За Китай

Вот крат­кое из­ло­же­ние многих пунк­тов, по ко­то­рым Китай, похоже, одер­жал верх.
Ки­тай­ские «уступ­ки» - это то, что он пла­ни­ро­вал сде­лать в любом случае. У ки­тай­цев одна из самых быст­ро­рас­ту­щих эко­но­мик и сред­ний класс в мире. Ки­тай­ским фаб­ри­кам и го­ро­дам нужно больше энер­гии, а людям нужно больше мяса. Неуди­ви­тель­но, что Китай сказал, что он за­ин­те­ре­со­ван в по­куп­ке больше энер­гии и сель­ско­хо­зяй­ствен­ной про­дук­ции в США. Ад­ми­ни­стра­ция Трампа пы­та­ет­ся изоб­ра­зить это как победу, потому что Со­еди­нен­ные Штаты смогут больше про­да­вать Китай, но было почти на­вер­ня­ка, что ки­тай­цы все равно со­би­ра­лись по­ку­пать все это.
То, что Трамп по­лу­чил от ки­тай­цев, - это «сделка, ко­то­рую Китай сможет пред­ло­жить любому пре­зи­ден­ту США», - сказал Брэд Сецер, экс­перт из Китая в Совете по меж­ду­на­род­ным от­но­ше­ни­ям. «Китай должен им­пор­ти­ро­вать опре­де­лен­ное ко­ли­че­ство энер­гии от кого-то и ему необ­хо­ди­мо им­пор­ти­ро­вать корм для жи­вот­ных или мясо для удо­вле­тво­ре­ния внут­рен­не­го спроса Китая».
Со­глас­но данным пра­ви­тель­ства, Китай по­ку­па­ет около 20 мил­ли­ар­дов дол­ла­ров США сель­ско­хо­зяй­ствен­ной про­дук­ции в год и на 7 мил­ли­ар­дов дол­ла­ров США нефть и газ. Даже если Китай удвоит или утроит по­куп­ки этих то­ва­ров, он не будет рав­нять­ся даже близко 200 млрд. Долл. США в со­кра­ще­нии тор­го­во­го де­фи­ци­та.
Со­еди­нен­ные Штаты со­гла­си­лись при­оста­но­вить по­вы­ше­ние та­ри­фов. Ки­тай­ские офи­ци­аль­ные лица на родине подали пе­ре­го­во­ры в ка­че­стве победы для них, со­об­щив го­су­дар­ствен­ным СМИ, что Со­еди­нен­ные Штаты со­гла­си­лись «не на­чи­нать тор­го­вую войну и пре­кра­тить вво­дить тарифы друг против друга». Ки­тай­ские СМИ на­зва­ли это самым важным ре­зуль­та­том пе­ре­го­во­ров.
Сек­ре­тарь каз­на­чей­ства Стивен Мнучин под­твер­дил, что тарифы теперь «при­оста­нов­ле­ны», когда он по­явил­ся в «Fox News Sunday».
Да, хорошо, что обе сто­ро­ны не будут за­вя­за­ны в тор­го­вой войне, но ки­тай­цам могли бы больше по­те­рять на та­ри­фах. Ад­ми­ни­стра­ция Трампа от­ка­зы­ва­ет­ся от та­риф­ной угрозы в раз­ме­ре 150 мил­ли­ар­дов дол­ла­ров против Китая - это хо­ро­шая «добыча» для ки­тай­цев.
Китай имеет рычаги дав­ле­ния перед сам­ми­том с Се­вер­ной Кореей. Трамп хочет, чтобы саммит с Се­вер­ной Кореей 12 июня прошел хорошо. Это было бы огром­ным про­ры­вом для Со­еди­нен­ных Штатов и всего мира и зна­чи­тель­ным до­сти­же­ни­ем для его ад­ми­ни­стра­ции. Ки­тай­цы по­ни­ма­ют, что Трамп нуж­да­ет­ся в них, чтобы помочь сде­лать это, и они, как со­об­ща­ет­ся, ожи­да­ли, что Трамп будет более скло­нен к тор­гов­ле, пока на кону лежит вопрос Се­вер­ной Кореи. Трамп даже вы­ра­зил го­тов­ность от­ме­нить огра­ни­че­ния на ки­тай­скую тех­ни­че­скую фирму ZTE, что стало неожи­дан­но­стью для многих.
