Спецслужбы

ТЕХНИЧЕСКИЙ ПУТЬ ВСКРЫТИЯ ТАЙН НЕ ЕДИНСТВЕННАЯ БЕДА РАЗВЕДКИ АМЕРИКИ
Автор статьи, правда, подчеркивает, что «хотя ОИИ и могут оказаться максимально полезны, они не являются панацеей при решении разведывательных задач». Каждая из складывающихся ситуаций требует тщательного анализа лежащих в ее основе факторов. Но очень часто просто рефлексивное отторжение весьма ценных ОИИ в лучшем случае можно охарактеризовать как отказ от рассмотрения важнейших форм принятия креативных решений.
Около 10 лет назад, выступая в Совете по международным отношениям (Council on Foreign Relations), бывший в то время директором ЦРУ Майкл Хайден сравнил приобретение разведывательных данных с собиранием пазлов из множества элементов. Такая метафора может кого-то заставить поверить в то, что кусочки информации всегда доступны и только ждут того, чтобы их собрали в единое целое. К сожалению, как считает Дейвитч, подобные представления ведут только к тому, что для составления некоторой полной разведывательной картины необходимо всего лишь большое количество весьма совершенных технических систем сбора закрытой и тщательно маскируемой информации, которой владеют ЛПР вероятного противника. Но такое мышление делает неистребимыми все заявления о том, что только секретные данные являются единственным окном в истину. Более того, оно ведет к появлению избыточного количества закрытой информации, которая сильно затрудняет работу аналитиков спецслужб. В конечном счете исключительная секретность данных разведки становится ограничителем или даже полной преградой для творческого мышления экспертов.
Проблемы разведки, особенно в тех случаях, когда она пытается оперировать довольно туманными признаками нависающей военной угрозы, больше похожи на попытки разгадать мистические тайны, чем отгадать некие загадки. Как отмечал в свое время аналитик Энтони Олкотт, более 10 лет прослуживший в Центре изучения ОИИ ЦРУ, мистику трудно, если вообще возможно, разгадать, «вне зависимости от того, сколько собрано информации» закрытой или открытой. Любой, кто пытается вскрыть тайны, имеющие некий мистический характер, включает в свои рассуждения множество неопределенностей, сомнений и испытывает психический дискомфорт, называемый когнитивным диссонансом, чего большинство людей пытается избежать. Однако разрешение всех сомнений и определение вероятности того или иного явления – крайне важный инструмент определения истины, поскольку в разведке практически нет вопросов, на которые сразу же могут быть получены простые, утвердительные и обоснованные ответы. Единственное, что можно с полной уверенностью сказать о разрешении разведывательных тайн, пишет Дейвитч, так это то, что повышение эффективности и увеличение числа технических систем и средств получения необходимых данных не позволит исключить все существующие неопределенности при решении разведывательных задач.
В обоснование своего мнения главный разведчик штаба КГУ ВВС привел высказывания известных психологов, в том числе лауреата Нобелевской премии Даниэля Канемана, одного из основоположников так называемой поведенческой экономики, который много лет занимался изучением поведения человека в процессе принятия решений в условиях неопределенности в бизнесе, на войне, в разведке и т.п. Ученый утверждал, что «заявления о высокой уверенности в основном говорят только о том, что индивидуум сконструировал в своем сознании некую последовательную историю, но совсем не обязательно, что эта история верна».
В некоторых случаях уровень сомнительности заключений разведчиков за счет получения дополнительных сведений даже из закрытых источников может быть в определенной степени снижен, но не может быть окончательно устранен. Однако, как утверждают отдельные эксперты, все попытки получить необходимые доказательства исключительно из закрытых источников и при этом громогласно объявлять о том, что найдена истина, очень походят на описание слепым цветов радуги.
В то время как выявление разведкой определенных намерений противников США требует сохранения форм и методов добывания данных из закрытых источников информации, повышение роли общедоступных источников информации может позволить специалистам спецслужб понять явления, кажущиеся мистическими, и получить ответы на многие специфические вопросы. ОИИ могут обеспечить получение данных, способствующих достижению прорывов во временном цикле исследований и разработок вооружений и военной техники. До недавнего времени эта задача решалась только методами агентурной и технической разведок.
