Спецслужбы

В главе, называющейся «Выкрикнувший с эшафота», говорилось следующее: «7 ноября 1944 года в день годовщины русской революции на эшафоте токийской тюрьмы Сугамо был проведён в исполнение смертный приговор через повешение. Существовало обыкновение приводить смертный приговор в исполнение в 9 часов утра, и в то утро, когда тюремного надзирателя вызвали в одиночную камеру Одзаки (ближайший помощник Зорге, тоже приговорённый к смертной казни. — А.К.), он ожидал, что всё пройдёт быстро, однако по причине подготовки одежды для казни вынужден был прождать около тридцати минут. Первым на эшафот взошёл Одзаки. На нём были хаори с фамильным гербом и хакама (традиционная японская одежда. — А.К.). Сообщалось, что он невозмутимо встретил смерть. Одзаки взошёл на эшафот в 9 часов 33 минуты и через 14 минут испустил дух. Вслед за ним на эшафот поднялся Зорге. Он висел около 18 минут и умер в 10 часов 36 минут. На нём были пиджак без галстука и круглые очки в тонкой оправе.
Одзаки [перед смертью] слабым голосом воскликнул: "Прощайте, прощайте". Вероятно, он прощался с любимыми женой и детьми. Когда же Зорге спросили, о чём он думает в последние минуты жизни, он улыбнулся и трижды повторил по-японски: "Советский Союз. Красная армия. Коммунистическая партия"».
Рассказ о последних словах разведчика воспроизводится в разных вариациях из публикации в публикацию, но источник, судя по всему, один: та самая брошюра или её последующее переиздание (первое раскупили на ура), вышедшее годом позже. Изложенная в нём история выглядит особенно убедительно ещё и потому, что известен её автор. Бывший прокурор, а  в 1944 году начальник отдела по идеологическим преступлениям токийского суда и присутствовавший при казни, Тамон Юда недолго сохранял инкогнито и время от времени пересказывал сам себя. В 11 часов утра 23 января 1976 года Ханако Исии встретилась с ним лично — на том самом месте, где погиб её любимый.
Поводом для рандеву стали съёмки телевизионного фильма «Шпион Зорге», в котором Юда выступил в качестве свидетеля тех событий. Исии приехала со съёмочной группой в небольшой парк, разбитый на месте тюрьмы у подножия строящегося тогда небоскрёба Sunshine 60. Там экс-прокурор достал из кармана записную книжку, показал участникам съёмки сделанную карандашом запись от 7 ноября 1944 года и прокомментировал её. По его воспоминаниям, на казни присутствовали пять человек: помимо самого Юда это были начальник тюрьмы Итидзима Сэйити, его заместитель, секретарь прокуратуры, а также тюремный священник.
Юда даже устроил небольшую экскурсию по парку, отметив место, где находилась входная дверь, которая вела к месту казни, и указав маршрут, которым Зорге прошёл до эшафота. Показал, где стоял буддийский алтарь, где находилась камера для исполнения смертных приговоров. Снова подтвердил, что на вопрос: «Не желаете ли вы напоследок что-то сказать?», Зорге спокойно ответил ему по-немецки: "Разрешите мне высказать то, о чём я думаю в последние минуты жизни" и трижды выкрикнул по-японски: "Советский Союз! Красная армия! Коммунистическая партия!"»
Никакой рояльной струны, конечно, не было. Процедура казни, оставшаяся в Японии почти неизменной до сих пор, строго регламентирована. «К эшафоту вело тринадцать ступеней, — рассказывал Юда. — Начинали с завязывания глаз и надевания верёвки, а само устройство виселицы было таким, что пол под человеком проваливался».
Однако на этом история с последними словами Зорге не закончилась. Сомнения в правдивости показаний Юда высказывались и раньше, а в 2004 году исследователь дела Зорге Томия Ватабэ обнаружил среди архивных документов оккупационных властей выписку из Книги приведения в исполнение приговоров токийской тюрьмы Сугамо. Процитируем её полностью: «Начальник тюрьмы Итидзима, проверив имя и возраст осуждённого, сообщил ему, что, согласно приказу Министерства юстиции, приговор будет исполнен в этот день, и от него ожидают, что он спокойно встретит смерть. Начальник тюрьмы спросил, не желает ли осуждённый что-либо добавить к своему завещанию, составленному ранее, относительно своего тела и личных вещей. Зорге ответил: "Моё завещание остаётся таким, каким я его написал". Начальник спросил: "Хотите ли вы ещё что-то сказать?" Зорге ответил: "Нет, больше ничего". После этого разговора Зорге повернулся к присутствовавшим тюремным служащим и повторил: "Я благодарю вас за вашу доброту". Затем его завели в камеру исполнения приговоров, где он принял смерть. Время: с 10:20 до 10:36. В соответствии с волей казнённого, а также ст. 73, п. 2 и ст. 181 Тюремного регулирования тело было захоронено».
Говорил ли Зорге перед смертью на самом деле что-то о компартии, Советском Союзе и Красной армии или нет, сегодня никому уже не выяснить. Записная книжка Тамона Юда утеряна, а значит, проверить подлинность его утверждений по записям невозможно. В 1948 году, когда впервые была опубликована версия о «тройном выкрике» Зорге, в Японии на подъёме находилось коммунистическое движение, и бывший прокурор мог сказать именно то, что от него хотели услышать, а потом, найдя благодарную аудиторию, вновь и вновь повторять однажды произнесённое. С другой стороны, точно так же и тюремные власти, составляя протокол казни, могли не осмелиться внести в него слова, которые столь явно свидетельствовали о том, что приговорённый к смерти иностранец так и не признал свою вину, не почувствовал себя сломленным, — это противоречило духу японского судопроизводства тех времён. Так что теперь каждому, кто встречается с описанием последнего дня Зорге, придётся самостоятельно выбирать, какой версии верить…

