Спецслужбы

МОСКВА, БАКУ, ДАЛЕЕ ВЕЗДЕ
Джина Чери Уолкер (Хаспел она стала после недолгого замужества) родилась в 1956 году в городке Ашланд, штат Кентукки. Её отец, служивший в ВВС США, часто переезжал, так что школу она закончила в Великобритании. Потом училась в университете Кентукки, и в мае 1978 года закончила университет Луисвилль, получив степень бакалавра по филологии и журналистике. В короткой официальной биографии, переданной ЦРУ в Сенат США накануне слушаний, говорится, что перед поступлением на службу Хаспел «владела разговорными испанским и французским языками».
После университета она успела недолго поработать библиотекарем и клерком в суде, выйти замуж за Джеффа Хаспела, служившего в американской армии, и развестись с ним. Детей у пары не было, и с тех пор Джина Хаспел так и не обзавелась семьёй. Вскоре после развода, в 1985 году, когда ей было 28 лет, Джину приняли на работу в ЦРУ. Вопреки существовавшим тогда правилам она отказалась от традиционной для женщин работы аналитика. Вместо изучения докладов и документов резидентур, Хаспел предпочла «работать в поле», выбрав оперативный отдел, занимающийся непосредственными контактами с тайными агентами. В ходе слушаний в сенате она вспомнила своё первое задание.
– Это было поздно ночью в одной из стран, – сказала Джина сенаторам. – Я вышла на улицу, села в машину неизвестного мне человека, передала ему деньги и получила в ответ собранную нашим агентом информацию. Это была работа моей мечты!
Сама Джина Хаспел так и не назвала страну, в которой тогда работала, но телекомпания CBS позднее утверждала, что речь шла об Эфиопии. После поступления на работу в ЦРУ Хаспел определили в отдел, занимавшийся слежкой за советской разведкой, а спустя два года отправили в Адис-Абебу. Именно Эфиопия была в 1987 году одним из «главных» получателей советской помощи.
– Она начинала как обычный оперативник в поле, – пояснил газете «Совершенно секретно» один из бывших сотрудников ЦРУ, попросивший не называть его имени. – Джина закладывала тайники, передавала деньги агентам и разрабатывала тайные коды для связи с ними.
Проведя два года в Эфиопии, Хаспел вернулась в США и начала усиленно изучать турецкий и русский языки. В 1990 году она получила назначение в Анкару. Работа в Турции, являющейся членом НАТО и союзником США, считалась не слишком престижной, но в Вашингтоне усилия сотрудницы оценили.
– Если вы решаетесь выучить трудный язык и соглашаетесь работать там, куда вас посылают, ваш авторитет в ЦРУ немедленно растёт, – пояснил агентству AP бывший сотрудник спецслужбы Генри (Хэнк) Крамптон, впоследствии взявший Хаспел заместителем в свой отдел, занимавшийся в ЦРУ сбором информации о странах, куда американцам было сложно попасть.
В Анкаре Джина Хаспел продолжила изучение русского языка, совмещая это с заучиванием методов и средств, которые применяла советская разведка для вербовки иностранных граждан. Один из её давних знакомых рассказал журналистам, что любимым её телесериалом до сих пор является цикл «Американцы», главные герои которого – семья советских разведчиков, работающих в Америке в 1980-е.
– Там очень точно показано, как именно работали шпионы из СССР, – пояснил он.
Возвращение Джины Хаспел из Турции в США произошло уже после того, как президентом стал Билл Клинтон. Отношения между Вашингтоном и Москвой теплели на глазах, а главы двух стран публично обменивались шутками, как «друг Билл» и «друг Борис». При этом спецслужбы и России, и США ни на минуту не прекращали работу.
«Советский Союз развалился, но советские спецслужбы никуда не делись, – пояснил газете «Совершенно секретно» бывший высокопоставленный сотрудник ЦРУ Дан Хоффман. – Они продолжили работу в США и по-прежнему пытались вести вербовку».

СОВЕТСКИЙ «КРОТ» И ДРУГИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
По неподтверждённой официально информации, Джина Хаспел работала в группе, «разрабатывавшей» самого ценного агента советской и российской внешней разведки в США Олдрича Эймса. В конце 1980-х, уже после согласия работать на Москву, он возглавил так называемый советский отдел американской спецслужбы и за почти 10 лет работы передал кураторам имена нескольких десятков офицеров Первого главного управления КГБ СССР, решивших работать на американцев. Некоторые из них впоследствии были приговорены к высшей мере наказания. Олдрича Эймса арестовали в 1994 году. Сейчас он отбывает пожизненный срок в тюрьме «Алленвуд», штат Пенсильвания.
Роль Джины Хаспел в его деле до сих пор не раскрывается, но после ареста «крота» её назначили заместителем руководителя группы в «русском отделе» департамента Центральной Евразии ЦРУ. Главной задачей группы было отслеживание действий российской разведки в мире и вербовка агентов. По словам бывшего сотрудника ЦРУ Джона Сифера, сменившего Хаспел в этой должности, «с работой она справлялась блестяще». По информации телеканала CBS, в 1990-х она не менее семи раз ездила в долгосрочные командировки в Москву.
Задания, которые выполняла Хаспел, хранятся в тайне, но, по словам экс-сотрудника ЦРУ Майкла Келтона, главной «целью» американских спецслужб в это время стал бывший подполковник КГБ Владимир Путин, сначала неожиданно возглавивший ФСБ, а затем занявший кресло премьер-министра Российской Федерации. В 1999-м стало понятно, что именно он сменит на посту президента стареющего Бориса Ельцина.
– Россия считается постоянной угрозой в Вашингтоне, поэтому в (американских) спецслужбах основную роль играют люди, которые понимают, кем именно являются главные игроки на российской политической сцене, откуда они пришли и что они могут сделать, – говорит Майл Келтон. – Российские спецслужбы до сих пор являются для нас главным противником.
Всего Джина Хаспел провела в зарубежных командировках 17 из 33 лет своей службы в ЦРУ. В 1998 году, в должности заместителя резидента ЦРУ в Азербайджане, она курировала операцию по поимке двух боевиков «Аль-Каиды», причастных к организации взрывов в американских посольствах в Кении и Танзании, в результате которых погибло 158 человек.





«ИНФОРМАЦИЯ ВАЖНЕЕ МОРАЛИ»
После терактов в США 11 сентября 2011 года Джину Хаспел перевели на работу в Контртеррористический центр ЦРУ. Одним из заданий и стало кураторство секретной тюрьмы в Таиланде, где содержались боевики, подозреваемые в терроризме.
Одним из них был гражданин Саудовской Аравии Абд аль-Рахим аль-Нашири, который участвовал в подготовке подрыва американского эсминца Cole в Йемене в 1997 году. В результате взрыва на корабле погибли 17 военнослужащих ВМФ США. Аль-Нашири попал в плен в Афганистане и провёл несколько лет в секретной тюрьме ЦРУ «Кошачий глаз» в Таиланде. Его перевели в Гуантанамо в 2006-м, через несколько лет после появления в тайском изоляторе Джины Хаспел.
По словам боевика, пытка водой – больше известная как waterboarding, – когда заключённому, чья голова накрыта тряпкой, блокирующей свет, льют в рот сотни литров воды, имитируя утопление, была самой «гуманной» из пыток. Заключённых оставляли без сна на несколько суток, пытали электричеством. В некоторых камерах, где круглосуточно горел свет, громко включали музыку, в основном тяжёлый рок.
Кроме того, ровно год назад Европейский центр по конституционным правам и правам человека (ECCHR) обратился к прокурору Германии с требованием выписать ордер на арест Джины Чери Хаспел по делу о пытках подозреваемых в терроризме. По данным немецких правозащитников, она непосредственно участвовала в допросах террориста Абу Зубайды в секретной тюрьме «Кошачий глаз». Его не менее 83 раз топили в воде, фиксируя пытки на плёнку. Кроме того, Джина упоминалась в связи с делом Абд аль-Рахима аль-Нашири. По большому счёту только эти два реальных дела инкриминируются Хаспел на данный момент. При этом утверждают, что в самом цээрушном ведомстве за ней закрепилось прозвище Кровавая Джина (BloodyGina).
Программа применения жестоких методов дознания «Перемещение, задержание, допрос» была одобрена и утверждена администрацией США и руководством ЦРУ, так что Джине Хаспел, как она говорила, пришлось выполнять приказы начальства. По свидетельству её бывших коллег, сама Хаспел не отдавала распоряжений о применении пыток до приезда в Таиланд. Тем не менее бывшие сотрудники американских спецслужб уверены, что она не только использовала в работе полученную в результате жестоких допросов информацию, но и «с энтузиазмом поддерживала» эту программу. По мнению экс-коллег Хаспел, она считала, что полученная в результате пыток информация куда важнее, чем вопросы морали.