«Разрыв в тор­гов­ле в США или Китае на этом этапе только усу­гу­бит и от­вле­чет от вза­им­но­го про­грес­са в Се­вер­ной Корее», - сказал Терри Хейнс, управ­ля­ю­щий ди­рек­тор ис­сле­до­ва­тель­ской и кон­суль­та­ци­он­ной фирмы Evercore ISI.
Ма­ло­ве­ро­ят­но, что будут новые огра­ни­че­ния на ки­тай­ские ин­ве­сти­ции в США. Другая ки­тай­ская цель - иметь воз­мож­ность больше ин­ве­сти­ро­вать в Со­еди­нен­ные Штаты. Пред­по­ла­га­ет­ся, что Мнучин будет ра­бо­тать над силь­ны­ми пре­пят­стви­я­ми для ки­тай­ских ин­ве­сти­ций в Аме­ри­ке, еще одной жест­кой мерой, чтобы по­ка­зать ки­тай­цам, что если они не будут честно играть и не поз­во­лит аме­ри­кан­ским ком­па­ни­ям пол­но­стью функ­ци­о­ни­ро­вать в Китае, то Аме­ри­ка не будет на­столь­ко от­кры­та для ки­тай­ских фирм и ка­пи­та­лов.
По­не­дель­ник - это край­ний срок для Мну­чи­на «со­об­щить о про­грес­се» в от­но­ше­нии ин­ве­сти­ци­он­ных ба­рье­ров. Теперь похоже, что эти огра­ни­че­ния также при­оста­нов­ле­ны, по словам лоб­би­ста, зна­ко­мо­го с об­суж­де­ни­я­ми, ко­то­рый не упол­но­мо­чен пуб­лич­но го­во­рить о при­ня­тии ре­ше­ний ад­ми­ни­стра­ци­ей и го­во­рил на усло­ви­ях ано­ним­но­сти.
Дерек Скис­сор, экс­перт по Китаю в пра­во­вом аме­ри­кан­ском ин­сти­ту­те пред­при­ни­ма­тель­ства, ко­то­рый в про­шлом году кон­суль­ти­ро­вал ру­ко­вод­ство Трампа по тор­гов­ле в Китае, также счи­та­ет, что Мнучин не будет на­ста­и­вать на этой неделе о каких-либо даль­ней­ших пре­пят­стви­ях по ки­тай­ским ин­ве­сти­ци­ям в Со­еди­нен­ных Штатах.
«Мнучин ни­ко­гда не со­би­рал­ся ре­ко­мен­до­вать что-либо се­рьез­ное, на­сколь­ко я знаю», - ска­за­ли Скис­сор.
Ну­ле­вой вред для вы­со­ко­тех­но­ло­гич­ных планов Китая. В за­яв­ле­нии в суб­бо­ту было очень мало о защите ин­тел­лек­ту­аль­ной соб­ствен­но­сти, и ничего об из­ме­не­нии планов Китая по вы­со­ко­тех­но­ло­гич­но­му росту и до­ми­ни­ро­ва­нию (план пре­зи­ден­та Китая Си Цзинь­пи­на «Китай 2025»). Когда ад­ми­ни­стра­ция Трампа из­на­чаль­но пред­ста­ви­ла Китаю список тре­бо­ва­ний, она вклю­ча­ла тре­бо­ва­ния, чтобы Китай со­гла­сил­ся пре­кра­тить суб­си­ди­ро­ва­ние своих тех­но­ло­ги­че­ских ком­па­ний.
Было бы ма­ло­ве­ро­ят­но, что Со­еди­нен­ные Штаты за­ста­ви­ли бы Китай из­ме­нить план эко­но­ми­че­ско­го роста, но это еще одно на­по­ми­на­ние о том, что ки­тай­цы дали несколь­ко усту­пок в тех вещах, ко­то­рые не яв­ля­ют­ся прин­ци­пи­аль­ны­ми для Китая.
Похоже, Китая по­беж­да­ет, но это только начало. Это только первый раунд в дли­тель­ные пе­ре­го­во­ры между двумя стра­на­ми по тор­гов­ле, и это под­чер­ки­ва­лось раз­лич­ны­ми сек­ре­та­ря­ми и со­вет­ни­ка­ми. Даже Кудлоу заявил в вос­кре­се­нье, что это еще нельзя счи­тать сдел­кой. Многое может из­ме­нить­ся, когда Трамп и Си встре­тят­ся лицом к лицу.
