Украина и украинско-российские отношения

Батальйон "Айдар" потрапив в облогу, терористи скосили вже багатьох бійців, пише ndilo.com.ua. "Айдару" конче потрібна допомога, армійська підтримка. Б'ємо на сполох!!!
Ігор Алексеєв із Луцька написав цієї ночі на ФБ:

"УВАГА! УВАГА! УВАГА!

ТЕРМІНОВО!!! БІДА!!!!

В районі сіл Новосвітка, Хрящевата РОЗСТРІЛЮЮТЬ "АЙДАР". Більше 20 загиблих й більше 30 поранених. ДО РАНКУ НЕ ДОТЯГНУТЬ! ВОНИ В ОТОЧЕННІ, АРМІЙСЬКОЇ ПІДТРИМКИ НЕМАЄ!!

Усім, хто має змогу зв'язатися зі штабом АТО чи секретаріатом президента! SOS SOS SOS SOS SOS SOS!!!!!!!!!!!!

ТАМ РОЗРИВАЮТЬ НАШИХ ПАЦАНІВ!!!!!"

І трохи згодом додав:

"Саша КРАЛЮК тільки що зі мною ПРОЩАВСЯ!!! АЙДАР штурмують, і каже, що 100 відсотків їх ПІДСТАВИЛИ!!!!"
Ігор і я — просимо репост. Хто має вихід на якісь штаби і батальйони — зв'яжіться терміново, повідомте! Там же в "Айдарі" такі золоті хлопці...
Емма Маєва із Києва написала цієї ночі на ФБ:
Айдар!
Молитесь за ребят!
Массово,много,все кто не спит!

Сергій Висоцький, ведучий телеканалу Еспресо також написав цієї ночі на ФБ:
Короче, к сожалению инфа о засаде в которую попал "Айдар" (одна из рот) подтверждается. По потерям пока инфы 100% нет, не буду нагнетать. Держите кулаки.

АПДЕЙТ: нет, про них не забыли, их не "слили", все в курсе ситуации, работают над спасением.

Меня поражают комментаторы, которые не нашли в крымской речи Путина ничего интересного. Они просто не научились слушать президента.

Путин выбрал Крым для того, чтобы обозначить свою позицию по главным политическим вопросам текущего момента. Это как с визитами на Курильские острова. Каждый приезд президента или премьера на Курилы вызывает истерику в Токио. Приезд и выступления Путина в Крыму вызовет истерику в Вашингтоне и Киеве. А что может быть приятнее для русского уха чем истерика Госдепа? Правильно! Только плачь креакла по утраченному хамону.

Путин начал свою речь с описания своего виденья Крыма и значения Крыма в будущем России. Это очень важно, чтобы полуостров действительно стал местом идеального межнационального мира, что особенно ценно на фоне пока еще живого руссофобского режима в Киева. Но еще важнее, слова Путина о идеологической, почти мистической роли Крыма:

«Крым может сыграть уникальную объединяющую роль для России, стать своего рода историческим источником примирения красных и белых для того, чтобы мы окончательно залечили раны, нанесенные нашему народу драматическим расколом 20 века»

Это очень важное, историческое заявление. Это очень сложная, но самая важная задача современности. До тех пор, пока эти раны не залеченны, всегда найдутся те, кто разбередят их и будут снова наслаждаться братоубийственным гражданским конфликтом, который выгоден исключительно внешним врагам нашей страны. В ХХ веке мы уже дважды наступали на эти грабли и пора бы эти глопости прекратить. Путин - не за красных и не за белых. Он - за Россию, история которой не закончилась в 1917 году, но и не началась в 1917. Он - за Россию которой тысячи лет, а не пару десятилетий. Нам пора строить страну, готорая вберет в себя все то лучшее что было в СССР и в Российской Империи, адаптировав себя к вызовам будущего.

