За Китай

Разные СМИ цитируют разные фразы из выступления товарища Си, и дело выглядит так, будто председатель КПК все время себе противоречит. С одной стороны, он призывает товарищей по партии приспосабливать марксизм к новым реалиям китайской жизни, то есть к капиталистической по факту экономике. С другой, напоминает, что если марксизм перестанет быть фундаментальным принципом, то «партия потеряет свой дух и свою цель» и в конце концов «канет в историю».
Китайцам не привыкать к таким логическим кульбитам. С начала 1980-х КПК пыталась как-то уложить рыночную экономику, к которой реально шла страна, в прокрустово ложе священной марксистской теории. Трамплином для философской мысли стала фраза Мао Цзэдуна о том, что Китай вступил лишь в «начальную стадию социализма». Те руководители компартии, которые в 1980-е попытались вписать страну в глобальный рынок, сделали из этого тезиса вывод о том, что до настоящего социализма Китай еще не дорос. Они же уловили стремление рядовых китайцев жить лучше и не без элегантности оформили это в своей теории. Предполагалось, что сначала Китай должен покончить с нищетой и добиться приемлемого уровня жизни, а уж потом можно будет помаленьку осуществлять пресловутое «от каждого по способностям, каждому по потребностям». На достижение реального социализма отводилось от 70 до 100 лет (да, китайцы мыслят длительными временными категориями), а до тех пор народу предлагалось строить хорошую жизнь сугубо капиталистическими методами. Как сформулировал главный пропагандист рыночной экономики Дэн Сяопин, «социализм означает конец бедности, нищета – это не социализм и тем более не коммунизм».

Так родилась идея «китайского социализма». Она ни словом не упоминала классовую борьбу или прибавочную стоимость, зато включала в себя такие странные оксюмороны, как «социалистический рынок». Но вся эта парадоксальная риторика нимало не смущала народные массы. Они увидели за ней возможность хорошо жить, сладко есть и стремительно богатеть.
И партия не подвела. Под ее чутким руководством с 1949 по 2001 год ВВП Китая вырос в 56 раз. Страна стала второй, а по некоторым показателям – первой экономикой мира. За последнее десятилетие доход на душу населения в городах рос на 13% в год. На сегодняшний день Китай один из мировых лидеров по проценту собственников жилья среди населения (примерно 90% китайцев имеют в собственности дом или квартиру, а около 20% городских семей владеют более чем одним объектом недвижимости). Ради этой возможности разбогатеть граждане КНР десятилетиями закрывали глаза на то, что их руководители богатели опережающими темпами, а коммунистическая партия стала не штабом аскетичных комиссаров в пыльных шлемах, но парадизом богатых чиновников.
Еще 15 лет назад верный продолжатель дела Дэн Сяопина Цзян Цзэминь попросил, чтобы партия начала «представлять требования развития передовых производительных сил Китая». Эта вежливая формулировка означала, что в коммунистическую партию приглашались успешные бизнесмены и предприниматели. На самом деле они давно туда рвались, поняв, что это кратчайший ход к связям и госзаказам. В 2004 году в КПК вступил самый богатый китаец мира Лян Вэнгэнь, обладатель состояния минимум в 10 млрд долларов.

Все бы шло так и дальше, дисциплинированные китайцы закрывали бы глаза на раскол между партийной риторикой и реальностью, однако экономику КНР ждали новые испытания. Рост ВВП замедлился. Юань был девальвирован. В январе все телеэкраны обошли кадры с растерянными китайцами, в ужасе наблюдающими за обвалами биржевых курсов. Дело в том, что стремительно богатеющее и традиционно азартное население Китая полюбило играть на бирже, как на бегах. После нескольких лет непрерывного роста внезапным открытием стало то, что акции могут в считаные дни обвалиться в цене почти до нуля. В то же время стремительно растущий средний класс увяз в кредитах, а разрыв между бедными и богатыми достиг критических значений. По данным Организации экономического сотрудничества и развития, в 2016 году 10% самых богатых граждан КНР получали в 9,6 раз больше доходов, чем 10% самых бедных, и этот разрыв только растет. На сегодняшний день в Китае проживает больше 2,4 млн миллионеров. А десятки миллионов их соотечественников пытаются выживать на доллар в день.