Но пока ки­тай­цы под­со­вы­ва­ют Трамп «сделку», ко­то­рая не сильно из­ме­нит их по­зи­цию. Но есть на­деж­да, что Трамп про­дер­жит­ся и до­бьет­ся боль­ше­го.

2. Китай — ревизионистская держава, но его цель — не революция. Это различие сейчас размыто, но от этого не теряет своей важности.
Китай все больше позиционирует себя в качестве двигателя перемен на международной арене. На протяжении тридцати лет Пекин призывали вступать в международные организации и принимать их нормы. Теперь, став членом этих организаций, Китай, как и большинство крупных держав, использует свое влияние для продвижения собственных национальных интересов.
Но в этом нет совершенно ничего удивительного. И важно понимать, что так произошло бы и в том случае, если бы у власти в Пекине был не Си Цзиньпин.
А вот утверждение, что Китай собирается выстроить «параллельный» порядок на основе конкурирующих институтов, правил и инициатив, чтобы расшатать или даже заменить послевоенную международную систему, с одной стороны, некорректно, а с другой — недооценивает вызовы, исходящие от Китая.
Прежде всего, даже если Китай и ориентируется на расшатывание международных институтов, это не значит, что он добивается революции.
В 1960-х, в эпоху Мао Цзэдуна, Китай действительно стремился подорвать архитектуру международной системы. Пекин противостоял практически всем глобальным институтам и призывал к созданию «антикапиталистического» порядка. Кроме того, Китай практически во всех отношениях изолировал свою социальную и экономическую систему от внешнего влияния и международных трендов.
Но совершенно ясно, что сегодняшний Китай — это совсем другой Китай.
Многие критики не до конца понимают реальное положение и позицию Китая. С одной стороны, Пекин — заинтересованный участник действующей системы институтов и правил, но, с другой стороны, во многих случаях он участвует в работе системы неохотно, редко доволен ее функционированием и часто занимает двусмысленную позицию. Китай принимает большинство существующих форм взаимодействия, но не слишком приемлет нормы, предпочитаемые в этой системе. Этот разрыв между формами и нормами означает, что ревизионизм Китая и требование перемен с его стороны часто разворачиваются в рамках действующей международной системы.
Стратегия Китая — это стратегия диверсификации портфеля, а не замены институтов или систем. Пекин хочет расширить круг доступных ему вариантов — а значит, и рычагов влияния, в том числе для того, чтобы добиться реформы различных международных организаций, повысить свою роль в них и продвигать предпочтительные для него решения и стандарты.
Возьмем для примера многосторонние банки развития. Пекин не только вступил во все основные институты развития — как на международном уровне, так и в Азии, — но и поддерживает их за счет своих финансовых ресурсов.
Если несколько заострить формулировку, то, хотя Китай и ревизионистская держава, ревизионизм этот — чрезвычайно стратегический и очень избирательный. А с другой стороны, Китай при его амбициях просто по определению не может быть сторонником статус-кво.
3. Власти США вовсе не игнорировали последствия подъема Китая.
Скажем честно: в условиях «диверсификации портфеля» Америке будет всё труднее добиваться своего. В этой ситуации Вашингтону необходимо мыслить стратегически и проявлять дальновидность. Но в последние месяцы я прочитал около тридцати статей, авторы которых утверждают, что Америке не удалось предвидеть вызовы со стороны Китая и что это еще больше осложнило проблему.
Однако данное утверждение не выдерживает проверки историей. Китайская версия ревизионизма — вовсе не сюрприз. Во-первых, использование структур и правил в своих интересах — одно из самых предсказуемых действий со стороны крупных держав. А во-вторых, предыдущие администрации США как раз таки предвидели именно такой вызов со стороны Китая. Приведу несколько примеров из моего собственного опыта.
В сентябре 2005 года я отвечал за Восточную Азию в аппарате планирования политики госсекретаря Кондолизы Райс. Мой начальник, заместитель госсекретаря Роберт Зеллик, выступил тогда с важной концептуальной речью об «ответственном игроке», которая во многом определила контуры дебатов о глобальной роли Китая.