Учитывая тот факт, что разведываемые секреты противников США постепенно будут обретать характер мистических тайн, чем просто каких-либо секретов, аналитикам придется больше внимания уделять повышению креативности и критичности своего мышления. Они должны более активно использовать свои творческие способности, быть готовыми к выдвижению принципиально новых идей и анализировать более широкий ассортимент данных, чем это делается в настоящее время. Сегодня большинство аналитиков разведки следуют ставшим привычными формам мышления. Они позволяют без особых умственных усилий собирать из данных, добытых из закрытых источников, как говорится, просто «на коленке» окончательную картину изучаемых явлений и процессов и делать на этой основе соответствующие заключения, а не прилагать существенно большие усилия своего мыслительного аппарата. Но уже сейчас разведчики должны обладать способностью осознавать свои ошибки, уметь оценивать свои размышления, взвешивать все доводы за и против выдвигающихся гипотез и подвергать их всесторонней проверке.
На протяжении многих десятилетий некоторые специалисты разведки указывали на высочайшую информативность открытых источников и их большую значимость для раскрытия секретов своих врагов. Так, например, много лет прослуживший в ЦРУ и считающийся родоначальником большого количества методов анализа разведывательных данных Шерман Кент еще в 1947 году заявлял, что в мирное время 80% разведывательных сведений, необходимых для принятия решений политиками и чиновниками, можно без значительных усилий и расходов найти в ОИИ. А его коллега генерал-лейтенант Сэмюэл Уилсон, с 1977 по 1981 год возглавлявший Разведывательное управление МО США (РУМО), несколько позднее вообще говорил о том, что только 10% разведывательных сведений добываются агентурной разведкой, а остальные 90% черпаются из открытых источников. Генерал был убежден в том, что будущее разведки состоит не в шпионских атаках Джеймсов Бондов, а в дедуктивности Шерлоков Холмсов.
В перспективе, констатирует Дейвитч, на фоне роста количества угроз США и постоянного изменения их характера успех специалистов спецслужб в обнаружении и оценках неоднозначных фактов, которые могут свидетельствовать о надвигающихся конфликтах, будет определяться их умением творчески анализировать исследуемые явления и аргументированно обосновывать свои доводы. А основная часть сведений, необходимых для этих процессов, будет все более и более черпаться из доступных источников, которые до сих пор традиционно недооцениваются.

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Еще один полковник, преподававший в ВИИЯ французский язык, рассказывал нам, как в бытность свою нелегалом встречал в европейском аэропорту своего коллегу, прилетавшего из Москвы.
– Стою я в зоне прилета, – говорил он, – вместе с остальными встречающими, вглядываюсь в выходящих пассажиров и никак не дождусь нужного мне человека. Начинаю волноваться и вдруг вижу среди прибывших своего приятеля по московскому институту. Лет пять мы с ним не виделись. Я знал, что он пошел по дипломатической линии, и его появление в Западной Европе было вполне объяснимо.
Но не его я поджидал в тот день, и общение с ним не входило в мои планы. Я попытался было прикрыть лицо рукой, делая вид, что чешу лоб, но он уже узнал меня и заорал на весь аэропорт:
– Коля! Здорово! Ты что тут делаешь?
И, распахнув объятия, направляется прямиком ко мне. Ситуация очень нехорошая! В международном аэропорту всегда полно контрразведчиков и, даже если они не пасут меня, могут просто обратить внимание, спросить документы или хотя бы сфотографировать «на память». И все. Приехали. Провал со всеми вытекающими последствиями.
А приятель мой шагает ко мне и лыбится до ушей, видимо, предвкушая уже, как мы сейчас с ним выпьем за встречу. Я резко разворачиваюсь и устремляюсь на выход. Он за мной и вопит еще громче:
– Коля! Ты куда? Стой! Подожди!
Люди оглядываются, не поймут, в чем дело: то ли преступника ловят, то ли еще что. А я бегу и думаю: «Только бы не остановили меня!» Но тут он меня все-таки догоняет – всегда быстро бегал, хватает за плечо и кричит:
– Ты чего? Своих не узнаешь?
Я ему тихо, но откровенно отвечаю:
– Пошел ты на …!