– Она не была создателем этой программы и вряд ли лично в ней участвовала, – говорит Майкл Салик, возглавлявший Национальную секретную службу ЦРУ с 2007 по 2010 год.
А вот бывший сотрудник Агентства национальной безопасности США Эдвард Сноуден считает иначе. В своём блоге он написал: «Джина Хаспел участвовала в программе пыток, которая включает избиение (невиновной) беременной женщины по животу, анальное изнасилование мужчины пищей, которую он отказался есть, и замораживание прикованного заключённого до смерти. Она лично написала приказ уничтожить 92 кассеты с записями пыток ЦРУ».
Впрочем, достоверно известно лишь, что Джина Хаспел с  энтузиазмом взялась за уничтожение улик, свидетельствовавших о применении пыток. В 2005 году она лично написала письмо главе службы Хосе Родригесу, посоветовав ему отдать приказ оперативным службам об уничтожении всех видеозаписей допросов. Несколько месяцев спустя кассеты были уничтожены.
Доктор Сондра Кросби, посетившая 20 заключённых тюрьмы Гуантанамо, утверждает, что те из них, кто прошёл через пытки ЦРУ, «почти потеряли человеческий облик».
– Из них Аль-Нашири, наверное, находится в самом худшем состоянии, – считает она, добавляя, что все без исключения заключённые до сих пор страдают от ночных кошмаров и «вряд ли смогут вернуться к нормальной жизни».
И разумеется, сейчас в Службе внешней разведки России внимательно изучают архивы, восстанавливая подробности всех визитов Джины Хаспел в Россию: под каким прикрытием приезжала, что делала, с кем встречалась…

Крутой поворот
Крутая перемена в его… нет, не в жизни, а в мировоззрении, произошла в 1955 году, когда из Израиля пришла весь о том, что его отец тяжело болен. Преуспевающий польский журналист Виктор Граевский взял отпуск, чтобы навестить отца, и, таким образом, волею судьбы ступил на Землю обетованную.
Молодое еврейское государство потрясло его – внезапно оказавшись среди евреев, он буквально в течение нескольких дней из убежденного коммуниста превратился в не менее убежденного сиониста, истово верящего в то, что евреи должны жить только на своей земле. Приняв решение остаться в Израиле навсегда, Граевский подал соответствующее заявление о предоставлении ему гражданства в МВД страны и стал ждать ответа. Но когда он явился в местное отделение МВД за тем, чтобы получить израильское удостоверение личности, к нему неожиданно подошли двое в штатском и попросили пройти с ними в отдельный кабинет.
Там, оставшись с ним с глазу на глаз, они убедили Граевского временно отказаться от своих планов и вернуться в Польшу – чтобы послужить Государству Израиль.



Следует сказать, что в различных партийных и государственных органах Польши, а также в польской разведке тогда работало немало евреев, и именно через Польшу в Израиль шла основная информация о планах СССР в отношении Израиля. Граевского попросили стать одним из таких «информаторов», и после некоторых колебаний он согласился. А спустя всего несколько месяцев после возвращения в Варшаву ему привалила неслыханная удача.
Те, кто более-менее знаком с советской историей, наверняка помнят, что зимой и ранней весной 1956 года в СССР шла напряженная подготовка к XX съезду КПСС, на котором должен был прозвучать секретный доклад нового генсека Никиты Сергеевича Хрущева о преступлениях Сталина и его клики. Сам текст доклада готовился в глубокой тайне, но одновременно в Политбюро ЦК КПСС понимали, что следует хоть как-то подготовить партийное руководство на местах и в братских соцстранах к тем откровениям, которые прозвучат в докладе. И потому еще до открытия XX съезда текст будущей речи генсека в столь же глубокой тайне был разослан секретарям обкомов, а также высшим руководителям Болгарии, Польши, Чехословакии, Венгрии и других стран.



Именно в это время Виктор Граевский очень близко сошелся с девушкой, работавшей машинисткой в ЦК компартии Польши. Узнав, что его пассии поручили срочно перепечатать какой-то прибывший из Москвы текст, Граевский попросил у нее разрешения прочитать его, а затем, сделав копию, переслал в Израиль. Вот так и случилось, что текст того знаменитого хрущевского доклада оказался в руках израильтян прежде, чем Никита Сергеевич поднялся на трибуну XX съезда. Известие об этом произвело и в СССР, и в других странах эффект разорвавшейся бомбы, и именно оно заставило мир впервые заговорить о всесилии израильской разведки. Так невинная сотрудница отдела машинописи ЦК компартии Польши, сама того не ведая, породила один из самых стойких мифов XX века – миф о том, что «Моссад» является лучшей разведслужбой мира.
С этого времени Граевский стал активно переправлять в Израиль документы, проходившие через ЦК компартии Польши. В январе 1957 года над ним нависла угроза разоблачения, и, почувствовав это, его иерусалимское начальство дало Граевскому указание немедленно выехать в Израиль. Что он с удовольствием и сделал, не ведая, что в Израиле ему предстоит стать платным агентом КГБ и ГРУ.
* * *
В Иерусалиме не забыли тех услуг, которые оказал молодому еврейскому государству Виктор Граевский.
Сразу по прибытии в страну ему предоставили считающуюся по тем временам весьма просторной государственную квартиру и устроили на работу на две хорошо оплачивающиеся должности – начальника отдела радиовещания на польском языке для выходцев из этой страны и советника отдела пропаганды Восточноевропейского департамента израильского МИДа.
Одновременно Граевского направили в ульпан по изучению иврита, где в то время гранит древнееврейского языка грызли и несколько сотрудников советского посольства. И если знакомому с ивритом с детства и вдобавок весьма способному к языкам Граевскому учебный материал давался без труда, то его «одноклассники» из СССР просто терялись от обилия местоименных суффиксов, глагольных форм и совершенно чуждой русскому уху фонетики.
Прекрасно знавший русский язык Граевский старался по мере сил помочь им продвинуться в изучении языка, и это не могло не способствовать тому, что между ним и несколькими советскими дипломатами установились приятельские отношения. Особенно сблизился Граевский с Валерием Осадчим – тогдашним резидентом КГБ в Израиле. Понятно, что свою причастность к этой организации Осадчий не афишировал, а числился скромным помощником торгового атташе советского посольства.
Именно с Осадчим Граевский совершенно случайно столкнулся спустя несколько месяцев после окончания ульпана в коридорах израильского МИДа. Если Граевского встреча совершенно не удивила (где же еще он мог столкнуться со знакомым дипломатом, как не в МИДе?), то на Осадчего она произвела немалое впечатление: он никак не ожидал, что новый репатриант, находящийся в стране менее года, может стать сотрудником данного министерства. Старые приятели разговорились, и Валерий Осадчий предложил Граевскому отметить его столь удачное трудоустройство в уютном ресторанчике в Яффо.
Граевский согласился, но как только они расстались, позвонил в ШАБАК, сообщил о предложении сотрудника советского посольства и спросил, что ему делать дальше. В ШАБАКе, разумеется, были прекрасно осведомлены, кем на самом деле является Валерий Осадчий.
– Вы правильно сделали, что приняли предложение этого человека, – ответили Граевскому. – Обязательно пойдите на встречу. Ну, а после нее напишите, пожалуйста, отчет, о чем вы говорили с господином Осадчим.



В назначенный день Граевский «обмыл» с Осадчим свое назначение на пост советника МИДа. На столе стояла запотевшая бутылка водки, среди тарелок с холодными закусками дымилась зажаренная на огне рыба, но когда пришло время писать отчет, Граевский понял, что писать ему, в сущности, не о чем: разговор между ним и Валерой носил самый невинный характер. Говорили о книгах, о женщинах, о погоде и прочих пустяках, и никакого даже намека на предложение о сотрудничестве со стороны советского дипломата не последовало. Правда, расплатившись, он предложил Граевскому снова встретиться через две недели, но этим все и кончилось.
– Очень хорошо! – заметил сотрудник ШАБАКа, прочитав отчет Граевского, уместившийся в несколько строчек на тетрадном листе бумаги. – Пойдите на вторую встречу в назначенное вам место. И, само собой, не забудьте написать отчет!
Вторая встреча произошла в том же яффском ресторанчике и с тем же антуражем: ледяной водкой, рыбой и отличным мясным шашлыком. На этот раз Осадчий как бы невзначай перевел разговор на политику, в ходе которого выяснилось, что у него с Граевским немало общего во взглядах – оба они хотят, чтобы на Ближнем Востоке был мир и чтобы здешние политики не наделали каких-либо глупостей.
– А значит, – многозначительно добавил Осадчий, – нам с вами есть о чем поговорить не только сегодня, но и в будущем…
На третьей их встрече в ресторане Осадчий неожиданно сообщил Граевскому, что уезжает в Москву, но попросил собеседника встретиться с его преемником – Виктором Калуевым. Следуя данным ему указаниям, Граевский согласился, и во время первой встречи Калуев попросил его составить «небольшую справочку» о ведущих израильских политиках и политических партиях.
– Видите ли, – сказал Калуев, – человек я тут новый, в местных реалиях пока не разбираюсь и был бы очень благодарен вам за помощь…
В ШАБАКе, узнав об этом, радостно потерли руки: русские явно приступали ко второму этапу вербовки агента.
Понятно, что справка эта Калуеву была совершенно не нужна, так как он был прекрасно подготовлен к работе в Израиле. Но, давая поручение Граевскому, он, во-первых, пытался проверить, насколько тот готов к сотрудничеству, а во-вторых, получить некий документ, с помощью которого Граевского потом можно было бы шантажировать. Составив справку, Граевский показал ее своему боссу в ШАБАКе и, получив добро, передал ее Калуеву.
На следующей встрече Калуев протянул Граевскому 200 лир – немалые по тем временам деньги, равные месячной зарплате среднего израильского рабочего.
– Это вам за ту отличную работу, которую вы проделали, – сказал он. – Признаюсь, я вам очень благодарен… У меня к вам только одна деликатная просьба: будьте добры, распишитесь вот здесь, что я вам передал эти деньги, вы же знаете, как у нас в Союзе следят за отчетностью.
Сделав вид, что он немного колеблется, Виктор Граевский поставил свою подпись под протянутой Калуевым ведомостью.
Оба понимали, что эта подпись означает согласие Граевского и в будущем выполнять различные просьбы своего русского тезки.
Единственным, чего не знал Калуев, было то, что в тот же вечер Граевский опять-таки под расписку сдал 200 лир бухгалтеру ШАБАКа.

