языка. В боевом кличе «Сталинград!» родился язык новой эры, язык преображённого народа-победителя. Слово било мощнее «Катюши», останавливало вражеское солнце, пущенное противосолонь.
Как никогда прежде возлюбил народ «дар бессмертный — речь». Неизъяснимой радостью было петь, говорить, читать на русском языке. Хотелось наполнить им всё мироздание. «О Господи, чиста твоя весна!», «Наше право — бессмертье!», «Всё помнится— ничто не позабыто, Всё помнится — никто не позабыт» — неустанно возвещал язык.
В ещё не восстановленных городах переиздавались сказки, словари, учебники, собрания сочинений классиков. Научные институты с утроенной силой стали работать над сбережением языка: диалектологические и фольклорные экспедиции, создание грамматик и письменности для малых народов на основе кириллицы, расшифровка рукописей.
Возникла ярчайшая плеяда поэтов — от Твардовского до Юрия Кузнецова — победители и дети победителей. Сколько самобытных, ясных, пронзительных голосов. Они «родились в гениальный час», «одолели косноязычье мира», встали «у памяти великой на посту».
Их язык собирал стадионы, наводнял концертные залы и библиотеки. Поэзия «рванулась к благодати». Казалось, весь народ готов стать поэтом, весь народ способен заговорить стихами, стать сказителем с былинной интонацией и насквозь прорифмованной речью:
Но если ты кликнешь на все голоса:
«Победа! Победа!» —
замрут небеса
От вещего слова.
«Хорошо, когда страна большая, — и поэт её тогда большой». Но враг ожил, встрепенулся. Рассёк страну, оставил нам выжженную землю. Оглушённые, наблюдали мы, как латиница крестовым походом пошла на кириллицу, как растерзали наши школьные учебники, как развели костры беспамятства и побросали туда «Записки охотника», «Семейную хронику», «Лад», «Молодую гвардию», «Как закалялась сталь». Вырывали из языка родные корни и заставляли отречься от всех наших языкотворцев.
Но пушкинская трость вовремя поразила новых клеветников России. Всем народом строчка за строчкой прочли мы тогда «Евгения Онегина». Опомнились, прозрели, пошли к роднику языка. Путь не близкий, сил нужно много, но с нами наши поэты и святые. Оттого и речь к нам постепенно вернулась. И кажется порой новым поколениям, что язык им достался даром, что воевать за него уже не придётся.
А бой продолжается, и ещё кровавее прежнего. Бьются, умирают русские люди за свой язык. Как никто знают цену родному слову, лелеют его первородство, певучесть, раздольность. Новороссия — авангард русского языка. Вслед за Далем она говорит сегодня: «Я полезу на нож за правду, за отечество, за русское слово, язык». Будущее языка там, поэзия там, Победа там. Язык до Киева доведёт. Будущее языка среди увидевших в буквах и расслышавших в звуках небесные смыслы. Так в образах иконостаса прозревают первообразы молящихся святых.
Нам вместе, всем русским миром, писать иконостас языка. Иоанн Богослов выпускает в небо орла. Иоанн Златоуст благословляет сложенными перстами, солунские братья поднимают крест, летописец Нестор передаёт нам негасимую свечу, Ломоносов возводит очи горе, Даль начинает новый том словаря, Пушкин делает воздушный росчерк белым пером, Твардовский дописывает карандашом в походном блокноте стихотворение. Каждое их слово о нынешнем дне, о нас, о том, что с нами будет.
Сколько всего ненаречённого в этом грядущем мире русской Победы. Из далёкой мглы осиянный солнцем выходит Адам. Он поможет нам найти слова.

С образованием Советского Союза и активизацией Соединенных Штатов началась борьба народов Азии и Африки за свою независимость. В начале 50-х годов на арену выходит новая фракция мирового капиталистического класса – корпоратократия, которая не так тесно связана с внеэкономической эксплуатацией колоний и которая вполне может это делать экономически. Начинается переход к тому, что называется «неоколониальная эпоха».
Отчасти афро-азиатские народы добились освобождения, но в значительной степени их отпустили бывшие метрополии. Отпустили потому, что выгоднее стало эксплуатировать бывшие колонии экономическим способом и при этом ничего туда не вкладывать, не нести никакой ответственности за это.