В начале выступления Зеллик отметил, что семь президентов США, от Ричарда Никсона до Джорджа Буша — младшего, добивались интеграции Китая в международную систему. Но после вступления Китая в ВТО этот процесс был по большей части завершен. Пекин стал членом большинства важных международных организаций и формально принял на себя обязательства по основным договорам и протоколам — от охраны озонового слоя до химического оружия.
Зеллик доказывал, что представления и рассуждения американских аналитиков о Китае как минимум на пять лет отстали от той реальной мощи, которую Китай уже успел нарастить. Поэтому политика США нуждалась в кардинальных изменениях. По мнению Зеллика, необходимо было уделить особое внимание тому, в какой степени Китай поддерживает и укрепляет — одновременно требуя их корректировок — те аспекты международной системы, которые и позволили ему добиться успеха. Зеллик сформулировал это весьма прямолинейно: «Мы открывали двери для членства Китая в международной системе, но теперь пришло время двинуться дальше. Мы должны призвать Китай стать ответственной заинтересованной стороной в этой системе».
С моей точки зрения, администрация Буша с самого начала ощущала этот надвигающийся вызов со стороны Пекина. В середине 2000-х Вашингтон все острее чувствовал, что влияние и потенциал Пекина растут, но при этом во многих сферах Китай играет роль откровенного «безбилетника», пользуясь безопасностью и стабильностью, которые обеспечивают США. В 2000-е годы мы почти ежедневно сталкивались с конкретными примерами этого вызова со стороны Китая.
Например, в 2001 и 2002 годах мой тогдашний начальник в аппарате планирования политики Ричард Хаас занимался координацией политики США в Афганистане. Китаю как соседней стране, имеющей общую границу с Центральной Азией и входящей в «Группу 6+2» по Афганистану, была выгодна война против «Талибана» и «Аль-Каиды», поскольку это укрепляло региональную безопасность и снижало риск террористических угроз.
Однако на фоне масштабного потенциала Китая и уровня его заинтересованности реальный вклад Пекина в общую работу был невелик. К тому же вклад этот был скорее односторонним: Китай избегал координации с США и другими донорами.
Но Вашингтон оказал давление, и это помогло изменить ситуацию. Поэтому в Ираке Китай принял на себя обязательства уже в многостороннем формате, в рамках координации с США и другими странами, и в этом же формате Китай участвовал в процессе списания иракского долга.
В 2006 году я стал заместителем помощника госсекретаря по Центральной Азии и в этой должности курировал всю текущую работу по региону. Среди проблем, которые я унаследовал, было послевкусие от присоединения Пекина к заявлению Москвы и других членов Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) 2005 года, призывавшему сформулировать «финальный график» завершения действий коалиции в Афганистане.
С точки зрения Вашингтона, это продемонстрировало склонность Пекина озвучивать пустые лозунги и при этом пользоваться безопасностью и стабильностью, которые Америка обеспечила ценой человеческих и материальных жертв.
Третий пример из того же периода — утопичная попытка Пекина гарантировать себе поставки энергоносителей за счет приобретения госкомпаниями КНР углеводородных активов в Африке и Центральной Азии. Китай — отнюдь не первая страна, которая делала ставку на неомеркантилистские энергетические инвестиции за рубежом. Но в контексте волатильности мировых нефтегазовых рынков эта инициатива могла подорвать глобальную стабильность.
4. Во внутренних делах для Китая важен ленинизм, но во внешних, возможно, важнее традиционализм.
Мне до сих пор кажется, что этот сдвиг в отношении к Китаю значительно опередил свое время. Зеллик говорил о глобальной роли Китая еще до того, как она усилилась в разы в конце 2000-х и в 2010-е гг. В этом смысле его выступление было пророческим.
Но Китай сегодня изменился. У него стало больше проблем, но и потенциал его теперь гораздо мощнее. Несмотря на замедление роста и острую потребность в структурных реформах, экономика Китая выросла с одного триллиона долларов на момент вступления в ВТО в 2001 году до 14 трлн долл. сейчас (по номинальному ВВП). При Си Цзиньпине процесс государственного строительства в Китае стал более стремительным и амбициозным, в том числе за счет продвижения новых институтов вроде Азиатского банка инфраструктурных инвестиций (АБИИ) и масштабной инфраструктурной инициативы «Один пояс — один путь».
