Новая парадигма

     ПКС.   При этом хотел бы обратить внимание на возникающий парадокс, вернее проблему развития нашего Общества.
Общества с сильными тремя верхними типами - понятно как развивать, ибо там-то есть прямая связь, "бери на лопату больше и кидай дальше" и все получится. Однако Крестьянская квадра устроена с этой точки зрения "вверх ногами".
Как мы уже говорили, - любое традиционное общество устроено по принципу древней трагедии, или японской экибаны. Всегда есть три различных по форме и содержанию элемента, которые развиваются каждый в свою сторону и есть некая основа или базис откуда действующие "герои", или цветки растут/развиваются, но при этом сама основа/горшок экибаны не развиваются никуда и вся греческая пьеса - цветочная композиция автоматически гибнут когда - все статисты в хоре получат свои роли и погибнут по ходу пьесы, или цветки высосут всю воду/употребят из горшка все его питательные вещества и засохнут, когда в горшке все закончится.
То есть - у нас есть три деятельных класса любого общества и один бездеятельный и для "прогресса" - самые разные "прогрессоры" стремятся "бездеятельный" класс "раскрестьянить" ради повышения эффективности общества, но при этом само общество обязано исчезнуть, что "прогрессорами" никак не учитывается.
  То есть парадигма любого развития упирается в видимый парадокс, - Ваше общество способно сохраниться лишь в том случае, если не трогать "традиционный уклад и образ жизни" основной масы общества, но если это не трогать, общество не развивается и обречено превратиться в аналог племени людоедов, или чукчей в чуме, ну или как более близкий нам вариант - семью старообрядцев Лыковых. (обратите внимание как все они быстро умерли от столкновения с внешним миром).
 То есть вам с одной стороны надо общество развивать, а с другой его консервировать и сложность управления как раз и состоит в том, чтобы суметь правильно подобрать нужную меру "подталкивания" людей - "раскрестьяниться".
 Собственно и тут никаких новелл нет.
   Крестьянство это та самая страта, которая в любом обществе быстрее всего плодится и размножается (ибо чем больше рабочих рук в натуральном хозяйстве, тем оно сильнее и крепче). Тогда как все прочие страты склонны или сохранять гомеостаз, или даже иметь детримент своей численности в случае Аристократии (в отличие от денег и знания, Власть размножить у нас не получится, то есть сам класс может породить новые ниши для богачей в среде богачей, или умников в среде умников, но в группе королей появление лишних королей вызовет феодальную рознь, а не стремление аристократов хоть как-то подвинуться.
  Посему у льва должен быть один львенок, а у зайцев может быть сотни зайчат).
  То есть Крестьянне это страта которая быстрее других множит свои ряды и становятся популяционным резервуаром для всех прочих страт (а Аристократы это своеобразная "черная дыра" которая популяционные ресурсы обязана поглощать - на войны, бандитские разборки, гибель в горном туризме или несчастных случаях на охоте и прочее). Соответственно у вас в Обществе есть некая квота на число лиц, которые можно перевести из состояния в Крестьян в любое иное состояние, но эта квота будет величиной переменной и зависящей от кучи внешних причин.
Теперь перейдем к вопросу о том, почему Крестьянство не развивается. Базовой мастью Крестьян окажется масть Денариев, то есть Крестьянин это тот, кто готов и хочет работать и это его главная функция. Вторая (творческая) масть у Крестьян - Мечи, то есть Крестьянин это тот, кто в основное время работает, но при случае чего и готов отстаивать с оружием в руках все им заработанное. А когда не нужно постоянно пахать и защищать свое - крестьянин в нормативной Третьей масти Чаш - готов отдохнуть, повеселиться и расслабиться. Увы болевой мастью для Крестьян окажутся Трефи, то есть Крестьянин не склонен к развитию, образованию и обучению, хотя и хотел бы этого (функция внутренняя, хоть и слабая).
   В переводе на русский язык это значит, что любой крестьянин хотел бы что-то выучит и узнать что-то новое, а так же обязательно обучить этому свое потомство, но сам при этом он книшг не читает и не намерен, а познание мира ограничено лишь его производительными нуждами и обязанностями. И он передакет своим детям модель своего поведения и свой опыт.
Вы будете смеяться, но все прочие квадры устроены точно так же. Буржуи не готовы драться и рисковать своим здоровьем и жизнью, но очень бы хотели выглядеть сильными и здоровыми, поэтому для них возведен в культ фитнес и здоровый образ жизни при том, что сами они его не придерживаются. И на самом-то деле не очень-то и намерены. 
       Аристократы хронически не умеют веселиться и отдыхать.
  Поэтому вместо отдыха ими подставляются процессы борьбы/соревнования (например охота на тех же лис), работы (когда под отдыхом понимается восстановление заброшенного памятника культуры), или на худой конец интеллектуальные игры (этакая замена процесса познания). Соответственно именно для Аристократии характерно преувеличение значения различных певцов и артистов (которые формально говоря должны развлекать власть имущих), но которые при этом пользуются Аристократией несколько в ином смысле чем формально предполагается (ибо на самом деле функция болевая и в ней на деле-то певцы и артисты Аристократии не нужны. То бишь Аристократы певцов приглашают к себе в постель вовсе не потому что они именно певцы и артисты. Пиковая функция имеет совсем иной смысл, чем Червовая.
Соответственно болевой функцией у Духовенства оказывается их способность работать. То есть она же оказывается и формально самой желанной, но всякий раз почему-то совершенно недостижимой по совершенно не зависящим от Духовника поводам. То есть на словах-то поработать он всегда был бы рад и очень хочет, но что-то ему помешает при том обязательно. То ли злобные американские империалисты, то ли злой Путин, то ли международный сионистский заговор, то ли аннунаки с планеты Нибиру.
 (За счет того, что Трефовая функция у Духовника базовая - вариантов для придумок у него всегда найдется с избытком.)
Собственно из этого следует весьма странная вещь. Крестьяне массово декларируют свое желанье учиться и святую необходимость этого для своих детей, но при этом эти декларации разительно отличаются от того какие именно у них самих ценности, которые они передают своим детям. В итоге получается парадокс. Если ребенок в школе и институте действительно чему-то учится, выходит, что при этом он "раскрестьянивается" и обречен перейти в иную страту, тем самым ухудшая демографический потенциал нашей Родины и ее перспективы в будущем, то ли его обучение как только оно выходит за рамки необходимого для исполнения им своей функции, аналогичной работе родителей, оказывается не в коня корм и за счет антагонизма обучаемой белой логики к его врожденной логике черной - ухудшает его свойства как производителя в производстве.