Затем наступила следующая стадия – глобализация. Глобализация – это выжимание всех возможных соков из афро-азиатского мира всеми способами. Наконец, на наших глазах мы вступаем в новую фазу. В индустриальной эпохе была нужна большая масса рабочих и крестьян, обслуживающая западное ядро, и вот теперь эти миллиарды людей абсолютно не нужны верхушке мирового капиталистического класса на Западе.




Одна из главных тенденций современного мира – это нарастание разрыва между богатыми и бедными, между власть имущими и всеми остальными, грубо говоря, между верхушкой - с одной стороны и средними и нижними слоями - с другой. То есть средние слои очень быстро размываются. Скажем, 7-8% превращаются в новые средние слои, а остальные улетают вниз, как это произошло со средними классами Латинской Америки в 80-е годы в результате структурных реформ, проведенных Международным валютным фондом.
Сейчас можно уже четко видеть, насколько серьезен этот процесс социальной поляризации и насколько отличается повседневная жизнь элиты (властной и экономической) от средних и нижних слоев. Здесь несколько направлений вот этой новой сегрегации, которая в крайних своих формах может достичь размаха апартеида.
Безусловно, одна из важнейших линий вот этого нового классогенеза – это образование. Мы видим, что устанавливается монополия на качественное образование. Вторая линия – это культура. Это абсолютно примитивное телевидение по всем каналам. Про социально-экономическую сферу я не говорю, в ней огромная часть населения занимается проблемой выживания.
Я думаю, что в ближайшие 10-15 лет, если нынешние тенденции сохранятся, мы получим ситуацию, очень напоминающую конец XIX – начало XX века.
Термин «неоколониализм» употребляется очень часто, но какие механизмы стоят за ним? С колониализмом понятно – это ограбление, а с неоколониализмом дело обстоит хитрее.
Самая примитивная форма неоколониальной эксплуатации – это «ножницы цен», когда продукция страны скупается почти задарма, но есть и более изощренные методы воздействия. Это схемы, когда стране навязываются займы и проекты, которые ведут к катастрофическим последствиям. Потом происходят социальные волнения, а чтобы решить эту проблему, правительства берут еще большие займы. Так происходило в Эквадоре или, например, в Индонезии. А когда какие-то руководители не шли навстречу верхушке мировой капсистемы, то с ними обходились очень жестко.
Третий механизм – это коррупция, когда она становится формой неоколониальной эксплуатации. Т. е., говоря о неоколониализме, можно выделить три основных способа его реализации: «ножницы цен», экономические диверсии и коррупция. Если все это не срабатывает, тогда – «мы идем к вам», и появляются американский флот и т. п.
В последнее время у нас часто говорят о гуманитарных технологиях, но при этом, как правило, не объясняют, что это такое. Мне трудно сказать, что сегодня у нас имеется в виду под гуманитарными технологиями, но я хорошо представляю, что такое гуманитарные технологии на Западе в последние 120-130 лет.
Гуманитарные технологии, если называть вещи своими именами, - это то, что Антонио Грамши называл культурной гегемонией, т. е. контролем со стороны господствующих классов и групп, контроль в сфере культуры, в сфере психологии, даже в сфере гуманитарной науки. Классический пример гуманитарных технологий - ориентализм, который был создан на Западе в конце XIX - начале XX вв. Ориентализм – это дисциплина, которая трактовала Восток как отсталый по сравнению с Западом, как нуждающийся в вестернизации. Это вбивалось в головы афро-азиатских элит, которые обучались на Западе, и которые, возвращаясь в свои страны, пытались их подверстать под западные формы.

В 1915–1916 гг. был выбит офицерский корпус, рухнула армия, а с ней — самодержавие и государство. В 1941 г. был в значительной степени выбит офицерский корпус Красной армии, несколько миллионов красноармейцев оказались в плену. Рухнули армия и государство? Нет. На рубеже 1941–1942 гг. в армию пришли молодые офицеры, представители модального типа личности, сформировавшегося в 1930-е годы, они-то и стали ядром новой, победоносной армии, поставившей вермахт на колени. Русское военное умение, готовность к самопожертвованию, к тому, чтобы стоять насмерть за Родину, «за други своя», помноженные на мощь советской системы и организованные ею, — вот главная военная тайна нашей Победы, так и не разгаданная врагом.




