За Китай

Если начинать с разговора о серьёзных препятствиях, то главным из них является национализм, который в XX веке стал основой государственных идеологий во всех странах бывшего конфуцианского региона. Отношение к национализму в Восточной Азии в корне отличается от европейского. Спору нет, именно Европа является колыбелью современного национализма, и восточноазиатский национализм во многом был «импортирован» из Западной Европы 100–150 лет назад. И поныне восточноазиатский национализм с его постоянной риторикой «крови и почвы», с его претензиями на «исконные земли», якобы отнятые коварными соседями, с его рассказами о достижениях прошлого и мировом значении собственной культуры на удивление похож на европейский национализм начала XX века.
Однако в Западной Европе Первая и – особенно – Вторая мировая войны привели к полной дискредитации большинства форм этнического национализма среди элит – слишком уж тесно этот национализм ассоциировался с бессмысленными мясорубками Соммы и Вердена, с гитлеровским безумием, с холокостом. Вдобавок в условиях относительного упадка Европы после 1945 года и перемещения глобальных центров силы в дальние страны европейские государства и их элиты быстро осознали, что окончились времена, когда европейские страны в спорах и конфликтах между собой делили весь мир. Напротив, в новой ситуации самой Европе нужно было объединяться в целях самосохранения. Последнему немало способствовали и советские танки на восточных границах. 
Евросоюз возникал в тесной связке с НАТО и цементировался ощущением исходящей с Востока угрозы, по поводу которой в регионе тогда в целом существовал консенсус.
В Восточной Азии аллергии на национализм так и не возникло – как среди «широких народных масс», так и среди элит. И в наши дни корейский, вьетнамский или китайский профессор может совершенно спокойно делать такие заявления о национальном величии и чуть ли не генетическо-биологическом превосходстве своего народа, которые наверняка стоили бы работы его европейскому или американскому коллеге. В Восточной Азии уверены: если во Второй мировой войне и виноват национализм, то это, безусловно, национализм японский. К своему собственному национализму интеллектуальные элиты региона относятся вполне позитивно – и часто даже и вовсе не считают его национализмом.
Это означает, что между странами региона многие десятилетия сохраняется высокий уровень взаимного недоверия и враждебности, причём все страны региона (включая и Японию) считают себя воплощением разума, миролюбия и добра, а соседей по региону – по крайней мере некоторых – воплощением коварства и неблагодарности. Что бы не писали в советские времена о якобы возникающем «военном блоке Сеул – Токио – Вашингтон», в действительности отношения Японии и Южной Кореи оставались крайне напряжёнными и сеульское руководство при любой возможности с энтузиазмом разыгрывает антияпонскую карту, требуя от Токио в очередной раз принести извинения за былые прегрешения (предшествующие заявления считаются «недостаточно искренними»). Вьетнам по-прежнему воспринимает Китай как вечного врага, борясь против которого он готов вступать чуть ли не в любые ситуационно выгодные союзы (в том числе и с США, несмотря на ещё живую память о кровавой Вьетнамской войне). Постоянные напоминания о японских преступлениях времён Второй мировой войны являются важным оружием идеологической мобилизации в современном Китае.
Конечно, теоретически национализм можно было бы и преодолеть – в конце концов удалось же его преодолеть странам Западной Европы? Понятно, что задача эта весьма непроста. Ведь в регионе нет тех факторов, которые облегчили изживание национализма в Западной Европе – нет ни ощущения общей угрозы извне, ни общего отвращения к национализму.
Для большинства стран региона главная внешняя угроза (или то, что считается таковой) находится не за пределами региона, а внутри его: для Вьетнама, Тайваня и Японии, например, такой угрозой является Китай, для Южной Кореи – Северная. Только две страны – Китай и отчасти Северная Корея – обеспокоены в первую очередь угрозой, источник которой находится за пределами региона.
Однако даже если задача искоренения национализма каким-то чудом и будет решена, на пути создания гипотетического «Восточноазиатского содружества» останется ещё одно и, кажется, непреодолимое препятствие – глубоко несбалансированная структура региона.
Одна из особенностей ЕС – это отсутствие явного лидера, который бы резко превосходил по своим основным показателям прочие страны Союза. Это хорошо демонстрируется самой базовой статистикой.
В ЕС решающую роль сейчас, после Brexit, играют Германия, Франция и Италия. Самая крупная из этих стран – Германия, в которой живёт 82,5 миллиона человек, то есть 18,5% всего населения ЕС, и на долю которой приходится 23,4% совокупного ВВП Евросоюза (без Великобритании). На долю Франции приходится 15,0% населения и 16,2% ВВП, а на долю Италии – 13,6% населения и 12,1% ВВП.
Таким образом, демографическое и экономическое лидерство Германии является очевидным, но не преобладающим, две другие страны не так уж сильно отстают от неё. Вдобавок в ЕС также входят Польша и Испания, которые по населению (а Испания – и по размерам ВВП) не слишком отличаются от стран-лидеров.
На Дальнем Востоке ситуация совсем иная. Если говорить о «конфуцианском союзе» (о гипотетическом блоке, в состав которого войдут Китай, обе Кореи, Япония, Тайвань и Вьетнам), то численность населения такого союза составит 1,75 млрд человек. Однако при этом китайцы составят 81,7% всего населения этого «Восточноазиатского содружества».
Немногим лучше обстоят дела и с ВВП. Суммарный номинальный ВВП перечисленных выше стран Восточной Азии составляет 19,5 трлн долл. (на 2017 год) Однако из этой суммы на Китай опять-таки приходится больше половины – 11,9 трлн долл., или 61,2%. При этом доля Китая в суммарном ВВП региона, и без того огромная, продолжает увеличиваться, так как экономика Китая растёт быстрее, чем экономики всех его развитых соседей – Японии, Южной Кореи и Тайваня.
Чтобы понять масштаб проблемы, следует вспомнить, что на долю Германии приходится только 23,4% номинального ВВП Евросоюза – и даже это, при всей слабости европейского национализма, служит основанием для частых упрёков Германии в «гегемонизме».
Итак, картина ясна: в силу колоссального демографического и экономического дисбаланса любой региональный интеграционный проект в Восточной Азии неизбежно превратится в попытку создания «Китайского союза». Вступление в такое объединение будет неизбежно означать подчинение китайским политическим, экономическим и даже военным интересам. Учитывая недоверие к Китаю, которое характерно для многих стран региона (в особенности – для Вьетнама, Японии и Тайваня), для большинства из них участие в таком союзе является политически неприемлемым. Даже Республика Корея, в которой до недавнего времени антикитайские настроения были слабее, чем в иных странах региона, едва ли будет приветствовать членство в столь принципиально неравноправном блоке.
Косвенным подтверждением этой позиции служит то прохладное отношение, с которым в странах Восточной Азии столкнулась китайская инициатива «Пояса и пути». Несмотря на то, что торговля с Китаем занимает большое место в их товарообороте, страны региона не проявляют особого желания включаться в интеграционные проекты, за которыми стоит Китай – по причинам, описанным выше.
Таким образом, совместные проекты в регионе вполне возможны, но при этом нам не следует строить иллюзий по поводу долгосрочной комплексной интеграции Восточной Азии. 