В таких обстоятельствах понятно, почему Си Цзиньпин уходит от уже привычных фраз об «обновлении марксистской теории». Сегодня во всем мире востребован нормальный левый марксизм, и Китай тут не исключение. Идеи обогащения показали свою ограниченность, а идеи равенства и братства переживают ренессанс. Однако вернуться к классическому марксизму китайское руководство уже не может. Партийную и буржуазную верхушку, которые практически срослись между собой, до дрожи пугает пресловутый «левый уклон». За левой риторикой традиционного марксизма им мерещатся ужасы экспроприации, массового голода и всех прелестей «культурной революции». Во времена оной отец Си Цзиньпина – один из руководителей КПК – надолго сел в тюрьму, а сам будущий руководитель КНР был сослан в деревню. Это отождествление социализма и «культурной революции» навязывается и простым китайцам. Сегодня любой из них, ностальгирующий по временам Мао, может получить клеймо «хунвейбина», а «левый уклон» стал серьезным политическим обвинением. Именно оно, среди прочих, было предъявлено в 2013 году одному из самых ярких партфункционеров – Бо Силаю, и Бо Силай получил пожизненный срок (официально – за коррупцию).
Кстати, о коррупции. Пытаясь пройти по тонкому мостику между правой риторикой и левым уклоном, Си Цзиньпин вернулся к вечной теме борьбы с ней. «Вечной» – это не ирония. Председатель КПК не раз подчеркивал, что борьба со взятками не закончится никогда. Недоброжелатели полагают, что его усилия по чистке партийных рядов от коррупционеров сугубо эгоистичны: он, мол, просто зачищает политическое пространство от представителей других кланов. Однако размах «посадок» свидетельствует о том, что руководство КНР солидарно в понимании того, что именно коррупция вносит наибольший вклад в социальный раскол и становится смертельной угрозой для страны.

Парадоксальным образом самые матерые воры и взяточники находятся в коммунистической партии Китая. По данным научно-исследовательского центра имени Вудро Вильсона, из 88 млн китайских коммунистов за последние три года около 750 тысяч были подвергнуты разным мерам дисциплинарного воздействия. Среди отданных под суд немало высокопоставленных чиновников, чьи процессы широко освещались в прессе. Однако вопрос в том, насколько эта чистка рядов сможет снизить раздражение рядовых китайцев от той вызывающей роскоши, в которой продолжают жить (обычно – на Западе) жены и дети партийных бонз.
На таком фоне особенно заметно, что, если марксистская риторика товарища Си двусмысленна и осторожна, о национальных интересах Китая он говорил совсем иначе. Вежливо, но отчетливо намекал на противостояние Пекина и Вашингтона, констатировал кризис США и Евросоюза и дал понять, что перед военным союзом КНР и России НАТО будет бессильно. Больше всего присутствующие аплодировали его фразе о том, что Китай «никогда не пожертвует своими коренными интересами, своей безопасностью и своим суверенитетом». Именно эти – отнюдь не коммунистические, а сугубо консервативные и патриотические – пассажи больше всего понравились аудитории. Речь Си Цзиньпина еще раз доказала, что КПК давно потеряла всякую связь с идеями Маркса и Мао, превратившись в обычную буржуазную националистическую партию. Сегодня ей помогает удержаться у власти и сохранить единство страны память китайского народа о колониальном прошлом, понимание того, что социальные потрясения могут разрушить все то, что китайцы с таким трудом выстраивали на протяжении десятилетий. Если это единство целей сохранится, у народа и элиты КНР есть шансы пережить сегодняшний непростой период.

В-четвертых, Россия и Китай могут предложить своим соседям достаточно разно­образные форматы взаимодействия по их внутренней стабилизации. Рассмотрим про­тивоположный пример усилий Европейского союза по стабилизации собственной пери­ферии. После успешного расширения ЕС в 2004–2007 гг. интеграционным объединением была выдвинута инициатива «политики соседства», представляющая собой европоцен­тричный проект, нацеленный на стабилизацию соседей через восприятие ими институ­циональных практик и норм Европейского союза. То есть, имеющий трансформирующую природу и обуславливающий получение очередных преференций именно выполнени­ем некоего набора критериев. Россия и Китай, напротив, заинтересованы не в трансфор­мации, а в стабилизации политических режимов в Центральной Евразии, эволюцион­ном улучшении там экономической и общественной ситуации в течение максимально продолжительного периода. Определенное значение российско-китайское сотрудничество будет иметь и для снижения негативных последствий неизбежных попыток самих стран региона сбалансировать влияние двух великих держав. При этом любой формат китайско-российского взаимодействия по вопросам безопасности в Центральной Азии должен быть прозрачным, многосторонним и обязательно включать страны региона и – по целому ряду вопросов – Иран.
