Цитата: Александр__1 от 04.06.2023 17:53:43Вы не ошибаетесь, хомо от нагорной проповеди и до дня сегодняшнего не менялся, селекция с выращиванием нового человека не удалась, а в связи с этим полностью провалился проект создания новой общности- советский народ. Хомо с удовольствием занялся прежней деятельностью, резнёй иноверцев, ну или в переводе на нижегородский - на кого укажут.
То есть хомо развивается эволюционно и ни какая революция, даже великая и даже октябрьская его не меняет, равно как и рост производственных сил. Ну хомо, что с него взять. Родная кровь.
ЦитатаЦитата: alexandivanov от 04.06.2023 17:16:16 Ежели аж трогаете капиталистическую модель, то, возможно обратили внимание, что хомосапиенс, не тот же, что в далекие времена. Возможно, конечно ошибаюсь и всегда существовал и капиталистический хомо. ....
Ну, вы может с удовольствием резней, кого укажут, занимаетесь. Ведь у вам и капиталистический хомо всегда существовал.
Но только убийство, для крестьян Российской империи, да и не только крестьян и не только в Российской империи, не было делом обыденным. Привычным, приносящим удовольствие.
Может кто то из военных получает удовольствие когда лично убивает.
ЦитатаКак видим, для периода со второй половины XI в., когда рассказы об убийствах принадлежат авторам-современникам, в них прослеживается определённое и, в общем, не несущее в себе ничего неожиданного отношение: христианин не может убивать христианина (и даже язычника, если он подданный Руси), убийство же язычником язычника - нормальное явление.
...
Монгольское завоевание стало толчком к изменению отношения к убийству. Уже после битвы на Калке произошло событие, не имевшее аналогий в русской истории с 945 г.
....
Впереди был XVI в., эпоха Ивана Грозного, действительно изобиловавшая жестокими репрессиями, эпоха, главным образом и способствовавшая укоренению в общественном сознании образа "мрачного средневековья", далёкого от реалий собственно средневековой, в европейском смысле этого слова, Руси: XVI век в европейском масштабе - это уже Новое время.
....
тут
Где средневековье и привычно убивать, во времена Ивана Грозного ещё тот, возможно, вопрос.
Сенявская Е.С. Отношение к жизни и смерти участников Первой мировой войны: очерк фронтовой повседневности // Былые годы. Российский исторический журнал. 2012. № 3(25). С. 30-41.ЦитатаПсихологи знают, как мгновенно преображается человек, получивший в руки оружие: меняется все мироощущение, самооценка, отношение к окружающим. Война формирует особый тип личности, особый тип психологии – психологию комбатанта[3], то есть непосредственного участника боевых действий. Это психология человека в экстремальных обстоятельствах войны, которую можно рассматривать как непрерывную череду пограничных ситуаций, бытие на грани жизни и смерти. «Современный бой — это суровое испытание физических и духовных сил воина, его способности активно противостоять действию экстремальных, крайне неблагоприятных для жизни факторов, сохранять волю и решимость, до конца выполнить поставленную ему боевую задачу. Одновременно он представляет собой ожесточенную борьбу целей, мотивов, убеждений, настроений, воли, мыслей военнослужащих противоборствующих сторон»[4].
Жизнь человека на войне насыщена пограничными ситуациями, сменяющими друг друга и постепенно приобретающими значение постоянного фактора. И это свойство вооруженных конфликтов оказывает воздействие на всю жизнь общества в данный период, решительным образом влияет на психологию людей, особенно участников боевых действий. При этом для рядового и командного состава характерны особенности психологии, связанные с разной степенью ответственности и риска. Имеет свою специфику и восприятие действительности представителями разных родов войск и военных профессий.
Психология убийцы, в мирной жизни, при всей её нужности в военное время остро необходима и присуща, всем? Или мирного времени уже никогда не подразумевается?
там же
ЦитатаЧасто под воздействием стрессовой обстановки люди просто сходили с ума. «...Острые впечатления или длительное пребывание в условиях интенсивной опасности, — отмечал русский военный психолог начала XX в. Р.К. Дрейлинг, — так прочно деформируют психику у некоторых бойцов, что их психическая сопротивляемость не выдерживает, и они становятся не бойцами, а пациентами психиатрических лечебных заведений...»[14]. При этом если средние потери в связи с психическими расстройствами в период русско-японской войны составили 2-3 случая на 1000 человек, то в Первую мировую войну показатель «психических боевых потерь» составлял уже 6-10 случаев на 1000 человек[15]. 20 декабря 1914 г. прапорщик Бакулин записал в своем дневнике: «Перед Рождеством доктор дивизионного обоза А.Н. Попов переведен в Варшаву в госпиталь, во вновь открытое психиатрическое отделение как специалист. Начальство психиатрических заболеваний не признавало, тоже как и другие болезни, не связанные с поражениями, для начальства это все симуляция, но теперь, на 5 месяце войны, пришлось начальству признаться в том, что сумасшедшие не симулируют и % психических больных повышается, что и заставило начальство признать и даже открыть несколько специальных психиатрических отделений при госпиталях»[16]. К середине войны количество душевнобольных достигло 50 тыс. чел., т.е. 0,5% в соотношении с общим числом призванных в армию[17].
....