Двойная жизнь
Однажды очередную встречу Калуев назначил в Иерусалиме – на явочной квартире советской разведки, расположенной неподалеку от знаменитого «Русского подворья». В середине беседы к ним присоединилось несколько священников из «Красной церкви».
Потом Граевскому часто приходилось ездить на конспиративные встречи с сотрудниками КГБ в разные русские церкви и монастыри, разбросанные в окрестностях Иерусалима, – и таким образом благодаря ему была раскрыта практически вся советская агентурная сеть, действовавшая под сенью Русской православной церкви. Иногда такие встречи назначались в ресторанчиках, порой – на дороге: Граевский играл роль «случайного водителя», решившего помочь застрявшему из-за поломки автомашины советскому дипломату или православному монаху. Но чаще всего они происходили на все той же иерусалимской квартире и внешне выглядели как обычные дружеские вечеринки.
Виктор Граевский нередко появлялся на них со своей женой Анной, которая в конце концов начала что-то подозревать. Но совесть Виктора Граевского была чиста – он передавал своим «советским друзьям» только ту информацию, которую ему разрешал передавать ШАБАК, и после каждой такой встречи представлял подробный отчет сотрудникам этой службы.
Для того чтобы усилить доверие советской разведки к поставляемой Граевским информации, ему велели передать резиденту КГБ стенограмму секретного совещания премьер-министра и министра обороны Давида Бен-Гуриона с высокопоставленными офицерами Генштаба ЦАХАЛа. Когда ему задали вопрос о том, каким образом к нему попал данный документ, Граевский – в соответствии с разработанной ШАБАКом легендой – ответил, что в качестве журналиста познакомился с сотрудником канцелярии премьера и между ними завязались дружеские отношения…
Понятно, что израильским агентом, имеющим столь высокие связи, заинтересовалось и Главное Разведывательное Управление (ГРУ) СССР. В отличие от КГБ, это ответвление советской разведки интересовало не происходящее в политических кулуарах Израиля, а его военный потенциал. Встретившись с Граевским, резидент ГРУ попросил его добыть сведения о том, где именно расположены ядерные арсеналы Израиля. Кстати, официально этот резидент работал водителем у настоятеля одного из русских монастырей…
К этому времени «русские» уже очень щедро расплачивались с ним за его услуги – иногда во время встречи ему передавали по 1000 долларов, что было в 60-е годы поистине астрономической суммой. Причем каждый раз с него требовали расписку за эти деньги, которые Граевский затем аккуратно, опять-таки под расписку, передавал в кассу ШАБАКа – сам факт, что деньги КГБ в итоге пойдут на нужды израильской разведки, доставлял ему почему-то неизъяснимое наслаждение.
Но в середине 60-х Виктор Граевский стал все чаще подумывать о том, чтобы выйти из затянувшейся игры в шпионы. Его жизнь устоялась, он был назначен сначала начальником службы радиовещания на русском языке, транслировавшей свои передачи на СССР, а затем и главой всей службы радиовещания на зарубежные страны; у него подрастали дети, и вся эта конспирация, необходимость постоянно контролировать себя, чтобы не выйти из роли, изрядно отравляла ему существование. Однако ни КГБ, ни ШАБАК не собирались терять такого агента, и ему не оставалось ничего другого, как продолжать делать ставки за давно опротивевшим ему столом…
* * *
Звездный час в карьере Граевского-разведчика пробил в мае 1967 года, когда Египет закрыл Тиранский пролив и в воздухе явно запахло новой израильско-арабской войной. На этот раз Граевский сам инициировал встречу с высокопоставленным сотрудником советского посольства, в ходе которой сообщил ему, что если эскалация обстановки в регионе продолжится, 5 июня Израиль первым нанесет удары по Египту и Сирии.
– Виктор Абрамович, откуда у вас эти сведения? – поинтересовался советский дипломат.
– Все просто, – ответил Граевский. – Сегодня в канцелярии премьер-министра собрали всех руководителей средств массовой информации и проинструктировали, как именно они должны освещать грядущую войну. Среди участников беседы был и ваш покорный слуга. А сразу после этого я связался с вами…
Разумеется, никакого инструктажа в канцелярии израильского премьер-министра не было. Граевский действовал в данном случае, как и всегда, по прямому указанию ШАБАКа. Сейчас можно только гадать, что именно подвигло ШАБАК передать столь важную информацию Москве и почему ни советское руководство, ни советские спецслужбы не поспешили сообщить о ней Насеру, сделав таким образом поражение Египта в войне неотвратимым.
Согласно одной из версий, руководство ШАБАКа отдало этот приказ Граевскому по прямому указанию тогдашнего премьер-министра Израиля Леви Эшколя в обход других военных и политических руководителей страны. Как известно, если министр обороны Моше Даян, министр иностранных дел Голда Меир и замначальника Генштаба Эзер Вейцман считали, что Израиль должен поднять брошенную Насером перчатку, то премьер-министр Леви Эшколь был убежден в необходимости любой ценой предотвратить грядущую войну. Эшколь прекрасно понимал, что она чревата не только огромными потерями с обеих сторон, но и разрывом отношений между Израилем и СССР, а их Эшколь считал чрезвычайно важными для будущего еврейского государства. Не исключено, что Леви Эшколь верил, что как только арабы и СССР убедятся в серьезности намерений Израиля, они начнут «снижать профиль» конфликта.
Но вот объяснения, почему эта первостепенной важности информация была проигнорирована Кремлем и не передана Насеру, нет вообще. Если, конечно, исключить версию, что советское руководство было заинтересовано в поражении Египта в войне с Израилем и в падении просоветского режима Насера. Но, согласитесь, что версия эта находится за пределами всякой логики…
Как бы то ни было, 5 июня израильская авиация нанесла сокрушительный удар по военным аэродромам противника, заложив таким образом основу победы Израиля в Шестидневной войне. Вскоре после начала войны СССР разорвал дипломатические отношения с Израилем, но прежде чем покинуть его территорию, один из сотрудников советского посольства встретился с Виктором Граевским.
– Ваша информация оказалась совершенно верной, Виктор Абрамович, – сказал он Граевскому. – И неважно, что это уже не имеет никакого значения, – советское руководство высоко оценило вашу работу и решило наградить вас за ваши заслуги перед СССР орденом Ленина. По понятным причинам я не могу вам сейчас вручить этот орден, но он будет ждать вас в Москве.
Окончательно связь Граевского с советской разведкой оборвалась только в 1971 году – еще целых четыре года он теми или иными путями (в основном, разумеется, через «Красную церковь») «сотрудничал» с советскими спецслужбами, поставляя им разного рода информацию, или, точнее, дезинформацию.
Затем пришли бурные 80-е, а затем и 90-е годы, и Виктор Граевский стал одним из создателей русскоязычной радиостанции РЭКА.
Несколько лет назад Виктор Абрамович Граевский ушел на заслуженный отдых и, естественно, засел за написание мемуаров. И накануне выхода в свет книги воспоминаний Виктора Граевского ему и понадобилось разрешение ШАБАКа рассекретить события сорокалетней давности.
Скончался Виктор Абрамович Граевский в своем доме в Израиле 18 октября 2007 года.

СКРЫТНЫЙ И САМОУВЕРЕННЫЙ
В пятнадцатилетнем возрасте Александр перебирается к отцу в Нальчик, здесь оканчивает десятилетку, пытается поступить в местный университет, но двери вуза перед ним не распахиваются. И тогда в ноябре 1980-го, заметим за месяц до восемнадцатилетия, его призывают на военную службу. Нальчикский горвоенком направляет новобранца служить совсем рядом – в Пятигорск. Видимо, отец похлопотал…
По иронии судьбы в курортном городе находилась необычная воинская часть – 509-й конвойный полк МВД СССР, подразделения которого выполняли задачу по охране исправительно-трудовых колоний, располагавшихся на территории Ставропольского края.
Несмотря на постоянное общение с осужденными преступниками, служба на Кавминводах в те приснопамятные времена была спокойной, можно сказать, безмятежной и не без оснований считалась блатной. Попасть сюда без нужных связей и влиятельных протекций было делом далеко непростым. Среди офицеров-конвойников, к примеру, по этому поводу ходила шутка-прибаутка: лучше Северный Кавказ, чем Южный Урал.
Рядовой-стрелок Александр Литвиненко, отслужив девять месяцев (хотя солдатам-срочникам в те времена разрешалось поступать в военные вузы только после года службы), решает стать офицером внутренних войск (ВВ). Он подает рапорт по команде и без проблем поступает в Орджоникидзевское высшее военное командное Краснознаменное училище имени С.М. Кирова МВД СССР (в последующем – Северо-Кавказский военный институт ВВ МВД РФ, расформирован в 2011-м). До конца 80-х годов оно готовило в основном офицеров для конвойных частей ВВ, охранявших исправительно-трудовые учреждения.
Военному делу курсант Литвиненко, как свидетельствуют характеристики, обучался добросовестно, в «строевом отношении был подтянут, дисциплинирован и опрятен». Прилично владел стрелковым оружием, был неплохим спортсменом, особенно преуспевал в беге и марш-бросках. Вместе с тем в его характере и облике было нечто такое, что отталкивало от него однокашников; чрезмерно завышенная самооценка своих якобы незаурядных способностей и исключительного интеллекта, скрытность, самоуверенность, сухость и высокомерие в общении – все это не способствовало завязыванию доверительных товарищеских отношений.
С некоторыми сокурсниками Литвиненко автору удалось пообщаться и выяснить кое-какие любопытные факты. Например, не будучи командиром отделения, он имел сержантское звание! Или когда по разным причинам отменяли увольнения для всех курсантов, то на «сержанта без должности» запрет не распространялся – он единственный свободно уходил в город. А еще Литвиненко подозрительно часто наведывался в кабинет замкомандира батальона по политчасти, где они подолгу с глазу на глаз о чем-то беседовали. По собственной инициативе он также вышел на общение с представителем Особого отдела, осуществлявшим оперативное обеспечение вуза.
Сокурсники не без оснований подозревали скрытного сержанта в элементарном стукачестве: стоило им втихую о чем либо между собой договориться (к примеру, сходить в самоволку, отметить день рождения либо успешно сданный экзамен), как тут же об этом становилось известно политработникам училища.
Выпускные экзамены, судя по ведомостям, Литвиненко сдал довольно успешно. Оценки по основным дисциплинам высокие: научный коммунизм, огневая подготовка, тактико-специальная подготовка – «отлично», и только тактическая подготовка – «хорошо». Говорят, что преподаватели ему завышали оценки, даже если отвечал хуже других. Однако до красного диплома не дотянул.
Полученная специальность по образованию – «командно-тактическая мотострелковых войск». Проще говоря, офицер пехоты с высшим образованием. В июле 1985-го приказом министра внутренних дел СССР выпускникам училища присваивается воинское звание «лейтенант». И в путь. За звездами, чинами, наградами...

