По материалам "ИЗБОРСКОГО КЛУБА", о России, мире, и нашем месте в нём, политика&экономика&социум

— Мы с гордостью можем сказать, что мы основоположники физики и технологии полупроводниковых гетероструктур для высокоскоростной оптоэлектроники. Если в 1966-67-м годах ими занималась моя небольшая группа, и многие говорили — да из этого ничего не получится, то сегодня в программе любой международной конференции гетероструктуры составляют половину, а иногда три четверти и более докладов.
Непосредственно из нашей лаборатории тогда вышли первые комнатные лазеры. А первые непрерывные комнатные лазеры — это что? Волоконно-оптическая связь. Все волоконно-оптические линии связи для телефонов, для Интернета, для чего угодно — это источник сигнала, он же полупроводниковый лазер на гетероструктуре. Он потом модифицировался, совершенствовался. Лазерная указка, которой вы показываете, когда делаете доклады, это наш лазер. Телевизионный сигнал, который сегодня идет по кабелю — это наш лазер…

— Военные исследования и военные разработки всегда ставились испокон века государствами во главу угла. Война на нашей планете, к сожалению, существует с незапамятных времен, и успех в войне всегда требовал — и в древнем Риме, и в древней Греции — развития технологий. Поэтому не нужно здесь говорить только об СССР и США, — воевать любят все.
У нас в СССР была десятка министерств оборонно-промышленного комплекса, куда входили Минсредмаш, Минатом, Минобщемаш, Минэлектронпром, Минрадиопром, Минсудпром, Министерство авиационной промышленности и т.д. Они производили 60% высокотехнологичной гражданской продукции. То есть, и телевизоры, и радиоприемные устройства, и холодильники, и многое другое, делалось на наших оборонных предприятиях. Технология там была выше. Вот я могу сказать, — каждое из этих министерств имело свое главное научно-техническое управление, которое взаимодействовало с академией наук и мы с ними обсуждали много разных вещей. Не распадись СССР, в принципе, каждое из этих министерств могло бы стать транснациональной компанией, которая была бы конкурентом западных транснациональных компаний. Мы это бездарно, не по-хозяйски развалили, разворовали, растратили. В 2000-е годы стали собирать. Но уже у нас нет всего Союза, многого нет, мы должны в этих условиях думать, как все возродить и сделать. И здесь снова академия наук может сыграть очень важную роль.

— Во-первых, далеко не всегда удается. Вот я слушаю защиты магистерских работ, а потом спрашиваю магистранта: «Ну, а в аспирантуру-то куда, к нам, конечно?» Он: «А меня уже Стэндфорд берет». Из 20 человек выпуска таких у нас бывает один-два, но это очень хорошие выпускники. И я понимаю почему так происходит… Для них Стэндфорд — это Стэндфорд.

— Действительно, я получил тогда первое приглашение работать в США по прекрасному соглашению, подписанному Мстиславом Келдышем (президентом АН СССР — Авт.) между нашей Академией и национальной академией наук США. Проработав пять месяцев в Урбане (кампус Иллинойского университета в Чикаго Урбан-Шампейн — Авт.), я поехал по лабораториям Штатов. Нужно сказать, президентом в то время был Никсон. Он сделал гигантскую глупость, объявив весной 1971-го года о сокращении финансирования фундаментальных исследований. В Америке началась безработица среди ученых. Ко мне, когда я совершал «турне», подходили американцы и говорили: «А можно к вам уехать?» Я отвечал: «Топайте в наше посольство, договаривайтесь, у нас безработицы нет». И вот я приезжаю в Университет Южной Калифорнии. Сделал доклад на семинаре о своих исследованиях, — меня декан физического факультета профессор Шпитцер приглашает на ланч. Он говорит: «Правильно меня поймите, здесь нет никакого политического бэграунда, но я по поручению нашего ректора должен сделать вам предложение. Вы знаете, что сделал Никсон и какова нынче наша ситуация. Сегодня вот такие ученые, как вы, которые ведут фундаментальные исследования, из которых возникает масса приложений, имеют очень большую ценность. Ректор просит вас принять предложение быть полным профессором на пять лет. Если вам очень трудно пять лет, для вас мы готовы идти на три года, даже на два, но лучше бы пять. И мы вам даем двойную зарплату профессора».
Фулпрофессор в то время получал 25 тысяч долларов… Ну, я-то знаю, что, во-первых, меня и не пустят…. И так спокойно ему говорю: «Нет, не выйдет ничего». — «Почему?», — спрашивает он. И я так просто в шутку говорю: «Мало». Он несколько ошалело посмотрел и говорит: «Мы думали об этом — 55 тысяч». Я говорю: «Мало». «60», -говорит он. Я снова отвечаю: «Мало». Он: «Вы знаете, ректор разрешил идти до 60. Но я знаю, что он согласится — 65». Я стою на своем: «Мало». — «Сколько же вы хотите?»- взмолился Шпитцер. Я говорю: «Миллион!». — «Вы шутите?» — Я говорю: «Конечно».

— На пять лет — нет. Я мог согласиться, но не больше, чем на годик. У меня слишком много дел было дома. Я вообще-то видел, что, по крайней мере, в моей лаборатории я работаю быстрее, чем они. Поэтому полгода в Штатах для меня были оптимальным временем, и очень важным, потому что я увидел Америку изнутри.
Я занимался там иногда вещами, которые не совсем соответствовали моему направлению в науке. К примеру, как-то я решил провести социологический опрос среди американских профессоров, аспирантов, студентов, механиков лабораторий. Вопрос сформулировал так: «Назовите мне пять лучших президентов США за всю историю США и пять лучших руководителей Советского Союза». Опросил я в итоге человек 50. Среди американских лидеров всегда впереди были двое — Линкольн и Джефферсон. На третьей позиции чаще всего оказывался Франклин Теодор Рузвельт, на четвертой — Трумэн, на пятой — Джордж Вашингтон (часто с такой ремаркой: дурак, генерал, солдафон, но наш первый президент и мы обязаны его назвать). И никогда не попадалось имя Кеннеди, что для нас было удивительно… Профессора, студенты, аспиранты объясняли это так: «Кеннеди? Да что вы, он за деньги папы стал президентом. Он болтун и ничего особенного не сделал». Говоря про лидеров СССР, первым — без исключения, американские ученые называли Владимира Ильича Ленина — создателя советского государства. Вторым — без исключения — Никиту Сергеевича Хрущева. Я говорю: «А чего это так?» — «Ну что вы — сын шахтера, и стал главой страны! После Хрущева мы поняли, что вы нормальная страна…». Номер три — и снова без исключения — Алексей Николаевич Косыгин. «Вы должны быть счастливы — ваш премьер-министр, инженер, образованный человек…». А дальше понеслось что угодно — Троцкий, Бухарин, иногда называли Устинова… Но не называли Сталина и Брежнева… Мне это было очень интересно.
Я знакомиться с людьми, с компаниями. Они оплачивали все мои поездки, приглашали на встречи. У меня установилось много добрых отношений, которые помогали мне потом и в 90-е годы. Я знал, к кому пойти, чтобы добыть деньги для Физтеха…
В Иллинойском университете ко мне было очень хорошее отношение со стороны великого Джона Бардина — дважды нобелевского лауреата, который работал там профессором. Каждую среду он звал меня на ланч, а если приезжал большой ученый, то и вечером и на обед. Он звал меня на ланчи сначала на 12 часов, а я в это время плавал с 12 до часу. Но раз
Бардин меня зовет — я из-за этого не иду плавать. Джон узнал об этом, позвонил мне и сказал: «Жорес, да мне все равно, когда ланчеваться, переносим на час, после плавания у вас будет еще лучший аппетит».

— Расскажите, что именно в детстве вас подтолкнуло к физике? Может, была какая-то детская мечта?


— В войну нам повезло. Мы жили в Туринске, под Свердловском, где был завод пороховой целлюлозы (им руководил папа Жореса Ивановича- Авт.). Я увлекался тогда химией. Приходил в лабораторию на заводе, брал какие-то устройства и ставил кучу химических экспериментов дома…

— Я жив и эффективно работаю более-менее, потому что в 1990 году я построил на даче в поселке Комарово бассейн… Помню, в 1949 году, будучи студентом, вместе с приятелем мы приехали в Репино и пошли пешком до Комарово. А тогда как раз Сталин подарил всем академикам дачи. В Москве это Луцино, Абрамцево, а у нас Киломяки, которые позже стали называться Комарово. И я увидел эти дачи… Поинтересовался — что это такое? Мне объяснили, что это академический поселок. И вы знаете, я тогда подумал — нужно обязательно стать академиком и поселиться в Комарово. И я стал академиком. Но дачу в Комарово, получив разрешение, строил за свои деньги на месте сгоревший дачи Льва Семеновича Берга, выдающегося зоолога и географа… Первый звонок я получил от директора студии «Ленфильм». Он сказал: «Поздравляю, что вы получили это разрешение, но мы очень огорчены». «Чем?» — говорю. — «А мы все время снимали военные фильмы на сгоревшей даче Берга»,- говорит он. — «Так приезжайте теперь снимать послевоенное восстановление».
Возле дома был теплый гараж. Я подумал: зачем мне теплый гараж? В том теплом гараже я сделаю плавательный бассейн длиной 7,5 метров, шириной 2,20, глубиной 1,40. И я это сделал. В 1990 году я заплатил за это 8 тысяч рублей. И вот уже 23 года каждый свой день начинаю с того, что я иду в этот бассейн и проплываю 300, а иногда 400 метров. Каждый день, когда я в Петербурге. Сегодня я проплыл 350 метров.

К слову, как определяется эффективность сферы образования – по сокращению числа преподавателей, обучающих студентов: чем меньшее количество преподавателей учит большее число студентов, тем образование эффективнее. Это не шутка, это официальный подход Министерства науки и высшего образования. В данном случае – не для обсуждения, просто пример уровня мышления руководства.

Особенно, если ведомством руководит экономист. Подчас умеющий считать, но не знающий, что нужно считать и на что делить. Мысль простая, как у ужа, и достойная пса Шарика в его человечьем обличии: ведь если эффективность единицы изделия, например, стула или болванки, можно мерить исходя из того, какое количество труда на нее затрачено, и чем меньше, тем эффективнее (тоже спорно, могут получиться не стулья, а табуретки), то почему нельзя так же мерить эффективность подготовки студентов…

В любом случае, правительство считает, что производительность труда в стране низкая, хотя, как тут же оказывается, работают в России большее количество времени, чем в большинстве ведущих стран.

На фоне этого – интересные цифры ВЦИОМа. От общего числа работающих, 85% нравится их работа, 13% — не нравится. При этом 34% выбрали ее потому, что так сложились обстоятельства, но работа, похоже, все-таки пришлась по душе. 30% — в соответствии со своими увлечениями и интересами. 17% привлекала оплата труда. У 17% не оказалось выбора. 12% привлекла перспектива карьерного роста – и дальше по нисходящей (допускалось до двух ответов).

При этом, когда вопрос поставили так: «Если бы Вы имели достаточно денег, чтобы не работать, что бы Вы сделали?», 56% ответили, что продолжили бы работать на прежнем месте (у мужчин – 53%, у женщин – 60% — женщины более трудоголичны, судя по всему), 22% ответили, что сменили бы место работы (очевидно, на более интересное, иначе зачем работать, если тебе не нужны деньги). И только 21% сказали, что уволились бы и больше не работали.

