АВИАЦИЯ и иные...

Историки либеральной окраски традиционно оценивают эффективность советской авиации в первый период Великой Отечественной войны как чрезвычайно низкую. Базой для этих оценок служит, с одной стороны, существенное превосходство нашей авиации перед Люфтваффе по количеству боевых самолётов в западных приграничных округах к началу войны, а с, другой стороны, тяжёлые потери, которые понесли ВВС Красной Армии в первые месяцы войны. Казалось бы, возразить тут особо не чего. 
Однако если открыть дневник начальника германского Генерального штаба фельдмаршала Франца Гальдера, то накануне немецкого вторжения можно прочесть горделивую фразу, согласно которой в изготовившейся для нападения немецкой группировке каждый десятый солдат был водителем. Любопытно, что точный подсчёт всех имевшихся транспортных средств до сих пор не произведён, но с учётом штатов пехотных, моторизованных и танковых дивизий, различных частей и средств усиления, а также служб Люфтваффе, количество автомобилей использованных при вторжении в Советский Союз 22 июня 1941 года исчислялось несколькими сотнями тысяч. 
Однако к началу нового 1942 года от этой армады остались жалкие остатки. Согласно дневнику фельдмаршала Эрхарда Мильха, направленному на Восточный фронт зимой 1941-1942 годов на борьбу с транспортным коллапсом, к началу нового 1942 года, Вермахт располагал на всём Восточном фронте лишь 25 тысячами исправных автомобилей! Даже не грузовиков! А именно автомобилей! Т.е. в это число включены помимо грузовиков ещё штабные «хорхи» и «кюбельвагены». 
Конечно, кто-то, возможно, возразит, что масса немецких автомобилей вышла из строя из-за отсутствия зимней смазки и морозоустойчивого топлива. Без этого тоже дело не обошлось, но с первых же дней войны одной из основных задач ВВС Красной Армии были удары по наступающим колоннам Вермахта и, в первую очередь, по танковым и моторизованным частям, в составе которых и находилась основная масса автотранспорта. Танки (даже лёгкие), штурмовые и противотанковые САУ, а также бронетранспортёры были трудной целью для самолётов. Прямые попадания бомб случались очень редко, реактивные снаряды в массе своей также наносили не очень существенные повреждения бронетехнике, которые её экипажи ликвидировали в полевых условиях в течение нескольких часов. Ещё меньший урон бронированным машинам наносил пушечно-пулемётный огонь наших атакующих самолётов. Но грузовики не обладали бронезащитой и поэтому страдали от авианалётов очень сильно. Проведённый после войны бывшими нашими союзниками анализ показал, что при систематических авиаударах по моторизованным колоннам на один выведенный из строя танк или САУ терялось до 25 грузовых автомобилей. 
Безусловно, «стачивание» ударных возможностей подвижных, да и в остальных, частей и соединений Вермахта произошло не одномоментно, а постепенно, но именно в начале декабря 1941 года наступил критический момент, когда многие немецкие танковые и моторизованные дивизии фактически утратили возможности к манёвру. Они ещё обладали внушительной огневой мощью, так как в составе каждого из этих соединений, как правило, находилась сильная артиллерийская компонента, но осуществить быстрый манёвр своими оставшимися силами они уже не могли. 
И это привело к тому, что после начала советского наступления парировать удары немцам было не чем – практически каждая немецкая дивизия сражалась исключительно за себя на своём участке фронта. Переброска подкреплений также была проблематичной – для этого банально не хватало автотранспорта. 
Однако помимо ударов по колоннам наши ВВС вели достаточно ожесточённую борьбу и с воздушным противником. Наиболее пострадавшим видам авиации Люфтваффе в первые полгода войны с СССР оказалась, как это, возможно, не покажется странным, немецкая истребительная авиация. Например, уже 24 июля штаб 3-й истребительной эскадры (JG3) докладывал, что «III/JG3 имеет в боевой готовности всего несколько «Мессершмиттов». Аналогичное положение сложилось и в других частях…». 