В этом контексте адаптировать, а также защитить существующую сейчас международную архитектуру будет гораздо сложнее, чем кажется многим в Вашингтоне.
В частности, дело в том, что Китай соглашается с большинством аспектов существующего международного порядка, но не с желанием Запада закрепить либеральный характер этого порядка. Многие считают, что Пекин отвергает либеральные нормы на международном уровне, потому что китайское государство строится на нелиберальных, ленинистских принципах. Но это лишь одна сторона медали.
На деле недоверие коммунистических властей Китая к либеральным идеям на международном уровне отражает не только их опору на ленинизм, но и глубоко укоренившийся традиционализм во внешней политике Пекина. Всё это уходит корнями еще в 1990-е годы — задолго до того, как к власти пришел убежденный ленинец Си Цзиньпин.
Вследствие сдвигов, которые произошли после окончания холодной войны, особенно после интервенции НАТО на Балканах, между Китаем и Западом наметился раскол по многим фундаментальным вопросам международных отношений. Как должна быть организована международная система? Легитимно ли военное вмешательство одних государств в дела других? Какой должна быть роль военных альянсов в эпоху после холодной войны? Размывает ли глобализация роль государств и значение суверенитета? Кто решает, как интерпретировать и применять международное право?
В 1990-е годы предпочтения Пекина по этим вопросам начали резко расходиться с американским взглядом на международные дела, особенно в его нынешнем варианте. Особенно серьезную роль здесь сыграла поглощенность Пекина своими территориальными претензиями, прежде всего в отношении Тайваня.
Китайский ревизионизм в значительной степени направлен против трансатлантической версии международного порядка. Но при этом, когда речь заходит о суверенитете и территориальности, здесь Китай высказывает позицию многих других стран, особенно «глобального Юга».
Второй пример китайского традиционализма — то, что я ранее обозначил как «диверсификация портфеля». Здесь поворотной точкой стали 2000-е годы. К 2010 году Китай начал активно осваивать ряд «параллельных» структур, таких как ШОС и БРИКС. Члены этих организаций, в том числе Китай, Россия и страны Центральной Азии, не придерживаются либеральных ценностей во внутренних делах — но либерализм также вызывает у них подозрение и как принцип устройства международных отношений. В этом плане с ними согласны и некоторые демократические государства — включая, как мне представляется, даже Индию, — которые не считают либерализм единственно возможным организующим принципом в международных делах.
Однако ирония состоит в том, что, даже после того как Пекин проникся идеей этих параллельных структур, его энтузиазм в отношении более традиционных организаций, ключевых для либерального порядка, наоборот, даже вырос.
На саммите «Большой двадцатки» 2009 года Китай добивался более активной роли во Всемирном банке и МВФ, а также вступил в ряд региональных банков развития в Латинской Америке и Африке. Пекин создал фонд софинансирования с Межамериканским банком развития на 2 млрд долл. и нарастил свое участие в миротворческих операциях ООН.
Как я указывал в статье 2016 года в Foreign Affairs, посредством этого разнопланового подхода Китай преследует, вероятно, четыре цели: 1) подчеркнуть свою приверженность существующим организациям и правилам на случай, если они вдруг будут обращены против Пекина; 2) получить рычаги давления, чтобы требовать более энергичных и глубоких реформ действующих структур; 3) «демократизировать» международное управление за счет работы с Индией и другими восходящими державами по созданию организаций, где нет доминирования стран «Большой семерки»; 4) дать Вашингтону понять, что у Пекина есть потенциал и готовность строить альтернативные проекты, если его призывы к реформам и переменам останутся неуслышанными.
В каком-то смысле АБИИ — самый характерный пример этой более разноплановой стратегии.
Третий пример традиционализма Пекина — его частый аргумент по поводу того, что институты должны отражать текущий расклад сил, а не наследие прошлых десятилетий. Вполне очевидно, что в относительном выражении Китай и Индия пошли на подъем, а Бельгия и Нидерланды — наоборот. Но проблема в том, что усиление роли Китая при одновременном сокращении роли «Запада» может серьезно поставить под вопрос попытки закрепить либеральный характер существующих структур и правил.
