Спецслужбы

Так, со­вет­ская внеш­няя раз­вед­ка уже в 1948 году по­лу­чи­ла ин­фор­ма­цию о том, что США, Ве­ли­ко­бри­та­ния и Фран­ции хотят увя­зать воз­мож­ность предо­став­ле­ния займов Со­вет­ско­му Союзу с усло­ви­я­ми, ко­то­рые по­ста­вят эко­но­ми­ку СССР под кон­троль ино­стран­но­го ка­пи­та­ла либо вы­ну­дят Москву пойти на уступ­ки по по­ли­ти­че­ским во­про­сам. В до­ку­мен­таль­ной ин­фор­ма­ции о по­зи­ции аме­ри­кан­ско­го ру­ко­вод­ства по во­про­су предо­став­ле­ния займов Со­вет­ско­му Союзу го­во­ри­лось, на­при­мер: «…что ка­са­ет­ся займа на сумму в 6 млрд, то пред­по­ла­га­ет­ся, что по­лу­чить такой заем СССР едва ли удаст­ся. Даже в том случае, если пра­ви­тель­ство США со­гла­сит­ся предо­ста­вить СССР такой заем, оно предо­ста­вит его в рас­сроч­ку от­дель­ны­ми ссу­да­ми, с таким рас­че­том, чтобы в обмен за предо­став­ле­ние каждой ссуды пра­ви­тель­ство США могло бы по­лу­чать какие-либо по­ли­ти­че­ские уступ­ки. При этом не будет ни­ка­ких га­ран­тий, что, по­лу­чив одну часть займа, СССР сможет по­лу­чить и осталь­ные части. Предо­став­ле­ние таких пе­ри­о­ди­че­ских ссуд будет каждый раз пред­ме­том пе­ре­го­во­ров».
Одним из ос­нов­ных на­прав­ле­ний «хо­лод­ной» войны было свер­ты­ва­ние За­па­дом эко­но­ми­че­ских от­но­ше­ний с СССР и стра­на­ми Во­сточ­ной Европы, чтобы за­тор­мо­зить их эко­но­ми­че­ское раз­ви­тие, огра­ни­чить объем по­ступ­ле­ний экс­порт­ной вы­руч­ки и уве­ли­чить тех­но­ло­ги­че­ское от­ста­ва­ние от за­пад­ных го­су­дарств. Ва­шинг­тон ока­зы­вал по­сто­ян­ное дав­ле­ние на за­пад­но­ев­ро­пей­ские страны, требуя огра­ни­чить эко­но­ми­че­ские связи с Со­вет­ским Союзом и его со­юз­ни­ка­ми.  Такое дав­ле­ние осу­ществ­ля­лось, в част­но­сти, через со­здан­ный в 1949 году Ко­ми­тет по кон­тро­лю за экс­пор­том в со­ци­а­ли­сти­че­ские страны (КОКОМ), ко­то­рый не только пре­пят­ство­вал рас­ши­ре­нию тор­гов­ли За­пад­ной Европы с соц­стра­на­ми, но и в ряде слу­ча­ев при­нуж­дал к ан­ну­ли­ро­ва­нию уже за­клю­чен­ных сделок.  В этих усло­ви­ях перед со­вет­ской раз­вед­кой встала задача все­мер­но со­дей­ство­вать рас­ши­ре­нию внеш­не­эко­но­ми­че­ских связей, обес­пе­чи­вать при­об­ре­те­ние об­раз­цов нового тех­но­ло­ги­че­ско­го обо­ру­до­ва­ния для разных от­рас­лей про­мыш­лен­но­сти, для чего через воз­мож­но­сти раз­вед­ки в тре­тьих стра­нах со­зда­ва­лись ком­мер­че­ские фирмы, вы­сту­пав­шие по­ку­па­те­ля­ми то­ва­ров, ко­то­рые СССР и другие страны соц­ла­ге­ря не могли при­об­ре­сти у за­пад­ных ком­па­ний на­пря­мую. 
В по­сле­во­ен­ные годы и период «хо­лод­ной» войны со­вет­ская эко­но­ми­че­ская раз­вед­ка про­ве­ла немало бле­стя­щих опе­ра­ций, однако многие из них до сих пор оста­ют­ся неиз­вест­ны­ми.  Дей­стви­тель­но, в по­дав­ля­ю­щем боль­шин­стве слу­ча­ев мы знаем только о тех опе­ра­ци­ях, ин­фор­ма­ция о ко­то­рых была рас­кры­та в ре­зуль­та­те про­ва­ла и ареста наших раз­вед­чи­ков либо их воз­вра­ще­ния на родину.  Но даже в таких из­вест­ных ис­то­ри­ях есть ин­те­рес­ные и ма­ло­из­вест­ные мо­мен­ты, и о неко­то­рых из них мы по­ста­ра­ем­ся рас­ска­зать. 