ИХ НАЗЫВАЛИ «ВЕРНЫМИ ДЗЕРЖИНЦАМИ»
Большинство сокурсников Александра отправились служить на Север, в Сибирь, на Урал, но лейтенант Литвиненко с новенькими дипломом, офицерским удостоверением и билетом кандидата в члены КПСС (предусмотрительно вступил в партию за полгода до окончания училища) с нескрываемым чувством собственного превосходства над сотоварищами, последовал в Москву. Пункт назначения – г. Реутово-1 Московской области, Отдельная мотострелковая дивизия особого назначения им. Ф. Дзержинского МВД СССР (сокращенно ОМСДОН) – несбыточная мечта для большинства выпускников военных училищ внутренних войск советского времени. Бойцов и командиров элитного соединения именовали тогда «верными дзержинцами». Но Литвиненко не оправдал этого, образно говоря, высокого звания.
Новоиспеченный лейтенант получает назначение командиром взвода в 4-й мотострелковый полк ОМСДОН. Кроме общих задач по обеспечению правопорядка и общественной безопасности, возложенных в целом на соединение, один батальон части выполнял задачу по охране важных объектов Гохрана и сопровождению особо ценных грузов Минфина СССР. По этой причине личный состав части находился под бдительным оком представителей компетентных органов, с которыми Литвиненко и тут немедленно установил контакт.
История полка велась от Образцового кавалерийского эскадрона, сформированного по инициативе Железного Феликса еще в феврале 1921-го в составе отряда ОСНАЗ при президиуме ВЧК. Славная чекистская история далеких предшественников, судя по всему, будоражила воображение новоиспеченного комвзвода. Лихие спецоперации и горячие перестрелки с контрой – Литвиненко мысленно переносился туда, в «романтическое лубянское прошлое».
Но в элитном соединении ВВ была одна особенность – долгое ожидание продвижения по службе. А это не для неуемной натуры Литвиненко: ему – все и сразу. При известной оборотистости стремительная карьера, по внутреннему убеждению амбициозного лейтенанта, была возможна только в «компетентных органах». Цель – перевестись в контрразведку оправдывала средства. И он идет к ней буквально по головам сослуживцев. Однако с разоблачением шпионов в элитном соединении была напряженка – их здесь попросту не водилось. Поэтому в ход шли ложь, оговор, клевета, инсинуации. Офицеры прекращают с ним общаться и стараются контактировать только по служебной необходимости. Чтобы как-то разрядить напряженную обстановку в подразделении, Литвиненко переводят в другую роту. Но и здесь повторилась старая история.
Однажды Литвиненко назначили в караул по сопровождению ценностей в Польшу. Там случилось ЧП. Говорят, что он оставил вооруженных солдат без присмотра и занялся коммерческими делами. А подчиненные допустили нарушение устава, употребив горячительное. Но виновным в грубых нарушениях караульной службы признали не Литвиненко, а ответственного за подготовку караула старшего офицера батальонного звена, которого сняли с должности и назначили с понижением. Литвиненко же в срок получает очередное звание старшего лейтенанта. А в марте 1988-го комвзвода добился-таки своего – его откомандировали в распоряжение КГБ СССР. Все с облегчением вздохнули…

ВЫНАШИВАЛ «ВЕЛИКИЕ» ПЛАНЫ…
Однако радовались офицеры полка недолго. Вскоре после окончания Высших курсов военной контрразведки Литвиненко вернулся в дивизию в ранге сотрудника Особого отдела. Многим из бойкотировавших его не поздоровилось. А у ретивого «особиста» с 1991 года начался стремительный взлет в системе МБ–ФСК–ФСБ России. Вскоре он – подполковник и «начальник направления» одного из отделов Управления по разработке и пресечению деятельности преступных организаций (УРПО) ФСБ.
По свидетельству бывших коллег, Литвиненко отличался какой-то неуемной энергией и полным отсутствием дисциплины. Он органически не признавал заведенных порядков, мог без санкции руководства отправиться на какую-нибудь милицейскую операцию или вопреки субординации напрямую заявиться в приемную директора ФСБ. С сослуживцами откровенно делился «великими» планами по внедрению в спецслужбах института внесудебной расправы, практиковал незаконные методы ведения оперативных дел и применения физической силы в работе с «клиентами».
Литвиненко не стеснялся советовать, «как нужно работать», генералам и даже министрам. Так генерал армии А.С. Куликов в своей книге «Тяжелые звезды» (2-е издание) пишет, что в бытность главой МВД его как-то попросили принять Литвиненко, который якобы обладает ценными сведениями о «некой преступной группировке», реализующей большие партии контрабандных сигарет. Но после тщательной проверки выяснилось, что информация оказалась ложной. Спустя какое-то время Литвиненко лично позвонил министру по служебному телефону и «заговорщическим» тоном предложил установить с ним «специальный кодированный канал связи». Разумеется, проворный чекист получил отказ. Вскоре с Куликовым связался директор ФСБ Н.Д. Ковалев и сообщил: «Мы проводили одну очень важную операцию, но Литвиненко не дал нам ее закончить. Сказал, что это Куликов приказал не трогать фигурантов…» Глава МВД в сердцах отреагировал словами: «Да это вообще чушь какая-то…»
Позже в своей книге генерал армии Куликов дал Литвиненко краткую, но очень точную и исчерпывающую характеристику: «Это никчемный человек. Из тех, кто набивает себе цену и любит демонстрировать, что они на короткой ноге с влиятельными людьми».

ВЫЯВЛЯЛ МНИМЫХ ТЕРРОРИСТОВ
О том, что Литвиненко «боролся» с терроризмом методами подлогов, подтасовок фактов и подбрасыванием «вещдоков», рассказывалось не раз. Но на одном из характерных эпизодов, некогда попавших в эфир, нужно остановиться подробнее.
В Костроме в июне 1997-го Литвиненко якобы разоблачил сбытчика взрывных устройств. На видеозаписи оперативник яростно избивает молодого человека с целлофановым пакетом на голове, который не может понять, чего же от него хотят. Мой знакомый, бывший старший офицер одного из управлений Главкомата ВВ, участвовал в расследовании того давнего ЧП. Он рассказал, что Литвиненко, «выявляя» мнимого «торговца оружием», подсунул самодельное взрывное устройство сыну не криминального авторитета, а командира Костромского полка ВВ, с которым конфликтовал еще во время совместной службы в дивизии Дзержинского. Выходит, подленьким образом отомстил бывшему сослуживцу, с которым находился в неприязненных отношениях…