Гуаньча: Какой эффект на российско-китайские отношения и обстановку во всем мире произведет данный визит председателя КНР Си Цзиньпина?
Чжан Вэйвэй: Я считаю, что Россия и Китай, как два крупных государства, в настоящее время представляют собой единственные силы, охраняющие мир во всем мире. За прошедшие шесть лет председатель КНР Си Цзиньпин более 30 раз встречался с российским президентом Владимиром Путиным. Это говорит о том, насколько тесны отношения между Россией и Китаем, а также о личной дружбе между лидерами двух стран, которая во многом способствовала развитию отношений всестороннего стратегического партнёрства.
В современном мире российско-китайские отношения всестороннего стратегического партнёрства стали наиболее ценными и важными двусторонними отношениями. Министр иностранных дел Ван И говорил: «Если Китай и Россия будут вместе, в мире станет больше спокойствия, безопасности и стабильности». Мы имеем основание верить, что визит Си Цзиньпина будет способствовать повышению благосостояния народов двух стран и направит развитие обстановки в более мирное русло.
- Вы сами недавно были в России, произвела ли на вас поездка какое-нибудь особое впечатление? Отношения между США, Китаем и Россией сейчас очень сильно влияют на международную обстановку. Россия подверглась экономическим санкциям, а Китай оказался вовлеченным в торговую войну. Каким образом это может нарушить баланс в отношениях между этими тремя странами?
— Во время визита мы много общались с российскими аналитиками и представителями СМИ. Их интересовало мое мнение по поводу отношений между США, Россией и Китаем. Я говорил им, что руководители России и Китая — зрелые политические лидеры, а отношения стратегического партнерства между двумя странами переживают небывалое расширение и углубление. Нынешний лидер США недостаточно сформировался не только в политическом, но и, по мнению многих, в психологическом плане. Он производит впечатление человека, не внушающего доверие, у которого мысли расходятся с действиями, а это неуклонно ведёт к ослаблению США. Из-за политической и экономической поддержки, которую Китай оказывает России, американские санкции не смогут нанести ей серьезный урон.
Некогда Россия была сверхдержавой, но и сейчас она все ещё остаётся крупной и влиятельной страной, у нее есть свои представления, идеи и опыт противостояния США. При необходимости Россия сможет принять меры. По тому, как безжалостно она обошлась с США в ходе урегулирования кризисов в Сирии и Венесуэле, все поняли, что США — всего лишь колосс на глиняных ногах. Важность эффективного сотрудничества между Россией и Китаем выражается во взаимодействии по многим острым вопросам в условиях сложной и переменчивой международной ситуации, подобной которой не было уже около века.
- Как россияне относятся к возвышению Китая?
— В целом положительно. Люди видят, как быстро развивается Китай, и надеются, что он сможет сыграть ещё большую роль на международной арене. Многие из тех, кто бывал в Китае, говорят, что страна меняется невероятно быстрыми темпами. Они интересуются всем тем, что происходило в Китае, тем, как страна добилась таких успехов, а также российско-китайскими отношениями в целом. Опросы общественного мнения показывают, что общество поддерживает развитие дружбы и сотрудничества между Россией и Китаем.
В интервью, которое у нас брал Дмитрий Киселев, мы ответили на ряд вопросов, касающихся торговой войны между Китаем и США и отношений стратегического партнерства. После интервью Киселев поблагодарил нас за уверенные ответы, которые, как он подметил, шли из самого сердца. С такими друзьями, сказал Киселев, нам можно успокоиться. Мы также встретились со многими знакомыми из правительства и аналитических центров. Все они с надеждой ждут приезд председателя Си Цзиньпина и уверены в дальнейшем укреплении отношений стратегического партнёрства между двумя нашими странами.
— Сообщается, что «Хуавэй» планирует развернуть сотрудничество с Россией в области распространения интернета 5G и что уже подписаны некоторые соглашения. Каким образом следует трактовать стратегическое значение сотрудничества «Хуавэй» с Россией после запрета, наложенного на эту китайскую компанию Соединёнными Штатами в ходе торговой войны? Каковы перспективы торгово-экономического сотрудничества между Китаем и Россией?