И бегу дальше.
Он опешил на секунду и снова за мной:
– Коля! Почему?
Ну, тут уж я наддал как мог, выложился и оторвался от него. Слава Богу, последствий не было. Встретились мы с ним лишь через несколько лет в Москве. Я ему все объяснил, от души посмеялись и, наконец, выпили сразу за обе встречи.
Этот же преподаватель рассказывал, как, живя в Риме, снимал комнату в частном доме. Хозяин его, итальянец, во Вторую мировую воевал под Сталинградом на стороне гитлеровцев и теперь увлеченно рассказывал своему квартиранту о таинственной России.
– Удивительная страна! – восклицал он. – В какую избу ни зайдешь, везде шахматы лежат!

СЛЕЖКА
Другой преподаватель, немолодой полковник, рассказывал, как юношей приехал из глухой деревни в город и поступил в педагогический институт. После его окончания ему предстояло вернуться в родные места и работать в сельской школе, но вместо этого ему вдруг предложили отправиться в Париж и жить там под видом француза.
– Представьте такое! – говорил он, посмеиваясь. – А я в то время был робкий, тихий, впечатлительный, всего боялся и о такой работе даже не помышлял. Учился всегда хорошо, все меня хвалили и прочили мне карьеру педагога. К ней я и готовился. И тут  такой поворот!
Было мне тогда 23 года, очень хотелось посмотреть мир, особенно Францию, о которой я так много читал, слышал и язык которой старательно изучал в школе и в институте. В общем, подумал я день, другой и осознал, что дело это нужное, «работа для настоящих джентльменов», как сказал какой-то знаменитый иностранец, к тому же с приключениями и нестандартными ситуациями. Будет, что вспомнить.
В общем, успокоился я, устыдился своего страха и решил попробовать. Подучили меня еще какое-то время в специальном заведении и отправили в Париж.
Приезжаю и обалдеваю. Представьте контраст с послевоенной советской глубинкой! Хожу по знаменитым улицам, словно в волшебном сне. Францию я до этого только в фильмах да на фотографиях видел. Заглядываю в магазины, кафе, в музеи – привыкаю… В Нотр-Дам зашел, посмотрел, вспомнил героев Гюго – Квазимодо, Эсмеральду… Умопомрачительно!
И вдруг как ледяной водой меня окатило: «хвост» за мной! Проверяюсь, верчусь: точно, так и есть, натуральная слежка. Романтический настрой как рукой сняло. Сразу домой захотелось, в родную деревню. Но делать нечего, надо как-то выкручиваться. Ухожу, пытаюсь раствориться, ничего не получается. Все способы перепробовал, бесполезно. От одного топтуна оторвался, второй появляется, потом третий, потом снова первый и так далее. Куртки и парики только меняют, а рожи все те же.
Целый день промотался – безрезультатно! Ну, думаю, отработался. Сейчас брать будут. В крайнем случае завтра. А ведь только приехал! Обидно стало. Вспомнил, что в кармане пачка денег – утром в банке получил. Думаю: не пропадать же им! Надо хоть гульнуть как полагается напоследок! Не так грустно будет пропадать.
За день умаялся как собака, проголодался. Захожу в хороший ресторан, заказываю все самое вкусное, ем, пью, курю сигары, любуюсь на танцовщиц и думаю: «Сейчас натрескаюсь от души, и тогда вяжите меня! Чтоб вам пусто было!»
Часа через два выхожу из ресторана, сажусь на скамейке в сквере и жду. Темно уже. Вижу, из припаркованной машины на меня пялятся. И еще два придурка по тротуару болтаются туда-сюда. Но не берут. Ждал я их, ждал, да и задремал. Сморил меня плотный ужин.
Через полчаса просыпаюсь – денег нет, часов нет и «хвоста» нет. А паспорт и прочие документы на месте. И к ним даже не прикасались, это абсолютно точно. Встал, походил по улицам, проверился: точно, слежки нет. И в дальнейшем никогда не было.
Рассказчик хмыкнул:
– Ошибочка вышла по неопытности. Пасла меня не контрразведка, а уголовники. Увидели, наверное, как я в банке крупную сумму получил, и ходили за мной, ждали удобного момента, чтобы ее изъять. От тех я наверняка оторвался, но с перепугу начало казаться, что продолжают за мной следить, меняя одежду и парики.