Разглашение секретов
Государственные тайны и обманы распространены не менее широко, но судить о них часто сложнее, чем о действиях конкретных кандидатов или избранных представителей власти. Достаточно простой пример поможет определить контуры проблемы. С военной точки зрения правительству Соединенных Штатов было необходимо и потому оправданно держать в тайне от Германии дату вторжения в Нормандию в 1944 г., для обеспечения секретности информацию скрывали и от всех остальных. Власти обоснованно утаивают подобную информацию от тех, кому не нужно ее знать. Соответственно, были оправданны и попытки Вашингтона и Лондона ввести немцев в заблуждение по поводу места вторжения. Дезинформация через прессу – не очень хорошая вещь, тем не менее любого, кто рассказал бы об этом, скорее всего обвинили в государственной измене.
Сегодня военные операции США часто побуждают к утечке информации, когда в неведении держат отнюдь не противника, который неплохо осведомлен о происходящем, поскольку его солдаты и оперативники имеют дело с американскими военными. В неведении остаются американские граждане. Им ничего не сообщают об атаках беспилотников или операциях спецназа, многие никогда не слышали о местах их проведения. В качестве примера можно назвать недавнюю операцию в Нигере. Солдаты гибнут, а власти пытаются объяснить цель операции и – с еще большим трудом – причины, по которым информацию скрывали. После подобных инцидентов правомерно утверждать, что лица, обладающие инсайдерской информацией, должны делиться ее как можно раньше. В этом случае разоблачитель проявит себя как  достойный гражданин, поскольку применение силы за границей должно служить предметом демократической дискуссии. Однако разглашение информации не всегда оправданно. Если операция была оборонительной – проводилась в интересах национальной безопасности или для помощи людям, оказавшимся в беде – шум поднятый вокруг нее мог уменьшить шансы на успех. Разглашение информации также не имеет смысла, если под угрозой жизни американских военнослужащих. Власти часто ссылаются на риски для военных и приводят в пример операцию в Нормандии.
Однако американские лидеры часто выбирают секретность по другой причине: они опасаются, что операция не выдержит общественного обсуждения или демократической процедуры принятия решения. Или операция благополучно преодолеет дебаты и получит одобрение, но в процессе реализации приобретет иной характер. Нередко происходит расширение миссии, и в результате она кардинально отличается от того, что обсуждали граждане и одобрил Конгресс. Новая миссия может быть стратегически и морально оправдана, но демократический процесс при этом нарушен или отсутствовал вовсе. Если же операцию держат в тайне, американцы не знают о несоблюдении демократических процедур, они вообще не знают о ее проведении. Соответственно, они не могут оценить официальные оправдания, потому что не слышали обоснования операции от властей.
Потенциальный разоблачитель знает о проведении операции и о том, что демократические процедуры не были соблюдены. Но может ли он оценить ее стратегическую и моральную значимость? В последние годы разоблачители в правительственных кругах – очень молодые люди, представители цифрового поколения, уверенные в том, что все должно быть предано огласке. Однако служащие в органах власти приносят присягу или подписывают документ о неразглашении, им доверяют коллеги и руководство.
Если действия власти противозаконны и аморальны, человек нарушает свои обязательства, предает доверие коллег и разглашает информацию. Чиновники или военные, занимающиеся незаконной или аморальной деятельностью, не заслуживают защиты. Этот аргумент схож с обоснованием гуманитарной интервенции: если происходят массовые убийства, любой, кто может остановить их, должен это сделать независимо от ущерба, который понесет убийца. Если правительство США проводит незаконную или аморальную кампанию, любой, кто знает об этом, должен ее остановить.
Проведем аналогию. В соответствии с нормами международного права и Единым кодексом военной юстиции американские солдаты должны отказаться выполнять противозаконные приказы; они должны осознавать, что аморальные приказы всегда противозаконны. Дисциплина и повиновение более важны для военного, чем для гражданского чиновника, тем не менее солдаты имеют право ослушаться противозаконных приказов даже на поле боя. Общество готово простить солдата, который подчинился противозаконному приказу или попытался избежать прямого неповиновения, как американские военнослужащие, стрелявшие в воздух во вьетнамской деревне Сонгми в 1968 г., хотя им было приказано убивать местных жителей. В гражданской сфере существуют аналоги такого поведения: например, затягивание работы или некачественное ее выполнение, которое ведет к переносу или отмене операции. Разглашение информации скорее ближе к намеренному неповиновению на поле боя.
Однако у двух контекстов есть различия: солдат вынужден принимать решение за минуту, у разоблачителя времени больше. Бюрократия работает медленно, поэтому у человека, задумавшегося о незаконности или аморальности операции, есть время обратиться к руководству или в надзорные органы, которые могут ее остановить. Он имеет возможность подумать о последствиях, обсудить ситуацию с коллегами, которым доверяет (хотя скорее всего таких не будет). Разглашение информации будет означать потерю работы или даже тюремное заключение. Но если возможности внутреннего неповиновения исчерпаны, другого варианта не остается. А сограждане смогут признать значимость поступка только после его совершения.
Что если противозаконность или аморальность операции неочевидны? Если можно привести доводы в ее поддержку, и потенциальный разоблачитель, в отличие от своих сограждан, их слышал? Может ли он сомневаться в обоснованиях, приведенных руководством и более опытными коллегами? Солдат на поле боя находится в совершенно иной ситуации: он четко понимает значение полученного приказа и может даже посмотреть в глаза мирных жителей, которых приказано уничтожить.
Решение о разглашении обычно принимается в условиях неопределенности. Американцы избирают своих представителей и просят их (и тех, кого они назначают) принимать решения именно в таких обстоятельствах. Должностные лица нередко обладают такими же знаниями, как и обычные граждане, но они взяли на себя определенные обязанности и ответственность, в том числе отвечать за последствия принятых решений. У них есть огромный штат помощников, аналитиков и советников, которые призваны уменьшить неопределенность. Разоблачитель обычно действует в одиночку. Его сомнения остаются его личным делом, и общество ничего не знает о его тревогах. В то же время общество должно беспокоиться о том, насколько хорошо разоблачитель осознает неопределенность, насколько серьезны его тревоги. Если разоблачитель принимает решение, руководствуясь идеологическими взглядами или давними предрассудками, это опасно для общества. В случае с должностными лицами это тоже опасно, но за ними следят коллеги (а также Конгресс и СМИ). Разоблачители действуют в тени.

Одинокий смельчак
Имеет ли значение сознательность, совестливость разоблачителя? «Со-знание» – это общее знание, которым наделены человек и Бог, считали протестанты. Но в случае с разоблачителем знание неопределенно и ограничивается одним конкретным индивидуумом: его достаточно, чтобы оправдать отказ человека служить в армии, но недостаточно, чтобы оправдать решения, касающиеся большого числа людей. Я уверен, что многие разоблачители совестливы, но им приходится защищать свои поступки в других терминах.
Как истинные демократы американские граждане должны всегда с подозрением относиться к представителям власти, поэтому они восприимчивы к изобличающей информации. Но и к разоблачителям они тоже должны относиться с подозрением. Возможно, им не нужна эта информация, а разоблачитель действует ради денег или славы и отнюдь не является приверженцем демократического процесса принятия решений, верховенства закона и нравственности. Но иногда разоблачение становится поводом для дискуссии, которую следовало начать гораздо раньше или раскрытые действия правительства вызывают неодобрение большинства граждан.
Представьте военную или разведывательную операцию, которая первоначально имела смысл и правительство убедительно ее аргументировало, но затем миссия расширилась, чего граждане не предполагали и о чем им не сообщили. Теперь в операции задействовано больше военнослужащих, а ее географический охват увеличивается. Потенциальный разоблачитель знает о происходящем и знает, что демократическая процедура принятия решений не была соблюдена. Достаточно ли этого знания, чтобы оправдать разглашение деталей операции в СМИ? Вероятно, нет: разоблачитель должен иметь представление о характере расширенной операции и возможных последствиях своего поступка. И не забывайте, по уровню компетентности разоблачитель не отличается от других граждан.
Идея о том, что гражданам должна быть предоставлена полная, даже секретная информация как оправдание разоблачений, имеет право на существование, если секретность не является законодательно закрепленным требованием операции, а разглашение сведений не ведет к негативным последствиям для американских военнослужащих.
Эти два аспекта означают, что во многих случаях разглашение нельзя оправдать. А теперь представьте, что расширенная операция ведется с невероятной жестокостью или представляет опасность для мирных жителей за границей или в Соединенных Штатах. Разоблачитель считает, что простые американцы признают жестокость или опасность, и поэтому действует исходя не только из собственных суждений: он уверен, что большинство сограждан оценит ситуацию точно так же, и дает им возможность сделать это.
Рассматривать разоблачение, вероятно, следует так: это рискованный поступок, оправдать который можно только после его совершения, если другие граждане признают его моральность. Разумеется, моральность всегда можно оспорить. Правительство заявит, что важную миссию пришлось свернуть, а жизни агентов или военнослужащих оказались в опасности. Это может быть правдой или ложью, которая оправдает следующее разоблачение. Сам разоблачитель рассчитывает, что сограждане поддержат его и скажут: «Да, об этой операции нам должны были рассказать и мы бы ее отвергли».
Если так скажет большинство граждан – или вернее большинство тех, кто обратит внимание, поскольку в этом случае правило большинства не работает – разглашение информации об операции будет оправдано.
То же самое происходит, если американские граждане являются объектом операции и от них же ее скрывают. Самый известный разоблачитель в современной истории Америки бывший сотрудник АНБ Эдвард Сноуден рассказал о масштабной слежке за американцами со стороны собственного правительства. Он был убежден, что большинство сограждан не посчитают угрозу настолько серьезной, чтобы разрешить подобное масштабное вторжение в частную жизнь. Мне трудно представить себе ситуации, в которой масштабная тайная слежка со стороны демократического государства может быть оправдана или хотя бы обоснована. То, о чем рассказал Сноуден, – это операция, которая не может быть оправдана никакой реально существующей угрозой. Американцы должны были узнать об этом. К сожалению, Сноуден рассказал гораздо больше, чем американцам следовало знать, – и к тому же поделился сведениями не только с согражданами. Сообщив о секретной слежке журналистам The Washington Post и The Guardian, он предоставил The South China Morning Post данные о разведывательных операциях Соединенных Штатов в Китае. В результате жизни агентов оказались под угрозой. У Сноудена не было оснований считать деятельность США в Китае противозаконной или аморальной, это была рутинная работа.
В подобных случаях суждения формируются на основе политических взглядов, но – хотелось бы надеяться – не партийной приверженности. Многие либералы и демократы, а также некоторые консерваторы и несколько республиканцев осудили внутреннюю слежку, о которой рассказал Сноуден, и поддержали его. Однако в первый год администрации Трампа произошло много утечек на основе партийной принадлежности. Вспомните разглашение деталей беседы президента с российскими представителями в Овальном кабинете в мае 2017 г., после чего был уволен директор ФБР Джеймс Коми, который расследовал вмешательство Кремля в избирательную кампанию Трампа. «Я только что уволил главу ФБР. Он сумасшедший, полный придурок, – со ссылкой на свой источник процитировала Трампа The New York Times, – Я находился под огромным давлением из-за России. С этим покончено». The Washington Post написала, что на той же встрече Трамп сообщил русским засекреченную информацию, в результате «в опасности оказался важный источник сведений об ИГИЛ». Информаторы Times и Post очевидно хотели, чтобы у граждан возникли вопросы о компетентности президента во внешней политике. Американцы, уже сомневающиеся в способностях Трампа, восприняли утечки одобрительно. Сторонники президента были настроены негативно.
В данном случае нельзя судить объективно – по крайней мере об информаторах. Но журналисты, опубликовавшие эту информацию и проверявшие ее точность, выполняли свою работу, и их не стоит порицать. Перед ними не стояла моральная дилемма. Подобные утечки – нормальное явление для свободной прессы.