— За эти четыре дня в Москве я встречал работников компании «Хуавэй» практически каждый день: в гостинице, ресторанах и на улице. Все они были мужчинами-инженерами, все заходят на сайт «Гуаньча» и смотрят передачу «Это и есть Китай», поэтому нам было о чем поговорить. «Хуавэй» разворачивает в России огромные проекты, и это, безусловно, хорошо скажется как на самой компании, так и на российско-китайских отношениях.
Сотрудничество компании «Хуавэй» с Россией — важная часть всего торгово-экономического и научно-технического сотрудничества между Россией и Китаем. Интенсивность сотрудничества России с компанией «Хуавэй», в то время как США наложили на нее жестокий запрет, говорит о том, что взаимное доверие и научно-техническое сотрудничество между Россией и Китаем вышло на новый уровень.
Если рассмотреть данный вопрос ещё шире, российско-китайское торгово-экономическое сотрудничество очень быстро развивалось все эти годы. В 2018 году объем двусторонней торговли вырос на 27% и преодолел отметку в 100 миллиардов долларов. Крупные проекты сотрудничества создаются также в сферах энергоресурсов, инфраструктуры, авиации и космоса. Началось сотрудничество китайской инициативы «Один пояс, один путь» и ЕАЭС, а также сотрудничество в сферах цифровой экономики и «умных городов».
Торгово-экономическое сотрудничество между Россией и Китаем обладает огромным потенциалом. Из-за торговой войны с США Китай стал покупать сою у России, чему она очень рада. Возможность потерять крупнейший в мире рынок сои подтвердила бессмысленность ведения Соединёнными Штатами торговой войны.
— Когда вы говорите о китайской модели, то часто упоминаете СССР. Какие уроки Китай извлёк из советского социализма?
— Многое в китайской модели заимствовано у Советского Союза — например, пятилетние планы и демократический централизм — однако все это было реформировано и модернизировано китайцами.
Так, современные пятилетние планы в Китае — уже не то же самое, что обязательные к исполнению «пятилетки» в плановой экономике СССР, когда точно было известно, сколько пар обуви должен произвести каждый обувной завод. Пятилетние планы в современном Китае носят руководящий характер, определяют более общее, стратегическое направление. Такая система была создана Китаем на основе закостенелой советской плановой экономики.
То же самое произошло с «демократическим централизмом», созданным Лениным. В Китае он отошёл от своей демократической составляющей и превратился в систематизированный процесс принятия решений, обеспечивающий централизацию демократии и эффективности. Перед принятием пятилетний план в современном Китае обычно проходит через все слои общества, обсуждается в партии и аналитических центрах, а также за их пределами, многократно изучается и согласуется на всех уровнях, поэтому он очень эффективен. Когда речь заходит об этой проблеме, многих русских это заставляет задуматься.
— Что же вызывает у них больше всего переживаний?
— Помню, как впервые за обеденным столом упомянул, что при оценке того или иного руководящего деятеля, китайцы часто употребляют выражение «70% достижений, 30% ошибок». Мои русские собеседники тут же оживились: «Почему же у нас не принято так говорить? Для нас человек либо хороший, либо плохой, для русской культуры свойственно впадать в крайности, поэтому в стране постоянно происходят перемены, отвергается человек, отвергается система, все отвергается, как если бы после мытья ребенка выплеснули вместе с мыльной водой».
Один российский политик сказал нам, что сначала он поддерживал радикальные реформы Горбачева: «Я думал, что мы окажемся в раю, но вместо этого мы попали в ад». Восхождение Китая в условиях данной модели заставляет многих россиян задуматься о своем прошлом.
В китайской культуре во всем важна мера, излишек также плох, как и недостаток, в этом и заключается великая мудрость китайской цивилизации. Кроме того, китайцы умеют учиться у других, перенимать их достоинства, в этом и заключается секрет успеха Китая. Я говорил своим российским друзьям, что Дэн Сяопин учился в СССР в 1926 году, Ленин тогда уже умер, но еще проводилась его новая экономическая политика. Дэн Сяопин увидел, что социализм может сочетаться с рыночной экономикой, и неоднократно подтверждал это в ходе исследований. Он запустил в Китае политику реформ и открытости под влиянием новой экономической политики Ленина. Мои российские друзья сказали мне в ответ на это, что, кажется, китайцы знают о советской истории больше них самих, и это весьма печально.