Интересно сравнение младшей (18-24 лет) возрастной группы и старшей (свыше 60 лет). В первой остались бы работать на прежнем месте 49%, во второй – 50%, практически поровну. Перешли бы на другую, более интересную работу, в первой группе 35%, а во второй – 4%, и ушли бы с работы и больше не работали в первой группе 14%, во второй – 35%. Что понятно, по естественным причинам.

Но интересно то, что и в той, и в той, не имея финансовой необходимости работать, каждый второй продолжал бы работать на своем месте. В целом по всем категориям — доля таких еще выше.

Но если человек, имея возможность не работать, предпочитает работать, причем в большинстве своем на том же месте, значит, приходится предположить, что работа ему нравится, причем работает он не за деньги, а из интереса к работе, в которой находит удовлетворение как в самом процессе. Но, вообще-то, «труд не за деньги, и исключительно из любви к труду» — это определение коммунистического труда.

Сегодняшняя Россия и «коммунистическое отношение к труду» — это, конечно, комментариям поддается слабо. Но получается именно так. В рамках рабочей версии: что-то такое за 70 лет сформировали, что уже три десятка лет сломать не могут. И чем люди, называющие себя экономистами на том основании, что прочитали несколько американских учебников и научились считать деньги, но не по-капиталистически, а по-феодальному (не как выгодно вложить, а как меньше потратить), относительно успешно пользуются.

Потому что самые интересные цифры ВЦИОМа – не эти. А взятые вместе с ними другие: ответы на вопрос: «Если Вы станете работать больше или более качественно, Ваша заработная плата вырастет или нет?» И 68% отвечают «нет». Правда, 23% все же отвечают «скорее вырастет». Остальные – не знают.

Правительство и премьер сетуют и удивляются, почему, работая по времени много, работники вырабатывают мало. И все еще не понимают, что люди если и работают, то, как ни странно, не за зарплату, уже и потому, что знают: за лучший труд в нашей стране не платят. И не за деньги – они работают настолько, насколько интересно и не слишком напрягает: на интерес. Больше стимула нет, странно, что на интерес еще работают.

Работодатель — что государственный, что частный – не хочет и не понимает, что за работу нужно платить. И не столько, сколько считает нужным сам работодатель, а столько, сколько воспримет как заработанную плату, а не как «получку» работник.

Из чего исходит работодатель в России — неважно, государство или предприниматель. Впрочем, скорее важно, потому что пример подает государство и платит в большинстве случаев меньше, чем предприниматель, занижая и его готовность платить нормальную зарплату.

Работодатель исходит из двух соображений. Первое, что если его расчеты показывают, что он должен платить именно столько, сколько он платит, то работник и должен за эти деньги работать.

И не понимает, что работник исходит из другого: что работать полноценно он готов за ту зарплату, которую он внутренне воспримет, как достаточную для поддержания жизни, которую он воспринимает как достойную.

Работодатель тешит себя иллюзиями, что если работник согласился работать за названную ему зарплату – это не потому, что она его страивает, а потому, что не имеет другого предложения. Но если ему предложили, условно скажем, сорок тысяч рублей за работу, которую он ценит в восемьдесят, это не значит, что за сорок он выполнит работу на восемьдесят. Это значит, что он, недовольный ценой и возмущенный неуважением, выполнит уже не на восемьдесят и не на сорок, а на двадцать. Либо на столько, на сколько ему будет ее выполнять интересно с точки зрения его увлеченности работой.

На большее – не будет. Потому что чтобы стал выполнять работу на большее, ему нужно заплатить заметно больше. Потому что если он привык выполнять работу на 20 за оплату в 40, то для работы на 80 тысяч ему нужно доплатить уже не отнятые у него 40, а минимум 60. То есть со штрафом за проявленное к нему изначально неуважение.

Это может показаться вольными выкладками, но на деле оно так и происходит, нравится это работодателю или и нет. И винить за это работодатель должен в первую очередь именно себя: не нужно было жадничать изначально. Поскольку размер стоимости рабочей силы – фактор не бухгалтерски-математический, а психологический.

И второе соображение, которое загоняет работодателя (в обоих своих ипостасях) в психологическую ловушку: твердая уверенность, что работник должен быть ему благодарен за предоставленное ему рабочее место и поэтому работать за столько, сколько согласится платить работодатель.

Только работник считает иначе. Потому что когда от него хотят подобной благодарности и полубесплатной работы. он, пусть не говоря об этом вслух, начинает ненавидеть того, кто его этим унизил. Поскольку вполне обоснованно считает, что это ему должны быть благодарны за то, что он согласился на работодателя поработать.

Все разговоры о том, что заработную плату нельзя повышать до того, как выросла производительность труда, при всем внешнем правдоподобии – обычный лицемерно-безграмотный бред обезумевших экономических маньяков. Путающих законы политэкономии со своими навязчивыми нарко-бухгалтерскими расчетами. Потому что прежде чем говорить о повышении производительности труда, нужно зарплату поднять до того уровня, с которой ее опустили начиная с конца 1980-х.

А именно: по официальным данным средняя зарплата в СССР 1985 года составляла около 200 рублей в месяц. По официальным данным, средняя зарплата в РФ в 2018 году составляла несколько меньше 40 000 руб.

Соотношение рубля 1985 года к рублю 2018 года по совокупной покупательной спсообности применительно к привычному уровню жизни – один к пятиста (1/500). То есть 200 рублей 1985 года в итоге следует равнять к 100 000 рублей 2018 года.

40 000 рублей — в два с половиной раза меньше 100 000 рублей.

Иначе: в целом людям опустили средний уровень жизни в два с половиной раза. Память об этом уровне и этом снижении по факту существует и воспроизводится (и даже несколько идеализируется). Ждать, что на снижение уровня жизни в два с половиной раза люди ответят повышением производительности труда в два раза — бред бухгалтера из гашишекурильни. Тем более – без существенных капиталовложений в производственные фонды.

Если правительственные экономисты хотят повысить производительность труда, им сначала нужно восстановить уровень жизни до того, с которого она была опущена.

Если у них денег на это нет, нужно либо их найти, либо понять, что при политике таргетирования инфляции им появиться будет неоткуда: чтобы появились новые деньги, сначала в избытке должны быть старые.

Российская экономика еще как-то существует и живет не потому, что в стране есть рынок, а потому, что люди пока работают на абсолютно антирыночных началах – потому что интересно. Но и вырабатывают на столько, на сколько им это оказывается интересно и комфортно.

В этом мог бы быть шанс для экономики, если бы сумасшедшие экономисты, в большинстве случаев сегодня возглавившие не только Минфин и Минэкономразвития, но и ряд других министерств, смогли использовать получаемую экономию хотя бы для вложения средств в развитие производства. Но именно этого они сделать не могут, потому что считают, что деньги нужно либо копить, либо вкладывать в финансовую сферу. Одновременно повышая налоговую нагрузку, штрафы и платежи по любым поводам.

Пока их не начнут за то как минимум выгонять с волчьим билетом и конфискацией имущества у них и у всех их родственников, экономическая политика страны не изменится. А поскольку она не изменится – правительство вместо развития экономики будет продолжать жаловаться на низкую производительность труда, а экономика страны – продолжать стагнировать.
Перефразируя известное: мы напрасно ждем, что экономисты плохо решают проблемы нашей экономики. потому что экономисты и есть главная проблема нашей экономики.

Обобщая данные разных опросов, можно сказать, что по своим политическим предпочтениям российское общество делится на четыре сектора:: 1) сторонники нынешней политической модели — 23%, 2) сторонники модели современных западных стран — 13%, 3) сторонники традиционалистской модели «до февраля 1917» — 8%, 4) сторонники прежней советской модели – 37%.

В данном случае речь не идет о том, кто из них прав или не прав: речь идет о том, что эти группы есть и они численно примерно таковы, с учетом динамики по годам.

Воссоединение Крыма по-прежнему поддерживает почти 90 процентов граждан (86% по https://www.levada.ru/2019/04/01/prisoedinenie-kryma/)» rel=»nofollow» target=»_blank»>опросу Левада-центра 21-27.03.2019).

Крым здесь играет достаточно важную роль, именно он сформировал подобные численные показатели этих четырех и ранее существовавших групп: до него, еще в 2013-начале 2014 года, сторонниками нынешней системы были 17-19%, сторонниками западной модели – 21%, традиционалистской – 11%, а число сторонников советской стабильно оставалось примерно на нынешнем уровне: 35-39%.

При этом, выбирая между системой государственной плановой экономики и системой рынка и частной собственности, от 50 до 55% выступает за первую, а число сторонников второй шаг за шагом снижается с 36% в 2012 году до 26%.

То есть, если общество в чем-то едино – то в признании приоритетности права на суверенитет, права страны самой решать вопросы и своего поведения ройства. И осознание значимости данного права является, в принципе, базовым, потому что без его признания страна не может решать, какой образ жизни, модель политической системы и социально-экономический строй она избирает.

Но признание такого права само по себе недостаточно, потому что за этим согласием возникает вопрос, как именно страна хочет жить дальше.

И в этом отношении общество разделено, и даже о минимальном согласии говорить не приходится.

Можно привести и другие данные по отношению к ключевым событиям истории: по опросам 2017 года, случись Гражданская война сегодня, на стороне «белых» с оружием в руках выступили бы 7% граждан, а 3% оружия не взяли бы, но поддержали, при этом 32% взяли бы оружие в руки на стороне «красных», и 4% поддержали, не беря в руки оружие.

Из нынешних групп со стороной «белых» прежде всего, наверное, можно соотнести и «дофевральских традиционалистов», и «западников», со стороной «красных» — в первую очередь, очевидно, сторонников советской системы.

В полной мере расколами , наверное, нельзя считать, но общество разделено – и в своем видении прошлого, и в своем видении будущего, причем названные четыре группы в той или иной мере лишь терпят друг друга, поскольку ни одна из них не оставляет абсолютного большинства.

Причем эти линии раздела носят и вертикальный, политико-ценностный характер между данными группами, и горизонтальный, то есть между находящимися «внизу» 52% предпочитающих плановую экономику и государственную (общественную) собственность четырьмя названными с одной стороны и 26% большей частью находящимися «наверху», навязывающими стране рынок и частную собственность.

Если низы явно хотят одного, а верхи настойчиво навязывают другое, система стабильной быть не может. И либо модель должна быть изменена, либо общество скатывается к системному катаклизму. Впрочем, в данном случае это отдельный вопрос, хотя так или иначе приходится признать, что за треть века навязывания стране рыночных отношений они не смогли убедить страну в своих значимых преимуществах.

Все же важнее другое: в политико-ценностных предпочтениях нет большинства и устойчивого доминирования. Властная модель нынешней политической системы опирается менее чем на четверть граждан – и удерживается за счет неких форм союза с другими группами.

Причем при четырех политико-ценностных группах невозможно сформировать большинство без участия «советчан»: без них суммирование 23% нынешней модели, 13% западников и 8% традиционалистов монархистского толка дает 44%, лишь немногим больше, чем имеет советская группа с ее 37%. Тогда как при союзе с ней сторонники нынешней модели уже имеют 60%, при оппонировании 8-ми плюс 13% двух других групп.

Это – вопрос общественной и электоральной поддержки. При этом в публично-информационной сфере, равно как и в сфере активности и энергетики, картина явно иная.

В значительной степени общественная дискуссия разворачивается между двумя достаточно агрессивными группами социально-идеологического меньшинства, представляющими пятую часть общества: 8% монархо-традиционалистов и 13% вестерно-либералов.

Дело даже не только в том, что их системные части в значимой мере представлены в реальной власти. По факту – они активнее и агрессивнее. И энергичнее, а поэтому навязывают подчас свою повестку дня, одни – требуя строить больше рынка, другие – требуя строить больше церквей.