Ман­х­эт­тен­ский проект
Офи­ци­аль­но счи­та­ет­ся, что первые све­де­ния о начале работы по со­зда­нию атом­ной бомбы были по­лу­че­ны со­вет­ской раз­вед­кой и до­ло­же­ны Л. П. Берия Ста­ли­ну 10 марта 1942 года. К концу сле­ду­ю­ще­го года, наряду с мно­же­ством со­об­ще­ний о ходе осу­ществ­ле­ния про­ек­та «Ман­х­эт­тен», среди ко­то­рых на­хо­дил­ся отчет Б. Пон­те­кор­во о впер­вые осу­ществ­лен­ной Э. Ферми управ­ля­е­мой ядер­ной ре­ак­ции, в Москву было до­став­ле­но около 300 сек­рет­ных от­че­тов и ма­те­ри­а­лов по про­бле­мам ис­сле­до­ва­ния в об­ла­сти атом­ной энер­гии.
На самом деле внеш­няя раз­вед­ка начала ин­фор­ми­ро­вать Москву о ве­ду­щих­ся в США и Ве­ли­ко­бри­та­нии ра­бо­тах по про­ек­там «Ман­х­эт­тен» и «Тьюб эллойз» («Труб­ный сплав») зна­чи­тель­но раньше. Про­бле­мой рас­щеп­ле­ния атом­но­го ядра и по­лу­че­ния нового ис­точ­ни­ка атом­ной энер­гии ученые Гер­ма­нии, Ве­ли­ко­бри­та­нии, США, Фран­ции и других стран вплот­ную стали за­ни­мать­ся с 1939 года. По­доб­ные работы велись и в Со­вет­ском Союзе уче­ны­ми-ядер­щи­ка­ми Я. Зель­до­ви­чем, Ю. Ха­ри­то­ном и дру­ги­ми, но на­чав­ша­я­ся война и эва­ку­а­ция на­уч­ных ин­сти­ту­тов в Казань пре­рва­ли работы по со­зда­нию атом­но­го оружия. Однако на­ли­чие в Гер­ма­нии силь­ной школы физики сви­де­тель­ство­ва­ло об опас­но­сти по­яв­ле­ния у нее по­доб­но­го оружия и о необ­хо­ди­мо­сти со­зда­ния его в других стра­нах.
В мае 1941 года, после того, как была до­ка­за­на тео­ре­ти­че­ская воз­мож­ность со­зда­ния атом­но­го оружия, власти Ве­ли­ко­бри­та­нии учре­ди­ли первую в ис­то­рии че­ло­ве­че­ства ор­га­ни­за­цию по кон­стру­и­ро­ва­нию и про­из­вод­ству атом­ной бомбы. В эту про­грам­му, по­лу­чив­шую ко­до­вое на­зва­ние «Тьюб эллойз», вошли четыре неза­ви­си­мые ис­сле­до­ва­тель­ские группы. Одна из них — бир­мин­гем­ская, где ли­ди­ру­ю­щие по­зи­ции за­ни­мал физик-тео­ре­тик К. Фукс - немец-ком­му­нист, бе­жав­ший от гит­ле­ров­ско­го режима в Англию. Сек­рет­ная ин­фор­ма­ция от этого че­ло­ве­ка стала по­сту­пать уже в конце 1941 года, а в 1943 году на­уч­ный ру­ко­во­ди­тель аме­ри­кан­ско­го про­ек­та Оп­пен­гей­мер при­гла­сил его, вместе с груп­пой ан­глий­ских коллег в США.  Таким об­ра­зом агент со­вет­ской раз­вед­ки попал в Лос-Аламос - самое сердце про­ек­та «Ман­х­эт­тен».
На первом этапе «охоты за атом­ны­ми сек­ре­та­ми» лон­дон­ская ре­зи­ден­ту­ра со­вет­ской раз­вед­ки ока­за­лась более ре­зуль­та­тив­ной. На­при­мер, уже в ав­гу­сте 1941 года из Ве­ли­ко­бри­та­нии по­сту­пи­ло со­дер­жа­ние пред­став­лен­но­го У. Чер­чил­лю сек­рет­но­го До­кла­да Ура­но­во­го ко­ми­те­та, а также ин­фор­ма­ция о том, что идея со­зда­ния сверх­мощ­но­го оружия при­об­ре­ла вполне ре­аль­ные очер­та­ния. На со­ве­ща­нии бри­тан­ско­го ко­ми­те­та на­чаль­ни­ков штабов при­ня­ты ре­ко­мен­да­ции о немед­лен­ном начале работ и из­го­тов­ле­нии первой атом­ной бомбы через два-три года. Бри­тан­ские физики опре­де­ли­ли уже кри­ти­че­скую массу урана-235, а также сфе­ри­че­скую форму заряда, раз­де­лен­но­го на две по­ло­ви­ны, и уста­но­ви­ли, что ско­рость их со­уда­ре­ния должна быть не ниже 2—2,5 тыс. метров в се­кун­ду.
В конце 1941 года из Лон­до­на по­сту­пи­ла ин­фор­ма­ция о том, что США и Ве­ли­ко­бри­та­ния решили ко­ор­ди­ни­ро­вать усилия своих ученых в об­ла­сти атом­ной энер­гии. Позд­нее, 20 июня 1942 года, во время пе­ре­го­во­ров в Ва­шинг­тоне Чер­чилль и Ру­звельт при­ня­ли ре­ше­ние стро­ить атом­ные объ­ек­ты в США, так как Англия под­вер­га­ет­ся по­сто­ян­ным бом­бар­ди­ров­кам гер­ман­ской авиа­ции.
Что ка­са­ет­ся работы на аме­ри­кан­ском на­прав­ле­нии, то здесь, несмот­ря на на­ли­чие зна­чи­тель­но­го ко­ли­че­ства опер­ра­бот­ни­ков, научно-тех­ни­че­ская раз­вед­ка НКВД об­ра­ща­ла пер­во­сте­пен­ное вни­ма­ние на по­лу­че­ние тех­ни­че­ской до­ку­мен­та­ции и об­раз­цов, в первую оче­редь, во­ору­же­ния и боевой тех­ни­ки. Задача до­бы­ва­ния атом­ных сек­ре­тов не вы­де­ля­лась в числе при­о­ри­те­тов внеш­ней раз­вед­ки. Да и кому могло прийти в голову за­ни­мать­ся какими-то тео­ре­ти­че­ски­ми про­бле­ма­ми в тот момент, когда гит­ле­ров­ские войска го­то­вят­ся к по­след­не­му броску на Москву. На по­вест­ке дня стояли другие, более при­о­ри­тет­ные задачи укреп­ле­ния обо­ро­но­спо­соб­но­сти нашей страны.
Хотя ори­ен­ти­ров­ка Центра о работе по атом­ной про­бле­ма­ти­ке была на­прав­ле­на в ре­зи­ден­ту­ру в США еще в 1941 году, до­бить­ся ощу­ти­мых ре­зуль­та­тов по сбору ин­фор­ма­ции в об­ла­сти со­зда­ния атом­но­го оружия ре­зи­ден­ту­ре долго не уда­ва­лось еще и потому, что аме­ри­кан­ские спец­служ­бы со­зда­ли вокруг ученых, ин­же­не­ров, тех­ни­ков и ра­бо­чих, со­сре­до­то­чен­ных в Лос-Ала­мо­се, проч­ную стену сек­рет­но­сти, ко­то­рую было непро­сто пре­одо­леть. «Ман­х­эт­тен­ский проект» пред­став­лял собой обособ­лен­ную ор­га­ни­за­цию, вклю­чав­шую несколь­ко строго за­сек­ре­чен­ных и изо­ли­ро­ван­ных друг от друга объ­ек­тов, под­чи­нен­ных ге­не­ра­лу Л. Гровсу, ко­то­рый был под­от­че­тен только во­ен­но­му ми­ни­стру, а через него — пре­зи­ден­ту США. Глав­ным объ­ек­том про­ек­та была научно-ис­сле­до­ва­тель­ская ла­бо­ра­то­рия в Лос-Ала­мо­се, где раз­ра­ба­ты­ва­лись кон­струк­ция и тех­но­ло­гия атом­ной бомбы (чис­лен­ность лич­но­го со­ста­ва ла­бо­ра­то­рии с об­слу­жи­ва­ю­щим пер­со­на­лом со­став­ля­ла 45 тысяч че­ло­век).
В со­ста­ве «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та» была сфор­ми­ро­ва­на Служба без­опас­но­сти, ко­то­рая дей­ство­ва­ла неза­ви­си­мо от ФБР и во­ен­ной контр­раз­вед­ки, также опе­кав­ших глав­ные объ­ек­ты. Со­блю­де­ние кон­спи­ра­ции осу­ществ­ля­лось с особой тща­тель­но­стью. Все со­труд­ни­ки, имев­шие от­но­ше­ние к про­ек­ту, про­ве­ря­лись «до тре­тье­го колена», за ними был уста­нов­лен кон­троль, как го­во­рит­ся, по полной про­грам­ме: ан­ке­ти­ро­ва­ние, на­блю­де­ние, цен­зу­ра, про­слу­ши­ва­ние те­ле­фон­ных пе­ре­го­во­ров и т. п. К ве­ду­щим спе­ци­а­ли­стам были при­став­ле­ны личные охран­ни­ки, со­про­вож­дав­шие их по­всю­ду. Глав­ной особо обе­ре­га­е­мой тайной яв­ля­лась ко­неч­ная цель про­ек­та. Из 150 тысяч со­труд­ни­ков, за­ня­тых в Ман­х­эт­тен­ском про­ек­те, только 10–15 че­ло­век были в курсе задач и всего объема работ. Пе­ре­пис­ка между объ­ек­та­ми была све­де­на к ми­ни­му­му и тща­тель­но ко­ди­ро­ва­лась. Вот, на­при­мер, текст те­ле­грам­мы о пуске в Чикаго ядер­но­го ре­ак­то­ра 2 де­каб­ря 1942 года, ад­ре­со­ван­ной ге­не­ра­лу Гровсу: «Ита­льян­ский мо­ре­пла­ва­тель бла­го­по­луч­но вы­са­дил­ся в Новом свете. Ту­зем­цы на­стро­е­ны дру­же­люб­но». Ита­льян­ский мо­ре­пла­ва­тель — это со­зда­тель ре­ак­то­ра Энрико Ферми (он — ита­лья­нец), ту­зем­цы — ко­мис­сия по про­вер­ке и оценке работы ре­ак­то­ра.
Сле­ду­ет от­ме­тить, что «Ман­х­эт­тен­ский проект» долгое время оста­вал­ся сек­ре­том и для ру­ко­во­дя­ще­го со­ста­ва ад­ми­ни­стра­ции США. Даже госде­пар­та­мент до начала Ял­тин­ской кон­фе­рен­ции 1945 года ничего не знал о про­ек­те, а вице-пре­зи­дент Г. Трумэн был пол­но­стью про­ин­фор­ми­ро­ван о нем только после смерти пре­зи­ден­та Ф. Ру­звель­та. В бе­се­дах с окру­же­ни­ем ге­не­рал Гровс не раз с гор­до­стью под­чер­ки­вал, что ему уда­лось со­здать непро­ни­ца­е­мую завесу, со­хра­нив­шую сек­ре­ты «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та». Однако для со­вет­ской раз­вед­ки эта «завеса» ока­за­лась не такой уж непро­ни­ца­е­мой.
По мере на­ра­щи­ва­ния усилий и со­зда­ния аген­тур­ных по­зи­ций со­вет­ская раз­вед­ка со­зда­ла эф­фек­тив­ный ме­ха­низм по­лу­че­ния ин­фор­ма­ции по «Ман­х­эт­тен­ско­му про­ек­ту».  Стоит от­ме­тить, что в во­ен­ные годы ре­зи­ден­ту­ру со­вет­ской внеш­ней раз­вед­ки на ка­ли­фор­ний­ском по­бе­ре­жье США воз­глав­лял Г. Хейфец, вице-консул в Сан-Фран­цис­ко.  В до­во­ен­ные годы он, будучи за­ме­сти­те­лем ре­зи­ден­та НКВД в Италии, первым за­ме­тил и начал осто­рож­ную раз­ра­бот­ку зна­ме­ни­то­го физика Э. Ферми и его мо­ло­до­го уче­ни­ка - бу­ду­ще­го со­вет­ско­го физика и ака­де­ми­ка Б. Пон­те­кор­во. Позже оба они, спа­са­ясь от фа­шиз­ма, ока­за­лись в Аме­ри­ке.  Пон­те­кор­во, при­вле­чен­ный к со­труд­ни­че­ству с со­вет­ской раз­вед­кой, дли­тель­ное время пе­ре­да­вал ей важ­ней­шую ин­фор­ма­цию, а в 1950 году по ка­на­лам раз­вед­ки пе­ре­брал­ся в СССР и уже здесь про­дол­жил свою на­уч­ную работу на благо раз­ви­тия атом­ной сферы Со­вет­ско­го Союза.