Возникает интересный вопрос - как преодолеть разницу в декларируемой "жажде знаний" и фактическим нежеланием их получать, причем как со стороны детей, так и родителей в большинстве случаев с одной стороны и обеспечить нормальное обучение в меньшинстве случаев, учитывая фактическую потребность страны (в случае этого более менее развивающего обучения) в большом количестве Аристократов, небольшом Буржуинов и никаком Духовников с другой.
   И это при том, что определенные этнические группы будут настаивать именно на обратном распределении в обучении и не сыскав нужных вакансий после него станут пополнять ряды фактических "профессиональных протестутов" и прочих "врагов народа" с другой.

То есть надвигающаяся Зима ставит целую кучу вопросов, на которые еще все ответы не найдены, а если и когда они будут найдены - количество людей не желающих посмотреть правде в глаза и принять ее превысит все мыслимые значения.

Впрочем, можно воображать что вокруг лето и солнышко сидя голой жопой на льду, но - недолго. Но вони все равно будет много. Сперва от нежелания признать правду, а потом от разлагающегося трупика. А что делать?

http://lit.lib.ru/b/bashkuew_a_e/
Тяпка Футюха

   
    Большинство социалистических школ считают в будущем возможным достижение демократии, а большинство людей аристократических взглядов признают ее хотя и общественно вредной, но осуществимой.
 Вместе с тем есть и консервативное течение в ученом мире, которое эту возможность исключает полностью и на все времена. Это течение [...] проповедует необходимость в условиях любого человеческого сообщества «классовой политики», т.е. политики господствующего класса — класса меньшинства.

     Неверующие в Бога демократии не перестают называть ее детской сказкой, утверждая, что все слова языка, включающие в себя господство массы, — «государство», «народное представительство», «нация» и т.д. — выражают только принцип, но недействительное состояние. Им принадлежит и теория о том, что вечная борьба между аристократией и демократией на деле, как свидетельствует история, является лишь борьбой между прежним меньшинством, защищающим свое господство, и новым честолюбивым меньшинством, стремящимся к завоеванию власти, желающим слиться с прежним или низвергнуть его. Результат любой классовой борьбы, по их мнению, состоит лишь в замене — одно меньшинство сменяет другое в своем господстве над массами. [...]

    Вильфредо Парето [...] предложил рассматривать социализм как особенно удобное средство для производства новой элиты из среды рабочего класса, усмотрев симптом внутренней силы — этот первый реквизит молодого «политического класса» — в способности его вождей противостоять преследованиям и надругательствам и выходить из них победителями. Впрочем [...] фактически совершается не замена, а скорее переплетение новых элементов элиты со старыми. [541]

   Этот феномен был, пожалуй, уже известен. Такая циркуляция элит совершалась, правда, только в пределах одного и того же большого социального класса и на почве политики. [...] 
Все силы оппозиционной партии направлены на вытеснение правящей партии, чтобы занять ее место, другими словами, заменить одну группировку господствующего класса другой. Но рано или поздно конкурентная борьба между отдельными группировками господствующих классов заканчивается примирением, неосознанный мотив которого — сохранение таким образом господства над массами или же его разделение. [...]

     Школа Сен-Симона не представляла себе будущее совсем без классов, хотя и ставила перед собой задачу освобождать понятие «класс» от всякого экономического содержания.
  Она предполагала создать новую иерархию, хотя и без всяких привилегий от рождения, но с огромными приобретенными привилегиями — «из людей наиболее дружелюбных, умных, сильных создать живое олицетворение ускоренного прогресса общества», способных к управлению в широком смысле слова. [...]

     Позднейшие социальные революционеры отвергали правление большинства не только в теории, но и на практике. Бакунин выступал против всякого участия рабочих во всеобщих выборах, ибо был убежден в том, что и само свободное избирательное право в обществе, где народ, массы наемных рабочих в экономическом отношении зависят от имущего меньшинства, станет по необходимости иллюзорным.

    Из всех буржуазных порядков демократия представляет собой самый наихудший. Республика, в которой мы видим все же наивысшую форму буржуазной демократии, отличается, по Прудону, самым мелочным, фанатичным духом правления. Это правление исходит из того, что может все совершать безнаказанно по единственной причине — [...] деспотизм всегда можно оправдать необходимостью действовать во имя республики и общего интереса. Даже политическая революция означает не более чем смену авторитета.

        Единственной научной теорией, которая может претендовать на серьезный спор со всеми теориями, старыми или новыми, выдвигающими тезис о неизбежной необходимости длительного существования «политического» класса, является марксистская. Она отождествляет государство с господствующим классом. [...]

