В августе 1919 года правящий режим Северной области вступил в полосу нового, ещё более глубокого политического кризиса. Между ним и основной массой населения пролегла глубочайшая пропасть. В ответ на реакционную, репрессивную политику власти к ней повернулись спиной рабочие, негодовали и возмущались недавними расправами солдаты армии, на пределе напряжения от поборов и экзекуций была деревня. Выражая общее настроение, совет профсоюзов Архангельска в августе 1919 года заявил: «Власть, которая взяла на себя управление областью, оказалась неспособной понять политическую обстановку — она подходила к созданию области старыми, испытанными во времена царизма методами. Установилась невероятная политическая нетерпимость. Люди, активно боровшиеся с большевизмом, и те, которые путём горького опыта пришли к пониманию государственности, были без всякого разбора взяты под подозрение: по простым доносам черносотенцев бросались в тюрьмы, и над ними творилась расправа путем заточения на Мудьюге... В Северной области отныне не должно быть правительства, не опирающегося на доверие народа, правительства безответственного, случайного» (Минц И. Указ. соч. Приложение документов. С. 247, 249). Это уже было равносильно призыву: «Долой!».
Правительство понимало всю накалённость атмосферы и, боясь остаться один на один с возмущёнными массами населения, в предвидении близкого ухода войск союзников, решило прибегнуть к двуличной политике: для виду пойти на «братание» с народом, а на деле держать дубину репрессий наготове, чтобы пустить её в ход, как только это потребуется. Так родилась идея созыва земско-городского совещания будто бы для единения власти с народом. Приём не новый, многократно испытанный теми, кто, подобно режиму Миллера, попадал в пиковое положение. Им, к примеру, пытался воспользоваться и адмирал Колчак, накануне своего падения объявивший о созыве Земского собора. Но это ему не помогло. Идею «либерализации» реакционной власти Северной области подал из Парижа Чайковский. Еще 15 марта он шлёт в Архангельск установочную телеграмму. В ней говорилось: «Европа, её общественное мнение настроены против реакционных сил в России. Поэтому надо всячески поддерживать имидж демократичности власти, привлекать общественные организации к государственной работе». Такое привлечение, подчеркивал Чайковский, следует произвести «в спешном порядке» (ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 44. Л. 39).
Правда, Миллер и его окружение с этим особо не спешили, но всё же совет Чайковского приняли, хотя и со скрежетом зубовным. Накануне земско-городского совещания в правительстве произвели рокировку, из него вывели ряд одиозных фигур, в том числе генерала Марушевского, министра юстиции С.Городецкого, запятнавших себя свирепой расправой с патриотами, и заявили о готовности включить в новый состав правительства представителей земского и городского самоуправлений. В обращении «К населению области» обновлённое правительство лицемерно объявило: идём навстречу пожеланиям народа.
На манёвры режима совет профсоюзов резонно заявил: власть, сильную доверием народа, «нельзя создать персональными переменами, не изменив самой системы построения её, что пытаются делать в настоящее время» (Минц И. Указ. соч. Приложение документов. С. 249). На земско-городское совещание, открывшееся 12 августа 1919 года, представителей профсоюзов, как наиболее радикальную оппозицию, не допустили. Решили «брататься» только с благонамеренными думцами и земцами.
Но эти расчёты оправдались далеко не во всём. Речи большинства делегатов слились в один общий крик: правительство оторвано от народа, ведёт реакционную политику, жестоко преследует не только большевиков, но и всех несогласных с ним. Даже председатель совещания эсер П.П.Скоморохов, антикоммунист, выражая общий настрой делегатов с мест, подытожил: амнистия осужденным по политическим делам «является актом, не терпящим отлагательства» (Возрождение Севера, 15 августа 1919 г.).
Столпы режима — генерал Миллер, фактический глава правительства кадет Зубов и прочие — в своих выступлениях, пустив лицемерную слезу сочувствия народным бедствиям, призвали поддержать явно обанкротившийся режим. Генерал Миллер в связи с недавними мятежами в войсках потребовал пополнить их добровольцами. «Не принудительная мобилизация нужна, — заявил он, — а добровольческая, чтобы в армию пошли люди, которые понимают, что мы стоим у рубежа, за которым ужасы» (там же. 13 августа 1919 г.). В свою очередь, П.Ю.Зубов в тон генералу призвал общественность поголовно мобилизоваться. «Отступление армии Колчака, — сказал он, — изменило наше положение, лишив надежды на общий фронт, общее правительство с Сибирью. Последние события в нашей армии показывают, что она ещё молода, ещё не успела переболеть. Союзные войска хотят от нас убрать. Но, во всяком случае, и правительство, и общество должны сделать всё, что возможно, для продолжения борьбы, если бы мы и остались одни» (там же. 15 августа 1919 г.).