Специалистам знаком этот эффект, происходящий от сильного волнения, переутомления и, главное, с непривычки: какие-то люди кажутся знакомыми, а на самом деле это не так. Вроде дежавю. А в скверике, после ресторана, уже местные мастера подсуетились, увидев такого «хорошего клиента».
Такие вот истории звучали когда-то в нашем институте. Не знаю, может быть, рассказчики добавляли в них что-то от себя, как говорится, для смеха, но уверен, что основа их реальная.

На основе докладов Бойера резидент Заботин направлял в Центр отсчеты о ведущихся работах по созданию атомной бомбы (многие из них были построены на слухах и не отличались особой достоверностью, но в Москве располагали информацией по созданию атомной бомбы и из более надежных источников): «Этот завод будет производить уран. В результате экспериментов, проведенных с ураном, установлено, что можно создавать урановые атомные бомбы, что уже практически происходит. Американцы провели большую исследовательскую работу, вложив в это дело 660 миллионов долларов».
Несмотря на устаревшую неточную информацию, Заботин высоко ценил Бойера. Его помощники, Соколов и его жена, получили разрешение поддерживать дружеские связи с Профессором, что было серьезным отклонением от строгих правил конспирации.
Двое советских агентов работали в канадском департаменте вооружений. Один из них, Джеймс Беннинг, отвечал за подготовку особо секретного «Прогноза военного производства в Канаде» – наиболее полного исследования экономической ситуации и перспектив развития канадской военной промышленности. Второй – Гарольд Сэмюэль Герсон, был зятем Беннинга. Сын русского эмигранта, инженер-геолог по профессии. Во время войны он работал в компании «Объединенные военные компании», которая занималась производством химических и взрывчатых веществ, а по окончании войны не без помощи Бойера был переведен в отдел производства боеприпасов. Герсона, который три года работал на советскую разведку, Заботину рекомендовал Бойер. От Герсона поступала важная информация в основном по техническим аспектам артиллерии. В августе 1945 года Герсон предложил план продолжения своей работы с советской разведкой, после того как ему придется уйти с государственной службы. Заботин сообщил об этом в Центр и запросил, даст ли руководство советской разведки согласие на такой план: Герсон создает в Оттаве Геологический инженерный исследовательский центр, который финансировался бы Москвой суммой в размере 7 тыс. долл. в год и, разумеется, служил бы прикрытием для советской разведки.
Следующим агентом резидентуры Заботина был Орик Адамс, особо доверенный работник Банка Канады. Среди его обязанностей в банке был анализ промышленных планов при выдаче кредитов, потому он был хорошо информирован о положении в военной промышленности. В частности, он передал Заботину сводку отправки вооружений в Англию. В результате усилий Адамса в Москву был отправлен и другой конфиденциальный доклад – о секретных переговорах, которые вели в 1944 году лорд Кейнс и канадское правительство.
Наряду с основным составом агентуры, занимавшимся поставкой секретной информации, были созданы группы специального назначения, которые изготавливали фальшивые паспорта и визы. Находящиеся в августе 1945 года в Канаде инспекторы из Москвы были удовлетворены работой военной разведки под руководством Заботина и разведки НКВД, которую возглавлял В. Павлов. Их обнадеживали большие перспективы, которые открывались для советской разведки в этой стране. 28 августа 1945 года советский посол в Канаде Георгий Зарубин повторил свою просьбу в Министерство иностранных дел о том, чтобы открыть в Монреале торговое представительство, которое пользовалось бы привилегиями дипломатического иммунитета. Штат торгового представительства в Канаде уже насчитывал 50 человек. Зарубин же предлагал увеличить его до 97 человек. Новые торговые миссии в Монреале и Оттаве должны были служить прикрытием для сотрудников резидентуры численностью до 20 человек. Этот и другие планы могли быть осуществимы, если бы не предательство Игоря Гузенко.