В войнах побеждают народы, организованные в системы, т.е. в такие системы, которые организуют народ или народы лучше, чем это делает система-противник. Сталинская система оказалась сильнее гитлеровской — при всей военной мощи последней и при всех её успехах в начале войны. А мощь эта действительно была велика: в результате установления немцами в той или иной форме контроля практически над всей Европой и оккупации в 1941-м — начале 1942 гг. огромной части СССР (42% советского населения; 47% посевных площадей; 30% промышленного производства, включая 70% выплавки чугуна и 60% выплавки стали; 63% угля) Третий рейх стал превосходить СССР по объёму промышленного производства в 3–4 раза.
Ясно, что в таких условиях залогом победы становилось не материальное, а социальное и идейно-духовное превосходство, которое служило фундаментом социальной мобилизации. Блестяще проведённая под негласным руководством ведомства Л.П. Берия (формально руководителем Совета по эвакуации был Н.М. Шверник) эвакуация из прифронтовой зоны промышленного производства на восток страны, где на подготовленном в конце 1930-х годов фундаменте (в прямом и переносном смысле) была создана новая промышленная база; массовый и стремительный перевод гражданских заводов и фабрик на производство военной техники; строительство новых заводов (850 за время войны); продолжение и расширение масштаба научных исследований оборонного профиля (небольшая, но важная деталь: во время войны СССР не сократил число выписываемых с Запада научных журналов — поразительный контраст с тем, что произошло у нас после 1991 г.), — всё это стало залогом Победы, одержанной не только на фронте, но и в тылу тотальной войны.
Один из важнейших уроков Великой Отечественной заключается в том, что в войнах побеждают здоровые социальные системы, здоровые нации. Олигархические системы (а царская Россия конца XIX — начала ХХ вв. была системой стремительно растущего олигархата, а потому — разлагающегося самодержавия: чтобы понять это, достаточно лишь повнимательнее приглядеться к социальной гнили под названием «Серебряный век») войны не выигрывают. Чаще всего они либо терпят поражение, либо сдаются, принося в жертву страну и её главного начальника. Отсюда и столь различные результаты двух мировых войн для России.
Главный результат Великой Отечественной — это, конечно же, Победа. Но это непосредственный, краткосрочный результат. Долгосрочным результатом стали сверхдержавность СССР, быстрое, на 10 лет раньше, чем полагали на Западе, восстановление советской экономики, рывок в космос, великолепное образование, несколько десятилетий спокойной мирной созидательной жизни, в основе которой лежали мощь социального строя и уверенность людей в завтрашнем дне. Одним из главных факторов этой уверенности была Победа.
Сегодня можно сказать, что Великая Отечественная война и наша Победа в ней — центральное событие не только советской, но и русской истории: в 1941–1945 гг. русский народ, используя в качестве щита и меча советский строй, сталинскую систему, отстоял своё право не просто на бытие в истории, а на величие. Победа зафиксировала несколько моментов.
Во-первых, жизнеспособность и победительность социализма (системного антикапитализма) как новой, адекватной ХХ веку, в отличие от самодержавия, формы организации исторической России.
Во-вторых, итогом войны стала окончательная победа славян над германцами, а точнее — русских над немцами. Таким образом, май 1945 г. — это победа не только в четырехлетней войне Союза против рейха, но и победа в многовековой борьбе русских и немцев.
В-третьих, советская победа привела к резкой и мощной демократизации Европы — причём не только той, которая стала социалистическим лагерем, зоной влияния СССР, но и капиталистической. И дело не ограничивается подъёмом левых сил вообще и коммунистических в частности (Франция, Италия). Дело в поражении на Западе, в том числе — и в тех странах, которые формально, скрипя зубами и скрепя сердце, вынуждены были стать нашими союзниками по антигитлеровской коалиции (Великобритания, США) сил, которые поддерживали нацизм, с конца 1920-х годов вели его к власти, чтобы решить свои внутренние проблемы и попутно натравить Германию на Россию для окончательного решения «русского вопроса».