Китайская компания China Minmetals Rare Earth, редкоземельное подразделение государственной корпорации China Minmetals Corp., начала строительство нового рудника в провинции Хунань в центральной части Китая.

Месторождение Jianghua содержит, по оценкам геологов, 104,3 тыс. т оксидов редкоземельных элементов, преимущественно, средних и тяжелых. По этому показателю оно является крупнейшим в мире.

Ввод в строй нового рудника запланирован на февраль 2020 г. Предполагается, что China Minmetals Rare Earth будет добывать на нем около 1,8 тыс. т оксидов в год. В 2018 г. компания произвела 4,1 тыс. т данной продукции, на 19% больше, чем годом ранее.

За первые пять месяцев 2019 г. Китай, на долю которого приходится около 80% мирового производства редкоземельных металлов, отправил на экспорт 19,266 тыс. т такой продукции, на 7,2% меньше, чем в тот же период годом ранее. Но майский показатель составил 3,640 тыс. т, что на 16% уступает объему поставок в аналогичном месяце прошлого года.

Цены на редкоземельные металлы в последнее время резко подскочили из опасений, что Китай ограничит их экспорт вследствие обострения торговой войны со США.

Ссылка

По данным Таможенной администрации КНР, в мае 2019 г. экспорт необработанного алюминия снова пошел на подъем и достиг 536 тыс. т, что на 7,6% превысило показатель предыдущего месяца.

За первые пять месяцев текущего года китайский экспорт алюминия прибавил 12,4% по сравнению с аналогичным периодом годичной давности. Этот фактор беспокоит специалистов, считающих его одной из основных причин удешевления металла на мировом рынке.

Аналитики китайского издания «Shanghai Metals Market» объясняют расширение внешних поставок алюминия из страны последствиями снижения НДС в апреле, снижением курса юаня и стремлением поставщиков успеть до начала дождливого сезона в июне.

В то же время, негативные тенденции на мировом рынке алюминия сохраняются. Объем предложения на нем остается избыточным вследствие наращивания мощностей в Китае и возвращения в строй бразильского глиноземного завода Alunorte.