И всё же, несмотря на жёсткую критику режима, особенно его репрессивной политики, правительству благодаря пособничеству вождей земско-городской оппозиции удалось получить согласие на поддержку установки — сражаться до конца. Эсеровские лидеры П.П.Скоморохов и Е.В.Едовин получили в правительстве посты министров без портфелей и тут же призвали население к поддержке режима. «Все на борьбу! Все к оружию!» — взывали эти «друзья народа», уверяя лёгковерных, будто власть большевиков в Советской России вот-вот падет (см.: Вестник ВПСО, 27 августа 1919 г.). Негодование населения по поводу разгула террора постарались всячески приглушить. Правда, пришлось создать комиссию по подготовке амнистии арестованных по политическим мотивам. Но и её удалось благополучно похоронить. Кадет Зубов сообщал Чайковскому в Париж: «Отрицательной работой земско-городского совещания был выдвинут вопрос об амнистии работавших в большевистских учреждениях и осуждённых за выступления против правительства и арестах лиц, кои, по сведениям военной разведки, являются опасными ввиду сочувствия большевикам». Возникшие разногласия, говорилось в телеграмме, кончились выходом из правительства Скоморохова и Едовина и упразднением оставлённой совещанием комиссии. Но «шумихи», по выражению Зубова, в связи с этим поднято не было (см.: ГАРФ. Ф. 17. Оп. 1. Д. 44. Л. 262 об.). Пар народного возмущения удалось выпустить в свисток.
Об амнистии правительство и не помышляло. Оно, как двуликий Янус, говорило общественности одно, а делало совсем другое. Как раз во время работы земско-городского совещания, 13 августа, втайне от общественности состоялось совещание совсем другого рода под председательством генерала Марушевского, большого мастера кровопусканий противникам режима.
Совещание разработало план грандиозной зачистки тыла от «неблагонадежных» элементов. В докладе диктатору Миллеру, сохранившемся в ар-хиве, совещание предложило выслать из тыла на Мудьюг, Соловецкие острова и в другие гиблые места около 4 тыс. человек, в том числе из мест заключения Архангельска — 876 человек, из ближайших окрестностей города — 249 военнопленных и бывших солдат Дайеровского дисциплинарного батальона, 240 арестованных солдат и каторжан из более отдаленных мест, около 800 бывших солдат славяно-британского легиона, а также дисциплинарных батальонов Дайера и Бэрка, находившихся в прифронтовом районе (см.: Потылицин А.И. Указ. соч. С. 27). Подлежавших высылке разделили на 4 категории по степени опасности для властей. «Всех лиц, заведомо опасных и неблагонадежных, — отмечалось в докладе, — вывезти на острова Белого моря, где высланные могли бы оставаться под малочисленной охраной и не погибнуть, будучи предоставленными сами себе... Островами, пригодными для выселения на них, являются остров Анзерск и остров Кондо» (там же. С. 28). Всех арестантов, подлежавших эвакуации, предлагалось из тюрем немедленно переправить на Мудьюг, но предварительно провести отсортировку высылаемых. В примечании к докладу указывалось: «Сортировка солдат славяно-британского легиона и военнопленных будет произведена союзным разведывательным отделом». Для ускорения сортировки режим обещал в помощь союзной контрразведке выделить своих офицеров. Начальнику губернии предписывалось срочно очистить помещения на Кондострове и острове Анзерском для приема высылаемых.
В наступившей репрессивной лихорадке правительство сделало резкий крен в сторону подавления сопротивления оппозиции путем высылки подозреваемых в глухие, отдалённые места без суда и следствия. Соблюдение хоть каких-то юридических формальностей в отношении арестованных было отброшено. Было не до того. Ещё 3 февраля 1919 года правительство приняло постановление, по которому воинские чины и лица гражданского состояния, «присутствие коих является вредным» в местностях, объявленных на военном положении, «могут быть подвергаемы аресту и высылке во внесудебном порядке в места, указанные в пункте 4 настоящего постановления». Указанный пункт гласил: «Местом высылки назначается Соловецкий монастырь или один из островов Соловецкой группы, где возможно поселение высылаемых» (Вестник ВПСО, 7 февраля 1919 г.). Теперь эта установка стала главенствующей при наступлении на оппозицию.