В этом ключе и следует читать то, о чем Путин говорил дальше. Он обрисовывал контуры этого будущего:

«Мы должны спокойно, достойно и эффективно обустраивать свою страну, не отгораживаясь от внешнего мира, не разрывая связь с партнерами и не давая вести себя с нами пренебрежительно и менторски»

Никакой изоляции не будет. Россия не станет огораживаться от мира, но общение, торговля и сотрудничество с Россией - уже не право, а привилегия, которую нужно заслужить правильным поведением. Сделанное в тот же день заявление о выделении 30 миллиардов долларов в Валютный пул БРИКС — конкретное проявление этого взгляда на мир. Санкции, которые на самом деле являются протекционистскими мерами для зачистки рынка для наших производителей являются другим проявлением этого же виденья.

Путин много говорил про армию, про ее развитие и финансирование. Только слепой не замечает прогресса в этом направлении и очень важно, что Путин поставил правильный акцент в плане смысла этого развития:

«это не милитаризация, но это очень серьезный дополнительный импульс для развития оборонной промышленности»

И прежде чем креаклы начнут орать о том, что Путин «потратит 20 триллионов рублей на танчики», вместо того чтобы накормить их всех хамоном, им стоит напомнить о том, что Интернет был фактически создан в рамках государственной программы Министерства обороны США. И только потом, после того как американское государство вбухало в него кучу денег, монетизацию данной технологии поручили «правильным пацанам» с хорошими политическими связями. Пора учиться у наших заокеанских конкурентов. Судя по заявлениям Путина об открытых прорывных технологиях, у нас есть поводы для оптимизма.

Напоследок, Путин затронул судьбу нефтедоллара. Фактически, он пообещал создание нефтерубля:

«По поводу торговли энергоносителями за рубли – я тоже считаю, что это было бы правильно, и мы должны к этому стремиться, но вопрос в том, что это непростая история»

Это будет очень непростой процесс, хотя бы потому, что НИКТО до этого не смог реализовать подобный проект. Три политических лидера, которые активно работали в этом направлении (Чавес, Каддафи, Хуссейн) — мертвы, а Иран (который попал под санкции после попыток продавать нефть за евро и золото) просто передоверил нам эту сложную миссию. Недавний меморандум, который дает России контроль над значительными объемами иранской нефти подписан не просто так.

Путин обозначил триаду на которой будет строится будущее России: мир в обществе, сильная армия, наш нефтерубль. Пожелаем ему и нам удачи!

Врач с Чукотки — о том, как он на месяц ездил добровольцем в Донбасс

Денис Клосс родился в Тернополе. На Украине он окончил медицинскую академию и уехал на Чукотку, где работали его родители. Ему 33 года, и сейчас он главный травматолог Чукотского автономного округа. В свой летний отпуск Денис поехал добровольцем с Чукотки на юго-восток Украины.

— Моей целью было попасть в больницу в Славянск. Я приехал в Ростов и стал искать пути, как добраться до города и вообще перейти границу, потому что для мужчин она уже была закрыта. Я связался с местным отделением Красного Креста, так как работаю там инструктором. Меня попросили подождать, пока границу откроют. А у меня отпуск — время ограничено. Мне посоветовали обратиться к донским казакам. Они дали адрес, где набирают добровольцев с опытом боевых действий.

— А у вас есть опыт боевых действий?

— Нет, я и стрелять не умею. Но я травматолог, у меня десять лет опыта работы, и я сталкивался и с огнестрельными ранениями, и с осколочными, и с минно-взрывными. Меня сразу взяли. Буквально ночь мы под Ростовом переночевали, погрузились в три КАМАЗа, затем направились через границу в обход погранпостов. Проводники-ополченцы ехали впереди. В следующей машине были русские. Ну «русские» условно: там и армяне, и осетины, и много кто был. Еще один грузовик вез чеченцев. А в последнем ехали украинцы, которые тоже защищали юго-восток. Среди украинцев было много приезжих из Харькова, Днепропетровска, Одессы.

23 мая мы заехали в Донецк. У нас с собой был гуманитарный груз: медикаменты, средства гигиены, которые мы должны были там передать.