С се­ре­ди­ны 1943 года внеш­няя раз­вед­ка СССР со­сре­до­то­чи­ла боль­шие усилия на по­лу­че­нии кон­крет­ных све­де­ний о со­зда­нии ядер­ной бомбы в США. Это объ­яс­ня­лось, помимо про­че­го, тем, что в Гер­ма­нии, по имев­шим­ся до­сто­вер­ным данным, тео­ре­ти­че­ские ис­сле­до­ва­ния немец­ких ученых в ядер­ной об­ла­сти зашли в тупик, и на­уч­ные раз­ра­бот­ки пе­ре­ме­сти­лись в США и Англию. При­о­ри­тет­ным же на­прав­ле­ни­ем в об­ла­сти гер­ман­ских во­ору­же­ний стали работы по со­зда­нию «са­мо­ле­тов-сна­ря­дов» (так на­зы­ва­е­мо­го «оружия воз­мез­дия»), пред­на­зна­чав­ших­ся для бом­бар­ди­ро­вок бри­тан­ских ост­ро­вов, где, по данным немец­кой раз­вед­ки, на­ча­лось со­сре­до­то­че­ние англо-аме­ри­кан­ских во­ору­жен­ных сил для втор­же­ния на кон­ти­нент. Глав­ной за­да­чей эко­но­ми­че­ской и научно-тех­ни­че­ской раз­вед­ки СССР стало от­сле­жи­ва­ние работ, ве­ду­щих­ся в рамках Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та.
Иногда у нас звучат недо­умен­но-кри­ти­че­ские во­про­сы – почему США смогли со­здать атом­ное оружие раньше, чем СССР?  Кри­ти­ки «ста­лин­ско­го режима» склон­ны объ­яс­нять это тем, что мно­же­ство ученых в нашей стране под­верг­лось ре­прес­си­ям и было рас­стре­ля­но или от­прав­ле­но в лагеря.  На самом же деле все объ­яс­ня­ет­ся огром­ной раз­ни­цей в усло­ви­ях ре­а­ли­за­ции атом­ной про­грам­мы, ко­то­рые в США были ис­клю­чи­тель­но бла­го­при­ят­ны­ми.  Помимо на­ли­чия в Со­еди­нен­ных Штатах мощ­но­го научно-тех­ни­че­ско­го по­тен­ци­а­ла, раз­ви­то­го военно-про­мыш­лен­но­го ком­плек­са и ин­фра­струк­ту­ры, огром­ных фи­нан­со­вых воз­мож­но­стей, про­мыш­лен­ных и ма­те­ри­аль­ных ре­сур­сов, были и еще два фак­то­ра, ко­то­рые можно счи­тать глав­ны­ми. 
В первую оче­редь, Со­еди­нен­ным Штатам очень по­вез­ло с тео­ре­ти­че­ским и научно-ис­сле­до­ва­тель­ским обес­пе­че­ние «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та», по­сколь­ку там ока­за­лось боль­шое ко­ли­че­ство круп­ных ученых, бе­жав­ших в конце 1930-х годов из Европы от фа­шиз­ма, в числе ко­то­рых были Аль­берт Эйн­штейн — автор теории от­но­си­тель­но­сти; Лео Сцил­лард, обос­но­вав­ший воз­мож­ность цепной ядер­ной ре­ак­ции; Нильс Бор — круп­ней­ший тео­ре­тик в об­ла­сти ядер­ных ис­сле­до­ва­ний; Энрико Ферми — со­зда­тель ядер­но­го ре­ак­то­ра, и ряд других ученых, в том числе та­лант­ли­вый немец­кий физик Клаус Фукс, внес­ший боль­шой вклад в успех «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та». Одних только ла­у­ре­а­тов Но­бе­лев­ской премии, за­ня­тых в ре­а­ли­за­ции про­ек­та, на­счи­ты­ва­лось 12 че­ло­век.
Кроме того, «Ман­х­эт­тен­ский проект» ре­а­ли­зо­вы­вал­ся в усло­ви­ях ста­биль­ной и спо­кой­ной об­ста­нов­ки – тер­ри­то­рия США не под­вер­га­лась ни втор­же­нию вра­же­ских войск, ни воз­душ­ным бом­бар­ди­ров­кам, ни ударам с моря (за ис­клю­че­ни­ем разве что япон­ско­го на­па­де­ния на Перл-Харбор в конце войны, ко­то­рое никак не по­вли­я­ло на си­ту­а­цию, но дало повод для ис­пы­та­ния атом­ной бомбы).  Все аме­ри­кан­ские про­мыш­лен­ные пред­при­я­тия, учеб­ные и на­уч­ные за­ве­де­ния, объ­ек­ты транс­пор­та, связи и энер­ге­ти­ки функ­ци­о­ни­ро­ва­ли в нор­маль­ном режиме, об­слу­жи­вая, в том числе, и «Ман­х­эт­тен­ский проект».
В ре­зуль­та­те, США успеш­но за­вер­ши­ли ре­а­ли­за­цию «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та», и 16 июля 1945 года на по­ли­гоне Ала­мо­гор­до в штате Нью-Мехико был осу­ществ­лен взрыв первой в мире атом­ной бомбы, уста­нов­лен­ной на спе­ци­аль­ной башне вы­со­той 33 метра. Мощ­ность бомбы оце­ни­ва­лась эк­ви­ва­лент­ной взрыву 15-20 тонн три­нит­ро­то­лу­о­ла.  В до­клад­ной за­пис­ке во­ен­но­му ми­ни­стру Стим­со­ну ге­не­рал Гровс от­ме­тил: «Успех ис­пы­та­ния пре­взо­шел самые оп­ти­ми­сти­че­ские про­гно­зы… Однако наша ос­нов­ная цель еще не до­стиг­ну­та, только про­вер­ка бомбы в боевых усло­ви­ях может решить исход войны с Япо­ни­ей».
В целом, оце­ни­вая успех ре­а­ли­за­ции «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та», сле­ду­ет под­черк­нуть, что при всех ука­зан­ных бла­го­при­ят­ных усло­ви­ях аме­ри­кан­цам по­тре­бо­ва­лось четыре года для со­зда­ния атом­ной бомбы. В Со­вет­ском Союзе эта задача была решена прак­ти­че­ски в такие же сроки, но в усло­ви­ях по­до­рван­ной войной эко­но­ми­ки, огра­ни­чен­но­сти научно-тех­ни­че­ской базы, нехват­ки люд­ских ре­сур­сов и ма­те­ри­аль­ных средств.  И нема­лую роль в этом сыг­ра­ла со­вет­ская раз­вед­ка, до­быв­шая сек­рет­ные ма­те­ри­а­ла «Ман­х­эт­тен­ско­го про­ек­та», а также данные научно-тех­ни­че­ских ис­сле­до­ва­ний в Ве­ли­ко­бри­та­нии.
29 ав­гу­ста 1949 года на Се­ми­па­ла­тин­ском по­ли­гоне была успеш­но ис­пы­та­на первая со­вет­ская атом­ная бомба, со­здан­ная по об­раз­цу взо­рван­ной в Ала­мо­гор­до аме­ри­кан­ской бомбы.  Но при этом с 1948 года в СССР велась и экс­пе­ри­мен­таль­ная раз­ра­бот­ка соб­ствен­ной ори­ги­наль­ной кон­струк­ции «ядер­но­го заряда», ко­то­рый был успеш­но ис­пы­тан 24 сен­тяб­ря 1951 года и стал вторым ис­пы­та­ни­ем атом­но­го оружия в СССР.
Ис­пы­та­ние атом­ной бомбы в СССР в ав­гу­сте 1949 года было полной неожи­дан­но­стью для военно-по­ли­ти­че­ско­го ру­ко­вод­ства США, по­сколь­ку самые смелые аме­ри­кан­ские про­гно­зы пред­по­ла­га­ли, что Со­вет­ско­му Союзу по­тре­бу­ет­ся для этого еще не меньше 5-7 лет.  Когда пре­зи­ден­ту Трум­эну до­ло­жи­ли про­ве­рен­ные данные о том, что «Со­вет­ский Союз рас­по­ла­га­ет соб­ствен­ной атом­ной бомбой», он от­ре­а­ги­ро­вал на это со­об­ще­ние во­про­сом: «Что же нам теперь делать?» И первое, что он сделал, это от­пра­вил в от­став­ку ди­рек­то­ра ЦРУ ад­ми­ра­ла Генри Хил­лен­кой­те­ра, утвер­ждав­ше­го, что атом­ная бомба по­явит­ся в России скорее всего в 1953 году.
По­хо­жим об­ра­зом скла­ды­ва­лась си­ту­а­ция и с раз­ра­бот­кой бал­ли­сти­че­ских ракет, спо­соб­ных нести ядер­ные заряды.  В 1955 году США про­ве­ли успеш­ное ис­пы­та­ние первой аме­ри­кан­ской бал­ли­сти­че­ской ракеты с даль­но­стью 3200 ки­ло­мет­ров.  Это должно было резко из­ме­нить баланс сил, обес­пе­чив США и их со­юз­ни­кам явное пре­иму­ще­ство перед Со­вет­ским Союзом.  Однако, бла­го­да­ря со­здан­ным в рамках работы по «Ман­х­эт­тен­ско­му про­ек­ту» и вновь при­об­ре­тен­ным раз­вед­кой аген­тур­ным воз­мож­но­стям, со­вет­ское ру­ко­вод­ство было пол­но­стью про­ин­фор­ми­ро­ва­но о ве­ду­щих­ся в США и других за­пад­ных стра­нах раз­ра­бот­ках.  До­бы­ва­е­мая раз­вед­кой ин­фор­ма­ция поз­во­ли­ла оте­че­ствен­ным спе­ци­а­ли­стам не только не от­стать, но и пре­взой­ти аме­ри­кан­цев.   Со­бы­тия, про­изо­шед­шие в 1957 году, вновь вы­зва­ли панику в военно-по­ли­ти­че­ском ру­ко­вод­стве США: в ав­гу­сте в СССР провел успеш­ное ис­пы­та­ние меж­кон­ти­нен­таль­ной бал­ли­сти­че­ской ракеты, а 4 ок­тяб­ря был осу­ществ­лен первый вывод на око­ло­зем­ную орбиту ис­кус­ствен­но­го спут­ни­ка Земли.  Как и в 1949 году, неко­то­рые аме­ри­кан­ские во­ен­ные вновь начала при­зы­вать пре­зи­ден­та США на­не­сти пре­вен­тив­ный атом­ный удар по СССР, «пока США об­ла­да­ют пре­вос­ход­ством», однако пре­зи­дент Д. Эй­зен­хау­эр, осо­знав­ший, что Со­еди­нен­ные Штаты не об­ла­да­ют ин­фор­ма­ци­ей о ре­аль­ной бое­спо­соб­но­сти и во­ен­ной мощи Со­вет­ско­го Союза, от­ве­тил на это: «Мы не пойдем на такой вид войны. У нас недо­ста­точ­но буль­до­зе­ров, чтобы очи­стить улицы от трупов».  Таким об­ра­зом, дважды за пол­то­ра по­сле­во­ен­ных де­ся­ти­ле­тия аме­ри­кан­ские планы пре­вен­тив­ной атом­ной войны против СССР ока­за­лись от­прав­лен­ны­ми в архив, хотя и нена­дол­го. 