ПРЕДАТЕЛЮ НИКТО НЕ ВЕРИЛ
Шифровальщик резидентуры Заботина Игорь Гузенко был одаренным человеком. Он родился в бедной семье в 1919 году, в разгар Гражданской войны. Несмотря на то, что все его родные были приверженцами царской России, Гузенко вступил в ВЛКСМ. Три года он изучал архитектуру, но война разрушила эти планы. В 1941 году Гузенко направили в московскую школу военной разведки, где он изучал шифровальное дело. В 1943 году его направили шифровальщиком в только что созданную разведывательную точку в Канаде. Для Гузенко и его жены Анны Канада была не просто новая страна, это был новый мир. Когда подошел к концу двухлетний срок службы, Гузенко попытался отдалить неминуемое возвращение в Москву.
Решение об измене, о том, что ему придется порвать все связи со своей страной, друзьями, семьей и постоянно жить среди людей с другим языком и культурой, было нелегким. Но при одобрении и поддержке жены Гузенко решился на этот шаг и начал тщательно готовиться. Он взял из сейфа военного атташе секретные документы и был уверен, что в критический момент, предъявив эти бумаги, сможет доказать, что является настоящим перебежчиком, а не провокатором.
Поначалу Гузенко в правительстве Канады не поверили, а газеты отказались иметь с ним дело. Тогда Гузенко обратился в Министерство юстиции, а потом через Министерство иностранных дел попал к премьер-министру Маккензи Кингу, который оказался перед выбором: с одной стороны, он и не верил в подлинность документов и в правдивость слов неизвестного ему Гузенко и подозревал, что некие антисоветские силы просто хотят раздуть скандал, с другой стороны, документы подтверждали факт похищения атомных секретов и других государственных тайн, и соображения национальной безопасности требовали тщательного расследования.
Для политического климата того периода было показательным то обстоятельство, что мистер Кинг не только отказался принять Гузенко с его документами, но и посоветовал ему «вернуться в свое» посольство. «Я полагал, – говорил потом мистер Кинг в палате общин, – что ему следует возвратиться в посольство вместе с документами, которые находились в его распоряжении. Мне казалось более важным сделать все, чтобы исключить возможность недоразумений и не дать советскому послу повод утверждать, что Канада подозревает русских в шпионаже».
Гузенко не последовал совету премьер-министра. Он потратил целый день, обивая пороги других учреждений, но безуспешно. Казалось, перед ним были закрыты все двери. Чета Гузенко в отчаянии вернулась к себе в собственную квартиру.
Тем временем в резидентуре Заботина установили, что исчез не только Гузенко, но и некоторые из недавно полученных сообщений. Стало ясно, что его отсутствие вызвано не болезнью или другой уважительной причиной, а попыткой невозвращения в СССР.
Дело Гузенко сразу же было передано из военной разведки в ведение советской внешней разведки. Расследованием занялся Виталий Павлов –  второй секретарь посольства, а на самом деле резидент советской внешней разведки в Канаде. Он приказал двум охранникам следить за домом четы Гузенко и немедленно сообщить, как только они появятся там.
Когда Гузенко вернулись из своего бесплодного хождения по правительственным учреждениям, небольшая группа под командованием самого Павлова явилась в их дом. У них была деликатная задача: проникнуть в квартиру, произвести обыск, не имея на это ордера, и убедить Гузенко поехать с ними, а в случае необходимости принять более крутые меры. Но чета Гузенко предусмотрительно укрылась в квартире соседа и, когда бывшие коллеги выломали замок, вызвала полицию. Именно этот ночной налет и спас Гузенко. Следующим утром полиция взяла под охрану чету Гузенко. Теперь они были недосягаемы для Павлова.
Павлов и Заботин были озабочены рядом вопросов. Как много знал перебежчик о секретных делах резидентуры? Сколько документов, писем, книжек и различных записок он похитил?
В связи с бегством Гузенко посольство предприняло обычные в таких случаях дипломатические шаги. Еще до получения инструкций из Москвы посол Зарубин послал ноту протеста в канадское Министерство иностранных дел. Гузенко, по его словам, растратил казенные деньги, поэтому и канадское правительство обязано передать его советским властям. Разумеется, никакого ответа не последовало. Через неделю, получив к тому времени инструкции из Москвы, посол направил вторую ноту, в которой были выставлены те же требования, с важным добавлением, что Гузенко должен быть выдан без суда.