В результате Вашингтон сталкивается со всё более острым противоречием: с одной стороны, США твердо настаивают на либеральных принципах, но с другой — испытывают всё большую потребность в функциональности. Институты, где «Запад» играет большую роль, являются более либеральными, но при этом — менее репрезентативными, а значит, возможно, и недостаточно функциональными. Эту сложность хорошо иллюстрируют переход от «Большой семерки» к «Большой двадцатке» и неудачные попытки скорректировать правила членства в Международном энергетическом агентстве (МЭА), где доли голосов соответствуют уровню энергопотребления 1973 года.
5. Китай использует паназиатские идеи, изобретенные другими странами. Поэтому Вашингтону труднее дать этому отпор.
Что касается Азии, то США вышли из ТТП и отвергают региональные варианты интеграции. Между тем попытки организовать такую интеграцию на паназиатской основе, без участия Америки, ведутся уже десятилетиями. Китай — не единственная страна, которая предпринимала такие попытки. Азия неоднократно экспериментировала с преференциальными торговыми и финансовыми режимами, а также пыталась выработать региональные правила и стандарты без привлечения США.
Китайские попытки продвижения паназиатских проектов оказались эффективными именно потому, что опирались на серьезный эмоциональный фундамент и существующий в Азии опыт. В регионе есть давние традиции паназиатских идей, идеологий, пактов и переговоров. Всё это происходило задолго до того, как Китай занял, как это считается, более напористую позицию в Азии.
Взять, к примеру, Японию, близкого союзника США, которая с подозрением относится к новообретенной китайской мощи и делает серьезную ставку на транстихоокеанскую идентичность. Тем не менее японская бюрократия породила ряд паназиатских идей, особенно в части валютно-денежной интеграции. Еще до появления АБИИ Япония предлагала создать Азиатский валютный фонд, что дало толчок недавней Чиангмайской инициативе по двусторонним валютным своп-соглашениям между странами Юго-Восточной и Северо-Восточной Азии.
В 1990-е годы США были в состоянии пресечь этот регионализм на корню. Но выход США из ТТП подкрепил существующие в Азии представления об американском протекционизме. А китайский проект АБИИ — и другие подобные идеи — так легко задавить не получится, поскольку они четко вписываются в давнюю паназиатскую традицию.
Когда Вашингтон отстраняется от Азии или демонстрирует безразличие к проблемам региона, Азия начинает вырабатывать собственные решения. Именно это произошло с ТТП после выхода США. Вашингтон часто заявляет, что Азия дорого заплатит за нежелание противостоять Китаю. Но на деле именно США заплатят гораздо более высокую цену за создание и поощрение вакуума.
6. Жаловаться не значит соревноваться.
Все это подводит к инфраструктурному проекту «Один пояс — один путь», который обычно рассматривается как попытка привить зависимость от китайской экономики, а возможно, решить стратегические и даже военные задачи. Тем не менее дела Пекина на этом направлении идут успешно, отчасти потому, что он заимствует и адаптирует идеи, которые до него продвигали другие страны, в том числе США...


Ссылка на полную статью

Китайско-индийская ось
В этом сценарии Соединенным Штатам не удается затормозить дальнейший рост китайской мощи во всех ее проявлениях — экономическом, научно-техническом, военно-стратегическом и политическом. Более того, очередной циклический кризис американской экономики (2019–2020 гг.) ускоряет изменение соотношения сил между США и КНР в пользу последней. Позиции Вашингтона в Азии подрываются и продолжающимся глубоким внутриполитическим кризисом в Америке, не позволяющим Вашингтону проводить последовательную внешнюю политику. Американский политический истеблишмент остается глубоко расколотым в том, что касается оптимальной стратегии США в отношении КНР — сторонникам последовательного «сдерживания» Пекина противостоят приверженцы «вовлечения». В то же время односторонняя и жесткая торговая политика США в отношении своих партнеров и союзников в Азии тоже ускоряет относительный упадок американского экономического присутствия в регионе. Отказ Вашингтона от участия в Транстихоокеанском партнерстве повлечет долгосрочные негативные последствия с точки зрения способности США оказывать решающее влияние на формирование новых правил в АТР. С другой стороны, Китай добивается значительных успехов в структурной перестройке своей экономики, не жертвуя при этом ни социально-политической стабильностью, ни высокими темпами экономического роста. Китайская экономика становится все более открытой, особенно по отношению к соседним государствам Азии. Фактически Китай заменяет собой США в качестве главного сторонника свободной торговли в Азии и в мире. Реализация плана создания Всестороннего регионального экономического партнерства уверенно продвигается вперед, зона свободной торговли в Азии не только раздвигает свои изначальные географические границы, но и постепенно перерастает в континентальный интеграционный проект.