Таким образом, мы можем быть уверены в том, что относительная вероятность вы­бора Россией и Китаем парадигмы сотрудничества в центре Евразии значительна в силу объективных факторов. Более того, усилия по стабилизации этого региона могут стать для России и Китая сплачивающими в общем глобальном контексте. Процесс реконфи­гурации международного управления в экономической области представляется необра­тимым. Происходит становление крупных трансконтинентальных объединений и две важнейшие евразийские державы не имеют, по-видимому, других альтернатив кроме как дальнейшее сближение. Сейчас нашей задачей является определить, какие институ­циональные формы были бы оптимальными для того, чтобы придать процессу формиро­вания в центральной Евразии «сообщества интересов и ценностей» необратимый харак­тер. Важнейшей практической задачей такого сообщества и его институтов должно стать на первых порах именно обеспечение внутренней безопасности. Включая сотрудничество и координацию мер как военно-полицейского, так и экономического характера.
Существуют, однако, и препятствия, имеющие, преимущественно, субъективную природу. На уровне восприятия значительной частью российских элит и общественного мнения ответ на вопрос об активном вовлечении в региональные дела внешних игро­ков пока не очевиден. Существуют устоявшиеся представления о том, что в силу неких исторических причин Россия должна нести эксклюзивную ответственность за региональную безопасность. Играет свою роль и известная настороженность по поводу того, что в отличие от США, присутствие которых в регионе носит фрагментарный характер, китайское вовлечение будет иметь системную природу. При этом упускается из поля зрения то, что исторически стимулами российского появления в Центральной Азии были попытки (результативные) купировать исходящий оттуда хаос и стремление к бо­гатствам Южной Азии.
Хорошо, что эти опасения не стали препятствием к достижению в мае 2015 г. исто­рического китайско-российского соглашения о сопряжении евразийской интеграции и инициативы Шелкового пути. Однако их сохранение в общественном сознании дела­ет целесообразным осторожный подход к выстраиванию двусторонних отношений Пе­кина с центральноазиатскими столицами. Играет свою роль и фактор традиционной на­стороженности широких слоев населения стран региона в отношении якобы возможной китайской экспансии . Не так давно мы были свидетелями антикитайских волнений в Ка­захстане. Эти волнения были спровоцированы поправками в Земельный кодекс, допуска­ющими продажу через аукционы 1,7 миллионов гектаров земли сельскохозяйственного назначения.
Также нельзя забывать и об известной сдержанности Китая в части активного во­влечения во внутренние дела своих соседей и формирования постоянных институтов со­трудничества в сфере безопасности. Став уже фактически одной из сверхдержав, Китай унаследовал признаки и принципы внешней политики развивающейся и постоянно обе­регающей свой суверенитет страны. Среди основных принципов этой политики – неу­частие в союзах и невмешательство во внутренние дела других государств. И то и другое отражают образ мышления молодой державы, которая недавно добилась полной незави­симости и не готова ограничивать суверенитет даже для обеспечения собственной безопасности и мира в соседних регионах.
Между тем новому суверенному Китаю уже 67 лет – возраст вполне солидный. А экономические возможности страны позволяют наращивать масштабы ответственно­сти за происходящее вокруг. Весьма консервативная китайская внешняя политика все еще зиждется на уверенности в том, что экономическое развитие может решить все про­блемы. Возможно, что этот рецепт может оказаться правильным для региона Централь­ной Азии. Но тогда китайский вклад должен уже сейчас состоять в усиленном создании рабочих мест для праздношатающейся молодежи в Душанбе или Бишкеке. Пока же ки­тайская инициатива «Экономического пояса Шелкового пути» не получила видимого развития. В более длинной перспективе Китаю будет, скорее всего, необходимо критически переоценить сдержанный подход.