     Марксистское учение о сущности государства, связанное с верой в революционную силу рабочих масс и демократическое воздействие обобществления средств производства, логически ведет к социалистическому [542] строю. С точки зрения марксистов, капиталистический способ производства приводит к превращению подавляющего большинства населения в пролетариев и порождает, таким образом, сам по себе собственных могильщиков. После того как пролетариат мужает и становится зрелым, он овладевает политической властью и объявляет частную собственность государственной.
   Этим актом он устраняет самого себя, поскольку вместе с ней исчезают все классовые различия, а тем самым — и все классовые антагонизмы, другими словами, он упраздняет государство в качестве такового. Капиталистическое общество, разделенное на классы, нуждалось в государстве для организации господствующих классов с целью сохранения их способа производства и эксплуатации пролетариата.
 Прекращение существования государства равнозначно, таким образом, прекращению существования господствующего класса.

    Но новое, бесклассовое, коллективистское общество будущего, которое установится на развалинах старого государства, нуждается в элите, если даже речь идет о всех предупредительных мерах, сформулированных в Общественном договоре Руссо, а затем включенных в Декларацию прав человека и гражданина Великой французской революции (особенно о сменяемости на всех должностях).

    Удовлетворительно управлять общественным богатством можно, только создав широкий слой чиновничества. Но в этом вопросе вновь возникают сомнения, последовательное осмысление которых ведет к полному отрицанию возможности бесклассового государства.   Управление гигантским капиталом, особенно если речь идет о средствах, принадлежащих коллективному собственнику, предоставляет управляющим по меньшей мере столько власти, что и обладание собственным капиталом, частное владение.
    Не заключена ли в этом возможность того, спрашивали ранние критики марксистского общественного строя, что тот же самый инстинкт, побуждающий частных владельцев передавать накопленные ими богатства в качестве наследства своим детям, побудит распорядителей общественных средств и благ в социалистическом государстве использовать свою огромную власть для передачи должностей по наследству своим сыновьям?!

     А кроме того, формирование нового господствующего меньшинства в результате того особого типа социализации, который вытекает из марксисткой концепции революции, будет опираться на мощный фундамент.
     По Марксу, между капиталистическим и коммунистическим обществом находится период революционного превращения первого во [543] второе, экономический период, которому соответствует переходный период, государство которого может быть не чем иным, как революционной диктатурой пролетариата. А если отказаться от употребления эвфемизмов, это революционная диктатура тех вождей социалистов, у которых от имени социализма хватит сил и умения взять из рук умирающей буржуазии скипетр господства. [...]

     Диктатура одного лица существенно не отличается по своим последствиям от диктатуры группы олигархов. Но понятие «диктатура» противоположно понятию «демократия». Использовать первое во имя второго было бы равнозначно использованию войны в качестве самого надежного оружия мира, а алкоголя — как лекарства от алкоголизма.
 Можно предположить, что группа, однажды овладевшая коллективными средствами власти, будет стремиться эту власть удержать. [...] Есть поэтому угроза, что социальную революцию, ощутимую и зримую, сегодняшний господствующий класс [...] поменяет на тайную, выступающую под покровом равенства демагогическую олигархию. [...]

Проблема социализма — это не только экономическая проблема, состоящая в том, насколько осуществимо справедливое и экономически более эффективное распределение богатства, но и проблема управления, проблема демократии, причем как в смысле техническом, так и психологическом. [...]

       Социологические явления, отмеченные нами в общих чертах в предыдущих главах, предоставляют, таким образом, научным противникам демократии предостаточное число аргументов. Они, кажется, ясно указывают на невозможность существования цивилизованного человечества без «господствующего», или политического, класса, обнаруживая признаки, свидетельствующие, что [...] господствующий класс, если даже по своему составу и подвержен частым частичным переменам, представляет собой единственный фактор, имеющий непреходящее значение во всемирной истории. 
   Правительство, или в ином случае государство, может быть, таким образом, всегда лишь организацией меньшинства, стремящегося навязать остальной части общества «правовой порядок», порожденный отношениями господства и эксплуатации [...]и никогда не может быть порождением большинства, не говоря уж о том, чтобы быть его представителем.
     Большинство человечества никогда, видимо, не будет способно к самоуправлению. Даже в том случае, если когда-либо недовольным массам удастся лишить господствующий класс его власти, то [...] в среде самих масс с необходимостью появится новое организованное меньшинство, которое [544] возьмет на себя функции господствующего класса. 
    Большинство человечества, обреченное жестоким фатализмом истории на вечное «несовершеннолетие», будет вынуждено признать господство вышедшего из собственной среды ничтожного меньшинства и смириться с роль пьедестала для величия олигархии.

     Формула о необходимости смены одного господствующего слоя другим и вытекающий отсюда закон олигархии как предустановленной формы человеческого общежития в больших союзах ни в коей мере не опровергают материалистическое понимание истории, не подменяют его, а только дополняют. Не существует противоречия между учением, согласно которому история состоит из непрерывного ряда классовых битв, и тем учением, по которому классовая борьба приводит к созданию новой олигархии, переплетающейся со старой. Марксистское понимание политического класса неуязвимо. Последний всегда является результатом соотношения сил, борющихся в обществе за свое самовыражение. [...]

    Могут победить социалисты, но не социализм, гибнущий в момент победы своих приверженцев. Возникает соблазн назвать это трагикомедией. Массы удовлетворяются тем, что, не щадя своих сил, меняют своих господ. Рабочим лишь выпадает честь быть участниками формирования правительства
     Весьма скромный результат, если иметь в виду психологический феномен, когда самый что ни на есть благонамеренный идеалист за короткий период пребывания на посту вождя вырабатывает в себе качества, характерные для вождизма. В среде французских рабочих возникла поговорка: «Если выбрали, значит, пропал». [...]