В образах будущего, расходясь в видении того, кто из них будет распределять финансовые потоки и в какой обстановке они будут отмечать свои памятные даты – на церковных службах либо западных курортах.

Напротив, две группы большинства — условно «современников» и «советчан» — социально предельно мало активны, в значительной степени параойхиальны и не субъектны. Они представляют большинство – но не предлагают целей и образов будущего.

На сегодня, по тем или иным причинам, и «массовые современники» (в отличие от их элитных частей) также мало имеют доступ к контролю за элитой и формулированию решений власти, как и сторонники советской системы.

Отсюда – постепенно нарастающее противоречие между массовыми ожиданиями групп, составляющих большинство, обеспечивающее поддержку власти – и реальной политикой власти.

Если их ожидания не будут учитываться властью – а ее политика ведет к все большему жизненному дискомфорту большинства населения — публичная дискуссия в России будет сводиться в противостоянию оторванных от социума меньшинств, в значительной степени к своего рода «битве вампиров с оборотнями», спору, что лучше строить: новые «Ельцин-центры» или новые церковные новоделы (или захватывать старые). И чем нужно руководствоваться в жизни: резолюциями Конгресса США и Европарламента или библейскими текстами. Что в равной степени будет раздражать и уже раздражает все большие массивы общества.

Ни «западники», ни «монархо-традиционалисты» не представляют интересы общества, хотя и монополизируют право говорить от его имени. Ни одни, ни другие не имеют ни видения будущего, ни мечты о будущем и не могут его дать, поэтому могут привести страну либо к умиранию, либо к внешнему управлению.

Но они активны и властью поощряемы – а большинство и пассивно, и властью от себя дистанцируемо.

Вопрос в энергетизации и субъективации основных ценностно-политических групп: как в вызревании ментальности «массового демократического путинизма», так и в возвращении проектности и омоложении «советчан», когда-то мечтавших о Большом Будущем, а сегодня утешающихся воспоминаниями о Великом Прошлом.

Вопрос в том, первое — выбранный язык описывает сущностные моменты явления (в определении которого все дело, вся полемичность) – или его вторичные, несущественные проявления.

Второе — в том, соответствует ли тому языковому и культурному типу, который характерен для той массы, интересы которой данным языком хотят агрегировать и которую хотят политически отмобилизовать.

Третье — вопрос в том, согласуется используемый язык со стилем и реалиями исторической эпохи. Представьте себе, что большевистские призывы отдать землю крестьянам были бы сформулированы в стиле писем и указов Емельяна Пугачева – они заинтересовали бы лишь любителей старины. Хотя по сути своей они предельно сходились.

Последний более или менее цельный в рамках своей. избранной доктрины политический язык, имевший хождение в стране, это язык позднесоветской реальности. Он действительно, так или иначе, с определенной позиции отражал экономические и социальные реалии, имевшие место в обществе. Но историческая степень развития тех процессов, от которых он отталкивался (процессы классовой борьбы и индустриального общества), дошли до такой степени развития, что на этом языке отражались лишь в тяжеловесных, трудно воспринимаемых формах.

В результате он настолько оказывался далек от повседневного и языка, и опыта, что утрачивал главное достоинство своего предшественника – языка большевиков и раннесоветской реальности – понятность, доступность и эмоциональность.

В результате, когда появился Горбачев, заговоривший на совсем ином, казалось бы, легком и льющемся свободной языке, он до какого-то момента почти завораживал общество, изначально приведенное в восторг: «Смотри-ка, оно и говорить умеет!», «Говорящий генсек» казался таким же чудом, как летающая тарелка, женщина с хвостом или говорящий попугай.

Родство «языка Суслова» и «языка Горбачева» было в том, что оба они были многосоставным набором слов. При этом в первом смыслы реально были, но трудно воспринимались, поскольку обозначавшие их термины были обобщениями обобщений, во втором смыслов не было, поэтому улавливать было нечего.

Но поскольку на первый план выходило то, что а) язык «свободно льется», б) смысл с первого прослушивания оказывался непонятен (и со второго тоже), то у слушателей, т.е. у общества, создавалось впечатление наличия некого важного смысла. Пока сохранялось впечатление новизны, обществу было интересно. Когда это впечатление прошло, общество попыталось понять, что имеет в виду «говорящий генсек», но оказалось, что не больше, чем говорящий попугай.

Однако Горбачев добился одного результата – требование содержательности языка резко понизилось. И последовавший за этим новый «субъязык» — язык прорабов «поздней перестройки» — оказался неким смешением в определенной пропорции «слов, не значивший ничего», и слов, означавших что-нибудь противоположное понятиям, привычным с советской эпохи.

Это в той степени, в какой ставилась задача простой игры в слова, поражающей воображение слушателей. Там же, где ставились более прагматические цели – цели демонтажа существующей реальности — в язык вплеталось нечто, обладающей способностью разрушать сущность старых смыслов.

То есть единственный реальный смысл, который включался в этот язык, был смыслом передела собственности, причем даже не столько смыслом создания новой экономической системы, сколько смыслом именно передела как такового, с достаточно четким осознанием того, кто выиграет, а кто проиграет от передела.

Единственная попытка предложения более-менее целостного языка – это попытка Гайдара говорить на академическом экономическом языке, который обладал почти всеми прелестями «сусловского языка» и потому не мог быть и не был никому понятен.

В целом то, что утвердилось с тех пор в языковом политическом пространстве, в общем виде было не языком перестройки, не языком демократии и не языком реформ – это в наиболее полном виде было языком Жириновского, который наиболее талантливо выразил общую тенденцию: «Поскольку вы все (т.е. общество) сдурели настолько, что судите не по практическим действиям, а по тому, кто какую ахинею свободнее наболтает, то я навру больше всех – и могу на восьми языках».

«Язык реформ» также отвечал сущностным сторонам действительности, как сам термин «реформа» характеру проводившихся в стране перетурбаций. Строго говоря, «Реформа» — это именно «ре-форма», то есть модификация формы без изменения содержания.

Пожалуй, никто, как бы он к проходившим метаморфозам ни относился, не решится сказать, что «реформы 90-х» были изменением формы прежнего общества без изменения содержания. В этом смысле они скорее относились не к «категории реформ», а к категории «революций», т.е. коренных и радикальных изменений действительности.

Но поскольку они, с одной стороны, были направлены противоположно вектору, в котором собственно совершались революционные изменения в России столетие назад, а с другой – вели не к прорыву в будущее (объективно необходимому), а к откату в прошлое, эти изменения все же по сути были не революцией, а контрреволюцией.

Язык же, который использовался при этом, был не языком выражения и определения происходящих процессов, а языком некой «психотерапевтии», «заговаривания». Как только исчезла необходимость политической мобилизации масс на разрушение старой социально-политической системы, эти массы стали не нужны, и встала задача не их мобилизации (они же, черт их дери, могли и впрямь начать создавать демократическое государство), а их успокоения, демобилизации.

Власть оказалась у тех, кто и хотел ее получить – преимущественно в интересах передала собственности и богатств страны. Этот передел привел к обнищанию большинства населения.
Но как только это большинство начинало проявлять признаки недовольства, включалась политическая терапевтия: более или менее «тихий вкрадчивый голос», транслируемый почти по всем коммуникационным каналам, начинал завораживающе изливаться потоком слов, среди которых главное было чаще повторять набор разрекламированных: «Демократия… реформы… процветание… свобода… собственность… богатство… комфорт… возможности… свобода… реформы… процветание… комфорт… демократия…».

У необходимой части общества в глазах терялись проблески начавшей появляться осмысленности, и ее представители, утратив активность, с потухшим взором заторможенно начинали кивать головой, повторяя все эти заклинания.

Поскольку по разным причинам эта психотерапия влияла не на всех, в обществе сохранялась оппозиция, в значительной степени пытавшаяся сохранить что-то из того, что было потеряно. Часть ее пыталась сохранить прежний, «сусловский язык», часть пыталась реанимировать старый большевистский, часть пыталась пойти еще дальше и заговорить не то языком Пугачева, не то – Минина и Пожарского.

В результате доминирующей линией языка оппозиции в 90-е годы стало своеобразное воспроизведение ведущего принципа доминирующей психотерапии, только на место упомянутого языкового ряда гнезда «демократия-реформы» ставился более архаичный и не менее бессмысленный ряд гнезда «патриотизм-государство»: оппозиция в ответ на властный речитатив отвечала своим: «державность… государство… традиции… соборность… общинность… катастрофа… нищета…».

С одной стороны, у нее ничего не получилось: относительно живых слов, поскольку вектор был развернут в архаику, было меньше, они были куда дальше от бытовых реалий, чем властный набор, в то же время, и это очень важно, такой психотерапевтический речитатив может выполнять функцию демобилизации, сброса напряжения, но не политической мобилизации.

Власти нужна была общественная демобилизация – и она своей цели достигала, оппозиции нужна была мобилизация – но пытаясь ее достичь, она использовала инструментарий демобилизации, поэтому она проигрывала все политические противостояния 90-х, на деле лишь усиливая воздействие властной психотерапии.

Однако власть за 90-е годы натворила столько, что психотерапия ее словесного ряда все больше теряла свое воздействие. Собственно, к концу 90-х она вообще утратила всякую эффективность, что проявилось демобилизационной психотерапией оппозиции.

И это привело власть к естественному выводу – что словесный ряд надо менять, в полной мере использовав опыт оппозиции с учетом образных ожиданий общества. Появился новый психотерапевтический субъязык – язык нового правления, можно условно назвать его языком «Единой России», в котором были смешаны гнезда: «демократия-реформа» — субъязык «реформ»; — «патриотизм-государственность» — субъязык оппозиционного отрицания разрушения 90-х плюс еще одно гнездо – «эффективность-прагматизм», выдернутый из позднесоветского языкового ряда компонент.

В результате власть получила возможность продолжать свою политику передела собственности, закрепляя саму власть за самой собой, неразрывно связывая ее в еще раз перераспределяемой собственностью.

Одновременно она за счет выросших цен на энергоносители смягчала напряжение в обществе и продолжала его умиротворять новым психотерапевтическим рядом: «патриотизм… демократия… суверенность… государственность… реформы… прагматизм… свобода… эффективность… демократия… прагматизм… национальные интересы…».

Ряд действительно оказался с точки зрения психотерапевтического воздействия куда более эффективный, чем прежде.

Однако первый его недостаток – что он не описывает ни происходящие в обществе процессы, ни сущность проводимой политики.

Второй его недостаток – что он может демобилизовывать (и более эффективно, чем раньше(, но не может мобилизовывать, не может организовывать и направлять общественное действие. В условиях, когда главной задачей является переход к новому типу производства и к новой цивилизационной эпохе, неэффективно обеспечивать адекватное движение вперед на пути демобилизации и снижения общественной активности.

Третий недостаток – отсутствие формулирования целей развития, социальных, экономических и политических абрисов того, что является целью развития.

Действительное движение требует его организации, определения контуров будущего, формулировки целей и этапов движения.

Но для всего этого действительно нужен не психотерапевтический речитатив, а полноценный политический язык, мобилизующий общество на движение, на достижение целей, на поиск путей этого движения.