Раз­вед­ка на службе ВПК
В усло­ви­ях жест­ко­го про­ти­во­сто­я­ния СССР и США в первые по­сле­во­ен­ные де­ся­ти­ле­тия одним из наи­бо­лее важных на­прав­ле­ний работы эко­но­ми­че­ской раз­вед­ки яв­ля­лось до­бы­ва­ние до­ку­мен­таль­ных ма­те­ри­а­лов о ве­ду­щих­ся за ру­бе­жом раз­ра­бот­ках но­вей­ших систем во­ору­же­ний и тех­но­ло­гий двой­но­го на­зна­че­ния, а также об­раз­цов тех­ни­ки и во­ору­же­ний. 
Одной из ин­те­рес­ных опе­ра­ций пер­во­го по­сле­во­ен­но­го де­ся­ти­ле­тия стала работа с офи­це­ром швед­ских ВВС С. Вен­нер­ст­ре­мом, ра­бо­тав­ше­го на ГРУ под псев­до­ни­ма­ми «Викинг» и «Орел» в период с 1949 по 1960 гг.  Этот случай при­ме­ча­те­лен тем, что швед­ский офицер, по сути, не пре­да­вал свою страну, пе­ре­да­вая со­вет­ской раз­вед­ке, в ос­нов­ном, ма­те­ри­а­лы по США.  Те же до­ку­мен­ты, ко­то­рые ка­са­лись Швеции, как пра­ви­ло, де­мон­стри­ро­ва­ли ее ми­ро­лю­би­вые планы. 
С 1952 года Вен­нер­стрем был швед­ским военно-воз­душ­ным атташе в Ва­шинг­тоне, и в его обя­зан­но­сти вхо­ди­ла как за­куп­ка во­ен­но­го обо­ру­до­ва­ния для ВВС, так и военно-тех­ни­че­ская раз­вед­ка.  Таким об­ра­зом, дей­ствуя в ин­те­ре­сах рос­сий­ской раз­вед­ки, он од­но­вре­мен­но ра­бо­тал и на раз­вед­ку своей страны.  Он до­воль­но быстро сори­ен­ти­ро­вал­ся, что по­лу­чить доступ к необ­хо­ди­мой раз­вед­ке до­ку­мен­та­ции на самом деле не так сложно, как ка­жет­ся.  Аме­ри­кан­ская прак­ти­ка пред­по­ла­га­ла, что ин­струк­ции с опи­са­ни­ем правил об­ра­ще­ния и прак­ти­че­ско­го ис­поль­зо­ва­ния де­ла­лись сек­рет­ны­ми, но при этом тех­ни­че­ское опи­са­ние обо­ру­до­ва­ния редко снаб­жа­лось этим грифом.  Фак­ти­че­ски, такие до­ку­мен­ты были труд­но­до­ступ­ны­ми только из-за их огра­ни­чен­но­го рас­про­стра­не­ния.
Между тем, си­ту­а­ция в США в то время со­зда­ва­ла весьма бла­го­при­ят­ные усло­вия для по­лу­че­ния до­сту­па к сек­рет­ным раз­ра­бот­кам.  Дело в том, что война в Корее при­бли­жа­лась к концу, что вы­зва­ло есте­ствен­ный спад ко­ли­че­ства во­ен­ных за­ка­зов. Стре­мясь удер­жать­ся на плаву многие ком­па­нии ак­тив­но искали новых по­ку­па­те­лей на свою про­дук­цию и были готовы спо­кой­но про­да­вать ее ино­стран­цам – тем более, пред­ста­ви­те­лям за­пад­но­ев­ро­пей­ских стран.  Таким об­ра­зом, в част­но­сти, Вен­нер­стрем без всяких про­блем купил у пред­ста­ви­те­ля неболь­шой экс­порт­но-им­порт­ной ком­па­нии до­ку­мен­та­цию на ми­ни­а­тюр­ные фо­то­ка­ме­ры для са­мо­ле­тов с по­дроб­ны­ми так­ти­ко-тех­ни­че­ски­ми дан­ны­ми, а также об­раз­цы сверх­чув­стви­тель­ной ин­фра­крас­ной пленки, рас­счи­тав­шись на­лич­ны­ми. Таких биз­не­сме­нов, го­то­вых тор­го­вать чем угодно, было до­ста­точ­но, их раз­дра­жа­ли уста­нов­лен­ные во­ен­ны­ми тре­бо­ва­ния сек­рет­но­сти, ко­то­рые рас­смат­ри­ва­лись как непра­во­мер­ное втор­же­ние в их бизнес. 
По утвер­жде­нию аме­ри­кан­ских жур­на­ли­стов, за 11 лет, ко­то­рые Вен­нер­стрем ра­бо­тал на со­вет­скую раз­вед­ку до своего раз­об­ла­че­ния в 1960 году, он пе­ре­дал в СССР огром­ное ко­ли­че­ство важ­ней­ших све­де­ний, среди ко­то­рых были кон­струк­тор­ские раз­ра­бот­ки швед­ско­го все­по­год­но­го ис­тре­би­те­ля-пе­ре­хват­чи­ка Джи-35 «Дракон» (его раз­ра­бот­ка на­ча­лась в 1949 году, а в 1954 году он начал по­сту­пать на во­ору­же­ние швед­ских ВВС); све­де­ния о кон­струк­тор­ских раз­ра­бот­ках швед­ско­го бом­бар­ди­ров­щи­ка, са­мо­ле­та-раз­вед­чи­ка и сверх­зву­ко­во­го ис­тре­би­те­ля; опи­са­ние новой бри­тан­ской ракеты класса «земля — воздух» «Блад-Хаунд»; основы бри­тан­ской си­сте­мы ПВО, за­куп­лен­ной Шве­ци­ей; ха­рак­те­ри­сти­ки трех новых аме­ри­кан­ских ракет: две класса «воздух—воздух» — «Сайд­вин­дер» и «Фалкон», а третья — зе­нит­ная управ­ля­е­мая ракета для ЗРК «Хок».
Кроме того, как по­ла­га­ют за­пад­ные спе­ци­а­ли­сты, эко­но­ми­че­ское на­прав­ле­ние со­вет­ской во­ен­ной раз­вед­ки может за­не­сти в свой актив со­зда­ние со­вет­ских «Авак­сов» (са­мо­ле­ты даль­не­го об­на­ру­же­ния и на­ве­де­ния), ско­пи­ро­ван­ных с аме­ри­кан­ских; со­зда­ние оте­че­ствен­но­го стра­те­ги­че­ско­го бом­бар­ди­ров­щи­ка Ту-160 («Блэк-Джек»), ко­то­рый счи­та­ют копией са­мо­ле­та В1-В ВВС США; раз­ра­бот­ку военно-транс­порт­но­го са­мо­ле­та Ан-72, очень по­хо­же­го на «Боинг УС-14».
Раз­вед­ка внесла свой ве­со­мый вклад и в успеш­ную раз­ра­бот­ку ракет СС-20, обес­пе­чив по­лу­че­ние более по­ло­ви­ны ис­поль­зу­е­мых в них тех­ни­че­ских узлов и аг­ре­га­тов, вклю­чая си­сте­му на­ве­де­ния вы­со­кой точ­но­сти.  А раз­ра­бот­ке оте­че­ствен­ных меж­кон­ти­нен­таль­ных бал­ли­сти­че­ских ракет в нема­лой сте­пе­ни по­мог­ла до­бы­тая во­ен­ной раз­вед­кой сек­рет­ная фор­му­ла за­щит­но­го слоя «Шаттла» (так на­зы­ва­е­мый тер­ми­че­ский щит).  Впро­чем, нельзя утвер­ждать, что в ра­кет­ной сфере и са­мо­ле­то­стро­е­нии мы просто ко­пи­ро­ва­ли за­ру­беж­ные об­раз­цы, до­бы­тые раз­вед­кой.  На самом деле, по тех­ни­че­ским па­ра­мет­рам аме­ри­кан­ские са­мо­ле­ты и их рос­сий­ские двой­ни­ки раз­ли­ча­ют­ся, по­это­му если о чем и можно го­во­рить, так это о том, что нам уда­лось улуч­шить за­пад­ные на­ра­бот­ки и пре­взой­ти их.
Внесла свой вклад в эко­но­ми­че­скую раз­вед­ку и зна­ме­ни­тая группа под ру­ко­вод­ством К. Лон­сдей­ла (Конана Мо­ло­до­го), ко­то­рая пять лет про­ра­бо­та­ла в бри­тан­ском центре военно-мор­ско­го су­до­стро­е­ния.  Агенты Лон­сдей­ла ра­бо­та­ли воль­но­на­ем­ны­ми слу­жа­щи­ми в ис­сле­до­ва­тель­ском отделе ад­ми­рал­тей­ства, рас­по­ло­жен­но­го в Порт­лен­де - ос­нов­ной базе атом­ных под­вод­ных лодок Ко­ро­лев­ских ВМС, и за период с 1955 по 1961 гг пе­ре­да­ли ему до­ку­мен­ты по про­ти­во­ло­доч­ной обо­роне, кон­струк­тор­ские планы бри­тан­ской атом­ной под­вод­ной лодки «Дред­но­ут», ма­те­ри­а­лы ис­пы­та­ний при­бо­ра для опре­де­ле­ния рас­по­ло­же­ния под­вод­ных лодок и др. Объем пе­ре­дан­ных ма­те­ри­а­лов пре­вы­сил три тысячи стра­ниц.
По­доб­ных при­ме­ров можно было бы при­ве­сти еще немало, но среди них хо­те­лось бы вы­де­лить один, на­гляд­но по­ка­зы­ва­ю­щий, на­сколь­ко раз­ны­ми и подчас неожи­дан­ны­ми могут ока­зать­ся ис­точ­ни­ки ин­фор­ма­ции.  Осенью 1979 года со­труд­ник нашей ва­шинг­тон­ской ре­зи­ден­ту­ры за­вер­бо­вал уни­каль­но­го агента «Гор­це­ва» - вы­ход­ца из Перу.  После службы в аме­ри­кан­ской армии он ра­бо­тал плот­ни­ком, а по ве­че­рам убирал офисы в при­го­ро­де Ва­шинг­то­на Кри­сталл-сити – месте, где рас­по­ла­га­лись ор­га­ни­за­ции, свя­зан­ные с на­ци­о­наль­ной без­опас­но­стью США.  У этого плот­ни­ка-убор­щи­ка ока­за­лось стран­ное и очень ин­те­рес­ное хобби - «му­со­ро­ло­гия».  Он до­ста­вал из му­сор­ных корзин наи­бо­лее ин­те­рес­ные бумаги, при­но­сил их домой и вни­ма­тель­но изучал – в этих бу­ма­гах было то, о чем не писали в га­зе­тах и не го­во­ри­ли в но­во­стях по те­ле­ви­зо­ру.
При­ме­ча­тель­но, что при­чи­ны его со­труд­ни­че­ства с со­вет­ской раз­вед­кой так и оста­лись за­гад­кой - от денег он ка­те­го­ри­че­ски от­ка­зы­вал­ся, явных идео­ло­ги­че­ских мо­ти­вов также не про­яв­ля­лось.  Может быть, при­чи­ной было его же­ла­ние таким об­ра­зом са­мо­ре­а­ли­зо­вать­ся и под­нять соб­ствен­ную са­мо­оцен­ку – кто знает? Как бы то ни было, но пе­ре­да­вав­ши­е­ся «Гор­це­вым» ма­те­ри­а­лы ока­за­лись дей­стви­тель­но важ­ны­ми, о чем на­гляд­но сви­де­тель­ству­ет тот факт, что в 1982 году доля его со­об­ще­ний со­ста­ви­ла более по­ло­ви­ны в еже­год­ной сводке наи­бо­лее важных данных, по­лу­чен­ных по линии внеш­ней раз­вед­ки СССР и стран Вар­шав­ско­го до­го­во­ра.
В числе пе­ре­дан­ной «Гор­це­вым» ин­фор­ма­ции, в част­но­сти, были по­дроб­ные данные по раз­лич­ным про­ек­там Пен­та­го­на: ракеты MX (со стадии раз­ра­бот­ки до их ра­бо­чих чер­те­жей); кры­ла­тые ракеты воз­душ­но­го, мор­ско­го и на­зем­но­го ба­зи­ро­ва­ния, в том числе ракеты «То­мо­гавк»; но­вей­шее по­ко­ле­ние аме­ри­кан­ских мо­но­блоч­ных ракет «Ми­джет­мен»; бал­ли­сти­че­ские ракеты «Трай­дент», ко­то­ры­ми пла­ни­ро­ва­лось осна­стить новое по­ко­ле­ние аме­ри­кан­ских под­вод­ных лодок; но­вей­ший стра­те­ги­че­ский бом­бар­ди­ров­щик, ко­то­рый сна­ча­ла обо­зна­чал­ся как «про­ни­ка­ю­щий бом­бар­ди­ров­щик», а впо­след­ствии по­лу­чил на­име­но­ва­ние «Стелс» и др.
«Горцев» про­ра­бо­тал с со­вет­ской раз­вед­кой всего четыре года и в ок­тяб­ре 1983 года был аре­сто­ван – ве­ро­ят­но, его выдал пре­да­тель В. Ветров.  Однако к боль­шо­му для всех удив­ле­нию, после серии ин­тен­сив­ных до­про­сов его от­пу­сти­ли.  Что стало при­чи­ной этому – неиз­вест­но, но ни­ка­ких по­след­ствий для работы со­вет­ской ре­зи­ден­ту­ры это не по­влек­ло.  Даль­ней­шая судьба этого агента, по офи­ци­аль­ной версии, неиз­вест­на. 