    Партия не является ни социальным, ни экономическим образованием. Основой ее деятельности является программа. Теоретически выразить интересы определенного класса она, конечно, может. 
    Но практически вступление в партию никому не заказано, независимо от того, совпадают ли его личные интересы с положениями программы или нет. Так, например, социал-демократия является идейной представительницей пролетариата, но из-за этого вовсе не классовым организмом, а, напротив, в социальном отношении скорее классовой смесью. Ибо состоит она из элементов, выполняющих в экономическом процессе вовсе не одинаковые функции. Классовое происхождение программы обусловливает между тем мнимое классовое единство. 
  При этом все исходят из допущения (правда, не произносимого вслух), будто элементы в партии, не принадлежащие классу, приносят в жертву свои собственные интересы, противоречащие интересам тех, кто к классу принадлежит.
   Будто [545] они подчиняются «идее» чуждого им класса по принципиальным мотивам. Будто все социалисты теоретически без всяких различий, невзирая на их экономическое положение в частной жизни, признают абсолютное превосходство позиции определенного большого класса. Будто пролетарские и не чисто пролетарские элементы, находящиеся в нем, «учитывают историческую точку зрения рабочего класса, признают его в качестве ведущего класса». 

Так обстоит дело в теории.

     На практике же большое несовпадение в интересах между трудом и капиталом не может быть устранено принятием какой-либо программы. Некоторые из немногочисленных представителей высших слоев общества, перешедших на сторону политической организации рабочего класса, будут ему преданы, но они «деклассируются». 
  Большинство из них экономически по-прежнему будет иметь противоположные интересы, независимо от внешней идейной общности с пролетариатом. Иными словами, налицо противостояние интересов. 
    Но в балансе интересов решающим является отношение, в котором представители непролетарских слоев находятся к наипервейшим потребностям жизни. В итоге между буржуазными и пролетарскими членами партии вполне может сложиться экономическая противоположность, перерастающая' в политическую. Через идеологическую надстройку экономический антагонизм становится явным. 
  В этом случае программа является мертвой буквой, а под «социалистическим» флагом то там, то здесь в партийном доме вспыхивает настоящая классовая борьба. [...]

Там, где вожди (все равно, вышли ли они из буржуазии или рабочего класса) сами включены в партийный организм в качестве чиновников, их экономический интерес, как правило, совпадает с интересом партии как таковой. Но тем самым устраняется только одна из опасностей. Другая, более серьезная [...] заключается в появлении вместе с развитием партии противоположности между членами партии и ее вождями.
  Партия как внешнее образование, механизм, машина вовсе не тождественна с партийными массами и уж тем более классом. Партия — это только средство достижения цели. Если же партия становится самоцелью, с собственными, особыми целями и интересами, то она целенаправленно отделяется от класса, который представляет. [...]

Неизменный социальный закон состоит в том, что в любом органе сообщества, возникшем под влиянием разделения труда, возникает по мере его консолидации собственный интерес, интерес сам по себе и для себя. 
  Но существование собственного интереса в общем союзе включает в себя существование трений и противоположность интересов по [546] отношению к общему интересу. Более того, в результате выполняемых ими общественных функций различные социальные слои объединяются и образуют органы, представляющие их интересы. 
Так надолго они превращаются в явные классы.

[...] Высший слой вождей в политически организованном международном рабочем движении в большинстве состоит из парламентариев. [...]

       То, что современными социал-демократическими партиями руководят парламентарии, — свидетельство их преимущественно парламентского характера. Партии делегируют самых авторитетных своих представителей на самую авторитетную должность, на которой, по их разумению, можно принести самую большую пользу.
  Авторитет парламентария возрастает по еще двум причинам. С одной стороны, в результате того, что, чем дольше он находится на посту, которого его никто не может лишить в период полномочий, тем более независим он от партийной массы и в конечном счете — от партийного руководства. [...] В момент избрания его зависимость от партии лишь опосредованна. Непосредственно же он зависит от избирателей и поэтому обязан в конечном счете своим положением неорганизованной массе. [...]

     Сегодня партийные массы настолько привыкли считать парламент главным местом сражения за их интересы, что прилагают все усилия, чтобы облегчить дело своих стратегов, находящихся там. Это убеждение определяет отношение масс к своим парламентариям. Положение фракции в рейхстаге становится решающим моментом, высшим законом во многих вопросах. 
   Массы старательно избегают любой резкой критики, способной каким-то образом ослабить позиции парламентской фракции, даже если эта критика носит принципиальный характер. Если же ее не удается избежать, то она из-за тех же опасений опровергается и решительно осуждается вождями. [...]

Опираясь на более высокую компетенцию по отдельным вопросам, депутаты фракции социалистов считают, что они стоят выше съездов, судов своей партии и могут претендовать на право принятия решения. Так, многие члены социал-демократической фракции в Германии хотели решить так называемый вопрос о вице-президенте или кайзерстве в самой фракции, т.е. в обход партийному съезду. [...]

Вожди парламента — как социалистические, так и буржуазные — присваивают права и приобретают черты закрытой корпорации и в отношении оставшейся части партии. Германская социал-демократическая [647] фракция в рейхстаге неоднократно дезавуировала по своей воле отдельные важные составные части политики своей партии. [...]

Еще более резко, чем в политической партии, господствующий характер вождей и их стремление управлять демократическими организациями по олигархическому принципу проявляются в профсоюзном движении.

Зарождение любого профсоюзного движения показывает, к какому широкому отрыву от демократии приводит первоначально демократическое рабочее движение централизованная бюрократия. В профсоюзах чиновникам еще легче осуществлять и продолжать практику, которая не устраивает большинство представляемых ими членов...