И среди качеств и параметров этого языка можно выделить:
— обращение к реальным интересам общества, не трактовке этих интересов властью, а самим более или менее осознаваемым интересам, причем если эти интересы не осознанны, то задача языка помочь обществу их осмыслить в их сущности, а не затушевать;

— обращение к реальному содержанию исторической эпохи, возврату к включению в свой арсенал (и в перечень общественных ценностей) идеи исторического развития и прогресса;

— обращение к энергетике действия, к ориентации общества на прорыв, на движение в будущее;

— способность описать и объяснить как то, что сегодня происходит в обществе, так и то, что делает или предлагает сделать активная часть общества;

— способность поставить в центр ценностей и проблем реального человека и его восходящего развития, а не предсказанного еще Стругацкими «гения-потребителя».

В конечном смысле проблема образования этого языка – это проблема общества и его развития. Но в более узком плане создание этого языка или его вариантов – это проблема тех политических сил, которые хотят на что-то претендовать в этом обществе.

И здесь разница между теми, кто властью является, и теми, кто на нее претендует, как раз в том, что если первым достаточно (правда, до известного момента) психотерапевтического речитатива, лишающего общество воли на протест в ответ на те или иные глупости, которые делает власть, то для тех, кто на замещение этой власти претендует, никакого варианта подобного речитатива не достаточно, если этот названный претендент на власть не хочет повторить судьбу оппозиции 90-х, имевший все шансы на победу, но усыпившей саму себя патриотическим речитативом ее предсказания.

Этой силе нужен язык, понимание сущностей происходящего и умение формулировать параметры и цели будущего.

В настоящее время инженерное образование России находится в глубоком кризисе. Задачи, поставленные Президентом РФ в обращениях к Федеральному собранию от 01.03.2018 и 20.02.2019, требует как можно скорее из этого кризиса выйти. В этих заметках хотелось бы обсудить несколько первых шагов по этому пути…

Я имею честь преподавать в нескольких ведущих вузах, готовящих инженеров в разных областях. Мои родители заканчивали МГТУ им. Н. Э. Баумана и с гордостью рассказывали о традициях этого легендарного вуза, настоящих инженерах, прекрасных профессорах, блестящих выпускниках.

Кто такой инженер? В чём особенности инженерного труда и отличие его от работы учёного? Какова ваша мечта? Что вы хотели бы сконструировать, создать, построить? Каковы основные инженерные прорывы XIX и XX века, что мы ждём от XXI века? Какие отрасли промышленности в первую очередь следует развивать в современной России? Какие инженерные задачи будут решаться в рамках VI технологического уклада? Я вновь и вновь задаю эти вопросы магистрам 2-го года (по-старому 6-курсников) и не получаю ответов… Почему?
Выпускники не ощущают себя инженерами, творцами и видят себя в роли исполнителей того, что скажут старшие товарищи, при условии, что за это «достойно заплатят».

У них нет ощущения взрослых, самостоятельных, ответственных людей в том, что касается профессии. Они намного инфантильнее, чем выпускники прежних лет.

Они не мыслят себя в будущем времени, не видят перспективы своей области, а ведь ещё Генри Форд учил, что ему нужны специалисты, которые знают, как будут делать машины через 10 лет, а как делать сейчас, он знает и сам.

Они не знакомы, в отличие от своих зарубежных коллег, с азами теории рационализации и изобретательства (ТРИЗ) и междисциплинарными подходами, с достижениями ряда других дисциплин, которые они могли бы использовать.

Большинство из них имеет слабую школьную подготовку. В большинстве инженерных вузов России мы сейчас проводим удивительный эксперимент – пробуем дать высшее образование тем, кто не имеет среднего.

Наконец, и, может быть, это главное, ребята не уверены, что им удастся найти работу по специальности, и что их знания будут востребованы.

Именно эту ситуацию нам нужно изменить. Николай I иногда говаривал: «Мы – инженеры…» Именно инженеры должны стать центральными фигурами в новой России. Мои коллеги часто сетуют: «Бухгалтеры победили инженеров…». Чтобы вырваться вперёд, нам придётся изменить ситуацию, поставить вновь во главу угла инженеров, творцов, а не «квалифицированных потребителей» или представителей сектора услуг.

Вернёмся к оценкам, который дал Президент РФ в послании от 01.03.2018: «Отставание – вот главная угроза и вот наш враг. И если мы не переломим ситуацию, оно будет неизбежно усиливаться… Дело в том, что скорость технологических изменений нарастает стремительно, идёт резко вверх. Тот, кто использует эту технологическую волну, вырвется далеко вперёд. Тех, кто не сможет этого сделать, она – эта волна – просто захлестнёт, утопит».

От преподавателей, профессоров, инженеров, студентов во многом сейчас зависит, чтобы эта волна не утопила Россию.
Показатели инженерной активности – это число предприятий, в которых внедряются инновации, делаются изобретения, которые идут вперёд. В России сейчас таковы 9,6%, в Германии 58,9% схожая ситуация в Англии и Франции (см. рис. 1).


Рисунок 1. Процент предприятий, внедряющих инновации
Эту ситуацию надо срочно менять. Если наша экономика невосприимчива к инновациям, то, как показывает история, да и математические модели [1], у нас нет шансов сократить отставание.

В 1990-е годы элиты ориентировали Россию на вывоз сырья и обслуживание развитых стран, на свёртывание обрабатывающей промышленности. Вспомним гайдаровский императив: «Всё, что будет надо, купим». От этих лет осталось тяжёлое наследство, – от 80 до 90% всего российского оборудование сегодня и от 40 до 60% ширпотреба – это импорт.

Уровень развала российской экономики можно оценить по объёму импорта. В 2013 году до Крыма, Сирии и санкций он составлял около $300 млрд – бюджет крупной страны (см. рис. 2).



Рисунок 2. Импорт в Россию в 2013 году по данным Росстат
Из них на $150 млрд закупали оборудования и транспортных средств, а ведь СССР был машиностроительный сверхдержавой. На $48 млрд продукции химической промышленности и синтетического каучука – всего того, что мы можем и должны делать сами. И при огромных посевных площадях мы закупали на $40 млрд продовольствия.

Если называть вещи своими именами, то России в нынешнем мире как воздух нужна новая индустриализация, и готовить мы должны тех, кто сможет её осуществить.

Особую тревогу вызывает то, что мы пока не видим достаточно быстрой и масштабной мобилизации в сфере технологий и производства. Когда я поинтересовался у лауреата Нобелевской премии академика Ж. И. Алфёрова, во что следовало бы вложить средства, чтобы укрепить национальную оборону, он ответил, не задумываясь: «Только в элементную базу. Ведь от 80 до 95% возможностей современного оружия определяется электроникой, которая в него зашита». По данным журнала «Электроника» до введения санкций мы закупали 60% всей элементной базы, а после них – 90%. Более того, нет содержательный программы реанимации отечественной электроники и многие ведущие эксперты и не надеются, что нам удастся вернуть себе внутренний рынок гражданской электроники и воссоздать современное электронное машиностроение.

На макроуровне есть возможность достаточно быстро исправить ситуацию, если пойти по пути тихоокеанских тигров: Японии, Китая, Южной Кореи. Это ясное целеполагание на государственном уровне, индикативное планирование и ставка на следующий, а не на текущий или, тем более, предыдущий технологический уклад. Инновационную активность – число патентов, изобретений, рацпредложений, научных работ надо увеличить, хотя бы до советского уровня, то есть более, чем в 10 раз. Мировой опыт показывает, что сделать это довольно просто, – за изобретения и рацпредложения следует хотя бы немного платить. И дело не только в деньгах, но и в ощущении востребованности обществом нового.

Но во что из всего этого следует вкладывать средства? Нужна экспертиза. В Кремниевой долине венчурные фонды поддерживают в среднем лишь 7 предложений из 1000. Однако это сито экспертизы и позволяет снизить риски инвесторов до приемлемого уровня. По нынешним российским законам главной экспертной организацией страны в области науки и технологий является Российская академия наук (РАН). Однако лишённая институтов и превращённая в клуб она осталась не у дел. Более того, по принятому в 2013 году закону она вообще не является научной организацией. Конкретные подробные предложения в сфере науки – образования – технологий представлены в книгах [2, 3].

В области высшего образования нам следует посмотреть правде в глаза. Советская система подготовки специалистов развалена. Бакалавриат и в принципе, и в условиях слабого среднего образования в России, не является сейчас полноценным высшим образованием. Непонятна и цель подготовки, – то ли бакалавры – это техники, получившие не слишком хорошее, но законченное образование, то ли это «полуфабрикаты» для следующих ступеней обучения. Чему и как учить магистров во многих вузах, да и на ряде факультетов МГУ, вообще непонятно. Когда приходят люди из разных вузов с различным уровнем подготовки, то их вновь приходится учить азам.

Наша огромная беда, от которой легко избавиться, состоит в том, что мы обманываем себя. С медициной у нас беда – без рекомендации ни к платному, ни к бесплатному врачу с серьёзной хворью не пойдёшь. Интересуюсь в ведущем институте, готовящем стоматологов, сколько ребят у вас ни разу не заглядывали в рот пациенту. И они отвечают – больше половины – эти люди будут торговать лекарствами или просто не будут работать по специальности. Интересуюсь у 40–летних выпускников другого ведущего медицинского вуза – сколько ваших однокурсников осталось в профессии. Ответ – 20%. С педвузами ситуация ещё более грустная.

Другими словами, высшая школа России сейчас похожа на комплексное число, – у него есть действительная и мнимая части. Может быть, стоит попробовать обойтись без мнимой части?

Кажется, Александр III говорил что Россией правят столоначальники. Но куда тогдашним бюрократам до наших?! Знакомый ректор жаловался, что для прохождения аттестации его вузу пришлось распечатать 8 млн страниц. Чтобы выполнить этот сизифов труд ректорату понадобилось дополнительно закупить 50 принтеров.

Другой бывалый ректор хвастался, что обошёлся малой кровью – большая предварительная подготовка позволила напечатать всего полмиллиона страниц. Но ведь это же невозможно прочесть! Как и те горы ненужных бумаг, которые вынуждены делать профессора и преподаватели (А кое-где надо всё это ещё и переводить на английский!) Может, стоит окоротить наших начальников и повернуться лицом к студенту, а не к никому не нужным бумагам?

И всё же главные беды нашей высшей школы начинаются со средней.

В начале данные исследования PISA, которое проводится более чем в 70 странах мира, чтобы определить, как умеют применять свои знания в области математики, естественных наук и родного языка 15-летние ребята. Советские школьники в подобных исследованиях, как в международных олимпиадах по физике и математике, были в лидерах. Результаты российских ребят значительно скромнее (см. табл. 1).


Таблица 1. Данные исследования PISA за 2015-2016 гг.

Математика	Естественные науки	Родной язык
1.	Сингапур	564	1.	Сингапур	556	1.	Сингапур	535
2.	Гонконг, Китай	548	2.	Япония	538	2.	Канада	527
3.	Макао, Китай	532	3.	Эстония	536	3.	Гонконг	527
4.	Тайвань	542	4.	Тайвань	532	4.	Финляндия	526
5.	Япония	532	5.	Финляндия	531	5.	Ирландия	521
6.	Китай	531	6.	Макао, Китай	529	6.	Эстония	519
7.	Корея	524	7.	Канада	528	7.	Южная Корея	517
8.	Швейцария	521	8.	Вьетнам	525	8.	Япония	516
9.	Эстония	520	9.	Гонконг	523	9.	Норвегия	513
10.	Канада	516	10.	Китай	518	10.	Макао, Китай	509
…			…	…		…
25.	Россия	494	25.	США	496	23.	Тайвань	497
26.	Франция	493	…	…		24.	США	497
27.	Великобритания	492	32.	Россия	487	25.	Испания	496
…			33.	Люксембург	483	26.	Россия	495
39.	США	470	34.	Италия	481	27.	Китай	494

Мы находимся в конце третьего или в начале четвёртого десятка. А впереди Китай и Япония, Южная Корея, которые во многом скопировали советскую среднюю школу. Да и промышленные, и технологические успехи этих стран налицо.