Тем временем в условиях строжайшей секретности были исследованы бумаги и документы Гузенко. Премьер-министр Кинг все еще колебался, не зная, какой курс ему избрать, поскольку дело получило международный резонанс. Не делая никаких заявлений в прессу, Кинг решил согласовать свои действия с президентом США Трумэном и премьер-министром Англии Эттли. А еще у Кинга была наивная идея полететь в Москву и раскрыть все Сталину. Через несколько месяцев Кинг заявил в канадской палате общин: «Судя по тому, что я знал и слышал о Сталине, я уверен, что русский лидер не одобрил и не простил бы такие действия в одном из посольств его страны». Все-таки Кинга сумели как-то отговорить от поездки в Москву до окончания расследования…

СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО
Тем не менее Заботин принял все меры предосторожности. Фред Роуз, Сэм Корр и другие важные члены разведсети были проинструктированы и должны были отрицать всякую связь с советским посольством в случае допросов. 13 декабря 1945 года, не поставив в известность МИД Канады, страну покинул Заботин, который опасался быть арестованным. Он бежал в Нью-Йорк. А оттуда на советском корабле «Александр Суворов», который тайно покинул порт, добрался до Москвы. И там уже был арестован: из-за предательства шифровальщика Заботина приговорили к 10 годам тюремного заключения.
Через несколько недель после бегства Заботина из Канады отбыл и советский посол. Канадское правительство не обвиняло его в причастности к шпионским делам, однако после публикации досье Гузенко положение Зарубина могло стать неприемлемым.
Менее чем через два месяца после отъезда Зарубина Оттава сделала первые официальные заявления о шпионском деле, связанном с побегом Гузенко. Прошло еще 5 месяцев, прежде чем начались первые аресты. Причиной тому было опубликованное канадским правительством в феврале 1946 года официальное, заявление. В нем содержались только голые факты, касающиеся раскрытия шпионской организации, которая работала в пользу иностранного государства (без упоминания названия этой страны). Премьер-министр Кинг пригласил советского поверенного в делах и лично объявил ему, что в заявлении имелся в виду Советский Союз.
Заключительный отчет королевской комиссии тоже продемонстрировал большое уважение к официальной советской позиции. Чтобы поддержать положение Зарубина, в отчет был включен специальный раздел, озаглавленный «Непричастность советского посла», в котором отмечалось, что тот ничего не знал о шпионской деятельности, что Заботин с Павловым держали его в полном неведении. И это было явным нарушением установленного порядка, так как посол отвечает за все, что происходит в посольстве.
Советские газеты опубликовали почти полностью текст заявления канадского правительства. Это был уникальный случай в истории советской прессы. Было ясно, что какая-то доля вины будет признана, некоторые лица понесут наказание, но советское правительство постарается остаться в стороне. И действительно, 20 февраля 1946 года в советской прессе появилось соответствующее заявление. «Козлами отпущения» были определены военный атташе Заботин и «некоторые другие сотрудники посольства». Их действия были названы «недопустимыми», но в то же время значимость их разведывательной работы в значительной мере была преуменьшена. К тому времени Москва еще не знала того, что скоро будет предано гласности множество документов, из которых станет ясно, что руководитель военной разведки лично давал указания военному атташе в Канаде добывать секретные данные, включая даже образцы урана-233».
Затем последовала кампания в прессе, в которой Канаду обвиняли в активной истерии и в раздувании пустячного инцидента до размеров международного скандала. Атаки советской прессы были поддержаны определенными голосами в США. Некоторые общественные деятели открыто заговорили о «праве на шпионаж». Джозеф Дайвик, бывший посол США в СССР, заявил, что «Россия в интересах самообороны имеет полное моральное право добывать атомные секреты с помощью военного шпионажа, если она лишена такой информации от своих бывших боевых союзников».
Муссировалось «дело Гузенко» и в Британии. Когда эти новости появились в английской прессе, знаменитый физик Д. Берналл заявил, что шпионские тайны являются прямым результатом нежелания «делиться атомными секретами». Лейборист и член парламента Л.Д. Соллей сказал, что канадское расследование по поводу шпионажа является угрозой для научного прогресса.