Сейчас Китай оказывает ограниченную военную помощь – в виде вооружений и аму­ниции – бедствующим военным Таджикистана и Киргизии. Но неизвестно насколько этой помощи будет достаточно для того, чтобы эффективно ответить на террористические угро­зы извне или, потенциально, изнутри. Что будет делать Китай, если в ряде стран Центральной Азии начнутся серьезные внутренние потрясения, и насколько Россия может быть уверена в том,что ее военные не окажутся там в одиночестве? Россия,при активном содействии Узбекистана, уже один раз остановила гражданскую войну в Таджикистане. Мало у кого из серьезных аналитиков есть сомнения, что протяженность российско-казахстанской гра­ницы, не говоря уже о ее близости к индустриальной базе на Урале и тревожным районам Северного Кавказа, может оставить Москву безучастной к борьбе центральноазиатских си­ловиков с угрозами радикализма. В вероятных кризисных обстоятельствах Китаю весьма возможно будет необходимо более активно сотрудничать с Россией, которая, конечно, оста­нется главным провайдером «жесткой» безопасности в регионе. Гибкие формы вмешатель­ства – дипломатическая поддержка и усилия по экономическому оздоровлению окажутся в таких обстоятельствах крайне востребованы.


Важно также то, насколько сам по себе факт активного экономического присутст­вия в регионе может повлиять на готовность Китая к более активному вовлечению в слу­чае, если кризис возникнет. При этом сейчас накопленные с 2001 г. китайские инвестиции в Казахстане составляют, по данным местного Центрального банка, порядка 13 млрд долл. (что в 4 раза меньше, чем инвестиции Нидерландов – 64 млрд долл. ив 2 раза мень­ше, чем из США с их 23 млрд долл.). В Таджикистане за период 2001–2012 гг. накоплен­ные прямые иностранные инвестиции (ПИИ) составили 395,6 млн долл., причем главным инвестором стал Китай. В Киргизию в 2001–2012 гг. ПИИ приходили также преимущест­венно из Китая (за этот период – 299 млн долл.), а также из России (161 млн долл.). Важно, насколько эти сравнительно солидные вложения смогут стать гарантией того, что Китай не останется равнодушным к развитию ситуации внутри принимающих стран. В Ливии – до обрушения страны в 2011 г.– Китай инвестировал около 19 млрд долл. и относительно легко забыл про многомиллиардные потери.
Сейчас доминирующей является точка зрения, что ни Россия, ни Китай в одина­ковой степени не рассматривают военно-политический союз в качестве цели своего сближения. Все официальные заявления и оценки влиятельных близких к правительст­ву экспертов сходятся на том, что обе стороны удовлетворены существующим форматом отношений и не заинтересованы в его углублении или большей формализации. Прямо о необходимости союзничества заявляют редкие в Китае и еще более немногочисленные в России, исследователи, находящиеся на явной периферии дискуссии. Еще более сдер­жанны в оценках вероятности формального союза двух держав внешние наблюдатели.










Тем более, что такая логика поведения Москвы и Пекина вполне вписывается в рамки уже устоявшейся в международном научном дискурсе идеи о неспособности ве­ликих держав в современных условиях к формированию постоянных коалиций для сдер­живания государства, стремящегося к доминированию. Особенно в том случае, если это государство является «морской» сверхдержавой, а его потенциальные балансиры «сухо­путными», как, например, отмечают в своем блестящем исследовании 2010 г. Джек Леви и Вильям Томпсон. Объясняется это тем, что «морская» держава в любом случае является для своих «сухопутных» партнеров внерегиональным игроком, не присутствует на их пе­риферии непосредственно и, таким образом, заслуживает меньшего внимания, чем «су­хопутные» вызовы. Хотя применимость этого тезиса к современной ситуации ограниче­на тем, что США весьма активно присутствуют в непосредственной близости от границ и важных объектов России и Китая. Это делает США, в определенной степени, уже имен­но региональной сверхдержавой.
Большое сдерживающее значение имеет то, что в современных обстоятельствах любой союз между великими державами без участия США будет неизбежно иметь ан­тиамериканский характер. Это, в свою очередь, вызовет жесткую реакцию со стороны Вашингтона (и его союзников), что весьма вероятно может привести к разбалансиров­ке, если не разрушению всей глобальной экономической системы, выгодополучателем которой являются как Китай, так и, хотя и в несоизмеримо меньшей мере, Россия. По­следняя также сдержанно относится к перспективе размещения своего колоссального ра­кетно-ядерного потенциала за плечами КНР, политика которой в Юго-Восточной и Вос­точной Азии становится все более наступательной.