По ссылке на полную статью

АС ВЕРБОВКИ ЛЕБЕДЕВ
Как же удалось завербовать такого, я бы сказал, уникального агента и на протяжении 10 долгих лет успешно осуществлять разведывательную деятельность? Эту операцию по вербовке высокопоставленного офицера штаба Североатлантического альянса провёл военно-воздушный атташе Советского Союза во Франции полковник Алексей Лебедев.
Алексей Иванович был человеком неординарным. На фронте он летал на Ил-2. Их хлеб – штурмовка, уничтожение боевой техники и живой силы противника на земле. И он уничтожал: танки, автомашины c горючим и боеприпасами, дзоты, блиндажи. Штурмовики – серьёзная сила. А вот в воздухе у Ил-2 против немецких «мессеров» и «фоккеров» практически не было шансов. На стороне фашистских истребителей – скорость, маневренность. Но Лебедев думал иначе. Оказавшись один против четвёрки вражеских истребителей, пилот вступил в бой.
«Отбил шесть атак истребителей противника, – напишет потом командир эскадрильи в его представлении на орден. – Сбил один Ме-109 и один ФВ-190 и возвратился на свой аэродром без единой пробоины».
Только за один 1943 год лётчик-штурмовик Лебедев получил четыре ордена – два Красного Знамени, Красной Звезды и Отечественной войны I степени. От сержанта дорос до старшего лейтенанта, от пилота – до заместителя командира эскадрильи.
В марте 1945 года командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков подпишет наградной лист. И гвардии капитан Алексей Иванович Лебедев, командир эскадрильи 71-го гвардейского штурмового авиационного Краснознамённого полка, станет Героем Советского Союза.
После войны он окончит Военно-воздушную академию и будет назначен командиром штурмового авиаполка на Дальний Восток. Казалось бы, военная карьера Алексея Ивановича складывается вполне успешно. Ему всего 30 лет, а он уже прошёл основные авиационные командные должности, за спиной бесценный фронтовой опыт, знания, обретённые в академии, авторитет лётчика-аса, Героя Советского Союза. Служи да радуйся. Но однажды Алексею Ивановичу предлагают сменить профессию: из авиации перейти в… разведку.
И в этом не было ничего удивительного. Военная разведка всегда отбирала лучших. А Лебедев, без сомнения, лучший. Правда, в авиации. А что ждало его в разведке? Опять «студенческие годы», теперь в Военно-дипломатической академии, которую он окончит в 35 лет. И будет ещё «молодым» и «зелёным» военным дипломатом. В общем, как подшучивали друзья-авиаторы, «ты, Лёша, станешь там настоящим карьеристом». Словом, хоть так прикидывал, хоть этак, всё было против. И только сам Лебедев оказался за. Он дал согласие, и жизнь его бросила в крутое пике.
Во Франции, где он служил после окончания академии, на одном из приёмов его познакомили с полковником-французом из штаба НАТО. Признаться, в тот вечер Лебедев видел перед собой старшего офицера Североатлантического блока, и уж если не врага, то далеко не друга. Ожидал услышать очередную словесную атаку по различным проблемам холодной войны. Сколько уж их выдержал советский атташе, не счесть. Но француз и не собирался пикироваться, был на удивление доброжелателен, весел. Стали вспоминать фронтовые будни, боевые эпизоды, курьёзные случаи. Оказалось, они оба – боевые лётчики, близки по возрасту, участвовали в войне с Германией, правда, воевали на разных фронтах: Лебедев – на Восточном, француз – в Северной Африке, потом в Европе, но небо у них было одно. И друзей боевых они теряли, и фашистские самолёты сбивали. Новый знакомый был лётчиком-истребителем, командиром эскадрильи, лично уничтожил пять самолётов противника. Правда, особенно этим не хвастался, считал, что сбитых пять немецких машин маловато.
Лебедева в кругах французских лётчиков знали хорошо. Вот как о нём вспоминает полковник в отставке Иван Лазарев, в ту пору служивший инспектором ГРУ:
«Парижская резидентура была очень активной. Номер один резидентура. По крайней мере в Европе. Больше всего для нашей разведки во Франции сделал именно Лебедев. Он был замечательным вербовщиком. Алексей Иванович Лебедев – Герой, боевой лётчик! Он был вхож в самые высокие авиационные круги Франции. Среди его хороших знакомых – генералы и старшие офицеры, прошедшие войну. На вид он угловатый, этакий ярославский медведь, но дружить умел, всегда был душой компании. Мог ночь напролёт пить, «гудеть», гостей умел потчевать, угощал грибочками ярославскими. В общем, понравились они друг другу. Думаю, сыграл свою роль и тот факт, что Мюрат с антипатией относился к американцам. Не любил их за высокомерие, снобизм, желание всюду командовать».
Так состоялось их первое знакомство, переросшее потом в добрые, товарищеские отношения.
– Знаешь, Алексей! – сказал в тот вечер полковник. – Я истребитель, а сбил всего пять самолётов. А ты, штурмовик, – почти столько же. Фантастика! Ты настоящий русский ас.
Француз внимательно поглядел в глаза Лебедеву:
– Пойдём, выпьем за нашу победу!
Они хорошо выпили. Каждый рассказал о себе. Полковник без утайки поведал о службе в натовском штабе, о должности, которую занимал. Признался, что обстановка, в которой он работает, непростая. По роду службы ему приходится находиться среди немцев и американцев. Первых он не любил за фашизм и трагедии войны. Ко вторым тоже относился с неприязнью, нередко говорил американским коллегам колкости. Француз охотно согласился на предложение встретиться ещё раз.
В последующем полковник говорил, что США готовят войну против СССР и стараются втянуть в её подготовку европейские страны. Чтобы подтвердить правоту своих слов, согласился показать некоторые материалы НАТО. Там документально зафиксировано, как Соединённые Штаты готовятся к новой войне. Только теперь к войне ядерной. Так началось их многолетнее сотрудничество.




ЦЕННЫЙ АГЕНТ ПОДПОЛКОВНИКА Д.
О таланте вербовщика сказано мало и скупо. А ведь это особый талант, который даруется не каждому смертному. Журналисты и писатели знают о нём немного, разведчики говорить не любят. Тому достаточно причин. Как всякий талант, он не только редок и самобытен, но далеко спрятан от посторонних глаз. Он качественно отличен от других. Если талант художника, музыканта, литератора невозможен без широкого признания, то талант вербовщика расцветает в совершенной безвестности. О нём знают единицы. И чем меньше таковых «поклонников», тем лучше. Перефразируя известную пословицу, можно сказать: что другому таланту добро, то вербовщику – смерть.
Вербовщики – высший класс разведки, её элита. Это всегда личности. Живётся им не просто. Им часто завидуют.
У них складываются не самые простые отношения с сослуживцами. Что же касается руководства, то оно, как правило, стремится максимально использовать этих самородков, ибо от них зависит эффективность работы разведывательного аппарата. Именно они несут в корзину резидентуры «золотые яйца».
…Подполковника Владимира Алексеевича Д. после окончания Военно-дипломатической академии в 1959 году направили в Лондон под «крышу» советского торгпредства, на должность старшего инженера. Времени для постепенного вхождения, врастания в обстановку и вовсе не было. Как шутил потом Владимир Алексеевич, «я ещё только еду в Лондон, а мне уже передали агента Грэя».
Агент был ценный, он трудился в Оксфорде, в научно-исследовательском институте, занимался разработкой топлива для ракетных двигателей. Однако за несколько месяцев до приезда нашего офицера в Великобританию он потерял работу, его уволили из института.
Владимир Алексеевич провёл с ним первую встречу. Грэй старался держаться, но было видно, что он расстроен потерей работы, а значит, и оперативных возможностей. Однако агент с уверенностью сказал, что найдёт новое место, не хуже прежнего. Офицер поговорил с ним, поддержал морально, дал небольшую сумму денег. Откровенно говоря, не очень верилось в заверения Грэя.
Оксфорд, он и есть Оксфорд: трудно найти равноценную замену.
Но на следующей встрече агент с радостью сообщил, что его приняли в один из филиалов нидерландской компании «Филипс». Занимаются они электроникой. После этого подполковник как сотрудник советского торгпредства наладил с Грэем вполне официальные контакты. А вскоре в торгпредстве раздался звонок, агент просил о встрече. Оказалось, что начальник отдела, в котором трудился Грэй, уехал в командировку на три дня.
– И что? – спросил Владимир Алексеевич.
– А то, что я знаю, где он прячет ключ от сейфа, в котором хранятся очень ценные секретные материалы.
– Тогда давай завтра всё сделаем, – сказал подполковник.
Агент согласился.
«Наметили место и время встречи, – будет вспоминать потом Владимир Алексеевич. – Я выехал. Он принёс мне объёмную папку с секретными документами. Договорились: сейчас поеду всё перефотографирую. Через два часа решили встретиться в другом месте.
При пересъёмке документов получилось более 600 кадров. Вернул материалы, как и обещал, и договорились с ним о завтрашнем контакте. То же самое проделали назавтра. Теперь он вручил мне документы по танковым инфракрасным прицелам. А вечером я, как на крыльях, помчался к резиденту генералу Толоконникову. Это было событие. Мы выполнили годовой план резидентуры, там оказалось 80 ценных документов!»
Такой стремительный взлёт молодого сотрудника, увы, нравился не всем. Уж очень бледно смотрелись некоторые сослуживцы на его фоне.
«Время идёт, – рассказывал Владимир Алексеевич, – а многие позиции по перечню ВПК провисают, не выполняются. А тут ещё этот молодой, резвый «маяк». И тогда некоторые коллеги решили от меня избавиться. Но как? Написать письмо в Центр, мол, офицер Д. обиды выражает, против страны, против советской власти агитирует, недоволен, что у него нет квартиры. Что тут скажешь? Квартиры у меня действительно не было. А что касается страны, так я за неё на фронте кровь проливал. Только кто бы меня стал слушать, накатай они такое письмо. Спас меня старший товарищ, полковник Василий Егоров. Когда недовольные к нему обратились, он сказал: «Посмотрите, как он работает. Живёт работой. Нельзя шельмовать человека. Если напишите грязное письмо, сами за него ответите».
Для меня это был хороший урок. Я понял, что в разведке не все прекрасные рыцари без страха и упрёка…»