В связи с этим необходимо указать, что вожди «белого» режима на Севере — Чайковский, Миллер, Марушевский и прочие, уже пребывая в эмигрантском далеке, не уставали чернить большевиков за ссылку контрреволюционеров на Соловки. Но при этом дружно демонстрировали провал памяти, а именно: дорогу на Соловки для сотен патриотов проложили именно они.
Вести о разразившейся на Мудьюге эпидемии тифа, «подаренной» союзниками и местами заключения в Архангельске, об ужасном положении арестантов в них, о надвигавшейся новой волне репрессий, ставшие достоянием широкой общественности в связи с прошедшим земско-городским совещанием, вызвали возмущение среди населения Архангельска. Оно вылилось в массовую политическую забастовку, состоявшуюся в городе 1 сентября. Военно-полевой прокурор Добровольский вспоминал: «Прокламации стачечного комитета начинались лозунгами: «Долой гражданскую войну!», «Долой военно-полевые суды!», «Долой смертную казнь!» и содержали в себе требования политической амнистии» (Белый Север... Вып. 2. С. 82). В забастовке, по официальным данным, участвовали судостроительный завод, мастерские военного порта, лесозавод и несколько типографий. Диктатор Миллер в приступе ярости, обращаясь к населению, пригрозил: «Я считаю своей прямой обязанностью принять решительные меры к удалению из района армии всех лиц, поставивших целью своей деятельности нарушение порядка и правильного течения жизни в тылу нашей армии...». Всех бастующих белобилетников он приказал призвать на военную службу, а активистов забастовки — П.П.Капустина, П.Н.Комиссарова, Л.Е.Кадушкина и П.Н.Гоголева сослать в Пустозерск, в устье Печоры, а до ссылки немедленно арестовать (см.: Вестник ВПСО, 3 сентября 1919 г.). Вслед за этим последовал приказ диктатора о ссылке 36 забастовщиков с семьями, потом, по распоряжению военно-судного отделения штаба верховного главнокомандующего, были сосланы еще 40 организаторов забастовки (там же. 16 октября 1919 г.).
Партии арестованных гнали в переполненные тюрьмы, а оттуда переправляли в каторжные места на островах Белого моря. Напомним, вышеупомянутой комиссией Марушевского было намечено: из 4-х тысяч, подлежавших высылке из тыла, до 3-х тысяч арестантов планировали направить на Мудьюг, остров Анзерский и Кондостров. Причём до 800 человек, самых опасных для власти, было решено постоянно разместить в ссыльно-каторжной тюрьме на Мудьюге, остальные 2 тыс. «выселить временно на Мудьюг, затем на Анзерский остров под охраной», а часть («рядовые красно-армейцы, большевики пассивного характера») направить на Кондостров (см.: Потылицин А.И. Указ. соч. С. 29—30). Тюрьма на Мудьюге превращалась в настоящее столпотворение гонимых и преследуемых.
Заполучив каторжный Мудьюг от союзников в своё распоряжение, режим Миллера сразу же запустил конвейер истязаний над арестованными «в работу», благо всё для этого было подготовлено союзной администрацией. И новые хозяева тюрьмы рьяно взялись продолжать чёрные деяния своих предшественников — французов. Начальником тюрьмы поставили И.Судакова — забайкальского казака, прошедшего стажировку ещё в царские времена на Нерчинской, Читинской и других сибирских каторгах. Его жестокость была чудовищной. Каторжанин П.П.Рассказов вспоминал, как Судаков встречал прибывавших на Мудьюг: «Я вас так драть буду, что мясо клочьями полетит. Мне дана такая власть, я могу пристрелить каждого из вас и, как собаку, выбросить в лес». Комендантом острова стал капитан Прокофьев, садист ещё злее Судакова. Под их началом на Мудьюге установился абсолютно невыносимый режим пыток.
15 сентября, не выдержав нечеловеческих издевательств над собой, каторжане подняли восстание. 53 арестанта вырвались на свободу. Восставшие спилили телеграфные столбы, прервали связь с внешним миром, и часть из них на лодках, предоставленных крестьянами, заготовлявшими на острове сено, сумели бежать с Мудьюга. Но вскоре на остров явился карательный отряд, и большинство беглецов, вырвавшихся на свободу, были пойманы. По свидетельству прокурора Добровольского, 11 активистов восстания тут же расстреляли. «Во время расстрела, — вспоминал Добровольский, — они кричали: «Да здравствует Советская власть!» (Белый Север... Вып. 2. С. 88).