Уже в течение многих лет центральные правления профсоюзных объединений отняли у своих членов и оставили только себе право определять подъемы и спады движений за повышение заработной платы. [...] а также решать вопросы о том, является ли та или иная забастовка «оправданной» или нет. Поскольку руководители союзов обладают значительными суммами, то и дело спор идет вокруг того, чтобы выяснить, кому принимать решение об «оправданной поддержке» забастовки. Здесь перед нами встает вопрос, затрагивающий жизненный нерв демократического самоуправления и самоопределения профсоюзных коллективов. 
   Если на решение этого ключевого вопроса претендуют вожди и, более того, уже захватили его в свою руки, то это означает только одно: они исключают принцип элементарнейшей демократии и сами открыто провозглашают себя олигархами, в то время как массы, оплачивая расходы на содержание олигархов, должны с этим мириться. Конечно, это стремление вождей можно оправдать, исходя из соображений тактики и компетенции. Но здесь речь о другом. Для нас важно лишь обратить внимание, сколь незначительны различия между тенденциями развития государственных олигархий (правительство, двор и т.д.)и олигархий пролетарских.

Характерно, что социал-демократические вожди в Германии признают существование явно выраженной олигархии в профсоюзном движении, а профсоюзные вожди — существование олигархии в социалистической партии. Но о себе каждая заявляет, что она-то обладает иммунитетом против всех бацилл олигархии...

Вожди, как правило, невысоко ставят массы (хотя среди них находятся и такие, кто восторгается массами и платит им за оказанное себе уважение сторицей). Но все-таки в большинстве случаев эта любовь не взаимна, и прежде всего потому, что в течение срока своего правления [548] у вождя была возможность в непосредственной близости познакомиться с нищетой масс...

     Фактически различия в уровне образования и компетенции, существующие среди членов партии, проявляются и при распределении обязанностей. Вожди делают ставку на безмолвие масс, когда устраняют их отдел. У них складывается мнение: партия не может быть заинтересована в том, чтобы меньшинство ее членов, наблюдающих и размышляющих за развитием ее жизни, зависело от большинства тех, у которых еще нет собственного мнения по определенным вопросам.
  Поэтому вожди выступают противниками референдума или не применяют его в партийной жизни. Чтобы выбрать подходящий момент для действий, надо иметь кругозор, которым обладают всего лишь немногие представители массы, в то время как большинство подчиняется сиюминутным впечатлениями эмоциям. 
  Ограниченный корпус чиновников и доверенных лиц, совещающихся на закрытом заседании (где они не испытывают влияния пристрастных газетных отчетов и где каждый может говорить без опасения внести сумятицу в лагерь противника), являясь коллегиальным, может рассчитывать на объективное суждение о себе. Для замены прямых выборов в партии косвенными кроме политических причин ссылаются и на сложное строение партийной организации. 
    В отношении же гораздо более сложного государственного устройства в качестве программного пункта выдвигается требование прямого законодательства народа на основе права внесения предложений и наложения вето.

Противоречие, заключенное в столь различном понимании сходных сторон партийной и государственной политики, пронизывает всю партийную жизнь.

        Фактическое превосходство рабочих вождей над руководимыми ими массами и твердая воля не идти у них на поводу, а даже, наоборот, иногда отказывать им в послушании признаются порой самими вождями с откровенностью, граничащей с цинизмом. [...]

       Итак, представители социалистов в парламенте служат пролетариату, но при непременном условии, что он не требует от них совершать глупости. В случае допущения последних вожди отказываются выполнять волю руководимых ими масс и выступают против них. 
  Это понятие «не совершать глупости» каждый раз, разумеется, истолковывают сами представители, чем обеспечивается их единоличное право решения по всем вопросам. [549]

       Концентрация власти в руках относительно немногих, как это имеет место в рабочем движении, с естественной необходимостью приводит к частому злоупотреблению ею. «Представитель», ощущающий полную свою независимость, превращается из слуги народа в господина над ним.
   Вожди, являясь первоначально творением масс, постепенно становятся их властелинами — это истина, которую познал еще Гёте, вложивший в уста Мефистофеля слова о том, что человек всегда позволяет властвовать над собой своему творению. 
   Крайности конституированной партийной власти воспринимаются партией, выступающей против государственной власти, как естественная необходимость. По отношению к своим вождям масса проявляет гораздо больше послушания, чем к правительствам. Она терпит от них даже многие несправедливости, которые не потерпела бы от правительства...

Одновременно с образованием вождизма, обусловленного длительными сроками занятия постов, начинается его оформление в касту.
     Где ему не препятствуют явно выраженный индивидуализм и фанатичный политический догматизм, как во Франции, там старые вожди противостоят массам компактными группами, по крайней мере до тех пор, пока массы не доходят до серьезного протеста и не угрожают их господству. Процедура делегирования регулируется вождями порой путем особых соглашений, в результате которых массы фактически отстраняются от всяких форм соучастия в принятии решений...

       Нет никаких признаков того, что эта обнаруживаемая на практике власть олигархии в партийной жизни в ближайшей перспективе будет подорвана. Независимость вождей усиливается по мере их незаменимости. Влияние, которое они оказывают, и экономическая безопасность их положения все более привлекательно действуют на массы и возбуждают честолюбие самых одаренных для вступления в привилегированную бюрократию рабочего движения.
    А она из-за этого становится все более неспособной к тому, чтобы направить возможную скрытую оппозицию против старых вождей, опираясь на новые силы. [...]

       Массы время от времени могут выступить и с сознательным протестом, но их энергия всегда укрощается вождями. Только политика господствующих классов, хватающих во внезапном ослеплении через край, способна выдвинуть партийные массы на сцену истории в качестве активных действователей, свергающих власть партийной олигархии, поскольку прямое вмешательство масс всегда происходит вопреки воле вождей. Если не считать этих эпизодических нарушений, то естественное и нормальное развитие организации по-прежнему накладывает [550] и на революционно-социалистические партии печать устойчивости и покоя.

[...] Демократия очень хорошо уживается с определенной степенью тирании и подругам психологическим и историческим причинам: масса легче переносит господство, когда каждый ее индивид имеет возможность приблизиться к нему или даже включиться в него.[...]