Красный день календаря
Отставному генералу ГРУ Михаилу Иванову, бывшему во время войны офицером советского военного атташата в Токио, приписывается рассказ о том, как 6 ноября 1944 года во время приёма в советском посольстве по случаю годовщины Октябрьской революции состоялся разговор между министром иностранных дел Японии Мамору Сигэмицу и советским послом Яковом Маликом. Говорили они, естественно, о крайне сложной международной обстановке, но Иванов, присутствовавший при этом, почему-то решил, что Сигэмицу хотел сказать что-то о Зорге. И так и не сказал. А Малик не спросил. «На следующий день Зорге был казнён…»
История эта особенно любима сторонниками версии о том, что японцы собирались отпустить, поменять Зорге на некие преференции Советского Союза, и ждали какого-нибудь знака от Иосифа Сталина — через посла Малика в том числе. Оставляя в стороне сейчас разговор о том, хотел советский вождь вытаскивать разведчика из тюрьмы или не хотел, обратим внимание на очевидное. Во-первых, нигде из воспоминаний генерала Иванова (если он это действительно вспоминал) не следует, что Сигэмицу и Малик думали об одном и том же: о Зорге. Вслух его имя произнесено не было, никаких намёков на то, что вообще речь может зайти именно о нём, — тоже. Во-вторых, обратим внимание на дату. Посольский приём состоялся вечером 6 ноября, а в половине одиннадцатого следующего утра Зорге был повешен. Возможно ли, чтобы решение о казни было принято меньше, чем за сутки? Уже знакомый нам бывший прокурор и полицейский Тамон Юда в парке на месте тюрьмы дал разъяснения и на эту тему.
Отвечая на вопрос Ханако Исии, случайно ли был выбран для приведения в исполнение приговора день главного коммунистического праздника, он заявил: «Будет неправдой сказать, что никакого умысла в этом не было. Мы подумали, что действительно этот день подходит для того, чтобы стать последним в его жизни, поэтому выбор такой даты, возможно, нёс значение своего рода сострадания в понимании Бусидо». Бусидо — чрезвычайно популярный на Западе и в России моральный кодекс самураев, «Путь воина». Но в отличие от нас Ханако Исии была японкой, поэтому не могла сдержать удивления, услышав такое объяснение, и поняла, что в действительности это являлось лишь утончённым моральным издевательством: «...рассказанное им про казнь в день Октябрьской революции, о сострадании и Пути воина и т. д. , и т. п. — всё это было непередаваемо, безгранично отвратительным поступком для советского человека». Нельзя не вспомнить в связи с этим, что современный Уголовно-процессуальный кодекс Японии как раз запрещает проведение казней в выходные дни, национальные праздники, а также 1 и 2 января.
А дальше Тамон Юда и вовсе проболтался об истинных причинах выбора этой даты: «Ну и кроме того, казнь необходимо было привести в исполнение в течение пяти дней, и, так как восьмое число оказывалось последним, казнь решили провести в один из свободных дней — седьмого числа».