По ссылке на полную статью

Как это ни парадоксально, контактов с ФБР Кулак особенно не скрывал. Было известно, что он – завсегдатай бара «Брифниз» в двух шагах от здания советского представительства при ООН и регулярно выпивает там с фэбээровцами, снабжавшими его пикантными историями. Руководство компартии США, мол, тратит полученные от нас деньги не на партийную работу, а на приобретение верховых лошадей и яхт. Иногда информация касалась неадекватного поведения сотрудников резидентуры КГБ или коллег из военной разведки. О таких случаях Кулак потом рассказывал с особым смаком.
Судя по тому, что контакты Кулака с представителями ФБР периодически повторялись, их санкционировал Центр. Похоже, расчет делался на то, что Кулак может завербовать кого-то из фэбээровцев. Во всяком случае, репутация Кулака как вербовщика давала основания для таких надежд.
Коллеги по резидентуре видели в этих контактах признак уважения со стороны ФБР: человек героической биографии ведет себя с достоинством, может ответить взаимностью на предложенное в баре угощение без опасения банальной расшифровки.
Трудно сказать, было ли такое поведение Кулака и работавших с ним агентов ФБР активной формой маскировки, или же он в силу своего характера просто игнорировал традиционные нормы конспирации. Думаю, последнее ближе к истине, и пренебрежительное отношение к собственной безопасности лишь усиливало подозрения американцев в отношении надежности Федоры.
На протяжении почти двадцати лет это дело было предметом острейших противоречий между ЦРУ и ФБР. То ФБР считало Кулака надежным агентом, а ЦРУ числило его в двойниках и подставах КГБ. Потом, в силу каких-то причин, ФБР начинало подозревать Федору в двурушничестве, а ЦРУ это опровергало.
По мнению видного контрразведчика ФБР Сэма Папича, большая часть контрразведывательной информации Федоры оказывалась второстепенной и устаревшей. Значительная часть сведений основывалась на слухах, поскольку Федора имел прямой доступ только к материалам научно-технической разведки, но любил высказываться по всем другим делам.
Кроме того, Сэм Папич просто не мог поверить в то, что настоящий перебежчик из КГБ мог среди бела дня прийти в офис ФБР на Манхэттене и открыто предложить свои услуги. Тем более что этот офис располагался буквально в трехстах метрах от резидентуры КГБ.
У ЦРУ были свои причины не доверять Федоре. Рассказанное им о целях и методах работы советской разведки противоречило информации от другого перебежчика, майора КГБ Анатолия Голицына. Кроме того, ЦРУ считало, что Кулак вряд ли входил в суперсекретный «внутренний КГБ» (бредовое изобретение Голицына, которым он «запудрил мозги» начальнику контрразведки ЦРУ Джиму Энглтону), а значит, КГБ мог им «пожертвовать» и использовать в качестве подставы.
Другим серьезным поводом для сомнений ЦРУ в надежности Федоры было то, что его информация совпала с ложными сведениями, которые ЦРУ получило от еще одного перебежчика, Юрия Носенко.
Заместитель начальника одного из отделов контрразведывательного управления КГБ Носенко в июне 1962 года установил контакт с американцами в Женеве, куда он выехал в служебную командировку как офицер безопасности советской делегации по разоружению. Носенко, тем не менее, категорически отказался работать с американцами в Москве и, похоже, в тот период вообще не собирался бежать в США. Во второй раз Носенко приехал в Женеву в начале 1964 года. На этот раз он сообщил, что получил повышение до подполковника и определенно заявил о намерении не возвращаться в СССР: мол, 4 февраля 1964 года женевская резидентура КГБ получила срочную шифровку с приказом о его отзыве в Москву.
Американцы поверили Носенко и в тот же день вывезли его в ФРГ, а оттуда в США. Однако в ходе проверки его сведений им удалось установить, что он по-прежнему капитан и никакой «отзывной» шифровки резидентура КГБ в Женеве 4 февраля 1964 года не получала.
После многочисленных жестких допросов Носенко в конце концов признался, что лгал относительно воинского звания, а историю с шифровкой об отзыве в Москву выдумал, чтобы «надавить» на американцев и заставить их срочно вывезти его в США. Эта ложь в сочетании с другими сведениями Носенко, вызывавшими сомнения, дала основание заподозрить в нем агента-дезинформатора КГБ.
Самое забавное заключалось в том, что Кулак «подтвердил» ФБР, что Носенко является подполковником и бежал-де потому, что накануне узнал о поступившей телеграмме с отзывом в Москву.
Тут Кулак стал жертвой склонности собирать и передавать ФБР слухи, а в тот период в центральном аппарате КГБ и его зарубежных резидентурах циркулировало немало слухов и версий, в том числе и распространяемых намеренно с целью дискредитировать Носенко. Так что КГБ фактически использовал одного предателя, дабы осложнить жизнь другому.
 

Игорь Иванов

В итоге Носенко на три с лишним года попал в специально построенный для него ЦРУ бетонный карцер, а Кулак надолго потерял доверие ЦРУ. Однако директор ФБР Гувер упрямо продолжал считать Федору надежным источником: 90 процентов контрразведывательных операций ФБР базировалось на его информации, и Гувер, несмотря на аргументы начальника контрразведывательного управления ФБР Уильяма Салливана, не собирался пересматривать эти дела. В конечном счете разногласия относительно Федоры привели к прекращению оперативного взаимодействия между ЦРУ и ФБР. Позиция ФБР изменилась только после смерти Гувера и возвращения в 1976 году Кулака в Москву.
Когда в феврале 1978 года в американском журнале «Нью-Йорк» появилась первая публикация о Федоре, она произвела в нью-йоркской резидентуре КГБ эффект бомбы.
Это было интервью с американским автором Эдвардом Эпштейном, предварявшее выход его книги «Легенда – тайный мир Ли Харви Освальда». Там говорилось буквально следующее:
«В марте 1962 года прикомандированный к ООН советский чиновник сообщил нью-йоркскому управлению ФБР, что на самом деле он является старшим офицером КГБ и занимается получением от агентуры информации научно-технического характера. Он заявил о своем разочаровании в КГБ и предложил снабжать ФБР информацией о советских планах и агентуре. Ему был присвоен псевдоним Федора».
В качестве источника информации о Федоре Эпштейн указал Уильяма Салливана, за несколько месяцев до того погибшего в результате несчастного случая на охоте.
В вышедшей вскоре книге Эпштейн уточнил: «Федора был офицером советской разведки, работавшим под дипломатическим прикрытием ООН. В марте 1962 года он установил контакт с ФБР и предложил информацию о советских разведывательных операциях. Федора сообщил, что является офицером Первого главного управления КГБ и занимается в США агентурной работой по линии научно-технической разведки».
В марте 1962 года научно-техническая группа нью-йоркской резидентуры КГБ насчитывала не более восьми–десяти человек. Вычислить старшего офицера, который мог передавать американцам сведения о наших разработках в области ракет и атомной энергии, не представляло труда. Эта утечка явно указывала на Кулака, хотя сама мысль о том, что Герой Советского Союза Лешка Кулак мог стать предателем, казалась безумной. Во всяком случае, насколько мне известно, вместе с Кулаком под подозрение попали еще несколько разведчиков, работавших в тот же период в нью-йоркской резидентуре. Для них это означало конец карьеры.
ЦРУ заранее узнало о готовящейся публикации и, считая Федору надежным источником, решило предупредить его о грозящей опасности. В Москву был специально направлен представитель Лэнгли. Он предупредил Кулака и благополучно покинул страну. ЦРУ увидело в этом дополнительное доказательство надежности Федоры. На самом деле это ничего не доказывало. Если бы Кулак был подставой КГБ, то задерживать цээрушника не было никакого смысла. Для советской контрразведки в этом случае логичнее было подождать и добиться восстановления связи между Федорой и резидентурой ЦРУ в Москве.
Не ограничившись предупреждением Кулака, американские спецслужбы пытались отвести от него возможные подозрения с помощью дезинформации. С этой целью в прессе США была инспирирована публикация, где сообщалось, что Федорой являлся советский сотрудник ООН Виктор Мечиславович Лесиовский, занимавший пост помощника у двух генсекретарей ООН – У-Тана и Курта Вальдхайма. Некоторые американские, а вслед за ними и российские авторы до сих пор повторяют эту «дезу».
Советскую разведку это, однако, в заблуждение не ввело. После кончины Лесиовского в 1983 году руководство Первого (американского) отдела ПГУ сочло необходимым провести с личным составом специальную беседу. Сотрудникам четко сказали: написанное о Федоре не имеет никакого отношения к Лесиовскому, который верно служил своей Родине. Из чего, кстати, следовало, что к тому моменту руководство разведки уже располагало точной информацией о том, кто действительно скрывался за псевдонимом Федора. Этот вопрос у каждого из присутствовавших вертелся на языке. Но вслух его никто задать не решился.
Все рассуждения о возможных причинах и мотивах предательства Кулака относятся к категории предположений. Его никогда не допрашивали, и умер он в 1983 году не изобличенный.
Я думаю, что на контакт с ФБР Кулак пошел потому, что хотел продлить собственное пребывание в США. Там у него была приличная зарплата, хорошие бытовые условия. Не удивлюсь, если он, как боевой офицер, не раз смотревший смерти в лицо, проливший свою кровь и удостоенный высших боевых наград, считал, что имеет какие-то особые права в этой жизни.
Надо сказать, военная биография Кулака, при всех его наградах, сложилась не блестяще. После войны он какое-то время служил военным комендантом небольшого немецкого городка, то есть представлял оккупационную власть. Но в запас в 1947 году увольнялся в чине не то старшего лейтенанта, не то капитана.
В мирное время его Золотая Звезда потускнела и стала чем-то вроде пропуска в президиумы торжественных собраний по большим праздникам. После прихода в КГБ Кулак снова почувствовал себя Героем. В то время в разведке насчитывалось всего три или четыре Героя Советского Союза. Но этому званию надо было соответствовать. Начинать же карьеру рядовым сотрудником в возрасте сорока лет непросто...
 