Динамика военно-политической ситуации в Азии развивается по первому сценарию — элементы международного сотрудничества все больше доминируют над элементами конфронтации. Острого военно-политического кризиса в отношениях между Пекином и Вашингтоном удается избежать, территориальные и пограничные конфликты в регионе постепенно теряют свою остроту, логика экономической взаимозависимости перевешивает логику геополитического баланса сил. Особое значение приобретает «перезагрузка» китайско-индийских отношений, сравнимая по своим масштабам и последствиям с «перезагрузкой» отношений Китая и России конца XX – начала XXI вв. Поднимающийся и уверенный в своих силах Китай идет на существенные уступки Индии в пограничных вопросах, признании индийского стратегического лидерства в Южной Азии, торгово-экономических отношениях. Индия подключается к китайскому проекту «Один пояс – один путь», и степень ее вовлеченности в азиатскую торговлю быстро возрастает.
В итоге определяющую роль в судьбах Азии начинает играть формирующаяся китайско-индийская ось — подобно тому, как во второй половине XX в. центральное место в западноевропейской интеграции занимала ось «Берлин — Париж». Китайско-индийское сотрудничество развивается преимущественно в экономической сфере, но постепенно распространяется и на политические вопросы. Соединённые Штаты пытаются уравновесить ось «Пекин — Дели» форсированным развитием военно-политического сотрудничества с Индией, но по мере улучшения отношений с Пекином Дели все менее нуждается в американском «зонтике безопасности». К более активному сотрудничеству с Индией китайское руководство подталкивает и Россия, для которой необходимость делать выбор между Пекином и Дели — сложная внешнеполитическая проблема. В то же время возникают дополнительные риски для Москвы, связанные с возможным пересмотром экономических и стратегических приоритетов Пекина в пользу Южной Азии за счет России и Центральной Азии. Стратегической задачей Москвы остается превращение китайско-индийской оси в полноценный китайско-индийско-российский треугольник; в первую очередь это касается экономической сферы.
С потерей позиций в континентальной Азии Вашингтону приходится опираться главным образом на своих традиционных союзников на периферии азиатского континента — от Японии до Австралии. Этим традиционным союзникам с каждым годом становится все труднее совместить свою проамериканскую военно-политическую ориентацию с экономической переориентацией на Китай и консолидирующуюся Азию в целом.

Многополярный баланс сил
Сценарий основан на сохранении американской гегемонии в регионе, но в условиях существенного обострения военно-политической обстановки в Азии. Нарастание социально-экономических проблем в большинстве азиатских стран, включая Китай и Индию, ведет к подъему национализма и политического радикализма. Пограничные и иные территориальные проблемы оказываются в центре национальных приоритетов, и популисты укрепляют свои позиции как в демократических, так и в авторитарных государствах региона. Гонка вооружений в Азии ведется со все большим размахом, многочисленные попытки договориться о многосторонних мерах доверия в военной сфере оказываются неудачными. Время от времени регион сотрясают острые политические кризисы и пограничные столкновения. Столь же неудачными оказываются планы экономического объединения Азии, они рушатся под натиском протекционизма и ожесточенной борьбы за ресурсы.
Хроническая политическая нестабильность, сепаратистские движения, религиозные конфликты и многочисленные террористические акты препятствует реализации крупных инфраструктурных проектов в регионе. В результате китайский проект «Один пояс – один путь» реализуется в усеченном виде и имеет лишь ограниченные последствия для азиатских стран; в своих торгово-экономических стратегиях большинство из них ориентируются на внешние рынки (Северная Америка и Европа), а не на развитие единого азиатского экономического пространства. За место на рынках США и Европейского союза идет ожесточенная конкуренция между азиатскими странами, позволяющая Западу закрепить за собой наиболее выгодные условия торговли с Востоком.