Одновременно с этим стороны за последние годы сделали очень много для того, чтобы устранить даже незначительные объективные факторы, которые могли бы при­вести к возникновению конкуренции между ними. Это позволяет лидерам в Москве и Пекине уверенно заявлять о том, что двусторонние отношения приняли «новую фор­му отношений между великими державами», как это определяется в рамках китайско­го внешнеполитического понятийного аппарата. Важным представляется то, что это бес­прецедентное сближение происходит к тому же в принципиально новом внутреннем контексте для обеих держав, по сравнению с периодом после Второй мировой войны.
Абсолютизация суверенитета, сформировавшаяся под влиянием трагических для китайского народа событий 1840–1949 гг., также рассматривается как одно из наибо­лее важных объективных препятствий для возникновения постоянного союза с участием Китая даже под самым серьезным внешним давлением. Сейчас ситуация, однако, прин­ципиально изменилась. Ни Китай, ни Россия не находятся в положении государств, кото­рые должны сражаться за свой суверенитет и свое признание в качестве состоявшихся. Никто их суверенитет под сомнение не ставит, а современный мир требует все большей координации действий в отражении вызовов и угроз.
Однако более важным фактором, который, как представляется, нельзя игнориро­вать, являются структурные изменения в более широком глобальном масштабе. Тем бо­лее, что в последние годы эти изменения приобретают уже институционализирован­ный характер. Можно предположить, что масштаб этих изменений окажется настолько серьезным, что поставит под сомнение саму возможность сохранения полицентричной структуры международной системы. Которая, казалось бы, начала оформляться после за­вершения холодной войны. Попытки Китая стать важным и уважаемым участником сло­жившейся за последнюю четверть века системы международного управления могут ока­заться в значительной степени безуспешными.
По инициативе США образуются новые коалиции для управления глобальной эко­номикой, которые бросают прямой вызов как уже существующим институтам, так и дру­гим крупным игрокам. В случае реализации, например, Транстихоокеанского партнер­ства (ТТП) в АТР возникнет матрица из мер тарифного и нетарифного регулирования торговли и хозяйственной деятельности вообще, а также многосторонних договоренно­стей участвующих стран с учетом особенностей их двусторонних уже действующих со­глашений.
Есть все основания считать, что даже в случае трудностей с ратификацией согла­шения (прежде всего в конгрессе США) его положения будут реализованы странами-под­писантами в той или иной форме. Связано это, по мнению российского эксперта Игоря Макарова, с колоссальным объемом усилий, потраченных на проработку документа и со­гласование интересов участников, а также с очевидным запросом на предлагаемую со­глашением систему отношений со стороны ведущих экономик региона (кроме Китая). Обсуждаются и возможности создания в Западном полушарии Трансатлантического тор­гового и инвестиционного партнерства, которое объединит экономики Соединенных Штатов, Евросоюза и еще ряда стран.
Масштаб изменений окажется настолько серьезным, что поставит под сомнение саму возможность сохранения полицентричной структуры международной системы. Она, казалось, начала оформляться после завершения холодной войны, и Китай пытает­ся в нее интегрироваться. В результате попытки КНР стать важным и уважаемым участ­ником сложившейся за последнюю четверть века системы международного управления могут оказаться безуспешными. Китай не закрывает для себя возможностей переговоров с основателями ТТП, если оно состоится. Для России, с другой стороны, новые партнерст­ва представляют гораздо меньший вызов в силу структуры ее экспорта и скромных мас­штабов интеграции в международные производственные цепочки. Однако и ей придет­ся учитывать новые реалии, если они состоятся, в своей внешнеэкономической политике.
Повторим, традиционно аргументация «за» и «против» гипотетического союза Рос­сии и Китая строится на основе предположения, что он должен быть направлен на ба­лансирование США как угрожающего интересам обеих держав гегемона. Однако из вни­мания упускается вероятность формирования более близких союзнических отношений не «против», а «за»– на основе совместного решения одинаково важных задач. Либо для того, чтобы закрепить некий, устраивающий обе стороны порядок в двусторонних от­ношениях.
За последние годы Москва и Пекин сделали очень много для того, чтобы устранить даже незначительные объективные факторы конкуренции. Немаловаж­но, что сближение происходит в условиях, когда обе державы переживают серьезную внутреннюю трансформацию и поэтому особенно нуждаются в солидных и дружест­венных внешних опорах. Это позволяет лидерам уверенно заявлять о том, что дву­сторонние связи превратились в «новую форму отношений между великими дер­жавами»– именно так они описываются в терминологии внешнеполитического понятийного аппарата КНР.