Сформулируем и кратко прокомментируем ряд предложений, которые должны достаточно быстро улучшить положение дел в инженерном образовании. Некоторые из них более подробно обсуждаются в работах [2, 4].

Отстранение Высшей школы экономики (ВШЭ) от фактического руководства системой образования России. Реализация предложений этой организации в течение последних десятилетий и предопределила развал отечественного образования.

Срочный отказ от единого государственного экзамена. Есть такая пословица: «Если хочешь победить врага, научи его детей». ЕГЭ – оружие Запада, которым он стремится победить Россию за школьной партой. Известно, что то, что не спрашивают, то не учится. Учеба в старших классах – сводится к натаскиванию на сдачу ЕГЭ. Поэтому наши дети в массе своей не знают химии, биологии, гуманитарных дисциплин. А эти знания нужны, чтобы вырастить хорошего инженера. ЕГЭ фактически блокировал профориентацию для школьников. Требование к аттестату зрелости упали ниже плинтуса. Принципиальная разница между вступительным и выпускным экзаменам показана в таблице 2.


Таблица 2. Сравнение выпускного и вступительного экзаменов.


Экзамены необходимо разделить. Например, организовать выпускные в январе, а вступительные в июне.

Прекратить практику снижения разнообразия школ, слияние сильных школ со слабыми и с детскими садами. В Москве реализовано разрушительное решение – слить по пять школ в одну и соединить их с детскими садами. Уровень воспитания и подготовки во многих из последних падает, они превращаются в «детохранилища». Разнообразие является важнейшим ресурсом развития в современном мире. Как можно раньше выявить таланты, дать им отличное образование и помочь найти позиции, на которых они, трудясь в своей стране, смогут в наибольшей степени на благо себе и обществу реализовать свой потенциал – стратегия лидеров современного мира. Зачем же нам делать противоположное?! Деньги, вложенные в спецшколы, многократно окупаются а в дорогие игрушки – интерактивные доски, высокоскоростной интернет и т. д. – нет.

Вся ответственность за приём должна быть возложена на ректоров вузов. Нелепо принимать в вузы по бумажке людей, которых и в глаза никто не видел, уподобляясь машине. Почему мы должны принимать ребят, у которых чуть выше ЕГЭ, скажем по русскому языку, вместо того, чтобы брать тех, кто горит инженерным делом, побеждает в соответствующих конкурсах?!

Более того, – врачам, инженерам пилотам, людям ряда других профессий мы доверяем свою жизнь и жизни своих детей. Поэтому, возможно, необходимо проверять их профпригодность, имея в виду и другие испытания. На принимаемых людей надо смотреть, с ними надо разговаривать, «машинизация» тут неуместна. Разваливать систему «человек–человек» и заменять её системой «человек–бумажка» под предлогом борьбы с коррупцией абсурдно. И почти все это понимают. Многие ректора резонно говорят, что «то, что мы вынуждены принимать, невозможно обучить» и снимают с себя ответственность за уровень подготовки специалиста. Эта ответственность им должна быть возвращена.

Расширение масштабов специалитета. «Болонизация» показала полную непригодность в российских условиях и должна, по возможности, быть быстро свёрнута.

Возрождение кооперированного образования. При таком образовании часть времени студенты работают на производстве, а часть времени учатся. Они видят высокотехнологичную промышленность изнутри, что иногда весьма ценно. Это очень интересный подход, принятый в инженерном образовании ряда ведущих вузов всего мира. Индустриальный университет в России (но не ликвидированный), работавший по такой схеме, показывал отличные результаты. Эту образовательную технологию стоило бы возродить.

Снижение обязательной учебной, аудиторной нагрузки на профессорско-преподавательский состав. Сейчас эта нагрузка запредельна. И этим мы наказываем себя. Преподаватели «тянут» такую нагрузку либо за счёт своего здоровья, либо за счёт времени, которые необходимо было бы уделять работе со студентами. В жизни должно быть место здравому смыслу.

Изменение критериев оценки преподавательского труда. Что мы хотим от преподавателей? Чтобы они отлично учили студентов или создавали информационный шум в виде псевдонауки? Совмещать и то, и другое в большинстве случаев невозможно. Для полноценных занятий наукой у большинства преподавателей нет ни времени, ни условий (современных лабораторий, полигонов, измерительных приборов и т. д). Оценивая преподавателя по научным достижениям, мы себя обманываем. Мы хотим, чтобы лошадь была и тяжеловозом, и через барьеры прыгала. Это разные лошади, и все это отлично понимают. От нынешнего абсурда в оценке преподавателей пора отказываться.

Вопросы аттестации, экспертизы, научной поддержки образования следует вернуть Академии наук. Естественно, самой этой организации следует вернуть институты и привлечь её к задачам новой индустриализации России. Стоит вспомнить, насколько важным был её вклад в оборону страны в предвоенные годы и годы Великой Отечественной войны, участие в реализации космического и атомного проектов. Нелепо из-за «разборок» наших чиновников–бухгалтеров не использовать в инженерном образовании квалификацию и потенциал учёных мирового уровня.

Разумеется, это не всё, это только первые шаги по пути восстановления и подъёма уровня отечественного инженерного образования. Но дорогу осилит идущий. Важно пойти по этому пути.



Литература
1. Капица С. П., Курдюмов С. П., Малинецкий Г. Г. Синергетика и прогнозы будущего. 2-е изд. – М.: Эдиториал УРСС, 2001 – 288 с.
2. Иванов В. В., Малинецкий Г. Г Россия XXI век. Стратегия прорыва. Технологии. Образование. Наука. Изд. 2-е. – М.: ЛЕНАНД, 2017 – 304 с.
3. Контуры цифровой реальности. Гуманитарно-технологическая революция и выбор будущего / Под ред. В. В. Иванова, Г. Г. Малинецкого, С. Н. Сиренко – М.: ЛЕНАНД, 2018. – 344 с. (Будущее России. № 28).
4. Малинецкий Г.Г. Профессиональная ориентация школьников России. Страна невыученных уроков / Федеральный справочник «Образование России», т. 11 / Центр стратегических программ. – М.: АНО «Центр стратегических программ». 2016. – с. 64-72. 

Зрелый капитализм ненадолго пережил развитой социализм и стал подчиненным контуром или укладом по отношению к финансианализму. В финансианализме же, как в любой патологической организованности, показатели, свойственные для нормы, перестают наблюдаться.

Ниже, как и обещала, постаралась коротко изложить основные причины и факторы, побудившие сделать вывод о конце капитализма, как господствующего контура глобальной экономики.

Чуть менее 100 лет назад Лев Давыдович (Троцкий) и Евгений Алексеевич (Преображенский) поспорили с Владимиром Ильичем и Иосифом Виссарионовичем. Классики марксизма-ленинизма были убеждены в возможности полностью и окончательно построить социализм в одной, отдельно взятой стране. А вот отщепенцы на этот счет сомневались, полагая, что построить основы социализма действительно можно, а полностью, и тем более окончательно не то что сомнительно, а вероятно невозможно.

Чуть менее 100 лет назад все те же Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович доказывали Розе Люксембург и Карлу Либкнехту, что капитализм – систем самодостаточная и не требует периферии. История подвела итоги спора марксистов. Социализм построили, но не окончательно, а капитализм действительно нуждается во внекапиталистической периферии. Таковой на протяжении большей части XX века были не только и не столько развивающиеся страны, так или иначе включенные в экономические отношения бывших колониальных метрополий, а прежде всего СССР и социалистический лагерь. Будучи в основном социалистическими странами, они представляли собой своего рода вне- и даже антикапиталистический блок мировой системы капитализма.

В этом контексте крах социалистического лагеря, а затем распад СССР и стремительная деградация бывших советских республик в архаичные политэкономические системы стал началом периода общего кризиса капитализма. Как и предполагал гениальный тактик и политик В.И.Ленин,  системный кризис капитализма должен начаться с самого слабого звена. Вот СССР и страны СЭВ как раз и были самым слабым звеном мировой системы капитализма. Соответственно с их крушением и началась первая стадия терминального кризиса капитализма.

Системный кризис имеет собственные динамику, логику и даже сюжет. Он начинается с внешней периферии, затем охватывает наиболее слабые, неустойчивые капиталистические страны и регионы, а затем подбирается к ядру системы, коим является симбиоз США, ЕС и Китая.

Крах социалистического лагеря позволил мировой капиталистической системе прожить первую четверть века глобального кризиса не без падений и трудностей, но, в общем и целом, более-менее безболезненно для населения и даже прибыльно для правящих элит.
Системный кризис трансформируется в достаточно длительный, растянувшийся вероятно на несколько десятилетий терминальный окончательный кризис мирового капитализма как господствующей системы. Все больше продвинутых известных и влиятельных в коридорах власти экономистов, прогнозистов, психоисториков четко и ясно высказываются о грядущем конце капитализма. Однако они совершенно по-разному понимают механику этого процесса, противоборствующие силы и возможное будущее после капитализма.
Сегодня практически все специалисты понимают, что указания на рынок, товар, прибыль как мотив и частную собственность недостаточны для понимания природы капитализма. Все это существовало и до капитализма, как господствующего способа хозяйствования. Все это было не только при средневековом феодализме, но и при древнейшем рабовладельческом строе в Египте фараонов, классической Греции и императорском Риме.

Чтобы понять секрет капитализма, нужно обратиться к структуре производительных сил или в современном понимании – факторов производства. Не надо семи пядей во лбу, чтобы выделить такие ключевые факторы, как:

— природные ресурсы;

— трудовые ресурсы;

— энергетические ресурсы в виде различных видов энергии: электрической, тепловой и т.п.

— основные производственные фонды: машины, технологии, оборудование, инфраструктура и т.п.;

— организацию и управление, оперирующие и анализирующие информационные потоки;

Суть капитализма состоит в постепенной замене трудовых ресурсов основными производственными фондами за счет наращивания мощностей, функционала и устойчивости работы на основе все большей энергоемкости с целью получения прибыли. Замена ручного труда машинным за счет использования все возрастающих энергетических потоков есть основа капитализма, как господствующего уклада. Элементы капиталистических отношений, организованных в капиталистический контур или уклад существовали в Северной Италии и Нидерландах уже с начала XV века.
Однако о капитализме всерьез заговорили только с началом Первой промышленной революции. Таким образом, в качестве ключевых характеристик мировой системы капитализма выступают:

— во-первых, массовое, индустриальное производство, базирующееся на последовательной замене ручного труда механизированным за счет наращивания энергоемкости и энерговооруженности;

— во-вторых, товарно-рыночные отношения как основной вид регулирования и развития производства на основе конкуренции;

— в-третьих, частная собственность на средства производства, основные производственные фонды, природные ресурсы, рабочая сила и фактор организации и управления;

— в-четвертых, прибыль как разница между ценой и затратами на производство и обращение товаров с ее последующей капитализацией, как целью капиталистического воспроизводства;

– в-пятых, существование государств и надгосударственных организаций, ограничивающих капитал в его стремлении к монетизации всех сторон жизни, беспредельной эксплуатации наемного труда и гражданского общества в целом.

Капитал, имеющий целевую функцию в виде капитализированной прибыли, требует экспансии. Без экспансии, без расширения вширь и вглубь он не может существовать.  Все остальные аспекты, включая ограничение конкуренции, утрату рынком функции единственного регулятора и т.п. могут быть реализованы и при капитализме.