В этих условиях Соединенные Штаты могут позволить себе играть роль «удаленного балансира», поддерживая многосторонний баланс сил в азиатском регионе и проводя политику «опосредованного» сдерживания Китая за счет дозированной поддержки его реальных или потенциальных оппонентов в регионе, включая Японию, Южную Корею, страны АСЕАН, Австралию, Новую Зеландию, Индию. Главным, хотя и не единственным противовесом Китаю в азиатском регионе выступает Индия, которая вступает в де-факто союзнические отношения с Соединенными Штатами; или даже становится американским союзником де-юре. Поставки американских вооружений странам Азии растут, обновляются двусторонние и многосторонние соглашения со старыми союзниками США.
При этом сдерживание Китая, разумеется, не исключает селективного сотрудничества Вашингтона с Пекином, равно как и использования «китайской угрозы» для дальнейшей консолидации позиций США в акваториях Тихого и Индийского океанов. Относительная слабость Китая и наличие множества противоречий и трений между азиатскими странами позволяет Вашингтону минимизировать свою непосредственную вовлеченность в конфликтные ситуации в азиатском регионе, поддерживая сложный многосторонний баланс сил в Азии. Иными словами, Вашингтон реализует стратегию, которую с переменным успехом пыталась проводить Британская империя в континентальной Европе в XIX в. (ближайшим аналогом Китая в британском случае выступала Российская империя).

Новая биполярность
Четвертый сценарий предполагает одновременное усиление Китая и общее снижение социально-экономической и военно-политической стабильности в Азии. В обстановке растущих вызовов национальной безопасности странам региона становится все сложнее сохранять свободу политического маневра, и игроки сталкиваются с жестким выбором между ориентацией на Пекин и ориентацией на Вашингтон. В итоге Азия, а в перспективе и международная система в целом, оказывается поделенной на «китайский» и «американский» блоки, находящиеся в состоянии политического, военно-стратегического, а возможно, и экономического противостояния. Подобно советско-американскому биполярному миру ХХ в., новая биполярность постепенно утверждает новые приемлемые для обеих сторон правила игры, оформляется в виде соответствующих договорно-правовых документов, порождает новые механизмы контроля над вооружениями. Можно даже предположить возникновение какого-то нового «движения неприсоединения» и появление государств-перебежчиков из одного лагеря в другой.
Важнейший вопрос в этом сценарии — где именно пройдет линия «великого азиатского разлома». Если Соединенным Штатам удается закрепить нынешнюю тенденцию индийско-американского стратегического сближения, то линия разлома пройдет между «морскими демократиями» и «континентальными автократиями». Если же США не удастся сделать это, то граница будет проложена между азиатским континентом и островными государствами Тихого океана. Впрочем, Индия может занять позицию, схожую с позицией Франции эпохи генерала Де Голля, — оставаясь в общих рамках партнерства «морских демократий», она не будет при этом непосредственно участвовать в антикитайских военных союзах.
Новая биполярность повысит стратегическую значимость Тайваня для США, и американская стратегия будет противодействовать попыткам экономической интеграции, а тем более — политического воссоединения двух частей Китая. Противостояние Японии и Китая не только сохранится, но и получит мощный дополнительный импульс. Что касается России, логично предположить, что в случае складывания новой биполярности ее зависимость от Китая будет возрастать, поскольку в этих условиях попытки сохранения «диверсифицированного портфеля» политических инвестиций в Азии за счет расширения сотрудничества с Японией, Южной Кореей, Вьетнамом, Индонезией и Индией неизбежно столкнутся с жесткой логикой биполярной конфронтации.
Как именно будет работать новая биполярность в условиях глобализации и взаимозависимого мира, сказать трудно. Удастся ли сторонам отделить экономическое взаимодействие от политического противоборства, дисциплинировать своих «младших партнеров» и негосударственных игроков мировой политики, договориться о совместных подходах к глобальным проблемам? Вряд ли кто-то сегодня готов дать ответы на эти вопросы. Ясно одно — новая биполярность XXI в. в любом случае стала бы менее стабильной и опасной, чем старая биполярность прошедшего столетия. По всей видимости, она рано или поздно эволюционировала бы в направлении одного из трех предыдущих сценариев.

Ссылка на полную статью