«Китай выступает против»
Решение суда уже приветствовала филиппинская сторона. Министр иностранных дел Перфекто Ясай назвал его «важной вехой» в региональных спорах и призвал «заинтересованные стороны проявлять сдержанность и умеренность».
В МИД КНР ответили, что решение суда не повлияет на суверенитет и интересы Китая в этом регионе. «Территориальный суверенитет, а также права и интересы Китая в Южно-Китайском море ни при каких обстоятельствах не будут затронуты таким судебным решением», – подчеркнули в ведомстве. «Китай выступает против и никогда не примет каких-либо требований или действий, основанных на этом решении», – добавил китайский МИД.
Ранее Китай также заявлял, что не собирается признавать решение суда по Южно-Китайскому морю. В МИД страны добавили, что Китай будет отстаивать суверенитет и интересы КНР в этом регионе независимо от мнения Третейского суда.
В стороне от спора не остался и японский МИД, который подчеркнул, что рассчитывает на выполнение решения (арбитража), поскольку это «в конечном итоге приведет к мирному урегулированию споров в Южно-Китайском море», цитировал ТАСС заявление МИД страны.
«Япония последовательно выступает за верховенство законодательства и решение морских споров исключительно мирным путем», – добавили в ведомстве.
Ранее глава Европейского совета Дональд Туск, прибывший 12 июля с визитом в Китай, также подчеркнул необходимость международного решения спорного вопроса ради мира в регионе.

«Беспрецедентный вызов Китаю»  
The Wall Street Journal назвала решение суда «беспрецедентным вызовом Китаю». Издание напомнило о роли США в конфликте вокруг спорных территорий, которым необходимо «сдерживать Китай» с его быстро растущими военно-морскими силами, чтобы не позволить КНР стать равным конкурентом по ту сторону океана в Азии.
Ранее глава Пентагона Эштон Картер, выступая на конференции по безопасности в Сингапуре, заявил, что действия Китая в Южно-Китайском море «экспансивные и беспрецедентные», передает РИА «Новости».
У Китая есть намерения «пошатнуть права на судоходство других стран», подчеркнул он. При этом госсекретарь США Джон Керри во время своего недавнего визита в Китай вел себя более дипломатично и заверил, что Штаты не поддерживают ни одну из сторон, так как не являются участником спора.
В мае этого года эскадренный миноносец William P. Lawrence ВМС США проплыл на расстоянии тех самых 12 морских миль от рифа Юншудао (Fiery Cross Reef) – территории, которую так отчаянно отстаивает Китай. Протест Пекина последовал незамедлительно: власти страны обвинили американский корабль в незаконном вторжении в свои территориальные воды. Однако Вашингтон не раз подчеркивал, что не считает спорные территории китайскими и может «летать, плавать и действовать везде, где разрешено международным правом». 

Острова – вопрос решенный
Замдиректора Института Дальнего Востока РАН, специалист по Китаю, политолог Андрей Островский отметил в беседе с газетой ВЗГЛЯД, что решение Гаагского трибунала приведет к тому, что Китай будет еще больше усиливать свою армию в Южно-Китайском море.
«Вопросы о принадлежности островов не определяет Гаагский суд. Для этого должна быть создана специальная комиссия из историков и т.д. Одним словом, этот вопрос должен решаться совершенно другим путем. Решение Гаагского суда будет иметь лишь один итог: Китай усилит вооруженные силы, вложит больше денег в армию и флот. В особенности Пекин усилит свои силы в направлении Южно-Китайского моря», – сказал эксперт.
«Речь идет об огромных территориях в Южно-Китайском море. На китайских картах они обозначены как «китайская территория». Иск в Гаагский суд подали Филиппины. Там новый президент, и они решили пойти по такому пути. Китай в свою очередь предлагает разрешить эту проблему путем дипломатии и переговоров», – отмечает Островский.
Собеседник добавил, что правительство Китая уже давно определило свою политику в отношении островов в Южно-Китайском море. «Я как-то летел в самолете в Китай и читал большую статью в официальной китайской прессе China Daily. Она называлась «Почему Китай никогда не признает решение Гаагского суда». Для Пекина это закрытый вопрос», – уверен политолог.