Он трансформируется сначала в монополистический, а потом в государственно-монополистический капитализм. Но вот без экспансии, расширения он существовать не может. Он обязательно требует внекапиталистической зоны. В этом плане становится очевидным, почему распад социалистического лагеря и гибель СССР стали первой победой глобального капитализма. Эта победа означала, что капитализм победил во всем мире.

Некоторые недалекие, либо лукавые пропагандисты выдают борьбу Соединенных Штатов и Китая, как борьбу между капитализмом и социализмом. Это – чистой воды обман. Нынешний Китай – это классическая, развивающаяся государственно-монополистическая страна с авторитарным управлением.  Некоторую пикантность и экзотичность Китаю придает тот факт, что строительство, притом несколько запоздалое,  капитализма проходит в Китае под руководством Коммунистической партии Китая. В этом плане Поднебесная  в рамках марксистской традиции всегда была крайне неожиданной страной. Например, Коммунистическая партия появилась в ней, когда примерно 93% населения жили в деревне и в значительной степени были неграмотными. Впрочем, недалеко от этого ушла и РСДРП, провозгласившая курс на социализм в аграрной, почти полностью крестьянской царской России.

Поскольку для существования, а тем более восходящей динамики капитализма жизненно важна экспансия, как единственный способ постоянно получать и капитализировать прибыль, посмотрим, как обстоит дело с экспансией в настоящем и в ближайшем будущем.

Первый путь к прибыли – это экспансия вовне с установлением неравноценного обмена, когда в центр из периферии мировой капиталистической системы экспортируется прибыль. В 1992 по 2017 годы в рамках этого направления коллективный Запад извлекал из эксплуатации коллективного Востока, прежде всего  Китая, Индии, стран Юго-Восточной Азии нефтедобывающих государстве Ближнего и Среднего Востока прибыли. Собственно перенос производств из США, стран ЕС, Японии в Китай, Вьетнам, страны Юго-Восточной Азии, Филиппины осуществлялся ради экономии на издержках, прежде всего на рабочую силу, а также затрат, связанных с социальными пакетами, расходами на социальную инфраструктуру, экологию и т.п.

Например, даже в десятые годы, согласно данным Азиатского банка развития, «китайские рабочие вносят в конечную стоимость производства iPhonе только 6,5 доллара, т.е. примерно 3,5% оптовой цены. Остальные 96% экспортной стоимости  iPhonе приходится на прибыль и на реэкспортированные детали, произведенные в третьих странах. Все это подсчитывается как китайский экспорт. При этом чистая прибыль Apple составляет в цене изделия более 60%».

Возьмем антипод высокотехнологичного изделия, простую дешевую футболку.  Согласно исследованию Financial Times, футболка, произведенная в Бангладеш и проданная в Германию за 4,95 евро шведской розничной компанией Hennes & Mauritz, включает в себя 1,35 евро или 28% от окончательной розничной цены, которые компания платит бангладешскому производителю. Еще  65 центов производитель платит американским хлопкоробам и еще 6 центов покрывают стоимость транспортировки каждой футболки в Гамбург. Таким образом, производителю остается всего 64 цента, из которых 40 центов приходится на рабочих, 15 центов – на налоги, а остальное составляет прибыль бангладешского бизнесмена. 3,56 евро считаются ВВП Германии, где футболка потребляется, и распределяется следующим образом: 2,05 евро достается немецким перевозчикам, оптовикам, розничным торговцам и рекламодателям, Hennes & Mauritz получает 60 центов за футболку или почти 45% прибыли. Не остается внакладе и немецкое государство, получающее 80 центов налогов. Таким образом, от перемещения производства из развитых стран в новые индустриальные государства, будь то Китай, Бангладеш или Таиланд, выигрывает транснациональный капитал и наемные работники в третьем мире.

Таким образом, крушение Советского Союза, как главная предпосылка китайского экономического чуда и ускоренного развития новых индустриальных государств Азии, типа Бангладеш и  Вьетнама, позволило корпорациям всего мира извлечь гигантские прибыли, особенно в 90-е – первой половине нулевых годов и продлить существование капитализма.

Однако за 25 лет постепенно зарплаты в Китае подтянулись до уровня Болгарии, Венгрии и других новых стран ЕС, а также ведущих стран Латинской Америки. Что же касается России, то уже сегодня средняя заработная плата в промышленности Китая выше, чем у нас. Параллельно с этим китайцы, особенно со второй половины нулевых годов начали резко ужесточать природоохранное законодательство, выплаты за воду, электроэнергию и т.п.

Уже сегодня прибыль транснациональных корпораций в Китае лишь немногим выше, чем в ЕС и в Северной Америке или Японии. Буквально в режиме реального времени те же процессы, свойственные для Китая, начинают происходить во Вьетнаме, странах Юго-Восточной Азии, Индии, Бразилии, Турции, Индонезии. В целом же можно уверенно утверждать, что до конца 20-х годов издержки производства в развитых странах Юга и Востока достигнут уровня ЕС и Северной Америки. Соответственно внешняя периферия больше не сможет выступать в качестве зоны получения сверхприбыли, гарантирующей общий рост прибыли и капитализации.

Второй путь к прибыли – это жизнь за счет будущего. С первых десятилетий существования капитализма именно кредит и соответственно долг были важнейшими факторами расширения производства, и получения на этой основе прибыли с последующей капитализацией. В эпоху классического индустриального капитализма кредитополучателями был в первую очередь бизнес, а также государство. Однако в 60-е годы под воздействием несомненных успехов социалистических стран в подъеме уровня жизни населения западные демократии решительно изменили кредитную политику, распахнув двери банков перед населением, в первую очередь перед наемными работниками. Именно в этот период на Западе начало формироваться нынешнее общество потребления. Элиты справедливо решили, что чем поднимать заработную плату и побеждать профсоюзы в изнурительной борьбе при забастовках, проще и выгоднее для экспансии предоставлять кредиты буквально на все, в общем и целом, на весьма выгодных условиях.

Однако, как и любой праздник жизни в долг, для государства, бизнеса и главное, населения, позволявший покупать дома, машины, электронику, товары народного потребления в долг, он  закончился. В настоящее время, согласно расчетам Института международных финансов, общемировой долг домохозяйств, бизнес и государств составляет почти 225 трлн. долларов. Это равно примерно трем объемам мирового ВВП. Грубо говоря, сейчас человечество, продляя срок, отведенный капитализму, удовлетворило свои потребности на втрое большую сумму, чем производит. Всего за 2007-2013 годы общемировой долг вырос примерно на 80 трлн.долларов или на годовой ВВП.

Последние шесть лет демонстрируют четко выраженную тенденцию. Домохозяйства – основной потребитель во всем мире – практически не увеличивают размеры задолженности. Сумма кредитов итак такова, что выплаты процентов и основного тела долга пробивает ощутимую брешь в бюджете домохозяйств, ограничивает их текущее потребление и главное заставляет уменьшать новые покупки домов, автомобилей и других предметов длительного пользования, определяющих, в конечном счете, перспективы корпоративных прибылей. Осторожно ведет себя и бизнес, поскольку домохозяйства не то что не берут новые кредиты, а вынуждены расплачиваться за старые. Страны ЕС, Япония, Южная Корея, Индия, Россия, новые индустриальные государства предельно осторожно ведут себя на рынке государственного долга. В настоящее время имеются лишь две страны, резко увеличившие размер государственной задолженности. Это – Соединенные Штаты во главе с эксцентричным Трампом, и Китай, пытающийся любой ценой сделать снижение темпов экономического роста и нормы прибыли постепенным, а не обвальным.
Вывод из приведенных цифр прост. Также как и первый, второй путь экспансии ведет в пропасть. Возможности  наращивания долгов практически не осталось. Напротив, потребительский бум 90-х – нулевых годов сегодня оборачивается ограничением в потреблении.

В принципе, существует и третий магистральный путь экспансии капитализма и поддержания нормы прибыли. Речь идет о перераспределении фонда потребления от богатых и очень богатых в пользу среднего класса, бедных и даже нищих. Объяснение этой предпочтительности просто до примитивности.

Вот уже на протяжении 40 лет буквально во всех основных странах мира экономисты установили: при уменьшении неравенства по накопленному богатству и прежде всего по получаемым текущим доходам их перераспределение от очень богатых и богатых в пользу среднего класса и бедных положительно влияет на совокупную покупательную способность, товарооборот продуктов и услуг и соответственно способствует сохранению и даже повышению нормы прибыли. Объяснение этой зависимости тривиально. Очень богатые и богатые значительную часть текущих денежных поступлений не реализуют на потребительском рынке, а сберегают в тех или иных активах.  Что же до среднего класса, и тем более бедных и особенно нищих, любую прибавку к текущим доходам они тратят либо на покрытие ранее сделанных задолженностей, либо на текущее потребление.

В этом плане активная социальная политика, направленная на повышение доходов рабочих, служащих, других категорий занятых, проводившаяся  в 50-80-е годы XX века в Западной Европе, США, Великобритании, Канаде,  Австралии, способствовала потребительскому буму, поддержанию высоких темпов экономического роста и, в конечном счете, обеспечивала глобальную экспансию капитализму в его ядре.

Иронией истории стал тот факт, что повышение уровня жизни трудящихся, осуществлявшееся под воздействием успехов СССР, было выгодно не только наемным работникам, но и в средней и длительной перспективе капиталистам. Если в 50-80-е годы в структуре ВВП не только в социально ориентированных Германии, Швеции, Нидерландах и Австрии, но и во Франции, Японии и даже в США доля текущих доходов наемных работников устойчиво увеличивалась, то, начиная с 1990 года, она начала стремительно падать. Например, в Германии час рабочего времени подешевел с 6,8 до 5,7 доллара, в Соединенных Штатах с 6,8 до 5,8 доллара, в Японии – с 6,2 до примерно 5,8 доллара. Законы капитализма едины для всех.  После стремительного роста заработной платы в Китае с 1998 по 2010 год, затем в долларовом исчислении она начала снижаться. Таким образом, крушение социалистической системы привело к неблагоприятной динамике доходов лиц наемного труда во всем мире.

В результате, согласно статистике, а главное, данным опросов, подавляющая часть среднего класса и верхней части бедных в Соединенных Штатах полагают, что с 90-х годов их доходы в реальном исчислении практически не возросли, а в Германии даже несколько уменьшились.

Глобальный капитализм оказался в западне, а точнее в капкане, из которого невозможно выбраться. Пригодной к производственному труду и индустриальной экономике внекапиталистической периферии не осталось. Есть еще малоосвоенная Африка, но все попытки реализовать там индустриальную модель как в рамках так называемого социалистического пути развития, так и капиталистической модернизации, с 1961 года из раза в раз заканчиваются ничем.  Жизнь в долг у будущего больше невозможна. Динамика структуры распределения текущих доходов во всех развитых странах G20 описывается увеличением доли сверхбогатых, чуть в меньшей степени богатых и стагнацией, а иногда и уменьшением текущих доходов среднего класса и бедных.
Ряд статистиков и экономистов полагают, что капитализм все же может спастись за счет более интенсивного развития в Азии и Латинской Америке, где динамика носит своего рода догоняющий характер. Спорить с этим сложно, поскольку с точки зрения статистики сегодняшняя Корея – это вчерашняя Япония и одновременно – завтрашний Китай. Однако вся проблема в том, что догоняющее развитие строится на экспортной модели. Экспортировать новые индустриальные гиганты, типа Китая, Южной Кореи, Индии и т.п. могут только страны капиталистического ядра. А там дела с покупательским спросом обстоят из рук вон плохо.