Про­дол­же­ние сле­ду­ет
Опуб­ли­ко­ва­но в газете «Служу Оте­че­ству» № 7-2017

Вот что бывает, когда пользуешься исключительно открытыми источниками типа социальных сетей. Не говоря уже о том, что огромные доклады, никак не привязанные к текущему времени, – какой-то особый вид разведывательного творчества.
Общая логика примерно такова. Россия тотально отстает от США в обычных вооружениях (спорный тезис, кстати), а потому вынуждена изобретать асимметричные методы ведения боевых действий. То есть реальные виды вооружений и их применение не обсуждаем вообще, ядерное оружие выносим за скобки, а на выходе остаются исключительно компьютерные и информационные технологии как ответ на американское военное превосходство.
Этим вот технологиям, соответственно, и посвящено 80% текста. Причем единственным примером для разбора стала несчастная Украина, которая, если верить американским разведчикам, подверглась тотальному информационному и психологическому удару со стороны России. Видимо, РУМО готовило этот доклад не просто долго, а экстремально долго.
Вывод при этом делается довольно опасный: «Долговременная цель Москвы – построение армии, готовой расширить рамки конфликта от локальной войны через региональный конфликт к стратегическому конфликту, который приведет к обмену ядерными ударами».
То есть Россия сознательно провоцирует ядерную войну, используя в основном информационные технологии. В качестве аргумента утверждается, что «обновляются или строятся заново» «подземные бункеры для российского руководства», а это «свидетельствует о том, что в Москве считают атомную войну реальной». Такое впечатление, что писавшие эти 116 страниц аналитики либо восьмидесяти лет от роду и зависли где-то в 1970-х годах, либо их выращивали в специальном инкубаторе, где время остановилось.
Косвенное свидетельству тому – утверждение, что российская армия строится «по советским образцам» и якобы критично зависима от советских стратегий и организации управления, а методы информационной войны базируются «на советских возможностях, которые использовало КГБ во времена холодной войны». Получается, в РУМО слыхом не слыхивали про бригадную систему, про создание стратегических командований, включая новейшее Арктическое, и вообще про все административные, управленческие и технологические реформы последних лет в российской армии.
А вот информационная и психологическая война на украинском примере их действительно интересует. В докладе есть все, что можно, и все, чего туда вставлять не стоило. И про пресловутых хакеров (изобретено новое английское слово hacktivists – придумать такое мог только человек, воспринявший старый советский административный новояз близко к сердцу), и про психологическое давление на противника, и даже про «маленьких зеленых человечков». Последние, кстати, переведены дословно – little green men, от чего потерялась изначальная юмористическая отсылка к образу инопланетян. Это дополнительно свидетельствует о том, что авторы доклада лишены чувства современного русского языка и не знают российских реалий.
РУМО утверждает, что психологическая война ведется Россией во всех сферах жизни общества – на «дипломатической, экономической, политической, культурной, социальной и религиозной информационных аренах». Цель всего этого – «изменить веру и поведение людей в пользу задач российского правительства».
«Оружизация» (weaponization, «использование в качестве оружия») информации – это ключевой аспект стратегии России, и он используется во времена и мира, и кризиса, и войны, – гласит доклад. – На практике информационные битвы демонстрируют тактику информационного оружия и техники из Советской эпохи для оказания влияния на западное общество». В качестве примера, опять же, дан исключительно украинский аспект – подробно разобрана деятельность так называемого Киберберкута (видимо, это максимум профессиональной подготовки аналитиков РУМО).
То есть огромный многорукий монстр, в профиль похожий на медведя в ушанке, подавляет все стороны жизни противника с целью развязать ядерную войну, поскольку обычного вооружения для захвата планеты ему не хватает. Очень колоритный образ. Не для детей и не для американских сенаторов (если читать на ночь).
Американское военно-аналитическое сообщество восприняло доклад на «ура» и предложило администрации Трампа срочно принять комплекс мер по борьбе с российским влиянием. Скорее всего, это была единственная причина, почему столь бессмысленный и непрофессиональный текст вбросили в информационное поле перед встречей президентов в Гамбурге.
Однако это выглядит странной игрушкой для внутреннего потребления исключительно на первый взгляд. Это очень опасный текст, в котором практически нет полутонов или намеков на возможность компромисса или мирного сосуществования. Именно таким образом создается образ врага и оказывается психологическое давление на действующую политическую власть. И кто после этого говорил бы о технологиях информационной войны?
Руководитель РУМО генерал-лейтенант морской пехоты Винсент Стюарт некоторое время пытался дистанцироваться от внутриамериканского противостояния элит, но, похоже, сделал свой выбор.
А то, сколько восторженных почитателей таланта анонимных авторов доклада РУМО нашлось вдруг в Вашингтоне и окрестностях, лишний раз подтверждает, что образ врага из России в современных США можно лепить даже настолько примитивными текстами.

И тут пришла весть о предстоящем визите Дмитрия Шостаковича с сыном Максимом, а также Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской. Они прибывали на знаменитый Эдинбургский фестиваль, и я тут же примчался к резиденту и слёзно попросил направить меня туда в служебную командировку.
– И что вы там будете делать? Музыкой наслаждаться? А кто будет работать, – нахмурился резидент, – Пушкин?
– Фестиваль спонсирует лорд Харвуд, он пригласил наших музыкантов. Я постараюсь через них прорваться в этот круг, а там наверняка полно меломанов – государственных служащих!
Вообще-то нарваться на жар-птицу можно почти в любом месте, почему бы обожателю Моцарта и Альбинони не насладиться музыкой на фестивале? Не попытаться восторженно пожать руку великим Шостаковичу или Ростроповичу? Не припасть к руке недосягаемой Вишневской? А я тут как тут – здрасьте! Обожаю, знаете, симфонии Дмитрия Дмитриевича, в посольстве занимаюсь культурой, рад с вами познакомиться!