Ссылка

Как оказалось, не всё так просто. То, что всегда было преимуществом Китая – привычка играть вдолгую – на сей раз обернулось против него. Мир начал слишком быстро меняться. Ведущие державы вступили в новое индустриально-технологическое соревнование. И это потребовало от Пекина срочных действий, в том числе в отношении своей «второй системы». Считается, что тектоническая трансформация геополитики и рынков началась в 2016 году. Это не так. Ее первые признаки были замечены в 2013–2014 годах. И неслучайно, что именно тогда Пекин первый раз попробовал форсировать процесс интеграции Гонконга в КНР. И осенью 2014-го на особой территории разразилась «революция зонтиков». Она была подавлена, но тактику было вынуждено изменить и китайское руководство.
В 2019-м ЦК КПК возобновил наступление на особую территорию. Вопреки расхожему (с подачи некоторых западных СМИ) мнению, на сей раз его нисколько не интересовали благоглупости вроде «подавления демократии» или «преследования неугодных». Еще пять лет назад «вторая система» была удобна Пекину. Теперь же она стала для него черной финансовой дырой под собственной юрисдикцией. Глобальный финансовый центр (по совместительству – огромное предприятие по отмыванию денег китайских коррупционеров) нужно было поставить под свой контроль любой ценой.
КФормальным поводом для начала летних протестов стал законопроект об экстрадиции на материк. При этом «противники режима» интересовали Пекин в последнюю очередь. Ему нужно было пресечь финансово-инвестиционную деятельность (частично коррупционную), которая противоречит целям Поднебесной в соревновании с США и другими конкурентами. До 2049 года ждать было нельзя. В программных документах 19-го съезда КПК заданы совершенно другие сроки – 2025 год. В крайнем случае – 2030-й.
КЕще в феврале 2019 года стало известно о решении КНР максимально ускорить процесс формирования региона «Большой залив», который объединит Гонконг с территориями Гуандун и Макао. Вольнице особой территории очень скоро должен настать конец. Нет, не свободе избрания членов Законодательного совета и лидера администрации. И не независимому суду. И даже не налоговому режиму. Прекратит существование один из самых больших офшоров на Земле. Что важнее всего – один из ключевых центров глобализма.
Конечно, в условиях обострившейся конкуренции между центрами силы в мире, а также всё более ожесточенной схватки между глобальной элитой и национальными государствами нет недостатка во влиятельных игроках, которые не прочь поучаствовать в очередной «революции», разворачивающейся на особой территории Китая. Могут ли беспорядки сыграть на руку Вашингтону, вступившему с Пекином в торгово-технологическую войну? Несомненно. Радуются ли Лондон, Токио и Абу-Даби параличу Гонконга? Разумеется. Но самой заинтересованной стороной в конфликте является транснациональная финансовая олигархия и надгосударственные структуры, в равной степени ненавидящие как товарища Си, так и мистера Трампа. Поэтому иностранного участия в гонконгских беспорядках исключать нельзя. Более того, было бы странным, если бы его не было. Бессмысленно винить и официальные СМИ Китая за то, что они возлагают ответственность за протесты на США и Европу.
Англоязычное издание China Daily, считающееся рупором КПК, в своей редакционной статье от 3 июля 2019 года прямо обвинило западных лидеров во вмешательстве во внутренние дела особой территории. Формальным поводом для гневной публикации послужило заявление министра иностранных дел Великобритании Джереми Ханта о «глубинных корнях» насилия в Гонконге.
По мнению Ханта, всё дело в атаке на «базовые демократические свободы» жителей «второй системы». China Daily полагает, что вина лежит на Западе – именно он, грубо вмешавшись во внутренние дела особой территории, «раскачал» там ситуацию. Ни то, ни другое объяснение причин гонконгского бунта как минимум не является полным. КНР нельзя назвать либеральной демократией, это правда. Да и желающих сыграть на протестах в бывшей британской колонии хоть отбавляй. Но ни «ущемление свобод», ни западное вмешательство не являются «глубинным корнем» происходящего.
Ну как Лондон (или Вашингтон, Оттава, Берлин – сами выбирайте) мог вывести на улицы Гонконга даже не сотни тысяч, а миллионы людей? Украинцев соблазнили безвизом, сыграли на русофобии и обеспечили надежную оплату пребывания на майдане. Гражданам Египта «разъяснили», что их отчаянное материальное положение напрямую связано с отсутствием демократии.
Ничто из этого не сработало бы на особой территории. Китайцы не очень ценят демократию. Стоит взглянуть на тот же Тайвань. Доплата за протест им тоже не нужна. Гонконгцы путешествуют по миру совершенно свободно, впрочем, как и их соплеменники из Пекина и Шанхая. Чтобы в столь благополучном регионе подняли чужой флаг, недостаточно «ущемления демократии». Нужна действительно фундаментальная причина. И она есть. Жители Гонконга чувствуют экзистенциальную угрозу своему образу жизни. И надо сказать, чувства их не подводят. Их постиндустриальный глобалистский рай вот-вот прикажет долго жить.
Подавляющее большинство протестующих вовсе не являются агентами Госдепа или иных недругов Поднебесной. Они простые офисные работники. Реже – мелкие бизнесмены. Непростая история Гонконга сделала их «гражданами мира». Глобализм стал для них образом жизни. Цивилизационная связь с Китаем истончилась и порвалась. Они могли бы поднять не только британский или американский, но и марсианский флаг, лишь бы остаться в одной лодке с лондонским Сити и Уолл-Стрит. В их действиях нет злонамеренности. Но по факту они стали невольными агентами глобализма. С собственным национальным государством им не по пути. Хуже всего то, что их уже не переубедить.
Несколько лет назад в России появился термин «внутренний Запад», обозначающий прослойку людей, ценностно ориентированных на Европу и США. Но западное единство оказалось отнюдь не монолитным. И в Старом Свете, и в Америке к власти стали приходить люди, стремящиеся демонтировать либеральный миропорядок. На этих лидеров лояльность «внутреннего Запада» не распространялась. Выяснилось, что дело не в «европейских ценностях», а в отношении к глобализации.
Поэтому точнее, на мой взгляд, говорить о «внутреннем Гонконге». Он существует не только в Китае и у нас. В ноябре 2016-го звезды Голливуда и Бродвея вместе с либеральными журналистами на полном серьезе говорили об эмиграции из США в Канаду. А в Великобритании сегодня, накануне окончательного разрешения проблемы Brexit, множество «продвинутых горожан» активно обсуждают переезд в Шотландию, Ирландию или еще дальше – в одну из стран материковой Европы.
Ценности «внутренних гонконгцев» (что американских, что наших, что из самой особой территории КНР) мне чужды, но я не склонен обвинять их во всех смертных грехах. Я даже отчасти им сочувствую. «Граждан мира» так воспитали. В студенческих аудиториях, на рабочих местах, в семьях и соцсетях их учили быть разнорабочими и подмастерьями глобализации. Они сопротивляются национальной мобилизации, потому что в случае ее успеха их нынешний образ жизни будет разрушен. Как был разрушен в 1992-м (и тоже в целом по объективным причинам) образ жизни советских людей. Mundus est crudelis.
Проблема состоит в том, что в нынешнем мире тотальной конкуренции у государств, претендующих на выживание в XXI веке, не может быть иного выхода, кроме как самым решительным образом пресечь любое сопротивление «внутреннего Гонконга». Было бы больше времени, его «граждан» можно было бы постепенно адаптировать. Но уж слишком быстро развиваются события…

По итогам первых пяти месяцев 2019 г. Поднебесная поставила в Россию интегральные микросхемы, диоды, транзисторы, резисторы и конденсаторы на $210,8 млн. 

Ранее сообщалось, что по итогам 2018 г., объем двусторонней торговли между двумя странами составил $108 млрд. За январь-апрель 2019 г. торговый оборот между Китаем и Россией достиг $33,17 млрд. Это на 5,8% больше, чем за аналогичный период 2018 г. За четыре месяца текущего года экспорт китайских товаров в Россию вырос на 3,4% в годовом сопоставлении – до $14,36 млрд, а импорт российских товаров в Китай увеличился на 7,6% – до $18,8 млрд. 