К десятым годам XXI века модель глобального экономического роста мировой капиталистической системы хозяйствования бесповоротно сломана, если не сказать, разбита вдребезги. Как уже отмечалось, в основе капитализма лежит замена ресурса труда технико-технологическим ресурсом на основе повышения энергоемкости и капитализация полученной прибыли.  Обязательным условием этого является рост общей производительности факторов производства. Этот рост наблюдался с короткими перерывами на войны, начиная с последней четверти XIX века до начала XXI века. Первый безвоенный спад динамики общей производительности факторов производства пришелся на начало XXI века. Первые годы послекризисного восстановления в 2010-2011 годах он стремительно рос, а затем столь же стремительно упал и впервые в истории вот уже без малого десятилетие находится в отрицательной зоне. Общая производительность факторов производства не растет, а снижается, в среднем около 1-1,5% в год.  Впервые за всю историю капитализма престала работать замена труда на капитал на основе повышения энергоемкости.  Весть рост прибылей корпорации отныне связывается исключительно не с процессом реального производства, а со спекуляциями и раздуванием цен на финансовые активы – явлениями патологическими для зрелого капитализма.

Таким образом, капитализм к 20-м годам в стратегическом плане исчерпал возможности экспансии. Однако, это не означает отсутствия перспектив для глобальной мировой экономики. Проблема именно в будущем капитализма, как основном способе хозяйствования.

В Министерстве труда предложили увеличить выплаты по социальным контрактам за счет федерального бюджета. Пока соцконтракты не распространены повсеместно, однако уже сейчас им, судя по всему, необходима серьезная поддержка, так как в большинстве случаев получаемые средства не помогали россиянам выйти из бедности.
По сути, соцконтракты подразумевают поиск дополнительной работы для человека – будет это по факту дополнительное место, переобучение или открытие своего небольшого бизнеса. Грубо говоря, граждан любыми способами будут выпинывать на рынок труда, понижая уровень безработицы и количество официально бедных граждан.
По факту же пока получаемых средств недостаточно, да и статистика говорит о том, что эта мера не окажет необходимого эффекта. Так, например, аналитики «Сбербанка» провели очередной этап опроса «потребительского индекса Иванова», который говорит о том, что доля расходов россиян на продукты питания выросла до 38,9%. И ситуация не изменится, пока продовольственная инфляция будет опережать рост реальных доходов населения, уверены специалисты. Вместе с этим все больше становится доля граждан, берущих кредиты и микрокредиты для покупки в том числе товаров первой необходимости, а размер долгов по кредитам и ипотеке продолжает расти.
Своей оценкой сложившейся ситуации с Накануне.RU поделился экономист, руководитель Института проблем глобализации Михаил Делягин.
– Как вы смотрите на помощь путем социальных контрактов?
– Вообще-то это называется служба занятости. Она, правда, не справляется со своими обязанностями. То, что это планируют делать за счет федерального бюджета – хорошо, потому что у этих умников в Правительстве хватило бы фантазии попытаться сделать это за счет самих граждан в рамках «оптимизации» и обеспечения адресности социальной помощи.
Но вообще-то этим должна заниматься служба занятости. И вся инфраструктура для этого существует – зачем выдумывать новые сущности? Похоже, что в Правительстве просто слишком много чиновников, которые не могут найти себе занятие, поэтому придумывают новые формы деятельности вместо того, чтобы нормализовать уже существующие.
– Почему служба занятости не справляется?
– Это носит абсолютно издевательский характер, потому что работы или нет, или она есть для представителей определенных этносов. Например, в Москве во время кризиса 2009 года было довольно много хороших вакансий, но когда человек по этим вакансиям приходил, то оказывалось, что эта вакансия вьетнамская или китайская, и русских там совершенно не ждут.
И пособие по безработице издевательски низкое, поэтому люди этим пользуются достаточно редко, что позволяет отчитываться о низкой безработице при том, что она очень высокая. Хорошо, что Правительство об этом задумалось, но, может, надо подумать еще раз и нормализовать работу службы занятости?
– Тем не менее предложенные меры по соцконтрактам могут изменить социально-экономическое положение в стране?
– Я пока не вижу никаких мер, потому что социальный контракт заключается с каждым человеком индивидуально. Взять хотя бы безработицу – она официально составляет чуть меньше 5%, это около 300 тыс. человек – они что, собираются заключать 300 тыс. индивидуальных контрактов? При этом, есть еще много людей, которые реально являются безработными, но в качестве таких нигде не фигурируют.
И потом – что значит «социальный контракт»? Контракт о чем? Государство обязано помочь человеку найти работу, а человек что обязан? Я понимаю, что если вы отказываетесь от трех работ подряд, то больше на вас никто сил и времени тратить не будет, но зачем это называть «контрактом»?
– При этом растет доля закредитованных граждан, что может привести, по мнению министра экономразвития Орешкина, к рецессии через год-два – вы согласны с таким прогнозом?
– Действительно, доля растет, растет стремительно, но я совершенно не разделяю озабоченности министра Орешкина по двум причинам: во-первых, это результат политики Правительства РФ.
Людей погружают в искусственно созданную бедность и в этой бедности их искусственно удерживают. То есть товарищ Орешкин сетует на результаты деятельности товарища Орешкина.
Во-вторых, бояться рецессии не стоит, потому что даже по официальным данным у нас уже сейчас рецессия. А если официальную статистику пересчитать с учетом хотя бы занижения официальной инфляции, то получится, что у нас экономический спад начался, с того момента как Россию запихнули в ВТО. Экономического роста нет – это некоторая галлюцинация.
– И как на это повлияет доля закредитованных граждан?
– Нищета населения, естественно, ухудшает экономическое положение. И когда господин Орешкин своей политикой блокирует экономическое развитие страны, он тем самым лишает людей возможности зарабатывать. Когда господин Орешкин и другие члены Правительства лишают людей возможности зарабатывать – они погружают их в бедность и нищету. Тем самым он стимулирует увеличение доли расходов на еду и увеличение кредитов на текущее потребление.
Тем самым он, во-первых, создает риски для банковской системы, потому что будут невозвраты, и они будут значительными. А во-вторых, это будет вести к ухудшению экономической конъюнктуры.
Если бы у нас был рост, можно было бы говорить, что это может привести к стагнации. Если бы у нас была стагнация – можно было бы говорить, что это приведет к экономическому спаду. Но поскольку у нас экономический спад и так, то это приведет лишь к усилению экономического спада.
– То есть в целом складывается непростая ситуация…
– Ситуация очень простая. Если человека душить – он будет умирать…
– И как в Правительстве решают эти задачи?
– Никто не будет бороться сам с собой. А Правительство вместе с Банком России являются главным источником всех экономических трудностей. Западные санкции – это ничто по сравнению с санкциями, которые наложены на Россию Медведевым, Набиуллиной и их подручными.
– Тогда что бы вы предложили сделать в первую очередь?
– В первую очередь я бы порекомендовал применить действующий Уголовный кодекс к членам Правительства и руководству Банка России. Во-вторых, было бы неплохо почитать Конституцию. Бумажка низведена до сборника анекдотов, но там есть содержательные места, например, право граждан РФ на жизнь. Если гражданам РФ не гарантируется прожиточный минимум – это юридически означает отрицание их права на жизнь. Соответственно, отрицание Конституции есть тягчайшее преступление для любого государственного деятеля.
Так что первое, что нужно, это возобновить норму Конституции о том, что люди имеют право на жизнь – гарантировать всем гражданам прожиточный минимум, причем реальный, а не фиктивный, как сейчас. Для этого придется нормализовать, например, систему выдачи лекарств, потому что монетизация льгот, в том числе лекарственных, резко повышает расходы. А дальше нужно модернизировать инфраструктуру, а для этого нужно ограничить коррупцию (что несложно), ограничить финансовые спекуляции, потому что если страна будет существовать ради финансовых спекуляций, то никакое развитие невозможно. Ограничить произвол монополий, ввести разумный протекционизм, нормализовать здравоохранение и образование.
Это достаточно просто для власти. Получается плохо, но в части уничтожения экономики у них все получается хорошо.

Напомним, что в декабре прошлого года правительство выделило на социальные доплаты в 13 регионах более семи миллиардов. Дополнительные средства потребовались, поскольку поменялся порядок подсчета общей суммы материального обеспечения пожилых людей.
Тогда пересчитать все надбавки к пенсиям решили после послания Владимира Путина Федеральному Собранию. Российский лидер тогда отметил, что необходимо сделать все, чтобы устранить «несправедливость, возникшую при индексации пенсий».
Ранее, напомним, в счётной палате констатировали новый провал попытки оздоровить пенсионную систему в стране. Дело в том, что заморозка индексации выплат работающим пенсионерам не произвела ожидаемого эффекта, сообщила аудитор Счётной палаты Светлана Орлова. Она отметила, что эта мера не дала того результата, на который рассчитывали власти.
Директор Института проблем глобализации Михаил Делягин в беседе с корреспондентом телеканала Царьград напомнил, что Орлова ранее была губернатором Владимирской области. «Она произвела впечатление хорошего губернатора, но своим комментарием продемонстрировала очень стыдную вещь. Что губернатор, бывший, и даже аудитор Счётной палаты не подозревает, что воровство является плохим инструментом развития», — считает он.
Экономист объясняет: по его мнению, заморозка накопительных взносов — это и есть воровство денег.
«Нужно понимать, в чём задача пенсионной реформы. Пенсионная реформа не сталкивается с нехваткой денег, эта нехватка искусственно создана. Федеральный бюджет имеет 12,5 триллиона рублей неиспользуемых остатков, эта сумма будет увеличиваться. Только в этом году она вырастет на три с четвертью триллиона», — отмечает Делягин.
Он подчёркивает, что прикрытие пенсионной реформы отсутствием денег — это откровенная ложь. На самом же деле это попросту инструмент, работающий на обеднение народа.
«Подавление граждан РФ и обеспечение их обнищания. С этой точки зрения всё хорошо и эффективно. Другое дело, что сказать это официально нельзя, поэтому делаются всякие мнимые цели, заведомо неэффективные цели, типа экономии денег», — жёстко высказывается эксперт.
Делягин отмечает, что люди понимают это и в принципе не верят в реформу. «Сегодня для каждого человека деньги, которые он платит в пенсионные взносы, это деньги, которые выброшены», — констатирует он.