Я занимался организацией медицинской помощи в отряде добровольцев. Я ни разу за все время не выстрелил, хотя оружие у меня было.

Я так и не добрался до Славянской больницы, так как Славянск был блокирован. А 26 мая я попал в бой за Донецкий аэропорт.

— Расскажите об этом.

— Ну мясо просто это было. Там два терминала: новый и старый. Мы ночью заняли новый терминал, а в старом находился кировоградский спецназ — подразделение регулярной украинской армии, охранявшее этот аэропорт. Задачей добровольцев было не дать приземлиться бортам с новыми киевскими группировками, которые направлялись в Донецк на следующий день после президентских выборов. С кировоградцами у нас была предварительная договоренность, что стрелять друг в друга не будем.


Но что-то пошло не так. Мы уже потом анализировали, что, поскольку там тут же появились частные военные формирования — наемники, именно они открыли стрельбу и по нам, и по кировоградцам. Но никто же из нас не знал, что они есть. И ни мы, ни украинский спецназ не поняли, кто начал стрелять. А дальше уже вообще неважно было, кто против кого.

Потом начался авианалет, а все чеченцы находились на крыше. И их всех накрыло. Мы побежали наверх и стали забирать раненых —15 человек пострадали и один погиб. Всех стащили и стали уходить, потому что шансов не было: и снайперы обстреливали, и кировоградцы крыли из АГС-17 (гранатометы. — РП), а к вечеру у аэропорта появились еще и минометы.

— А ПЗРК у вас не было?

— Был. Муляж. Никто же не ожидал, что новый терминал, в строительство которого вбухали столько денег, украинцы будут разрушать. Это было нашей фатальной ошибкой, наверное. К вечеру мы все уже покинули аэропорт.

Мы не могли оставить раненых и уйти сразу. Если так сделать, то на подразделении можно поставить крест, никто больше не пойдет рисковать. Но из-за того, что этих раненых долго и тяжело было доставать, мы сильно задержались. Во время отхода, на въезде в Донецк, нас обстреляли.

В КАМАЗ с русским отрядом влетела не то граната, не то ПТУРС, и он был уничтожен полностью — около 35 человек погибли на месте, только три-четыре человека выжили. Я был во втором грузовике с ранеными чеченцами, а добровольцы с Украины нас прикрывали. Нам мина попала под днище, нас перевернуло, оторвало передние колеса. Потом начался обстрел, мы стали ловить машины на дороге, загружать туда раненых и отправлять в больницы.

— А вы сам не пострадали, когда КАМАЗ перевернуло?

— Еще как пострадал, но я это уже потом понял. Передал раненых в госпиталь, немножко мозгами подостыл и чувствую — голова кровит. Пошел мыться, смотрю — весь в крови: и своей, и чьей-то еще. Все ноги посеченные осколками, тело синее. Сам себя обработал, перевязался и дальше поехал.

— А что было дальше?

— Ну что дальше… Чеченцы с такой войной дальше не согласились и уехали в Чечню. У них к тому же пол-отряда было «трехсотыми» («Груз-300» — раненые солдаты, которых требовалось вывозить с территорий боевых действий. — РП), и нужно было обеспечивать их отход. Я поехал с ними. До конца отпуска у меня оставалось дней восемь.

— С какой войной они не согласились?

— Там, понимаешь, темная история была с этим Донецким аэропортом. Мы уже потом стали разбираться, кто обстреливал грузовики во время отхода. И основной версией стало то, что это были свои.

— Ополченцы?!

— Ополченцы. И вопрос встал, что это — некое предательство или простое русское разгильдяйство? Мы же были блокированы в этом аэропорту, и подразделения батальона «Восток» шли к нам на прорыв. И то ли они не знали, кто именно был в новом терминале, то ли произошла диверсия и они получили команду, что там украинская армия.

— А чем воевали ваши противники?

