Думаю, что даже большая.
Иные люди даже желают, чтоб их отдали в рабство. С удовольствием подпишут все бумаги и осмысленно переведут себя на общее содержание с домашним скотом.
Но кто спросил мнение у дерева? У озера? У моря? У самой большой горы? У самой глубокой впадины? Вы что, сами её вырыли? Сами насыпали?
Или у вас просто оказалось много денег, и вы имеете право их потратить? Ну так постройте себе на отдельном участке гору из денег. Или нору.
...Я вырос в одной чернозёмной области, в маленькой деревне.
Рядом с деревней были пруды, рыбное хозяйство; мы всё детство ходили туда купаться.
Потом детство, вместе с коммунистической властью, закончилось, и я ушёл во взрослую жизнь.
Вернулся спустя несколько лет, собрались с моими двоюродными братьями, посидели, поговорили; поехали, говорю братьям, на пруд. Там, отвечают мне братья, теперь есть свой хозяин, а у него охрана; но ничего, договоримся.
- Какая ещё охрана? – спросил я.
Братья посмеялись; мы сели на «козелок» и примчали на пруды.
Знаете, мне даже понравилось, что там никого не было: тишина, кувшинки плавают, водомерки бегают туда-сюда.
Минут через десять к нам подошёл невысокий, но крепкий охранник, в форме, и с ним ещё какой-то тип, то ли стажёр, то ли у местного начальства мальчик на побегушках.
Охранник нас осмотрел, оценил свои шансы скромно (вернее сказать, разумно) и сказал:
- Вы только мусор приберите за собой.
Мы так и сделали.
В общем, братья рассказали, что бывший глава местной деревенской администрации вовремя подсуетился, и теперь имеет… что он, кстати имеет? Все пруды? Или всю деревню?
А он ведь хороший мужик был. В 70-е у него была единственная машина в деревне, и он на ней начавших рожать баб возил в районный роддом. Мчался и смешно шутил. Мог и роды принять, если что.
Теперь у него автопарк и водный парк. Поднялся! Зоопарк, наверное, тоже есть.
Но с тех пор, когда я слышу, что в советское время «тоже было неравенство», я молчу и ничего уже не говорю. Что скажешь; можно только табуреткой бросить куда-нибудь.
Когда, через год, мы с братьями снова собрались, и я предложил снова съездить на пруд, братья сказали: вряд ли, теперь уже точно не получится.
Я им не поверил, и сел за руль.
Увы, да, не получилось: пруд был обнесён заборами, блок постами, бетонными плитами и колючей проволокой. Одним взводом не возьмёшь — в лучшем случае ротой, и то при поддержке с воздуха.
Ладно, я могу в другом месте искупаться; но я так и не понял, отчего деревенские ребята теперь не ходят на пруд? У них же теперь будет совсем другое детство.
А у кого другое детство — у того иная жизнь.
Люди привыкают жить у забора.
И целую жизнь мечтают забор сломать.
Вы скажете: это они от зависти.
А я скажу: а то, что у вас выкуплено общее в частную собственность — это от наглости.
И на всякую наглость неизбежно заведётся зависть.
И посмотрим ещё, кто в итоге победит.
Беда ведь не только в том, что вы отняли у настоящего времени — в частности, у этих голоногих пацанов. Вы же ещё и на будущее нацелились.
Но будущее всегда сильнее. Оно явится за своим и сделает всё как было.
В преамбуле Закона РСФСР «Об охране окружающей природной среды» сказано: «Природа и ее богатства являются национальным достоянием народов России, естественной основой их устойчивого социально-экономического развития и благосостояния человека».
Это, если не лукавить, вступает с противоречие с правом частной собственности на природные ресурсы, в рамках которого любой обеспеченный тип может купить природу как таковую, - на сколько ему хватит барыша, - и дальше распоряжаться купленным в своих интересах. Захотел — всю рыбу выловил. Захотел — акул развёл.
Устраивает нас такой вариант?
Если нет, то начинать надо с малого: создавать такой порядок вещей (при помощи самых разных инструментов: от общественной дискуссии до судебных разбирательств), где никто не может претендовать на национальное достояние.
Хочешь пруд — вырой себе на своём участке, и плескай там ножками.
А заканчивать надо тем, что эти пресвятые слова - «частная собственность» - надо перестать таковыми считать. Придётся вернуться к тому, что: общее важнее частного, а народ больше, чем человек.
Потому что начинается с того, что «человек — мера всех вещей», а заканчивается тем, что этих людей вдруг оказывается ограниченное количество, а мы должны на них любоваться.