Жажда реванша
Документ сразу же вызвал негодование либеральных кругов, в советское время его объявили одним из инструментов превращения России в «тюрьму народов», а нынешние необандеровцы рассматривают его как вопиющий случай украинофобии.
Совсем немногие задумывались над истинной причиной появления Валуевского циркуляра, хотя для этого требуются всего лишь элементарные познания в отечественной истории. Обратите внимание на год принятия документа – 1863: в те дни в Царстве Польском и ряде других западных губерний России бушевало Январское восстание, поднятое реваншистски настроенной шляхтой. Те, кто грезил воссозданием Речи Посполитой, стремились вернуть расположение к себе православного крестьянства, некогда находившегося под польским владычеством Малой и Белой Руси, и широко применяли для этого столь популярные ныне технологии «мягкой силы».
Обратимся к совсем недавнему прошлому, когда депутаты Верховной Рады от националистических партий на протяжении пары десятилетий с удовольствием отдавали «регионалам» и прочим своим молившимся золотому тельцу оппонентам стратегически важные экономические комитеты парламента, но изо всех сил держались за вроде бы малозначительные культуру и образование. Результат такого подхода мы все увидели на рубеже 2013 – 2014 годов: воспитанная в соответствующем духе молодежь стала движущей силой неонацистского шабаша. Эти парламентарии-националисты хорошо знали свое дело: у их пращуров в XIX веке были очень хорошие учителя.
После разделов Речи Посполитой, на территориях, вошедших в состав России, польская шляхта была приравнена в своих правах к русскому дворянству и в числе всего прочего получила доступ к высшим государственным постам. Достаточно вспомнить, что кресло сенатора занимал автор знаменитого полонеза Михал-Клеофас Огинский, генеральские погоны носили один из лидеров Белого движения Владимир Май-Маевский и увековеченный в топонимике Арктики выдающийся полярный исследователь Андрей Вилькицкий.
Тем не менее не все шляхтичи стремились воспользоваться предоставленными им правами: более того, некоторые из них, обуреваемые воспоминаниями о былом величии, страстно желали устроить смуту. Однако бунтовать против сильной власти при помощи оружия было бессмысленно, поэтому требовалось заручиться самой широкой поддержкой в обществе, чтобы тем самым вынудить Государя идти на постоянные уступки. Расчет был простой: не зря же сказано, что, уступая, нельзя остановиться. Вот для этого и были задействованы все имеющиеся в распоряжении шляхты арсеналы «мягкой силы».
Шляхтичи «вдруг» внезапно воспылали любовью к тем, кого они еще вчера ни в грош не ставили. Среди них приобрело популярность движение так называемых «хлопоманов»: у экстравагантных юношей стало модным наряжаться в одежду малороссийских крестьян, а их отцы заводили себе «казачков» – камердинеров, носивших костюмы времен Запорожской Сечи. В польской литературе первой половины XIX столетия сложилась «украинская школа», воспевавшая предателя Ивана Мазепу и русофобствующего мятежника Устима Кармалюка, а также породившая многие популярные сюжеты современной украинской литературы, как ту же легенду про запорожского атамана Вернигору.
Поэт и лютнист Томаш Падура вместе со своими единомышленниками создал в Киевской губернии школу странствующих певцов и сочинил для ее учеников репертуар, часть которого не утратила популярности и в наше время. Опасность всего этого культуртрегерства заключалась в том, что в русском обществе того времени Польша считалась второй законодательницей моды после Франции: излишне объяснять сколь мощным инструментом влияния на умонастроения являются гламурные тренды, а также то, насколько с ними трудно бороться. Кроме того, через культурное пространство шла установка соответствующих «заявочных знаков» и в сознании людей, и на карте с целью ее последующего перекраивания.
Иезуитское просвещение
Нет более дальнобойного орудия «мягкой силы», чем образование. Это реваншисты понимали очень хорошо, тем более что Польша была одним из крупнейших университетских центров Восточной Европы. Отметим, что при польском владычестве возникла знаменитая Киево-Могилянская академия, и по ее образцу, и с участием ее профессуры позднее в Москве создали Славяно-греко-латинскую академию – первый университет в России. Многие интеллектуалы с польскими корнями, такие, как Феофан Прокопович, имели огромное влияние при русском императорском дворе, и, кстати, их роль еще нуждается в объективной оценке: со столь колоссальным вредом русскому православию, какое при помощи той же «мягкой силы» нанес ему «просвещенный XVIII век», с трудом могут сравниться даже масштабные антирелигиозные кампании ХХ столетия.
Далеко не все представляют, что численности монашества, которая имелась в РПЦ на момент воцарения Петра I, удалось достичь только к 2000 году, а принятие послушником пострига по законам Российской Империи было возможно только при открытии вакансии в штате монастыря. В результате такой политики после присоединения польских земель численность католического монашества в России превышала численность монашества православного, также совершенно непропорциональным конфессиональному составу оставалась численность католических и православных священников, и таковой ситуация оставалась вплоть до мятежа декабристов.
Католическое духовенство, преимущественно польское по своему национальному составу, получило широкие возможности для реализации своих планов в сфере образования. Известно, что родители Пушкина собирались отдать будущее «солнце русской поэзии» в иезуитский коллегиум, и только открытие Царскосельского лицея, к превеликому счастью для Отечества, изменило их планы и сохранило национального гения для России. Иезуитов принято рисовать злейшими врагами просвещения, реакционерами и мракобесами. Это далеко не так: они высоко ценили научные знания и умели их преподнести как никто другой.
Орден мог похвастаться лучшей в мире системой образования вплоть до середины XIX века, а многие монахи конгрегации, такие, как археолог Пьер Тейяр де Шарден и астроном Анджело Секки, составили гордость мировой науки. Но при этом они очень хорошо «промывали» своим воспитанникам сознание, превращая их в людей, до конца верных Святому Престолу. Не зря вскоре после мятежа декабристов царским указом иезуиты были изгнаны из России.
Аналогичная картина прослеживалась и в светском образовании. Яркий пример – член Государственного совета, сенатор, действительный статский советник, граф Северин Потоцкий в 1803 году стал первым попечителем Харьковского учебного округа и оставался в этой должности на протяжении полутора десятилетий. Именно благодаря этому человеку основанный спустя пару лет после его назначения Харьковский университет стал центром вначале пропольских, а позже украинофильских настроений.
Мягкий вердикт
Стараниями ставленников Потоцкого деканом историко-филологического факультета вскоре становится рьяный украинофил Петр Петрович Гулак-Артемовский, по чьей инициативе была учреждена кафедра польского языка, и начал издаваться с 1825 года «Украинский журнал». Декан по совместительству являлся еще и профессором русской истории, а его учениками были уроженец Ярославля Измаил Срезневский и внебрачный сын воронежского помещика Николай Костомаров. Оба они очень скоро приобщились к украинофильству: Срезневский вскоре продолжил растить новые поколения украинофилов в своей alma mater, а Костомаров написал и опубликовал диссертацию «О значении унии в западной России».
Ее содержание возмутило местное церковное начальство, подавшее жалобу в Священный Синод, который, в свою очередь, передал дело в ведение Министерства народного просвещения. По результатам экспертизы, которую проводил один из крупнейших русских историков того времени Николай Устрялов, диссертацию изъяли и уничтожили. Зато все наказание для Костомарова заключалось в требовании сменить тему исследования, что и было сделано. Причиной столь мягкого вердикта стало то, что Петр Гулак-Артемовский к тому времени был избран ректором Харьковского университета.
Вскоре после успешной защиты уже новой диссертации, посвященной на этот раз малороссийской этнографии, Костомаров становится профессором русской истории в Киевском университете, где, помимо чтения лекций, еще и возглавляет подстрекавшееся шляхетскими реваншистами подпольное Кирилло-мефодиевское общество. Впрочем, музыка играла недолго: одного из студентов жутко возмутило украинофильство преподавателя, который за это был сослан в Саратов.
Касательно Кирилло-мефодиевского общества: другой его активист – Пантелеймон Кулиш – разработал современный украинский алфавит – «кулишовку», написал буквари «Азбуку» и «Граматку», а также перевел Библию на украинский язык. Перевод получился скандальным: от одной только фразы «Хай дуфае Сруль на Пана» – «Да уповает Израиль на Господа» несло таким ужасающим полонизмом, что царским цензорам не составило труда понять, откуда растут ноги у толмача.
К середине 1850-х годов идея издания литературы для начальных школ на языках и наречиях народов, населявших Российскую Империю, прочно овладело умами не только либеральной общественности, но и значительной части чиновников. Здравое зерно в этом имелось: обучение на родном языке в младших классах способствует лучшему усвоению материала и способствует безболезненному переходу на государственный язык в старших классах. Столь же полезным является и перевод духовной литературы: важно, чтобы человек понимал суть молитвы, а не заучивал непонятный ему набор слов на чужом языке. Однако этим попытались воспользоваться враги России, превнося в тексты этих изданий вредоносные идеи.
«Враждебных к России и гибельных для Малороссии…»
В СССР и на Украине Валуевский циркуляр критиковали по принципу: «Не читал, но осуждаю!». Документ объявили ярким примером великодержавного шовинизма, однако преподносили его полностью вырванным из исторического контекста. Сам контекст тоже замалчивали: Январское 1863 года восстание в Польше объявлялось национально-освободительным и направленным против самодержавия. Понятно, что в таком случае любой нормативный акт, принятый ради защиты информационного пространства, мог рассматриваться исключительно как исчадие мракобесия и реакции.
Хотя на самом деле вердикт Петра Валуева был чрезвычайно мягким: «Сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке (имеется в виду малороссийское наречие. – прим. автора), которые принадлежат к области изящной литературы…». То есть, запрет не коснулся художественных произведений, составлявших в то время основную массу печатной продукции. Тем более что изящная словесность на местных наречиях никогда не была чем-то противоестественным: взять хотя бы устное народное творчество, которое в те годы активно записывалось и издавалось.
Вместе с тем Валуев однозначно дает понять, где надо искать корни украинофильства: «Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков…».
Для сравнения: в соседней Белоруссии польское влияние было еще большим, и, чтобы убедиться в этом, достаточно просто детально ознакомиться с биографиями большинства белорусских писателей. Недавно, например, перечитывал в оригинале повествующую о судьбе мелкопоместного шляхтича поэму «Кепска будзе», принадлежащую перу классика белорусской литературы Франциска-Бенедикта Богушевича, и дошел до строк, где он вспоминает о своих безвременно умерших родителях: «Гадкоў за тры пацягнулі, / Ў марцы і ручанькі згарнулі…». Тут же машинально задался вопросом: «Ну чаму, чаму ў марцы?». Ведь март по-белорусски – это «сакавік»…
Ответ нашелся чуть позже в биографии белорусской поэтессы Зоськи Верас: «Как и в большинстве дворянских семей Белоруссии, дома у девочки разговаривали по-польски…». Хотя мог бы и своим умом додуматься: Франциск-Бенедикт – настолько исконное белорусское имя, что дальше некуда. Впрочем, в отличие от Малороссии, успехи сепаратистской проповеди в Белоруссии были более чем скромными: там основная масса крестьянства идентифицировала себя как «тутэйшие» – «здешние», и ни с какими выходящими за пределы малой родины масштабными проектами, вроде реванша Речи Посполитой, иметь дела не желала.
Но вернемся в Малороссию. Валуев в своем циркуляре предупреждал не только о пагубности украинофильских идей, но и о том, что их воплощение в жизнь обернется катастрофой. Ему слово: «Большинство малороссов сами основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, испорченный влиянием на него Польши. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии…».
Некуда свернуть
Задумаемся над словами о сепаратистских замыслах, «враждебных к России и гибельных для Малороссии…». Мудрый государственник Валуев прекрасно понимал, чем грозит их реализация. Это раскол русского народа вследствие того, что часть русских убедят принять иную идентичность. Принятие иной, привнесенной извне идентичности – это война: малороссы окажутся нужны польской шляхте исключительно как пушечное мясо, и убивать им придется своих же братьев. И то, что малороссы в большинстве своем полягут на поле брани, для реваншистов автоматически решало вопрос зачистки территории от неугодных и расширения жизненного пространства – того самого, которое в Смутное время начала XVII века чуть было не стало трофеем польской короны.
Увы, но на Украине всего этого так и не смогли понять. Как не смогли понять и то, что самой Украине в противостоянии Запада с Россией уготована роль страны-камикадзе. Можно ли надеяться на прозрение украинцев, хотя и запоздалое? Надеяться-то можно, только что это даст, когда свернуть с пути к погибели уже некуда?