Всем этим силам пришлось уйти в тень. Правда, и в тени они продолжали действовать, причём весьма активно. Достаточно вспомнить, как американцы с помощью Ватикана спасали нацистских преступников (операция «Скрепка» и другие акции), вывозя их в США и Латинскую Америку и готовясь использовать в борьбе против СССР. И всё же в течение длительного времени тени было указано её место, а на поверхности речь шла о «правах человека» и «мире во всём мире».
В 1950—1970-е годы, вплоть до самого начала неолиберальной контрреволюции на Западе, означавшей наступление верхов на средний слой и рабочий класс, капитализм под воздействием прежде всего СССР был вынужден отклониться от своей имманентной, «буржуинской» логики развития и существенным образом социализироваться. Именно существование и успехи государства социализма, победившего, а не рухнувшего в войне, как это планировала организованная в клубы и ложи верхушка мирового капиталистического класса, заставили буржуазию идти на уступки среднему слою и части рабочего класса, делиться с ними частью своих сверхприбылей. А потому и задействовать для получения этих сверхприбылей инструменты научно-технического прогресса.
Механизмом перераспределения доходов стало «welfare state» — государство всеобщего социального обеспечения. Этот вектор развития послевоенного капитализма был вынужденным, его обусловило исключительно наличие альтернативной капитализму мировой системы — социалистической. И чтобы свои «мидлы» и «пролы», имея перед глазами успешный опыт построенной на принципах социальной справедливости системы, не дай бог, не бросились в объятия левых или тем более коммунистических партий, не вступили бы на тропу активной социальной войны, — капиталистический класс предпочёл в течение трёх десятилетий уступать. По сути же, он уступал нашей Победе во Второй мировой войне.
В этом плане разрушение СССР было для верхушки мирового капиталистического класса задачей не только внешнего, но и внутреннего порядка — всерьёз демонтировать квазисоциалистические формы послевоенного тридцатилетия можно было только после разрушения системного антикапитализма.
В-четвёртых, Третий рейх — это проект не только германской финансово-промышленной верхушки при активном содействии англоамериканских банкиров и промышленников. Это ещё и общезападный эксперимент (на немецкой почве) создания брутального постмодернистского политико-экономического порядка, в котором в интересах капиталистической верхушки ликвидировались все демократические достижения Запада, добытые средними и нижними слоями со времён Французской революции 1789–1799 гг. Речь шла о создании режима «Железной Пяты» в досовременной (орденские структуры, неоязычество и т.п.) обёртке, о ликвидации демократических институтов, многопартийности, в перспективе — гражданского общества и христианской церкви, но при сохранении капитализма.
Речь также шла о создании механизма управления большими массами населения на основе контроля над их психосферой (посредством идеологической пропаганды, индустрии развлечений) и манипуляции поведением. Показательно, что американцы после 1945 г. вывезли из Германии не только физиков, но и несколько сотен психологов и психиатров, которые в 1950—1960-е гг. «под зонтиком» спецслужб трудились над разработкой субкультуры хиппи как средства контроля над американской, а позже — мировой молодёжью, её психосферой. Иными словами, Третий рейх был ещё и экспериментом создания «контрмодерного» капитализма, очищенного от любых демократических форм, а также от мешающего ему христианства.
Советский Союз этот эксперимент в духе мрачного фэнтези прервал. Мир 1950—1970-х годов — мир Света и Добра, который стал таким благодаря нашей Победе. Только в СССР мог появиться роман типа «Туманности Андромеды» И.А. Ефремова. Но и опыт Третьего рейха не пропал даром для мировой капиталистической верхушки, которая — особенно в последние два десятилетия — конструирует «бархатную» версию «контрмодерного» капитализма, а возможно — и посткапитализма, но вовсе не коммунистического, а совершенно противоположного типа. Победа СССР отодвинула строительство такого капитализма почти на пять десятилетий, и именно этой задержки до сих пор не может простить Сталину и Советскому Союзу значительная часть мировой капиталистической верхушки.