Для тех, кто научился убивать, кто ежечасно видит гибель других и может погибнуть сам, человеческая жизнь обесценивается. Вид смерти уже не вызывает страха и отвращения, скорее, безразличие. Такое «притупление чувств» является защитной реакцией нервной системы в условиях постоянного стресса. Вот какое наблюдение по этому поводу делает Г.Н. Чемоданов: «Печальное поле проходили мы. Везде смерть в самых ужасных формах. Но нет отвращения, жути, нет чувства обычного уважения к смерти. Крышка гроба, выставленная в окне специального магазина, помнится, оставляла большее впечатление, чем этот ряд изуродованных, окровавленных трупов. Притупленные нервы отказывались совершенно реагировать на эту картину, и все существо было полно эгоистичной мыслью: «а ты жив»[20]. Ему вторит в своих письмах Ф. Степун. 14 октября 1914 г. он пишет матери о своем пути к фронту: «Вот уже шестой час стоим мы у австрийской границы и не можем переправиться ввиду заваленности дороги военным грузом. Следы войны здесь, как открытые раны. Сожженные постройки, опаленные кусты, разбитые бронзовые пушки австрийцев, поезда с ранеными, пленными, и на каждой станции страшные рассказы санитаров и врачей. Все эти впечатления я уже не воспринимаю, а умело топлю в своей душе, привязывая каждому к шее тяжелый груз моего упорного нежелания знать»[21]. 26 декабря, уже побывав в боях, он признается жене: «Особую, стыдную, но непобедимую радость в душе каждого из нас вызывало сознание, что убит за этот тяжелый день не он и не тот, кто был рядом с ним, а целый ряд других, ему совсем или почти незнакомых людей»[22]. Особое отношение формируется на фронте к необходимости убивать: «Кругом убийство и жажда убийства. Убийство по долгу, по присяге. Убийство только потому, что, если ты не убьешь, убьют тебя самого»[23]. Прапорщик М. Герасимов вспоминал свой первый поход за «языком» и связанные с этим чувства: «Пока мы шли до наших окопов под дождем, скрывавшим и глушившим звук наших шагов, я думал: вот только что мы убили двоих немцев, могли и сами быть убитыми, а никаких признаков угрызения совести, как этому полагалось бы быть, судя по прочитанным мной романам, нет; да не, пожалуй, и особого торжества от удачно выполненной задачи. Что я чувствую? Только усталость, как результат пережитого за эту ночь. Чего хочу? Отдохнуть и спать. Так все просто т до неприятного прозаично. Действительно, нет романтики в разведке, … а только тяжелая напряженная работа. Опасность и необходимость убивать каждый раз, когда участвуешь в поиске»[24]. При этом убийство воспринимается именно как работа. «Самое поражающее в войне то, что решительно никто никого не ненавидит, - писал 21 января 1915 г. Ф. Степун. — Я говорю, понятно, о постоянном настроении, а не о моментах остервенения в пехотных атаках и штыковой борьбе… Ненависть же к врагу реально чувствуется лишь в тылу…»[25]. И еще: «австрийцы в окопах для нас не люди, которых мы завтра можем увидеть в лицо, а некий безликий «он». Мы их не видим, потому не знаем; не знаем — не любим. А когда видим и знаем (раненых, пленных) — то любим»[26]. Это тоже защитный психологический механизм для солдата, волею судьбы принужденного «делать наиболее противное каждому человеку дело, а именно убивать людей»[27].
....
И только, фашисты, нацисты и капиталисты промыванием мозгов пытаются внушить людям, что убивать других людей, это естественное состояние - потребность человека.
А если волю сорнякам, на огороде дать, то от полезных культур быстро ничего не останется.
Извиняюсь за такое сравнение. Всего 70 лет, в истории человечества, новый вид сорняков пытались изводить. Время руководства Сталина и того меньше. Увы и ах, и ошибки были, и польшики ошибались. И сорняк, активно, мимикрировал.
ЦитатаСреди прессы, которую крестьяне могли читать, и которая, безусловно, влияла на восприятие ими событий войны можно выделить такие газеты как «Русское слово», «Петроград», «Копейка», «Орловские губернские ведомости», «Орловские вестник», «Орловская жизнь», «Орловский край» и др. Самой старой местной газетой была «Орловские губернские ведомости», в которой сообщалось о введении, изменении и отмене обязательных постановлений; печатались все основные цены, принимаемые городскими думами губернии; публиковались циркулярные письма губернатора. В «Орловском вестнике» печатались произведения современных писателей, а также рассуждения о надлежащих взаимоотношениях правительства и общества на фоне военных событий. Но самыми доступными и пользующимися авторитетом среди народа были «Русское слово» и «Петроград»: «больше любят «Русскоеслово», потому что в нём все наши победы, а неудачи при осторожном сообщении авторов простым народом не замечаются»; «которому (Русскому слову. — В.К.) и верят больше, верят не потому, что она вернее, а потому что дороже»81.
О популярности периодических изданий, информирующих о войне, свидетельствуют высказывания многих корреспондентов: «газета в деревне стала хлебом насущным, а быть в городе и не купить газеты почитается преступлением.; газет стали выписывать раз в семь больше.; газеты читаются многими, чего до воины не было» . Корреспонденты отмечают, что «военными действиями все очень интересуются» .
Несомненно, что газеты при всей их малодоступности для крестьян сыграли положительную роль в доведении до населения информации о войне. Известия о ходе военных действий, почерпнутые из газет, проникали в селения от крестьян, возвращающихся из городов с заработков, от крестьян, часто бывающих в трактирах и услышавших их там.