В 2019 г. КНР и РФ планируют довести взаимный торговый оборот до $110 млрд. Россия и Китай заключили меморандум о стимулировании взаимной торговли. Как ожидается, он будет способствовать достижению объема торгового оборота между двумя странами в $200 млрд к 2024 г.

Китайский автопроизводитель Great Wall Motors подписал дополнительный контракт с компанией Pilbara Minerals. С 2017 г. она получает по 75 тыс. т литиевого концентрата в год с рудника Pilgangoora в штате Западная Австралия. Новое шестилетнее соглашение увеличивает закупки еще на 20 тыс. т (сухих) в год.

Во втором квартале Pilbara произвела 62,3 тыс. т концентрата, а к четвертому кварталу текущего года планирует довести выпуск до 65-80 тыс. т (сухих). В настоящее время она ведет переговоры с корейской Posco о совместном строительстве в Южной Корее завода по выпуску гидроксида лития производительностью 40 тыс. т в год.

Другая австралийская компания Altura Mining, разрабатывающая то же месторождение Pilgangoora, подписала шестилетний контракт на ежегодную поставку 35 тыс. т концентрата с 6% оксида лития китайской Shandong Ruifu.

Ее рудник выдает около 220 тыс. т концентрата в год, из которых теперь уже 205 тыс. т будут поставляться по долгосрочным соглашениям. До конца текущего года Altura планирует принять окончательное инвестиционное решение по второй стадии проекта, что позволит удвоить мощности.

Ссылка

Всего за первое полугодие китайский импорт меди составил 2,27 млн. т, на 12,5% меньше, чем в аналогичный период годичной давности. По оценкам шанхайского подразделения британской консалтинговой компании CRU, спад импорта вызван сокращением потребления меди в стране из-за замедления темпов роста в промышленности, в частности, в производстве кондиционеров и другой бытовой техники.

Импорт медного концентрата в июне также сократился более чем на 20% по сравнению с предыдущим месяцем и на 16,5% - с июнем 2018 г., до 1,47 млн. т. Это стало самым низким показателем с конца прошлого года.

Тем не менее, за первые шесть месяцев текущего года в Китай поступило из-за рубежа 10,55 млн. т концентрата, что на 10,5% превышает показатель годичной давности. При этом одной из причин увеличения закупок стало введение жестких ограничений на импорт медьсодержащего лома.
Ссылка

Среднесуточная выплавка при этом достигла 2,918 млн. т, что стало новым абсолютным рекордом для отрасли. Прежний максимальный результат мая текущего года оказался превышен на 1,5%.

Всего в первом полугодии 2019 г. в Китае было произведено 492,2 млн. т стали. Таким образом, итоговый показатель для всего текущего года может приблизиться к отметке 1 млрд. т, а то и превысить этот рубеж. По крайней мере, июньский показатель соответствовал 1,065 млрд. т в годовом эквиваленте.

Как рассчитывают специалисты, в июле рекордное производство стали наконец пойдет на спад. В конце прошедшего месяца в двух крупнейших металлургических центрах страны, Таншане и Ханьдане, были введены ограничения на выпуск агломерата и выплавку чугуна. Кроме того, до осени в Китае будет продолжаться дождливый сезон, так что спрос со стороны строительной отрасли должен сузиться.

Ссылка

Всего в первом полугодии китайские компании отправили за рубеж 34,39 млн. т стали. Это на 2,6% уступает показателю аналогичного периода годичной давности.

Как считают китайские специалисты, основной причиной сокращения экспорта были высокие цены на внутреннем рынке в начале второго квартала текущего года, когда заключались контракты с поставкой в июне. Это невыгодное для зарубежных продаж соотношение сохранялось и в дальнейшем, поэтому в июле активность китайских компаний на внешних рынках тоже ожидается низкой.

Импорт стальной продукции в Китай составил в июне около 945 тыс. т, что на 9,1% меньше, чем в том же месяце прошлого года. За первое полугодие в целом китайские компании приобрели за рубежом 5,82 млн. т стали. Это на 12,7% меньше, чем год назад.

Кроме того, в июне в страну поступило 75,18 млн. т железной руды, что стало наименьшим показателем с февраля 2016 г. По сравнению с июнем 2018 г. импорт уменьшился на 9,7%. Всего за первое полугодие внешние поставки ЖРС в Китай составили 499,1 млн. т, что на 5,9% меньше, чем в тот же период прошлого года.