Точка в суде над Зорге и Одзаки была поставлена 5 апреля 1944 года, когда была отклонена апелляция адвоката Одзаки (апелляцию Зорге суд вообще не принял к рассмотрению), и, таким образом, смертный приговор вступил в законную силу. Привести в исполнение его должны были в течение 6 месяцев. По каким-то причинам этого не произошло, но искать здесь следы японских предложений о выдаче Зорге рано: практика откладывания казни обычна для японской правовой системы. В любом случае, судя по словам Юда, окончательное решение (приказ министра юстиции) состоялось 3 ноября 1944 года, а никак не в ночь перед повешением после приёма в советском полпредстве. Но и это ещё не конец.
«К тому же воздушные налёты к тому времени стали очень мощными, и мы опасались, что в случае отсрочки не сможем привести казнь в исполнение», — продолжил Юда и добавил: «В тот день, как и сегодня, стояла хорошая погода, и, помню, вечером опять был воздушный налёт».
Тюрьма Сугамо серьёзно пострадала от американских авиабомб, так что опасения тюремщиков Зорге были отнюдь не напрасными. Им просто-напросто хотелось поскорее закончить это затянувшееся дело: приказ подписан, тянуть нечего, а каждый день хорошей погоды — лишний шанс самим сгореть в огне американской бомбёжки. И Зорге повесили. Чтобы поскорее.
Расставаясь с Тамоном Юда, который тщательно изображал раскаяние, Ханако Исии обратила внимание на деревянную дощечку в углу парка. На ней ещё можно было разобрать надпись: «Военные преступники». 23 декабря 1948 года по приговору Международного военного трибунала для Дальнего Востока, вошедшего в историю как Токийский процесс, в тюрьме Сугамо были казнены семеро японских военных преступников. В память об этом и поставили ту дощечку. После реконструкции парка её заменили на красивый массивный камень с надписью по-японски: «В стремлении к вечному миру». Перед ним почти постоянно стоят маленькие фотографии семерых повешенных преступников, цветы, саке от их поклонников. О Рихарде Зорге — человеке, который погиб за то, чтобы в мире больше не было войн, в парке на месте тюрьмы Сугамо не напоминает ничто.

Сезон умер, да здравствует сезон!
По словам Саввы Кулиша, со Шлепяновым его познакомила милая барышня из молодёжной секции Дома кино Майя Григорьева. Однажды новый приятель рассказал ему о злополучном сценарии. Кулиш прочитал. И тоже остался не в восторге. Впоследствии Савва Яковлевич вспоминал: «Руководитель объединения режиссёр Александр Гаврилович Иванов сказал, что, если найдётся способный дурак, который за всё это возьмётся, он запустит фильм в производство. Дурака нашли в моём лице. Сценарий мне не понравился. Но в нём были две фразы, которые меня поразили. При аресте героя полицейский спрашивал: "Что я могу для вас сделать?" И ещё слова Ганди: "Каждый интеллигентный человек должен провести некоторое время в тюрьме". Из-за этих двух фраз я взялся со Шлепяновым переписывать сценарий, который получил название "Мёртвый сезон"».