Кроме того, скажу честно: жаждал увидеть Шотландию, прекрасную Хайленд, воспетую Робертом Бёрнсом, святую землю, откуда ключами бил шотландский виски (по загадочной причине в нашем посольском магазине торговали пойлом «Канадиен Клаб», а покупать скотч в городе было не по карману).
Резидент долго жевал губами, взвешивая на своих мудрых извилинах все плюсы и минусы.
– Возможно, мне удастся подобраться к американской базе на Холи-Лох, – поддал я жару, хотя был уверен, что меня туда и близко не подпустят.
Он всё думал и думал, но наконец благосклонно кивнул, видимо, фактор Харвуда, не простолюдина, а лорда (важный момент для провинциала) сыграл свою положительную роль. Осчастливленный, я поездом ринулся в Эдинбург и уже утром предстал перед знаменитостями.
Дмитрий Шостакович казался воплощением человека, который случайно залетел с неба на землю: он жил своей внутренней жизнью, в грохоте симфоний и гуле фуг, окружающие люди и разные предметы его вроде бы не интересовали. У нас в кино частенько изображали таких оторванных от жизни интеллигентов, с непременным «батенька» и привычкой забывать ланцет в животе больного после операции. Сморщенный, неулыбчивый, вежливый, но неприступный, он неохотно вышел в гостиничный ресторан на завтрак. Тут его ждал сюрприз: дирекция решила прислать оркестр, жаждущий порадовать гения своими творениями. Они и грянули во все струны и, по-моему, не шибко слаженно (так услышало моё слоновье ухо). Вилка упала из рук Шостаковича прямо в яичницу с беконом, рука его затряслась, лицо исказилось мукой. Некоторое время для приличия он послушал оркестр, но не выдержал и нервно ретировался в номер.
Сына его Максима я не увидел – он с раннего утра шлялся по эдинбургским магазинам, скупал технику и шмотки.
Мстислав Ростропович сразу же расположил к себе, попросил называть его не иначе, как Славой, был чрезвычайно словоохотлив и даже рассказал мне, как напился на подшефном заводе с рабочими, и в порыве чувств какой-то честный пролетарий ему сказал: «Хороший ты мужик, Славка! Бросай свою гитару, иди к нам на производство!»
Галина Павловна была великолепна, но строга, явно к посольским ребятам относилась без особой нежности, особенно к тем, кто занимается культурой. Видимо, уже натерпелась от них, бедняжка, правда, все прелести были ещё впереди.
Присутствовал, естественно, и представитель славной Лубянки (как без неё обойтись советской культуре?), он же сидел на солидной должности в Министерстве культуры – пожилой хмуроватый блондин крепкого телосложения. В оперативный контакт я с ним не вступал, он мирно пил привезённую из Москвы водку и попутно заметил, что во время войны освобождал Будапешт. Я знал, что это одно из самых кровопролитных сражений войны, помнил строку «И на груди его светилась медаль за город Будапешт» и потому не буду тревожить его память. Переводчица делегации, видимо, принимала участие в других сражениях, языком владела хорошо, но переводила мало, поскольку музыканты говорили с англичанами на своём птичьем языке, использовали жесты и прекрасно друг друга понимали. Вырвавшись на волю, я попытался совместить полезность командировки с приятностью, но врезался в бруствер непонимания.
Прокладывать, как сейчас выражаются, дорожную карту к лорду Харвуду я решил через полюбившегося Славу Ростроповича. В оперативно-познавательных целях (всё же я некоторым образом меломан, хотя не мог отличить Баха от завываний своего кота Васьки) я посетил Эдинбургский собор, где Галина Павловна исполняла «Мессу» Бетховена. Это было нечто, это невозможно описать. Я забыл о себе, о разведке, обо всём, я ночью бесхитростно накропал:








Такого божественного пения в таком акустически несравненном соборе я больше никогда не слышал. Потрясённый, я вышел из храма, забыв о цели приезда в столицу Шотландии.
Со Славой мы уже стали на ты, как закадычные друзья, радостно пили и водку, и виски, вполне естественно, что я по ходу задушевных бесед попросил представить меня лорду Харвуду (мол, мне это нужно, как атташе по культуре), и он без всяких колебаний пообещал это сделать.
Я вдоволь насладился Эдинбургом, тимпанами и тартанами, волынщиками в юбках на каждом углу, грузным замком с земляным рвом, но так и не добрался до речушки Спей, где затаились заводы по производству виски, там этот божественный напиток бил прямо из земли, гленливеты, гленфиддики, гленморанжи и прочие солодовые, они сливались в водопады смешанного («блендед») вроде «Чивас ригал» или «Джонни Уокер» и мысленно низвергались в мою жаждущую глотку.
О лорде Харвуде и меломанах – потенциальных агентах нашей разведки я не забывал ни на миг. Друг Слава был нарасхват, он много выступал с виолончелью, но, когда мне удавалось его увидеть, сам напоминал мне о лорде Харвуде.
Фестиваль закончился, состоялись приёмы, устроенные Харвудом, на них, естественно, веселились все наши музыканты, а я всё ждал, когда же Ростропович потянет меня в круги меломанов. Ох, тяжела жизнь в искусстве! Артисты чувствительны, ненадёжны, увёртливы, эгоцентричны и не готовы делиться с ближним, к тому же хитры как черти! С Ростроповичем мы расстались закадычными друзьями. Правда, с тех пор я его не встречал.
 
ОПАСНЫЕ ОБЪЯТИЯ РОСТРОПОВИЧА
В середине 1970-х, когда я резидентствовал в Копенгагене, где нашим послом был Николай Егорычев, бывший секретарь МГК КПСС, изгнанный Брежневым в Данию за несогласие с его линией, туда прибыл Сергей Образцов, а также и Ростропович, уже бывший в немилости, но ещё не лишённый советского гражданства. Николай Егорычев – колоритнейшая фигура, фронтовик, эффективный организатор и приятный человек, с ним у меня были очень тёплые отношения. Так вот, посол пришёл на концерт, взошёл на сцену поздравить Образцова, и почти сразу там появился Ростропович, который смачно расцеловался с великим кукольником. Затем он обнял посла, с которым был соседом по даче в Жуковке, и они с чувством поцеловались.
На концерт я не пошёл, поскольку был занят важными шпионскими делами, но уже через час мне доложили об этом драматическом событии. Подумать только: фактически невозвращенец Ростропович лобызается с представителем Страны Советов! И главное, посол не уклонился от иудиного поцелуя! Не оттолкнул его, не пресёк деяние резким отпором! Как это понимать? Утром я поведал Николаю Григорьевичу эту историю и предупредил, что в обход меня в Москву могут посыпаться грязные писульки. Мудрый посол направил депешу, сообщил о своей встрече с Ростроповичем и посоветовал не отторгать его от себя, а, наоборот, приблизить и постараться перетянуть в свой лагерь. Но совета его не послушались и вскоре и Ростроповича, и Галину Вишневскую лишили советского гражданства.