Ссылка по полную статью

Можно предположить, что комиссар очень точно сообщил японцам и дислокацию, и номера, и штатную численность, и штатную оснащённость боевой техникой и вооружением не только по ОКДВА (её как раз тогда переформатировали в формат фронта) и войскам НКВД, но и по Тихоокеанскому флоту. Попутно поведав (хотя явно не всё и не в деталях) об известных ему проблемах, обусловленных незавершённостью организационно-штатных мероприятий, накладками и прорывами в проведении работ по аэродромному строительству на побережье, сооружению ангаров, тёплых боксов, укрытий для боевой техники и т.д., и т. п.
По свидетельству бывших офицеров японского Генштаба, «сведения, которые сообщил Люшков, были для нас исключительно ценными. В наши руки попала информация о Вооружённых Силах Советского Союза на Дальнем Востоке, их дислокации, строительстве оборонительных сооружений, о важнейших крепостях…» И, быть может, самое важное: в полученной информации японских военных «поразило, что войска, которые Советский Союз мог сконцентрировать против Японии, обладали, как оказалось, подавляющим превосходством…».
Японское командование вдруг обнаружило, что в то время как ОКДВА «неуклонно наращивала свою мощь», японская армия «совершенно не была готова к военным действиям с Советским Союзом»! Особенно шокировал японское командование «вдруг» выявившийся колоссальный дисбаланс сил: в то время как Япония тогда могла выставить против СССР девять дивизий, последний же, если верить Люшкову, мог противопоставить им до 28 стрелковых дивизий, а при необходимости – и до 58! В полное уныние японских генштабистов привёл перевес ОКДВА не только в живой силе, но и в технике: против 2000 советских самолётов Япония могла выставить лишь 340, а 2725 танкам и 226 бронеавтомобилям ОКДВА противостояло только 170 японских танков.
Общее соотношение сил было пять к одному – в пользу СССР, при этом советские группировки были нацелены в самые болевые точки Квантунской армии, создавая угрозу всему правому флангу японцев на материке. Возможный фланговый удар начисто сорвал бы все операции японцев в Центральном и Южном Китае. В случае же прямого советского вмешательства в ход военных действий в Китае, как полагал Генштаб императорской армии, поражение японской армии станет неотвратимым. По воспоминаниям одного из японских генштабистов, тогда все головы «были заняты лишь одной мыслью: сумеем ли мы в случае необходимости вывести свои войска из Китая и как парализовать замыслы Советского Союза вмешаться в ход военных действий в Китае». Перемена всех военных и политических планов Токио была поистине кардинальной: там твёрдо уверовали, что Советский Союз намерен дождаться, пока Япония истощит свои силы в борьбе с Китаем, а затем напасть на неё.
При этом противник получил данные вовсе не банально и тупо преувеличенные, а, в общем-то, почти реальные. Только удивительным образом препарированные именно в той существеннейшей части, которая касалась вовсе не количества советских сил, а их качества. Невозможно не заметить, что, сдав японцам ценнейшую военную информацию, Люшков не акцентировал внимания на главном – катастрофическом состоянии боеготовности этой формально огромной группировки сил и средств. Что было следствием непрерывных чисток командного, политического и административного состава частей и соединений, в организации которых сам же Люшков и принял деятельное участие.
А ведь масштабы чисток ему были известны не меньше, чем самому Блюхеру, который от ужаса тогда просто запил по-чёрному, понимая, к чему приведёт эта вакханалия.
Но до боёв на Хасане было ещё полтора месяца, а пока преподнесённая Люшковым информация обозначила не столько реальность, сколько потенциальную угрозу. Досконально проверить которую японцы возможности не имели – тоже «благодаря» Люшкову: «попутным» эффектом проведённой им по приказу Москвы осенью 1937 года массовой депортации корейского населения из Дальневосточного края стала тотальная ликвидация японской агентурной сети. Собственно, для того всё и задумывалось: не заморачиваться с муторным и поштучным отловом японских шпионов, а взять и удалить весь пласт населения, в среде которого относительно успешно оперировала японская разведка. Так или иначе, но у японцев не оказалось возможности досконально проверить и уточнить сведения о динамике и результативности процессов укрепления советских сил в районах Среднего Амура и соответствующих участков Уссури – Даубихе.
Вот и результат: в период развёртывания ОКДВА во фронт, во время строительства хранилищ и баз ГСМ – то есть в самый опаснейший для всей советской дальневосточной группировки момент – противник получает вполне определённую информацию о состоянии дел. Оказавшуюся не только ограниченной, но и направленной, по результатам оценки которой в японском Генштабе вынуждены были кардинально переработать планы операций против СССР, потеряв драгоценное время. Что и требовалось!
Так что миссия Люшкова, вопреки привычной версии, – несомненная удача. Но не будем спешить с посмертным представлением его к высокой награде: маловероятно и даже совсем невероятно, что Люшков сознательно исполнил миссию по дезинформации противника. Он бежал, действительно спасая свою жизнь, но не исключено, что его весьма умело и тонко к этому подвели, использовав втёмную: спровоцировали на перебег, зарядив самой что ни на есть тончайшей дезой. Можно усомниться, что на столь тонкую операцию оказались способны чекисты, выбивавшие тогда липовые признания сапогами, но не стоит и недооценивать этих товарищей, реально изощрившихся в провокациях ещё с начала 1920-х годов…

При этом Цуркан практически в одиночку контролировала подачу электричества из Приднестровья (Молдавская ГРЭС расположена на восточном берегу Днестра) в Кишинев. Сейчас экспорт энергии уже не главный источник дохода «Интер РАО», но позиция Цуркан на региональном уровне все равно была довольно важна.
Кроме того, ранее она входила в состав правления Балтийской АЭС и Восточной энергетической компании. Всё это давало ей доступ к информации, связанной с энергетической безопасностью страны и государственной тайной.
Недопустимая для аналитика ошибка в подобных случаях – смеяться над самим словосочетанием «румынская разведка». Тем более в контексте энергобезопасности России.
Иногда получается так, что информация сама приходит в руки. Вот попала как-то Цуркан на работу в «Интер РАО», и Румынская служба информации (SRI) неожиданно получила доступ к секретным сведениям. Изначально наследники Секуритате о таком, возможно, даже не мечтали и вообще - не особо интересовались данной проблематикой. Но потом кто-то вспомнил: «Ба, там теперь Карина Цуркан работает! Симпатичная такая, из USAID. Может, с ней поговорить? Пошлите к ней кого-нибудь».
А попала бы Цуркан на работу, скажем, в Газпром или, не дай бог, в Росатом, - сейчас бы было совсем невесело. У нее, между прочим, звание есть – «Заслуженный энергетик СНГ» и ведомственная медаль Минэнерго за Олимпийские игры в Сочи.
Что Бухарест будет делать с этой нечаянной радостью дальше, уже вопрос коммерции. Вряд ли бы Румыния нашла применение тайнам российской энергетики, так сказать, в быту. Но продать информацию источника (не обязательно за деньги, можно и «за уважение», - посмотрите, мол, как мы хорошо сработали) союзникам по НАТО или заинтересованным европейский энергетическим концернам сам Бог велел.
Возможно, именно этим объясняется столь сложная схема контактов: на связи с Цуркан были не штатные сотрудники SRI, а некие румынские бизнесмены. Впрочем, при определении способа контакта с агентом румынская разведка могла исходить и из личностных особенностей Цуркан. Пока не представляется возможным определить тип ее личности, но вполне возможно, что арестованная может оказаться и авантюристкой, склонной к поиску приключений, и женщиной, по складу характера постоянно нуждавшейся в подтверждении своей успешности во всем – от профессиональной активности до личной привлекательности.
Такие натуры в агентуре чрезвычайно ценны. Цуркан могла и не считать себя «шпионкой» в классическом понимании этого слова, но получала адреналин, демонстрируя свою влиятельность через обладание значительной информацией (ФСБ, кстати, утверждает, что «долго наблюдало» за контактами Цуркан, то есть таких контактов было по определению много). Подобное сродни нарциссизму, а это – один из основных мотивов, которые приводят самых разнообразных людей на скамью подсудимых по статьям 275 и 276 УК РФ («Государственная измена» и «Шпионаж» соответственно).
Между этими статьями – принципиальная разница. 275-я применяется к российским гражданам, вставшим на путь предательства, и грозит им тюрьмой на срок от 12 до 20 лет. А 276-я («смерть шпионам»), по которой проходит Цуркан и которая грозит ей заключением на срок от 10 до 20 лет, только к иностранцам, что логично. То есть, Цуркан рассматривают как гражданку Молдавии несмотря на то, что у нее есть российский паспорт.
При этом следствие ведет «экономическое управление» ФСБ, что может облегчить участь Цуркан, поскольку к политической и военной информации она доступа не имела. Впрочем, кто ж ее знает, с кем она еще дружила.
По другой версии, на Цуркан могли выйди в результате масштабных аудиторских проверок, которые уже несколько месяцев идут в «Интер РАО». Если мы правильно определяем тип личности Цуркан, она могла «блеснуть» где-нибудь знаниями, которыми не должна была обладать, и на этом засветиться.
Но гораздо интереснее, будут ли сделаны организационные выводы в адрес отдельных персонажей и самой системы, которая открыла ей путь в специфическую закрытую систему госкорпорации. В Газпром даже на должность уборщицы-то не попасть без блата, а уж стать «Заслуженным энергетиком СНГ» без профильного образования – это что-то из 1990-х годов. Да, Цуркан привлекательная женщина, но мы все-таки в современном государстве живем.