Ссылка

У Вашингтона есть выраженное желание ограничить технологический и инновационный рост Китая и не допустить его лидерства в этой области. Эта логика органично дополняет заявленные задачи правительства США по защите американских рабочих мест и целых отраслей от конкуренции со стороны КНР. Да и сами внешнеторговые ограничения, помимо принуждения Китая к «честной» конкуренции, призваны предотвратить реинвестирование экспортных сверхдоходов Китая в новые направления развития.
Причины конфликта следует искать в истоках текущего этапа глобализации. США, фактически стоявшие у истоков норм и правил этого процесса, уже в 2000-х гг. столкнулись с парадоксом. Первоначально американские интересы заключались в открытии новых рынков, снижении издержек корпораций за счет доступа к дешевой рабочей силе. При этом шел активный «экспорт» второстепенных (с точки зрения экономики США) подотраслей и элементов производственных цепочек в развивающиеся страны. Американский же бизнес концентрировался на наиболее выгодных высокотехнологических и наукоемких направлениях. Однако со временем ситуация изменилась. Во-первых, Китай обрел значительную рыночную силу [1]. Во-вторых, произошла утечка ряда важных технологий, в том числе тех, которые ошибочно ранее считались в США менее значимыми. Помимо того, что новые технологии усиливают потенциал роста Китая, их трансфер в Поднебесную ведет к эффекту, который сами американцы называют «опустошением» рынков. В то время как в США исчезают малые и средние технологические компании-субподрядчики, сопутствующие производству и группы стартапов, соответствующие производственно-технологические экосистемы возникают в Китае (или иных странах) вокруг новых компаний-лидеров. Для США это означает, что теряются и рабочие места, и компетенции, и дополнительные возможности роста регионов и национальной экономики.
Дискуссии о возможных рисках и ответных действиях Соединенных Штатов с разной степенью активности шли со второй половины 2000-х гг., но катализатором выступил глобальный кризис 2008–2009 гг. Стали обсуждаться новые торгово-инвестиционные режимы «без Китая» (ТТИП, ТТП) и меры по развитию перспективных научно-технологических направлений и рынков (тем более, что на большинстве потерянных рынков «хай-тек» восстановить лидерство уже было проблематично). Однако быстро выявились некоторые ограничения новой политики. Особенно это заметно на примере новых цифровых технологий (от искусственного интеллекта до 5G): там, где США тратили миллиард, Китай инвестировал десятки миллиардов. Даже с учетом сохраняющегося разрыва ситуация грозила утерей лидерства уже в обозримой перспективе. Соответственно, Д. Трамп изменил акценты американской политики — вместо попыток мягкой (как теперь это видится) изоляции Китая на фоне умеренных вливаний госсредств в национальные компетенции и технологии для компенсации «провалов рынка», он перешел к жесткому ограничению потенциала роста конкурента. Тем более, что иной ответ — опережающий рост госрасходов на НИОКР — по чисто бюджетным причинам невозможен для США, а с экономической точки зрения еще и не особо целесообразен.
По каким, например, технологическим направлениям США сегодня теряют лидерство?
Таких направлений немало: от некоторых видов робототехники до систем хранения энергии и полупроводниковой продукции. В американских СМИ даже упоминались попытки Пентагона поддержать разработку специальных программно-аппаратных средств для выявления так называемых «закладок» в электронных компонентах, которые закупаются в Китае для оборонных нужд США. Но гораздо важнее, что Китай уже в обозримом будущем может выйти на сопоставимые с США позиции и по отдельным наиболее передовым технологиям, включая искусственный интеллект. В последнем случае оба государства уже сегодня являются двумя неоспоримыми лидерами, при этом Пекин планирует инвестировать в новые технологии и рынки гигантские суммы.
Судя по всему, ситуация складывается для США весьма драматично…
Драматизировать не нужно. США остаются технологическим и, что не менее важно — инновационным лидером по широкому спектру направлений. Не только передовые технологии, но и новые бизнес-модели, инновационное производство и иные важные продукты экономики знаний первым делом появляются в США.
По уровню развития технологий и научных исследований Китай заметно отстает от США. Одним из важных показателей является доля обеих стран в структуре наиболее цитируемых научных статей. На долю США еще недавно приходилось более половины (!) подобных публикаций, сегодня же — около 40%. Доля Китая растет, но все еще не достигает и 20%. Тоже самое можно сказать и о наиболее ценных патентах, находящихся за пределами персональной электроники и некоторых иных цифровых решений.
Вместе с тем Китай быстро учится инновациям, причем иногда неожиданно добиваясь успеха там, где США по тем или иным причинам не смогли в полной мере воспользоваться плодами своих же успехов. Классический пример — интернет-финансы и онлайн-торговля, которые в Китае (как, кстати, и в России) более развиты, чем в Америке. Изначальная причина заключалась в том, что традиционные рынки финансов и ритейла развивались в КНР не так быстро, как требовали стремительно богатеющие потребители, и цифровые технологии помогли китайскому рынку преодолеть существующие ограничения.
Ключевой вопрос сейчас — насколько быстро сможет китайская инновационная система в целом уйти от прежней модели имитационных инноваций и мобилизационного, догоняющего развития. Ясно, что превращение Китая из типичной страны догоняющего развития в страну-лидера по инновациям будет долгим, дорогим и крайне непростым, особенно в текущих условиях. Помимо «новой нормы» прироста ВВП (6–7% вместо прежних двузначных цифр) и иных внутренних факторов, политика администрации Трампа представляет для КНР действительно серьезную угрозу. Проблема Huawei — это лишь первая проба сил. И даже когда нынешний президент США со своим жестким, провокационным подходом, явно наработанным еще в эпоху работы на рынке недвижимости, покинет Белый дом, противоречия останутся.