«ПРОФИЛАКТИКА» БОРИСА ЛИВАНОВА
 Довольно интересно развивались мои отношения с народным артистом СССР знаменитым Борисом Ливановым. В Англии ещё царило эхо оттепели Хрущёва, ослабление изоляции страны от западного мира имело потрясающий эффект, англичане вдруг узрели, что русские – не грубые варвары, а вполне приличные люди, русская культура становилась заразительной, в моду вошёл Чехов, и даже поставили советского драматурга Арбузова. Лондон визитировали Юрий Гагарин и Валентина Терешкова, растопившие сердца леди и джентльменов, размораживались и культурные отношения между нашими странами.
И вот в столицу Англии прибыл на гастроли Московский Художественный академический театр имени Горького (МХАТ) со «стариками»-звёздами, гордостью нашей сцены. За билетами выстроились очереди, и всё было раскуплено заранее. Незадолго до прибытия театра подруга жены (а жена была до отъезда актрисой Театра им. Гоголя) уведомила её о посылочке, которую захватил ей режиссёр МХАТа Иосиф Раевский, преподававший ей в театральном вузе (посылочки обычно брали с опаской – ведь советскими правилами эти крамольные деяния в то время были запрещены, хотя это правило всеми нарушалось).
Вырвавшись на время из-под груза своих героических шпионских забот, я на своей зеленоватой «Форд-Газели» двинулся к довольно скромной гостинице на Раселл-сквер, где остановилась труппа (жена в это время руководила самодеятельностью в клубе посольства, при ней был и наш недавно рождённый сын в коляске). Уже у сквера, рядом с гостиницей, я увидел величественную фигуру Бориса Ливанова, тогда звезды первой величины, народного артиста, которого боготворила вся страна. Я сам подражал ему, бурно играя на школьной сцене Ноздрёва, и на пике роли сломал стол и повредил себе нос. Ливанов мрачно, как подобало гению, шествовал по аллее в сопровождении Анастасии Зуевой, тоже великой и народной, к тому времени благополучно исполнявшей роли комических старух.
Стараясь держаться непринуждённо, как на сцене МХАТа, я подошёл к гулявшей паре и представился как второй секретарь посольства, что соответствовало моему официальному положению (на самом деле всего лишь «старлей», жадно ожидавший «капитана»).
– Простите, а как мне найти Иосифа Моисеевича? У меня к нему дело.
– Так они все уехали, а приедут наверняка поздно. И жена моя с ними… – как-то многозначительно молвил Ливанов.
Моя нежная душа сразу же прониклась жалостью к брошенным артистам.
– Может, вы хотите покататься? У меня машина, я вам покажу Лондон… тут много интереснейших мест.
Ливанов особой радости не проявил, однако был благосклонен.
– Если вы столь любезны…
Я бережно усадил звёздную пару в автомобиль и покатил по центру Лондона. К тому времени, ободрав машину о посольские ворота и потерпев пару серьёзных аварий, я уже освоил левостороннее движение. Оксфорд-стрит с завлекательными магазинами «Селфриджиз» и «Маркс и Спенсер» (там отоваривалась почти вся советская колония), Мраморная арка, недалеко – самое свободное место в мире, уголок спикеров в Гайд-парке, поворот на Парк-лейн, дорогущие небоскрёбные гостиницы, вдоль парка к Найтсбриджу шикарному универмагу «Харродс», мимо знаменитой композиции сэра Джейкоба Эпстайна со зловещим мефистофелеподобным Паном впереди…
Но Борис Николаевич оставался сумрачным и погружённым в себя, магазины его совершенно не интересовали (обычно советские граждане, изголодавшиеся в дефиците, бросались в них, как во дворцы счастья) да и достопримечательности вроде Бромтонской оратории или Ройал Альберт Холла не притягивали – он еле поворачивал свою породистую голову. Всё это выглядело необычно, как правило, приезжие артисты очень ценили помощь дипломатов и при закупке шмоток, и при осмотре города. Так мы и колесили меж огней Пикадилли-сёркус, по величественной Риджент-стрит – ни Ливанов, ни Зуева не проронили ни слова. Я уже собрался поворачивать к гостинице, когда он вдруг спросил:
– Миша, а у вас дома водка есть?
Сей роковой вопрос из уст прославленного интеллектуала застал меня врасплох, и от неожиданности я чуть не выпустил руль.
– Какая водка?
– Обыкновенная, – популярно объяснил он и впервые улыбнулся.
Откровенно говоря, была ли в доме водка, я не знал, дома старался воздерживаться (достаточно было приёмов и угощений во время дневных трудов), но решил соврать.
– Конечно, Борис Николаевич! Как же без водки!
– Настя, так давай поедем в гости к Мише… – предложил он нежно.
– Стоит ли, Боренька? – пробормотала Зуева, – как-то неудобно…
И я услышал в её голосе панические нотки.
Совсем недавно из полуподвальной коммунальной комнаты с выходом на помойку (тогда даже дипломаты жили скученно) нас переселили в респектабельный особняк на Почестер-террас, близ Гайд-парка, гостиная была приспособлена для частных приёмов (потому и переселили, чтобы помочь заводить связи), трёхкомнатный второй этаж мы делили с другой семьёй.
Я знал, что Катя приедет с репетиции поздно, но не отказываться же от приёма дорогих гостей? Устроив артистов в удобных креслах, я пошёл на кухню и провёл рекогносцировку. Итоги оказались неутешительными: пара бутылок джина, какие-то замшелые щи, но зато целый склад яиц. Зарплата моя намного уступала жалованью английского дворника (об американских дипломатах и говорить стыдно), мы старались разумно экономить, а тут ещё появился на свет сын (жуткие расходы, мы в Москве и не подозревали, как дорого стоят детские вещи и питание!). 
Но мужество меня не покинуло, и я торжественно вынес бутылку джина, пообещав сварганить лучшую в мире яичницу.
Ливанов весьма оживился, чего нельзя сказать о посмурневшей Зуевой.
Когда я вернулся с омлетом, половина бутылки уже опустела, и тут пошёл разговор по душам. Оказалось, что Борис Николаевич смертельно обижен, пережить этого позора никогда не сможет и будет жаловаться на несправедливость в Москве. Почему все артисты и дирекция уехали в гости, а его с собой не взяли? Почему? Уехали к какому-то командору Кортни – таких командоров пруд пруди! Кстати, Кортни, бывший офицер военно-морской разведки и член парламента, тогда активничал в Обществе англо-советской дружбы и обхаживал деятелей культуры. Впоследствии он рьяно выступал за сокращение советского посольства (в 1971 году не без его подстрекательств англичане, не дав никаких объяснений, выслали 105 дипломатов!). Бывал он и в Москве, где наша хитроумная контрразведка подставила ему смазливую девицу, сфотографировала и предъявила компромат. Кортни отверг вербовочное предложение, за что был жестоко покаран: живописные фото разослали его избирателям, и на очередных парламентских выборах он провалился, да и жена с ним развелась.
– Какие сволочи! – бушевал Ливанов. – Не взять меня, народного артиста! – бутылка джина быстро шла к финалу.
– Успокойся, Боренька, не волнуйся, у тебя же завтра ответственный спектакль, успокойся ради бога! – шуршала Зуева, поглаживая его по холёной руке.
– Нет, Настя, это настоящее хамство, я этого никогда не прощу! Кто это решил? Известно, кто… Тарасова, старая бл…! (Алла Тарасова была тогда не только актрисой, но и директором театра. – Авт.) Сукина дочь!
Борис Николаевич ударил мне прямо в сердце – ведь я много раз видел Тарасову в роли Анны Карениной и в фильме «Пётр Первый», я преклонялся перед ней, и вдруг… Пришлось сбегать за второй бутылкой джина.
– Подумать только, народного артиста Ливанова бросили как щенка, и он сидит у дипломата Мишки в халупе и яичницу жрёт! – гремел Борис Николаевич своим неповторимым, сочнейшим басом. – О, эта Аллка! Она ещё об этом пожалеет! Я её пристыжу перед всей труппой.
Я с болью проглотил и внезапного «Мишку», и «халупу», которой гордился, и всей душой старался угодить гостям. Зуева к джину не притронулась, зато жизнерадостно поедала яичницу. Ливанов был возбуждён, словоохотлив, но внешне трезв как стёклышко, взгляд его неожиданно упал на картину, недавно купленную мною на рынке у Ковент-Гарден.
– О, так это портрет великого актёра Кина! Какая прелесть! Миша, продайте мне его или лучше подарите…
Я ухитрился вывернуться из сложной ситуации и быстренько отвлёк внимание артиста. Предполагая, что гости не слишком долго задержатся у командора Кортни, я позвонил в отель, попросил передать, что Ливанов и Зуева пребывают у меня в гостях, и дал свой телефон.
Под конец второй бутылки раздался звонок, и властный женский голос потребовал к телефону Бориса Николаевича.
По сниженному тону его неповторимого баса я понял, что звонит любимая жена, предложившая ему немедленно взять такси. Однако он исходил обидой и категорически отказывался. Но вскоре за артистами приехали сами мхатовцы. Мы счастливо допили вторую бутылку и дружески обнялись.
На следующее утро меня вызвал на ковёр резидент КГБ, солидный мужчина с римским профилем и интеллигентными манерами. В разведку его призвали из провинциальной внутренней службы, и он любил вспоминать, как «обставлял» Александра Вертинского на гастролях («к нему бегали балерины, хо-хо!»). При воспоминании об этом подвиге его чеканный профиль озаряла счастливая улыбка –  выдающийся чекист явно прожил жизнь не зря!
– Что же вы наделали, Михаил Петрович! Как вы могли?! Вы же сорвали целую операцию! Важнейшую операцию! Да за такие дела вас надо гнать поганой метлой! Как вы могли?
Я на миг почувствовал себя военным преступником и врагом народа, хотя и не понимал сути обвинений. Резидент нервно ходил по кабинету и даже выпил стакан воды.
Оказалось, что мудрой дирекцией вместе с представителем КГБ (таковые обычно вливались в театральный коллектив во время загранпоездок) было принято решение «профилактировать» Бориса Ливанова перед визитом к командору Кортни, где несомненно подадут выпивку, поскольку на следующий день он играл Астрова в «Дяде Ване». Так была разработана и претворена в жизнь хитроумная комбинация с участием Анастасии Зуевой. Какой же я раздолбай! Сорвать такую тщательно разработанную операцию! Нанести ущерб престижу великой державы, ведь он несомненно завалит роль! Нет мне никаких оправданий. Правда, я, дурак, не знал, какие чрезвычайные меры принимало руководство МХАТа с парторганизацией и КГБ, дабы спасти великого артиста, предотвратить его падение в глубокую пропасть и обеспечить триумф советского театра. Но всё равно – раздолбай!
Заметим, что в этот вечер Борис Ливанов сыграл доктора Астрова блестяще, его много раз вызывали на бис, забросали цветами, и даже обычно сдержанная английская пресса захлёбывалась от восторга.
Так что за срыв спектакля меня не покарали.

КРИЗИС В ФРГ
«Дело Отто Йона» вызвало в Боннской республике тяжелый внутриполитический кризис, в центре которого находились канцлер Конрад Аденауэр и его министр внутренних дел Герхард Шрёдер. Впервые в послевоенные годы в ФРГ публично обсуждался вопрос, насколько между служащими бывшей тайной государственной полиции Третьего рейха – «гестапо» и Федеральной службы защиты Конституции ФРГ существует личная преемственность.
Находясь в ГДР, Отто Йон писал Фрицу Хейне, члену правления Социал-демократической партии Германии и, так же как и Йон, активному борцу Сопротивления против Третьего рейха: «Когда я 20 июля ушел в Восточный сектор (Берлина. – Б.Х.), решающим для меня было воспоминание о моем последнем разговоре с Юлиусом Лебером (социал-демократом, одним из лидеров «левого крыла» заговора против Гитлера. – Б.Х.) перед 20 июля 1944 г.[...] Для него было делом само собой разумеющимся, что после устранения Гитлера в Германии должна была быть проведена «денацификация». Но для него также было само собой разумеющимся участие коммунистов в строительстве новой Германии.[...] Такой же точки зрения придерживался и Штауфенберг. Это потрясающая трагедия, что Лебер был выдан нацистским шпиком при попытке найти общую точку зрения с коммунистами. Но политическая цель, которой он тем самым хотел достичь, была верной. Я и сегодня считаю ее правильной. В конечном итоге, поэтому я и ушел в ГДР».

Глава западногерманской спецслужбы Отто Йон во время одного из выступлений. Фото Федерального архива Германии

Из столицы ГДР Йон был отправлен в столицу СССР. С 24 августа по 12 декабря 1954 года его много раз допрашивали в Москве офицеры КГБ, что, однако, не дало Советскому Союзу особых результатов. Копии протоколов этих допросов были еще в то время переданы Министерству госбезопасности ГДР («Штази») и в дальнейшем уже в единой Германии опубликованы.
После четырехмесячного пребывания в СССР Йон был возвращен в Восточный Берлин, где власти ГДР предоставили в его распоряжение две комфортабельные квартиры и бюро. В Восточном Берлине, находясь под постоянным наблюдением, Йон занялся политической деятельностью, в ходе которой он во многих своих выступлениях и публикациях разоблачал милитаризацию ФРГ, влияние старых нацистов в правительстве Аденауэра.