Наконец, в-пятых, победа СССР оказала мощное воздействие на периферию и полупериферию капиталистической системы, особенно на афроазиатский мир. Его деколонизация была резко ускорена победой над Германией. Справедливости ради надо сказать, что США уже в 1930-е годы вполне чётко ставили задачу разрушения британской колониальной империи (это была одна из их целей в войне, и здесь интересы США совпали с интересами СССР); что с возникновением на рубеже 1950—1960-х гг. первых офшоров колонизаторы сами были рады избавиться от колоний — появились более совершенные и менее обременительные формы эксплуатации «слабых мира сего». Однако благодаря победе СССР сама деколонизация нередко развивалась не по планам буржуинов. К тому же у «слабых мира сего» был могучий защитник: Суэцкий кризис, война во Вьетнаме, Куба, Никарагуа, судьба некоторых африканских государств продемонстрировали это со стеклянной ясностью.
Вернёмся в наши дни. Если конец 1930-х — начало 1940-х годов венчали завершение очередного структурного кризиса капиталистической системы, совпавшего с тем, что Н. Кондратьев называл «понижательной волной» большого цикла конъюнктуры, то сегодня мы имеем системный кризис капитализма, последний исчерпал свой исторический потенциал, выполнил (завершил) свою социогенетическую программу и должен быть заменён другой системой. На наших глазах с середины 1970-х годов разворачивается грандиозная социально-экономическая и психо-историческая битва за сохранение и увеличение власти и привилегий в мире со скудеющими — особенно если произойдёт геоклиматическая катастрофа — ресурсами.
Сохранение или обрушение доллара — лишь один из розыгрышей этой партии, хотя и очень важный. Доллар, даже в нынешнем его состоянии, — тот кирпичик, изъятие которого из стены способно обрушить последнюю.
Надо изучать опыт как Великой Отечественной, т.е. Второй мировой войны, так и других войн ХХ века: от Первой мировой до холодной, т.е. Первой глобальной. Разумеется, теоретически осмысливая этот повод с позиций и с точки зрения наших интересов нынешнего и завтрашнего дня — именно теоретически, поскольку, как писал генеральный конструктор нашей Победы 1945 г. И.В. Сталин, «без теории — нам смерть, смерть, смерть».
Сегодня можно сказать, что мы выучили далеко не все уроки Второй мировой войны, которая плавно перетекла в глобальную холодную войну. Скорейшее изучение этих уроков — необходимое условие того, чтобы в случае необходимости мы могли с удовлетворением расписаться на руинах крепостей поверженного врага.

Этот внятный, жесткий и при этом демонстративно обдуманный и пока весьма ограниченный ответ в наиболее чувствительной для стран-агрессоров газовой сфере свидетельствует не только о способности России к самозащите, но и о готовности нанесения новых ответных ударов как в газовой, так и в других чувствительных для Запада сферах – отнюдь не сразу, а лишь по мере прояснения его деструктивной позиции.
Не менее существенным, хотя и символическим проявлением решимости России отстаивать свои национальные интересы стало исключение премьером Мишустиным бывшего художественного руководителя театра Вахтангова русофоба Туминаса из числа получивших госпремию в области культуры. (В беседе с пранкерами тот выразил готовность поставить спектакль «Мой друг Бандера», устроить диверсии в театре Вахтангова и заявил о необходимости «стереть из памяти» русских артистов).
Ранее статусные русофобы от культуры выглядели принципиально неприкосновенными, и даже констатация самоочевидного права государства не тратить бюджетные деньги на антигосударственные и антинародные «культурные» мероприятия сама по себе считалась чем-то непристойным и совершенно недопустимым.
Решение председателя правительства, создав надежду на нормализацию культурной политики России, серьёзно подкрепило его действия, направленные на обеспечение суверенитета и развития в экономической сфере.
Масштабы этих действий беспрецедентны: финансовое обеспечение мероприятий, предусмотренных планом только первоочередных действий правительства Мишустина, превышает 5 трлн.руб.. Общий же размер планируемого бюджетного стимула в текущем году оценивается в 8 трлн.руб., что станет основным фактором стабилизации социально-экономической сферы.
Разумеется, эта колоссальная величина предусматривает поддержку и населения, и регионов, и бизнеса (включая субсидирование программ льготного кредитования, гранты, государственные гарантии и инвестиции).
В частности, уже приняты решения об обнулении ввозных пошлин на технологическое оборудование, комплектующие, сырье и материалы для крупных инвестиционных проектов, прежде всего в сельском хозяйстве, обрабатывающей промышленности, строительстве, транспорте и IT.