Избранный вождь в силу демократичности своего избрания склонен в большей степени считать себя представителем общей воли и требовать в качестве такового послушания и подчинения себе, чем прирожденный вождь аристократии. [...]

Сами вожди, когда их упрекают в недемократическом поведении, ссылаются на волю масс, которая терпит их, т.е. на качества своих избирателей и себя как избранных. До тех пор пока массы выбирают и переизбирают нас вождями, утверждают они, мы остаемся законными представителями массовой воли и образуем с ней единое целое. При старых аристократических порядках несогласие с требованиями правителя означало прегрешение против Бога. В условиях современной демократии действует правило: никто не может уклоняться от требований олигархов, ибо в этом случае он грешит против самого себя, своей собственной воли, добровольно переданной представителю. [...]

В условиях демократии вожди основывают свое право командования на фикции демократического всевластия масс. Каждый партийный чиновник получает свое место от массы и зависит от ее благоволения во всем, что касается его существования и действия. Ведь в условиях демократии каждый, по меньшей мере косвенно, отдает себе приказ выполнять поступающие ему сверху указания в высшей степени самостоятельно.

С точки зрения теории защита вождями принципа «требовать подчинения масс» абсолютно очевидна и безупречна. Но на практике если и не выборы, то перевыборы вождей массами совершаются всегда при такой сильной обработке сознания и различных способах навязывания идей, что свобода принятия решения оказывается при этом в значительной степени подорванной. 
    Нет никакого сомнения в том, что в процессе развития партии демократическая система сжимается в конечном счете до прав масс самим выбирать себе в данный период времени господ, которым они после их избрания обязаны оказывать послушание. [...]

Бюрократ также легко верит в то, что он знает потребности масс лучше, чем они сами. [...] [551]

Печатается по: Политология: хрестоматия / Сост. проф. М.А. Василик, доц. М.С. Вершинин. - М.: Гардарики, 2000. 843 с. (Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается начало текста на следующей странице печатного оригинала данного издания)
-------------------------------------------------------------

- Следующим после [ТИМОКРАТИИ, власти почестей] государственным строем была бы, я так думаю, ОЛИГАРХИЯ. 
- Как же она устанавливается? 
- Это строй, основывающийся на имущественном цензе; у власти стоят богатые, а бедняки не участвуют в правлении. 
- Понимаю. 
- Надо ли сперва остановиться на том, как тимократия переходит в олигархию? 
- Да, конечно.
- Но ведь и слепому ясно, как совершается этот переход. 
- Как?
- Скопление золота у частных лиц губит тимократию; они прежде всего выискивают, на что бы его употребить,
и для этого перетолковывают законы, мало считаясь с ними: так поступают и сами богачи, и их жены. 
- Естественно. 
- Затем, наблюдая, в чем кто преуспевает, и соревнуясь друг с другом, они уподобляют себе и все население. 
- Это также естественно. 
- Чем больше они ценят дальнейшее продвижение по пути наживы, тем меньше почитают они добродетель.
Разве не в таком соотношении находятся богатство и добродетель, что положи их на разные чаши весов, и одно всегда будет перевешивать другое? 
- Конечно. 
- Раз в государстве почитают богатство и богачей, значит, там меньше ценятся добродетель и ее обладатели. 
- Очевидно. 
- А люди всегда предаются тому, что считают ценным, и пренебрегают тем, что не ценится. 
- Это так. 
- Кончается это тем, что вместо стремления выдвинуться и удостоиться почестей, развивается наклонность к стяжательству и наживе и получают одобрение богачи - ими восхищаются, их назначают на государственные должности, а бедняк там не пользуется почетом. 
- Конечно. 
- Установление имущественного ценза становится законом и нормой олигархического строя:
чем более этот строй олигархичен, тем выше ценз; чем менее олигархичен, тем ценз ниже.
Заранее объявляется, что к власти не допускаются те, у кого нет установленного имущественного ценза.
Такого рода государственный строй держится применением вооруженной силы или же был еще прежде установлен путем запугивания. Разве это не верно? 
- Да, верно. 
- Короче говоря, так он и устанавливается. 
- Да. Но какова его направленность и в чем состоит cта порочность, которая, как мы сказали, ему свойственна? 
- Главный порок - это норма, на которой он основан. Посуди сам: если кормчих на кораблях назначать согласно имущественному цензу, а бедняка, будь он и больше способен к управлению кораблем, не допускать... 
- Никуда бы не годилось такое кораблевождение! 
- Так разве не то же самое и в любом деле, где требуется управление? 
- Я думаю, то же самое. 
- За исключением государства? Или в государстве так же? 
- Еще гораздо больше, поскольку управлять им крайне трудно, а значение этого дела огромно. 
- Так вот уже это было бы первым крупным недостатком олигархии. 
- По-видимому. 
- А разве не так важно следующее... 
- Что именно? 
- Да то, что подобного рода государство неизбежно не будет единым, а в нем как бы будут два государства:
одно - государство бедняков, другое - богачей.
Хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга. 
- Клянусь Зевсом, этот порок не менее важен. 
- Но нехорошо еще и то, что они, пожалуй, не смогут вести какую бы то ни было войну, так как неизбежно получилось бы, что олигархи, дав оружие в руки толпы, боялись бы ее больше, чем неприятеля,
либо, отказавшись от вооружения толпы, выказали бы себя подлинными олигархами даже в самом деле сражения.
Вдобавок, они не пожелали бы тратиться на войну, так как держатся за деньги. 
- Это нехорошо.
- Так как же? Ведь мы уже и раньше не одобрили, что при таком государственном строе одни и те же лица будут и землю обрабатывать, и деньги наживать, и нести военную службу, то есть заниматься всем сразу.
Или, по-твоему, это правильно? 
- Ни в коем случае. 
- Посмотри, не при таком ли именно строе разовьется величайшее из всех этих зол? 
- Какое именно? 
- Возможность продать все свое имущество - оно станет собственностью другого, - а продавши, продолжать жить в этом же государстве, не принадлежа ни к одному из его сословий, то есть не будучи ни дельцом, ни ремесленником, ни всадником, ни гоплитом, но тем, кого называют бедняками и неимущими. 
- Такой строй словно создан для этого! 
- При олигархиях ничто не препятствует такому положению, иначе не были бы в них одни черезмерно богатыми, а другие совсем бедными. 
- Верно. 
- Взгляни еще вот на что: когда богатый человек расходует свои средства, приносит ли это хоть какую-нибудь пользу подобному государству в том смысле, как мы только что говорили?
Или это лишь видимость, будто он принадлежит к тем, кто правит, а по правде говоря, он в государстве и не правитель, и не подданный, а попросту растратчик готового? 
- Да, это лишь видимость, а на деле он не что иное, как расточитель. 
- Если ты не возражаешь, мы скажем, что как появившийся в сотах трутень - болезнь для роя, так и подобный человек в своем доме - болезнь для государства. 
- Конечно, Сократ. 
- И не правда ли, Адимант, всех летающих трутней бог сотворил без жала, а вот из тех, что ходят пешком, он одним не дал жала, зато других наделил ужаснейшим.
Те, у кого жала нет, весь свой век - бедняки, а из наделенных жалом выходят те, кого кличут преступниками. 
- Сущая правда. 
- Значит, ясно, что, где бы ты ни увидел бедняков в государстве, там укрываются и те, что воруют, срезают кошельки, оскверняют храмы и творят много других злых дел. 
- Это ясно. 
- Так что же? Разве ты не замечаешь бедняков в олигархических государствах? 
- Да там чуть ли не все бедны, за исключением правителей. 
- Так не вправе ли мы думать, что там, с другой стороны, много и преступников, снабженных жалом и лишь насильственно сдерживаемых стараниями властей? 
- Конечно, мы можем так думать. 
- Не признать ли нам, что такими люди становятся там по необразованности, вызванной дурным воспитанием и скверным государственным строем? 
- Да, будем считать именно так. 
- Вот каково олигархическое государство и сколько в нем зол (а возможно, что и еще больше). 
- Да, все это примерно так. 
- Пусть же этим завершится наш разбор того строя, который называют олигархией: власть в нем основана на имущественном цензе. 