Савва Кулиш

Зачем режиссёру понадобилось спасать мертворождённый сценарий? Чтобы получить первую самостоятельную картину. Других возможностей не предвиделось. Молодым дорогу давали редко, но главное — Кулиш не был режиссёром. В 1954 году против воли отца-кинооператора он подал документы во ВГИК на курс, который набирал Михаил Ромм. Первое собеседование прошло удачно. После второго Михаил Ильич, симпатизируя одарённому абитуриенту, предупредил Савву — в деканат приходили из военкомата, планируя забрать его на шесть лет во флот. А значит, выход у него один — поступать на операторский. Тогда, если призовут, он хотя бы пойдёт служить по специальности и на куда меньший срок. Так Кулиш не стал соучеником Андрея Тарковского и Василия Шукшина. Зато Ромм разрешил ему приходить на свои лекции.
По окончании института Кулиша взяли оператором на «Мосфильм», а вскоре Ромм пригласил его стажёром на свою картину «Обыкновенный фашизм». Помогая наставнику с отбором документального материала, Кулиш натолкнулся на письма, которые слали домой гитлеровцы, воевавшие под Сталинградом. Они легли в основу короткометражной документальной ленты «Последние письма», которую Кулиш снял вместе со своим другом Харлампием Стойчевым. Этими двумя работами послужной список молодого оператора, едва перешагнувшего рубеж 30-летия, и исчерпывался. Однако начальство готово было закрыть на это глаза, раз уж представился шанс спасти реноме студии (за судьбой сценария следили не только в Госкино), а заодно и уже потраченные на разработку сценария деньги.
Кулиш выдвинул условие: он переделывает сценарий. И с ходу получил добро. «Тогда я сказал, — описывал дальнейшее режиссёр, — что хочу прочитать книгу, которую написал прототип героя фильма. Она была издана в Англии. То есть тем можно было читать, а нам — нет. Два месяца шли переговоры, наконец, мне её дали. Всё там было, конечно, очередной легендой. Но был характер человека, его взаимоотношения с людьми, это было поразительно. Потом мне стали давать всякие переводные книги про разведку. Мы с Сашей Шлепяновым предлагали сюжетные схемы, передавали их некоему человеку, которого никогда не видели, и он отвечал нам типа: "холодно", "горячо", "тепло", "ещё теплее". Наконец, дал вердикт, что в принципе годится. Мы изобрели историю, которой на самом деле не было, но которая опиралась на всякие реальные вещи».
Разработка химического оружия на Западе шла полным ходом. Картина достаточно точно отражала реальное положение вещей, поэтому Кулиш добивался максимально возможной документальности. Он хотел, чтобы зритель осознавал серьёзность угрозы, нависшей не только над нашей страной, но и над человечеством. Руководство рассчитывало получить на выходе увлекательный детектив, способный сделать кассу. Что-то в духе «Подвига разведчика». А Кулиш решил снимать драму шекспировского накала: «Хотелось снять картину как абсолютно документальную, — признавался режиссёр, — снимать актёров без грима, скрытой камерой, в реальной толпе. Одеть актёров так, как одеваются люди сейчас, не делать скидку на то, что действие происходит в 1962 году. Кроме того, мы хотели использовать в фильме большое количество хроники».
Реализовать свой замысел в полной мере Кулишу, конечно, не дали. Он нашёл какие-то компромиссы и снимал так, как ему подсказывало сердце. Однако, когда картина вышла на стадию монтажа и стало понятно, что никакого «подвига», даже в облегчённой версии с поправкой на неопытность режиссёра, ждать не приходится, заработали тайные пружины и Кулиша чуть было не отстранили от работы. За монтажный стол сел… сценарист картины и экс-режиссёр Вайншток-Владимиров и начал из отснятого материала клеить нечто, что могло бы оправдать ожидания начальства. Кулиш бросился за помощью к Козинцеву — он возглавлял худсовет «Ленфильма» — и Григорий Михайлович, собрав коллег и отсмотрев снятый материал, вернул молодому режиссёру его детище. По воспоминаниям Саввы Яковлевича, группе тоже не очень нравилось то, что он наснимал: «Меня поддержал только Василий Васильевич Горюнов, великий монтажёр, который ещё с Эйзенштейном на "Иване Грозном" работал». Впрочем, проблемы с картиной у Кулиша начались задолго до монтажа…

Полная статья по ссылке