При этом правительство Мишустина учитывает специфику не только отраслей, но и регионов: так, для превентивного противодействия кризисным явлениям на Северном Кавказе оно дополнительно выделило на кредитно-гарантийную поддержку малого и среднего бизнеса федерального округа более 1,1 млрд.руб..
Но основное значение имеют, конечно, универсальные, общефедеральные меры.
Один лишь мораторий на проверки за год сэкономит бизнесу более 60 млрд.руб. в год в виде расходов на оплату отвлекаемых проверками от своих повседневных обязанностей работников.
Отсрочка по уплате страховых взносов за II квартал текущего года до мая 2023 коснется до 52 млн. работников – более двух третей всей рабочей силы России!
Вместе с тем невозможно игнорировать самоочевидную необходимость комплексного освобождения отечественной элиты, — причем не только государственной и финансовой, но и культурной, и образовательной, — от явных и скрытых представителей Запада, органически враждебных России или, как минимум, не способных даже представить себе самой возможности самостоятельного развития России и ее суверенитета.
В свете этой объективной задачи лишение Туминаса статуса лауреата госпремии России представляется не менее значимым событием, чем триллионы, буднично, без шумихи, в рабочем порядке направляемые на поддержку нашей экономики.

Люди старость переносят по–разному. В зависимости от своих физиологических особенностей. На Давосе – 2022 это проявляется особенно наглядно. Если 98–летний Генри Киссинджер был вполне адекватен и по–прежнему хитёр, то 91–летний Джордж Сорос полностью впал в старческий маразм и перепачкал всех своими дефекациями.
Несчастный в который раз завёл разговор о преимуществах придуманного им «Открытого общества» перед мировыми диктатурами. При этом не понимая, что сам Запад давно стал Диктатурой нового типа, где альтернативное мнение подвергается прямым репрессиям – кадровым, культурным, экономическим. Это наглядно показали действия Запада по отношению ко всем, кто не разделяет УТВЕРЖДЁННУЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ ПО ОТНОШЕНИЮ К СОБЫТИЯМ НА УКРАИНЕ.
Сорос обвинил Китай и Россию в использовании искусственного интеллекта в целях манипуляции экономикой и общественным мнением. Но разве может сравниться любое использование ИИ в экономике и политике с тем, что происходит на Западе? Ведь такие компании как Meta (Facebook)*, Google и другие дошли до вершины подобного манипулирования через рекламу и другие инструменты, с которыми ни Китай, ни Россия сравниться не могут. Многочисленные суды на самом Западе над IT–гигантами это подтверждают постоянно.
Сорос перепутал все цифры, характеризующие экономику Китая, и сделал вывод о её недееспособности. На деле же, экономика Китая вновь на подъёме, несмотря на локдауны, связанные с новым штаммом коронавируса.
Впадший в старческий маразм Сорос договорился до того, что в Китае народ готов на восстание против коммунистической диктатуры из–за политики нулевой терпимости к COVID–19! Видимо, призраки организованных им ранее в разных странах «цветных» революций не дают ему спать спокойно – «мальчики кровавые в глазах» не покидают его больное сознание.
Вершиной слабоумия Сороса стал его старческий бред о том, как проходят боевые действия на Украине. Сорос, например, считает, что их проводит генерал – полковник Владимир Шаманов. Сорос даже не подозревает о том, что Шаманов с 2016 года является депутатом Государственной Думы. Сорос считает Шаманова ответственным за «руины Мариуполя» и «геноцид» в Буче. О фейках с Бучей неприлично говорить даже на самом Западе – они давно разоблачены самими европейскими и американскими журналистами и частными бюро расследований. Когда человек, считающий себя действующим политиком, допускает такие ляпы, ему действительно пора ложиться в больницу под присмотр санитаров.
Вершиной выступления совсем заболевшего Сороса на Давосе – 2022 стал его призыв заняться климатической повесткой на фоне «победы в войне с Россией» вплоть до применения ядерного оружия!
Как говорили в Древнем Риме: «Quos Deus perdere vult dementat prius».
(Кого Бог хочет погубить, того он сначала лишает разума).
*»Фейсбук» (Facebook) — соцсеть запрещённой в РФ экстремистской организации Meta Platforms Inc.