Вслед за тем давай рассмотрим и соответствующего человека - как он складывается и каковы его свойства. 
- Конечно, это надо рассмотреть. 
- Его переход от тимократического склада к олигархическому совершается главным образом вот как... 
- Как? 
- Родившийся у него сын сперва старается подражать отцу, идет по его следам, а потом видит, что отец во всем том, что у него есть, потерпел крушение, столкнувшись неожиданно с государством, словно с подводной скалой:
это может случиться, если отец был стратегом или занимал другую какую-либо высокую должность, а затем попал под суд по навету клеветников и был приговорен к смертной казни, к изгнанию или к лишению гражданских прав и всего имущества... 
- Естественно. 
- Увидев все это, мой друг, пострадав и потеряв состояние, даже испугавшись, думаю я, за свою голову, сын в глубине души свергает с престола честолюбие и присущий ему прежде яростный дух.
Присмирев из-за бедности, он ударяется в стяжательство, в крайнюю бережливость и своим трудом понемногу копит деньги.
Что ж, разве, думаешь ты, такой человек не возведет на тот трон свою алчность и корыстолюбие и не сотворит себе из них Великого царя в тиаре и ожерельях, с коротким мечом за поясом? 
- По-моему, да. 
- А у ног этого царя, прямо на земле, он там и сям рассадит в качестве его рабов разумность и яростный дух.
Он не допустит никаких иных соображений, имея в виду лишь умножение своих скромных средств.
Кроме богатства и богачей, ничто не будет вызывать у него восторга и почитания, а его честолюбие будет направлено лишь на стяжательство и на все то, что к этому ведет. 
- Ни одна перемена не происходит у юноши с такой быстротой и силой, как превращение любви к почестям в любовь к деньгам. 
- Разве это не пример того, каким бывает человек при олигархическом строе? 
- По крайней мере это пример извращения того типа человека, который соответствовал строю, предшествовавшему олигархии. 
- Так давай рассмотрим, соответствует ли ей этот человек. 
- Давай. 
- Прежде всего сходство здесь в том, что он чрезвычайно ценит деньги. 
- Конечно. 
- Он бережлив и деятелен, удовлетворяет лишь самые насущные свои желания, не допуская других трат и подавляя прочие вожделения как пустые. 
- Безусловно. 
- Ходит он замухрышкой, из всего извлекая прибыль и делая накопления; таких людей толпа одобряет. Разве черты его не напоминают подобный же государственный строй? 
- По-моему, да. По крайней мере деньги чрезвычайно почитают и подобное государство, и такой человек. 
- И я думаю, раз уж он такой, он не обращал внимания на свое воспитание. 
- Наверное. А то бы он не поставил слепого хорегом и не оказывал бы ему особых почестей. 
- Хорошо. Посмотри еще вот что: разве мы не признаем, что у него из-за недостатка воспитания cпоявляются наклонности трутня - отчасти нищенские, отчасти преступные, хотя он всячески их и сдерживает из предосторожности? 
- Конечно. 
- А знаешь, на что тебе надо взглянуть, чтобы заметить преступность таких людей? 
- На что? 
- На то, как они опекают сирот или вообще получают полную возможность поступать вопреки справедливости. 
- Верно. 
- Разве отсюда не ясно, что в других деловых отношениях такой человек, пользуясь доброй славой, поскольку его считают справедливым, с помощью остатков порядочности насильно сдерживает другие свои дурные наклонности,
хотя он и не убежден, что так будет лучше; он укрощает их не по разумным соображениям, а в силу необходимости, из страха, потому Что дрожит за судьбу своего имущества. 
- Конечно. 
- И, клянусь Зевсом, ты у многих из этих людей обнаружишь наклонности трутней, когда дело идет об издержках за чужой счет. 
- Несомненно, эти наклонности у них очень сильны. 
- Значит, такой человек раздираем внутренней борьбой, его единство нарушено, он раздвоен: одни вожделения берут верх над другими - по большей части лучшие над худшими. 
- Да, так бывает. 
- По-моему, такой человек все же приличнее многих, хотя подлинная добродетель душевной гармонии и невозмутимости весьма от него далека. 
- Да, мне тоже так кажется. 
- И конечно, его бережливость будет препятствовать ему выступить за свой счет, когда граждане будут соревноваться в чем-либо ради победы или ради удовлетворения благородного честолюбия:
он не желает тратить деньги ради таких состязаний и славы, боясь пробудить в себе наклонность к расточительству и сделать ее своим союзником в честолюбивых устремлениях.
Воюет он поистине олигархически, с малой затратой собственных средств и потому большей частью терпит поражение, но зато остается богатым. 