Но аресты и суды все-таки последовали. Одного из подсудимых, Алана Пуна Мэя, судили в Англии, а остальных в Канаде. Процесс в Канаде начался в мае 1946 года. Дело каждого подсудимого рассматривалось отдельно, и суд продолжался до 1948 года. Гузенко предстал на процессе под охраной полиции в качестве главного свидетеля. Прессе и присутствующим было запрещено делать снимки или зарисовывать его и даже описывать внешность.
Так же, как и на шпионских процессах во Франции, Японии, Швеции и Финляндии, члены канадской шпионской организации нарушили жесткие правила советской разведки, когда агенты в случае их ареста никогда не должны сознаваться в своей деятельности, признавать свою вину и выдавать свои связи. Во время следствия, а потом и на судебном процессе многие из обвиняемых предпочли признать свою вину, во всем сознаться и выдать своих товарищей.
Девид Лунан, одна из ключевых фигур разведсети, был, судя по официальным отчетам, «очень искренним» и «сотрудничал» после ареста и во время допросов с судебными властями. Он не только во всем признался, но и сообщил информацию о майоре Рогове и о других членах его группы. Раймонд, Бойер, богатый профессор и специалист по взрывчатым веществам, рассказал все о своих подпольных контактах, включая Сэма Корра, Фреда Роуза и советского майора Соколова. Кетрин Уиллшер тоже призналась в шпионской деятельности. Эмма Войкин из канадского МИДа поступила точно так же. Алан Мэй сделал письменное заявление о своей шпионской активности, где признался, что передавал образцы урана советским агентам и получал за это деньги.
Например, Мэй в результате был приговорен к 10 годам каторжных работ. Общественное мнение в Англии, еще не созревшее в тот момент для полного понимания значения советского шпионажа, по-разному отнеслось к его осуждению. Не уверены в справедливости приговора были члены лейбористской партии. Депутаты во главе с лейбористским членом парламента Гарольдом Ласки пытались войти в правительство с ходатайством в поддержку Мэя. Но они потерпели неудачу, и Мэй отбыл срок наказания, который ему сократили на одну треть за хорошее поведение. Он был освобожден 30 декабря 1953 года.
И все-таки канадский суд был снисходителен в первом послевоенном шпионском процессе. Шесть из 20 подсудимых были оправданы, хотя их вина казалась очевидной. 30 человек были приговорены к разным срокам заключения. Два партийных лидера получили по 6 лет заключения каждый. Фред Роуз оставался в тюрьме до августа 1951 года. Через два года он навсегда покинул Канаду и перебрался в Польшу. Его товарищ Сэм Корр бежал на Кубу, а потом вернулся в Нью-Йорк, где жил, скрываясь от властей. Два года спустя он был арестован сотрудниками ФБР. Его передали канадским властям, отдали под суд, где он и получил положенный тюремный срок.
На ранних стадиях расследования Гузенко и его семья жили в домике, расположенном в полицейском лагере, как лица, состоящие на попечении канадского правительства. Допросы и показания перед королевской комиссией и судом оставляли Гузенко слишком мало времени, чтобы устроить свои собственные дела. И все же в это время выходит его первая книга «Это мой выбор» (в США она вышла под названием «Железный занавес»). Книга имела успех. Бывший советский клерк-шифровальщик теперь обладал состоянием в более 150 тыс. долл.
Финансовые трудности отступили, по крайней мере на некоторое время. Однако с того времени, как Гузенко сделал свои признания, чету начали преследовать другие трудности. Им пришлось скрываться от публики, от прессы и даже от собственных детей. О месте их проживания знали немногие. Полиция подготовила для них легенду – фиктивную биографию. Они меняли квартиры, автомобили, имена, чтобы замести следы прошлого. Возле дома четы Гузенко постоянно дежурила охрана. Тем не менее Гузенко продолжал писать. Его очередная книга «Падение титана» тоже получилась удачной и имела финансовый успех.
В международном масштабе дело Гузенко обозначило конец процветания советской разведки военного времени. Число арестованных в связи с признаниями Гузенко было невелико, но удар, нанесенный в Канаде, посеял страх. Трудно привести точные цифры, но в США и Канаде многие агенты отказались от сотрудничества с советской разведкой.