НОВЫЙ ПОБЕГ
Вдруг, неожиданно для «Штази», 12 декабря 1955 года Йон с помощью датского журналиста Хенрика Бонде-Хенриксена снова бежал: на сей раз из Восточного Берлина в Западный, где и был сразу же арестован. В ФРГ Йон был обвинен в государственной измене и 22 декабря1956 года Третьим сенатом Федерального суда в Карлсруэ приговорен к четырем годам тюрьмы. 27 июля 1958 года Йон был досрочно освобожден из заключения. Со своей женой Лючией он переселился в Австрию в Инсбрук-Иглс, где жил в бывшей крепости «Хоэнбург».
После освобождения и до конца жизни Йон боролся за свою реабилитацию, но безуспешно. Йон утверждал, что 20 июля 1954 года его похитили, что он находился под воздействием наркотического средства, когда при содействии Вольфганга Вольгемута его насильно увезли в Восточный сектор Берлина. Его выступления в ГДР перед мировой прессой имели целью усыпить бдительность его окружения, что и дало ему в дальнейшем возможность совершить побег на Запад.
Известные западногерманские политики, такие как Герберт Венер, Вилли Брандт и Франц Йозеф Штраус выступали за возобновление процесса по «делу Йона». Сефтон Дельмер, бывший шеф Йона на радиостанции «Солдатское радио Кале», посвятил Йону две главы своих мемуаров под названием «Немцыия». Дельмер считает Йона жертвой: как выживший участник антигитлеровского Сопротивления Йон был превращен задающими в то время тон политиками и чиновниками ФРГ в «мальчика для битья» и «первую жертву Четвертого рейха».
В 1986 году президент ФРГ Рихард фон Вайцзекер назначил Йону персональную пенсию 4200 марок в месяц, чтобы «посредством скромных средств, которые находятся в распоряжении моего ведомства, подвести в этом деле окончательную черту».
Что же произошло с Йоном 20 июля 1954 года?

РАЗНЫЕ ВЕРСИИ
Политолог Хартмут Йекель на основе изучения доступных сегодня документов «Штази» пришел к выводу о том, что «Отто Йон – лицо, имеющее доступ к секретной информации, 20 июля 1954 г. добровольно направился в Восточный Берлин для ведения переговоров. В наивно патриотическом внутреннем порыве, желая собственными силами помочь германскому единству, он не принимал в расчет то, что ему помешают вернуться в Западный Берлин. Когда он это осознал, то подумал, что сможет исправить совершенную им большую ошибку с помощью еще большей ошибки».
Немецкий историк Эрик Гизекин в более чем 600-страничном исследовании пришел к такому выводу: «На основе существующего и сохраняющего правовую силу приговора Федерального суда от 1956 года вина Йона, без сомнения, доказана юридически. Но оценка фактов может быть различной. До сих пор нет окончательного неоспоримого и ключевого доказательства того, что Йон добровольно ушел в Восточный Берлин и что он там стал предателем».
В России по «Делу Йона» высказываются полярные мнения. По свидетельству Виталия Геннадьевича Чернявского, бывшего начальника разведки в аппарате уполномоченного МВД (с 13 марта 1954 года – KГБ) СССР в Берлин-Карлсхорсте, Йон вечером 20 июля 1954 года проснулся на конспиративной вилле в Восточном Берлине, где его ждали не советские дипломаты, а офицеры разведки, которые пытались завербовать его в качестве шпиона. Эти предложения Йон отклонил. Затем ему стали обещать должности в воссоединенной Германии, но Йон и на это не согласился. «Между тем частые возлияния (Йона обильно угощали крепкими спиртными напитками. – Б.Х.) привели к тому, что Йон сильно опьянел. Внезапно, как это с ним нередко бывало, он потерял контроль над собой, речь его стала бессвязной, и он начал буйствовать». Тогда сотрудники советской разведки «успокоили» его с помощью таблеток.
Йон прибыл в Восточный Берлин добровольно, но остался там отнюдь не по своей воле. Путь назад был ему сознательно отрезан прозвучавшим 22 июля 1954 года по радио заявлением, что президент Федеральной службы защиты Конституции добровольно перешел в ГДР. По мнению Чернявского, «дело Йона» «просто, как апельсин»: президент Федеральной службы защиты Кконституции, недовольный Аденауэром, который безмерно потакал бывшим нацистам, а также проводил политику ремилитаризации Западной Германии и препятствовал объединению двух германских государств, «по доброй воле решил тайно встретиться с советскими представителями в Восточном Берлине, чтобы обсудить с ними вопрос о совместных действиях на политической арене. В ходе обсуждения, поняв, что его борьба против засилья неонацистов и милитаристов в Боннской республике бесперспективна, он после нелегкого раздумья решил остаться в ГДР и принять активное участие в конкретных мероприятиях по быстрейшему воссоединению Германии и созданию нового демократического и нейтрального государства. Первые полгода все складывалось так, как задумал Йон. Но затем обстановка изменилась. Москва пересмотрела свой план объединения двух германских государств, взяв курс на укрепление социалистического строя в ГДР. Йон убедился, что ни советским властям, ни гэдээровским он уже не нужен. Йон страдал от одиночества в чуждом ему восточногерманском обществе. И он решил вернуться на Запад, где осталась его семья… надеясь, что боннская юстиция не осудит его жестко, так как он действовал в интересах своей немецкой родины и народа».
С высказываниями Чернявского перекликается свидетельство офицера КГБ Вадима Кучина (псевдоним: Владимир Карпов), опубликованное в работе немецкого историка Ханса Фредерикса. Согласно Кучину, КГБ давно интересовался Йоном. В конце 1953 года через Вольгемута удалось установить с ним контакт. Макс Вонзиг, агент «Штази» и КГБ, через свою сестру, работавшую у Вольгемута, организовал встречу с западноберлинским врачом, который выразил желание «сделать что-нибудь полезное для Советов». От Вольгемута КГБ и «Штази» узнали, что Йон заинтересован в контактах с «важными политическими деятелями» СССР. По показаниям Вонзига, он первый раз встретился с Вольгемутом 21 января 1954 года. Затем состоялась встреча Йона с представителем КГБ, во время которой сотрудник советской спецслужбы обещал организовать встречу президента Федеральной службы защиты Конституции с «важным советским политическим деятелем». На этой встрече предполагалось обсудить «вопрос о прогрессивных группах в Западной Германии, способных действовать в интересах воссоединения Германии». Неожиданно для КГБ Йон согласился и предложил для переговоров тему «совместные действия против нацистов в ФРГ». Встреча была назначена на 20 июля 1954 года, когда Йон будет в Берлине по случаю 10-летия событий 20 июля 1944 года. Организованная в этой связи встреча в Восточном Берлине, как предполагалось, вызовет меньше внимания общественности, чем специальный визит президента Федеральной службы защиты Конституции в Берлин. «Мы хотели уговорить Йона [...] не возвращаться в Западную Германию, а открыто порвать с Аденауэром и сделать соответствующее политическое заявление», – утверждал Вадим Кучин.
В книге Джоржа Бейли, Сергея Кондрашева и Дэвида Мёрфи «Поле битвы – Берлин» частично представлены советские источники по «делу Йона» из архива Службы внешней разведки. Из этой книги следует, что Йон, добровольно уйдя в Восточный Берлин, не совсем добровольно там остался. В Карлсхорсте Йон много пил, ему в кофе подмешали снотворное, и он проспал около 30 часов. Затем под давлением КГБ он дал согласие остаться на Востоке.
С воспоминаниями бывших разведчиков контрастируют показания бывшего высокопоставленного сотрудника ЦК КПСС и советского посла в Бонне Валентина Фалина. Фалин, в 1954 году работник Комитета информации МИД СССР, в 1995 году в показаниях, данных немецкому суду, свидетельствовал, что Йон стал жертвой операции КГБ. Фалин свидетельствовал, что Йон был усыплен и похищен агентом КГБ. Затем его доставили в Восточный сектор Берлина. Опасаясь за свою безопасность и жизнь, Йон выступил на искусно инсценированном Востоком пропагандистском мероприятии против политики Аденауэра по милитаризации Германии и ее включения в западные союзы. Но он не выдал никаких государственных тайн.
Суть показаний Фалина в следующем: «Сразу же после начала всей аферы с Отто Йоном заместитель председателя Комитета информации Иван Тугаринов получил указание министра иностранных дел В.М. Молотова отправиться в Берлин для встречи с Йоном. После своего возвращения Тугаринов доверительно сообщил мне (т.е. Фалину. – Б.Х.) и некоторым другим членам комитета: Отто Йон при загадочных обстоятельствах, то есть против своего согласия, оказался на Востоке. Он заснул в Западном Берлине и проснулся в Восточном».
Йон, согласно показаниям Фалина, принципиально не пошел тогда на тайное сотрудничество с Востоком. Однако оставались надежды вступить с Йоном в неформальный диалог.
«Посредником должен был стать врач из Берлина, у которого с Йоном были не только профессиональные, но и дружеские отношения (Вольфганг Вольгемут. – Б.Х.). Но этому врачу не удалось уговорить Йона прибыть в Восточный Берлин на встречу с советскими представителям, – указывает Фалин. – Когда стало ясно, что Йон не готов отправиться в Восточный Берлин, врач, недолго думая, решил сам доставить туда Отто Йона».
Однако показания Валентина Фалина были даны слишком поздно, чтобы успеть повлиять на судьбу Йона. Отто Йон умер в 1997 году, так и не дождавшись своей реабилитации в ФРГ.
В 1996 году, незадолго до смерти Йона, автор этой статьи беседовал с ним в доме графа Генриха фон Айнзиделя в Мюнхене. Йон был стар и очень болен – это бросалось в глаза, – но он не переставал говорить о том, что он невиновен и хочет при жизни успеть восстановить свое честное имя. К сожалению, сделать это ему не удалось. Отто Йон так и остался жертвой раскола Германии, а «Дело Йона» – одной из тайн холодной войны.