Как Китай может ответить на американское давление?
Опуская симметричные или асимметричные торгово-инвестиционные ответы, ключевая зона внимания КНР — наука, технологии, инновационные экосистемы и компетенции.
О перестройке экономики китайские власти говорят с 1995–1996 гг., причем с 2006 г. переход к собственным, китайским инновациям и интенсивной модели развития был утвержден в официальных документах. Как следствие, в последние 7–8 лет КНР все более активно инвестирует в новые технологии, кадры, компетенции, инфраструктуру. Развиваются венчурный сектор и технологические компании-гиганты и университеты, а также выстраиваются инновационные экосистемы. Многие из этих мероприятий реализуются в рамках крупных «зонтичных» инициатив: программа «Сделано в Китае — 2025» (включая развитие передовых производственных технологий) и план «Интернет+» (разработка и диффузия цифровых технологий в ключевых отраслях КНР).
Медленно, но верно идут и структурные реформы, призванные обеспечить большую гибкость рынков и самой госполитики, а также формирование институтов и субъектов инновационной экономики.
Китай — это одна из немногих стран в мире, которая умеет планировать развитие на десятилетия вперед и реализовывать свои планы. Однако сейчас нужны новые компетенции управления изменениями, новые подходы. Ситуация усложняется тем, что пока подобного опыта нет ни у одной развивающейся страны (возможно, за исключением Сингапура). Ведь даже Южная Корея и Япония, нарастив мощнейшие технологические компетенции, не смогли полностью перейти на инновационный (в строгом, академическом смысле слова) путь развития, что хорошо видно по динамике роста их экономики и высокотехнологических корпораций.
Да и сам процесс институциональных и научно-технологических изменений обещает быть продолжительным. КНР сейчас находится на переломной точке своего развития, но только к 2030 году будет понятно, насколько успешно она ее преодолела. Соответственно, все это понимают и США, потому Вашингтон и старается максимально снизить потенциал развития КНР.
Кто из двух гигантов может выиграть в «войне за технологическое наследство»?
Здесь важно понимать, что между двумя странами существует очень высокий уровень взаимозависимости. Китай пока не может обеспечить полное импортозамещение целого ряда технологий. Хотя КНР остается глобальной фабрикой электроники, в сфере средств производства полупроводникового оборудования лидируют США. С другой стороны, американцы зависимы от поставок различной промышленной продукции из Китая и от китайских финансов (КНР — крупнейший держатель долговых бумаг правительства Соединенных Штатов). Следует учитывать и то, что в условиях возросшей взаимозависимости двух экономик успешность политики давления не вполне очевидна, как и возможный сопутствующий ущерб торговых войн и санкций.
В этой ситуации додумывать, кто может выиграть в «войне за технологическое наследство» невозможно, тем более потому, что эта новая гонка явно выходит за пределы 2020-х годов. Совершенно точно можно утверждать лишь то, что противостояние будет небезболезненным для Китая и непростым для США.
Впрочем, хотя замедлить КНР вполне по силам США, подорвать же китайское развитие вряд ли удастся. А, значит, в какой-то момент придется договариваться. И здесь, на самом деле, стартовые позиции очень неплохие. Есть основания полагать, что после условно «горячей» и вероятной «холодной» стадии торгово-инвестиционного и технологического конфликта обе экономики придут к некой формуле комплементарности — наподобие той, что по факту реализована в отношениях между США и странами Западной Европы. Этому будет способствовать и то, что внутри обеих стран есть мощные группы интересов, стремящиеся нормализовать ситуацию, ведь Китай — источник сверхприбылей для американских компаний и наоборот.
Может ли Россия как-то повлиять на это торгово-экономическое противостояние?
Мудро сказал В.В. Путин о том, что Россия — не пожарная команда и не может спасать всех. Нет ни одного сценария, при котором попытка принять чью-либо сторону в этой войне обернулась бы для нас понятной выгодой или хотя бы нулевыми рисками. А, значит, следует рационально рассчитывать свои силы и, главное, четко определять свои интересы и возможности в текущей крайне непростой ситуации.
Мы не заинтересованы ни в дополнительных конфликтах с США, ни, тем более, в противоречиях с Китаем. При этом, даже не говоря о фундаментальной науке, свое слово в той же цифровой сфере, в некоторых передовых производственных технологиях и на иных направлениях мы сказать можем. И понимание этого у зарубежных контрагентов есть.
Как следствие, есть возможности продуктивной научно-технологической кооперации с китайской стороной. Их надо использовать, не входя в клинч с США. С другой стороны, есть задачи смягчения ограничений США в технологической сфере — ими надо заниматься. Мне кажется, многие обозреватели сейчас недооценивают, насколько больно санкции и иные ограничения США ударили, например, по нашим возможностям высокотехнологического экспорта и импорта, выхода отечественных предприятий на новые рынки или получения зарубежных «умных» денег.
Что же до самого конфликта, то максимум, что мы можем сделать — это выработать алгоритм действий, вероятно, синхронизированный со странами Евросоюза, многие из которых, как мне кажется, трезво оценивают ситуацию и гораздо сильнее озабочены последствиями торговых войн, чем те же США, Китай и сама Россия.
Беседовала Анастасия Толстухина.
1. С 2009 г. Китай — вторая экономика мира по размеру ВВП, а с 2011 г. он, обогнав США, стал лидером по производству промышленной продукции.