— Там много оружия интересного. У наемников, к примеру, работали женщины-снайперы. Одну из них наши свалили из граника (гранатомета. — РП) и отобрали у нее американскую крупнокалиберную винтовку «Барретт». У этого оружия пуля дерево перерубает. Страшная вещь.

— А как ваши родные отнеслись к тому, что вы уехали на Украину?

— Родители ничего не знали. Я им сказал, что уехал в Ростов работать в Красном Кресте. Дело в том, что, когда ты приезжаешь на базу, тебе объясняют: вы доброволец, вы едете на войну, с вами может случиться все что угодно. Вы должны это понимать. Если вас убьют, то, скорее всего, там же и закопают, и никаких компенсаций ваша семья не получит. Поэтому вы можете сказать своему самому близкому другу, куда едете, чтобы, если через месяц вы не выйдете на связь, он мог все рассказать вашим родным. Я так и сделал. А свой телефон и документы на время поездки я оставлял в Ростове.

— А зачем ехали туда добровольцы, с которыми вы общались? Что они говорили?

— Нам по душам особо некогда было разговаривать. Но я понял, что основной мотив у россиян — месть за одесские события (столкновения на Куликовом поле и пожар в Доме профсоюзов 2 мая. — РП). Плюс кто-то поехал защищать родственников, живущих в Донбассе. Ни о каких деньгах там речи не шло. А с украинскими добровольцами мы не особо общались.

— А вы по каким мотивам поехали?

— Я врач. Сложно мои мотивы понять. Зачем человек в России идет в медицину? Вот те же самые мотивы.

— Так и зачем?

— Как вы думаете? Людям помогать.

— А как же родные, которые остались на Чукотке?

— У меня ни жены, ни детей нет. Родители еще трудоспособные. А я сам по себе. Поэтому, наверное, имел моральное право. Меня в Ростове спрашивали: «Доктор, понял, куда едем?» — «Понял». — «Понял, чем пахнет?» — «Понял». После этого я мог отказаться. Там очень многие отказывались, и никто их за это не осуждал. Жизнь-то одна. У меня других возможностей попасть на Украину не было, и я отказываться не стал.

— А вы поехали бы туда еще раз?

— Поехал бы, но при условии другой организации. То есть если бы было грамотное руководство, единоначалие, нормальная связь, нормальная координация, а не разрозненные отряды, каждый со своим командиром. Ополченцы на эту нормальную организацию способны. Но там слишком много командиров, и они уже начинают воевать между собой. Там даже при желании не с кем договариваться: непонятно, с кем диалог вести.


Вот, допустим, врачу на передовой делать нечего. Там должен быть фельдшер, санинструктор. Я, по сути, выполнял функцию санитара, хотя в больницах нужны доктора. И это идиотизм полнейший. Я общался с человеком, воевавшим в первую чеченскую, тогда тоже тащили врачей на передовую. И он рассказывал, как в первый же месяц там потеряли 26 классных хирургов. Но с другой стороны, боевой дух у добровольцев зашкаливает, когда с ними рядом врач. Они больше готовы к риску.

У нас было очень мало времени для боевого слаживания. Мы приехали и сразу попали в боевые действия.

— А как настроено мирное население по отношению к повстанцам? К идее Новороссии? К России?

— Если говорить о юго-востоке, то там население, по крайней мере на тот момент, было очень пассивным. Провели референдум — а дальше что? Они сами не знали, чего они хотят: федерализации, независимости, перехода в состав России. Это очень чувствовалось. Люди жили собственной жизнью, как будто ничего не происходит: ходили в кафе, на дискотеки, ездили отдыхать. Донецк — город-миллионник, а в батальоне «Восток» была пара тысяч бойцов. Правда, в сельских районах ополченцев побольше: скорее всего, потому что городским жителям нужно на работу ходить, а селяне могут прокормиться за счет своих хозяйств.

А если говорить о сторонниках единой Украины, то они круто обиделись на нас за Крым. И никак им не объяснить, что крымчане всегда хотели в Россию.