- И даже очень. 
- Так будет ли у нас еще сомнение в том, что человека бережливого, дельца можно сопоставить с олигархическим государством? 
- Нет, ничуть. 
- После этого, как видно, надо рассмотреть демократию -
каким образом она возникает, а возникнув, какие имеет особенности, - чтобы познакомиться в свою очередь со свойствами человека подобного склада и вынести о нем свое суждение. 
- Так по крайней мере мы продвинулись бы вперед по избранному нами пути. 
- Олигархия переходит в демократию примерно следующим образом: причина здесь в ненасытной погоне за предполагаемым благом, состоящим якобы в том, что надо быть как можно богаче. 
- Как ты это понимаешь? 
- Да ведь при олигархии правители, стоящие у власти, будучи богатыми, не захотят ограничивать законом распущенность молодых людей и запрещать им расточать и губить свое состояние; напротив, правители будут скупать их имущество или давать им под проценты ссуду, чтобы самим стать еще богаче и могущественнее. 
- Это у них - самое главное. 
- А разве не ясно, что гражданам такого государства невозможно и почитать богатство, и вместе с тем обладать рассудительностью - тут неизбежно либо то, либо другое будет у них в пренебрежении. 
- Это достаточно ясно. 
- В олигархических государствах не обращают внимания на распущенность, даже допускают ее, так что и людям вполне благородным иной раз не избежать там бедности. 
- Конечно. 
- В таком государстве эти люди, думаю я, сидят без дела, но зато у них есть и жало, и оружие; одни из них кругом в долгах, другие лишились гражданских прав, а иных постигло и то и другое; они полны ненависти к тем, кто владеет теперь их имуществом, а также и к прочим и замышляют переворот. 
- Да, все это так. 
- Между тем дельцы, поглощенные своими делами, по-видимому, не замечают таких людей; они приглядываются к остальным и своими денежными ссудами наносят раны тем, кто податлив; взимая проценты, во много раз превышающие первоначальный долг, они разводят в государстве множество трутней и нищих. 
- И еще какое множество! 
- А когда в государстве вспыхнет такого рода зло, они не пожелают его тушить с помощью запрета распоряжаться своим имуществом кто как желает и не прибегнут к приему, который устраняет всю эту беду согласно другому закону... 
- Какому это? 
- Тому, который следует за уже упомянутым и заставляет граждан стремиться к добродетели.
Ведь если предписать, чтобы большую часть добровольных сделок граждане заключали на свой страх и риск,
стремление к наживе не отличалось бы таким бесстыдством и в государстве меньше было бы зол, подобных только что нами указанным. 
- И даже намного меньше. 
- В наше время из-за подобных вещей правители именно так настроили подвластных им граждан.
Что же касается самих правителей и их окружения, то молодежь у них избалованная, ленивая телом и духом и слабая;
у нее нет выдержки ни в страданиях, ни в удовольствиях, и вообще она бездеятельна. 
- Как же иначе? 
- Самим же им, кроме наживы, ни до чего нет дела, а о добродетели они радеют ничуть не больше, чем бедняки. 
- Да, ничуть. 
- Вот каково состояние и правящих, и подвластных. Между тем они бывают бок о бок друг с другом и в путешествиях, и при любых других видах общения:
на праздничных зрелищах, в военных походах, на одном и том же корабле, в одном и том же войске; наконец, и посреди опасностей они находятся вместе,
и ни в одном из этих обстоятельств бедняки не оказываются презренными в глазах богатых.
Наоборот, нередко бывает, что человек неимущий, весь высохший, опаленный солнцем, оказавшись во время боя рядом с богачом, выросшим в тенистой прохладе и нагулявшим себе за чужой счет жирок, видит, как тот задыхается и совсем растерялся.
Разве, по-твоему, этому бедняку не придет на мысль, что подобного рода люди богаты лишь благодаря малодушию бедняков, и разве при встрече без посторонних глаз с таким же бедняком не скажет он ему, что господа-то наши - никчемные люди? 
- Я уверен, что бедняки так и делают. 
- Подобно тому как для нарушения равновесия болезненного тела достаточно малейшего толчка извне, чтобы ему расхвораться, -
а иной раз неурядица в нем бывает и без внешних причин, -
так и государство, находящееся в подобном состоянии, заболевает и воюет само с собой по малейшему поводу,
причем некоторые его граждане опираются на помощь со стороны какого-либо олигархического государства, а другие - на помощь демократического;
впрочем, иной раз междоусобица возникает и без постороннего вмешательства. 
- И даже очень часто.