Наступившая осень, а за тем и зима естественным образом осложнили эксплуатацию авиатехники. Например, для Bf109E и Bf109F с узкой базой шасси полевые аэродромы вообще были не очень подходящими местами базирования, а мокрые и размытые лётные поля, не говоря уже о заснеженных – тем более. Если учесть, что из боевых вылетов самолёты нередко возвращались с боевыми повреждениями, то не приходится удивляться, что фронтовые авиачасти истребительной авиации Люфтваффе буквально захлестнула волна аварий и катастроф. Главный штаб Люфтваффе был шокирован, когда в конце 1941 года выяснилось, что одна из лучших истребительных эскадр JG51, возглавляемая в то время лидером по числу воздушных побед подполковником Вернером Мёльдерсом (всего 115 побед) единовременно списала сразу 147 истребителей Bf109F!.. 
Ситуация в частях истребителей была настолько тяжёлой, что пришлось на две недели останавливать сборочные линии авиазаводов, выпускавших «Мессершмитты», чтобы снабдить фронтовые авиагруппы необходимым количеством запчастей и ремонтных комплектов. Это несколько улучшило положение с ремонтом, но серьёзно затормозило подготовку пополнения и формирование новых частей истребительной авиации. Планируемый переход боевого состава истребительных авиагрупп с трёх эскадрилий на четыре также пришлось отложить до лучших времён. 
При этом, стоит заметить, что в при отражении осеннего наступления на Москву советская авиация достаточно быстро модернизировалась – доля устаревших истребителей И-16 и И-153 из месяца в месяц снижалась, а доля современных машин – ЛаГГ-3, МиГ-3 и Як-1 наоборот возрастала. Достигнув к началу наступления отметки в 75% от общего числа истребителей. 
В результате, к началу зимы истребительная авиация Люфтваффе хотя и удерживала господство в небе, но к обострению борьбы со стороны ВВС КА была не готова. 
В своих мемуарах «Первый и последний» командующий немецкой истребительной авиацией генерал-полковник Адольф Галланд (103 победы) вспоминал, что «осенью 41-го, отвечавший за выпуск авиатехники, фельдмаршал Эрнст Удет как в бреду повторял: «Истребители, истребители… Нам нужны тысячи истребителей!!..». Он же ещё в июле 41-го произнёс пророческие слова о том, что «в России Германия уже получила Верден, а скоро получит его на Западе…». Тогда этого никто не понял и вообще посчитали, что «наш «старик» просто чудит». Расплата пришла очень скоро…» 
Вообще стоит заметить, что командование Люфтваффе, включая рейсхмаршала Германа Геринга, с самого начала было против «авантюры на Востоке», но решение о вторжении принимали не они. 
Тяжёлые потери немецкой истребительной авиации очень быстро стали сказываться на эффективности работы немецкой разведывательной авиации. Фактически ещё летом 1941 года командиры немецких истребительных групп (JagdGruppe) не сговариваясь (что удивительно вдвойне!) отказались от прикрытия вылетов ближних войсковых разведчиков Hs126 и FW189. Если «рамы», будучи самолётами нового поколения, специально сконструированными для действий за линией фронта без прикрытия своих истребителей (они имели хорошую манёвренность, обзор и вооружение) оказались малочувствительны к этому решению, то экипажи «костылей» оказались обречены на гибель. 
Результатом этого стало то, что уже в июле немецкая воздушная разведка начала раз за разом «просматривать» сосредоточение советских группировок, с помощью которых командование Красной Армии наносило контрудары по немецким наступающим войскам. В начале осени разведывательная авиация Люфтваффе находилась уже в глубоком кризисе. Так, в конце сентября 1941 года, накануне операции «Тайфун» – «финального» наступления на Москву – начальник германского Генштаба фельдмаршал Франц Гальдер с грустью записал один из тезисов доклада командующего разведывательной авиацией Люфтваффе генерал-лейтенанта Богача: «…Нам не хватает, по меньшей мере, 500 разведывательных самолётов.». Замечу, что к началу нападения на СССР количество воздушных разведчиков в составе Люфтваффе превосходило число истребителей! Потери были настолько тяжелы, что восстановить штатный состав целого ряда частей удалось только летом 1942 года, а некоторые из частей понёсших очень тяжёлые потери были расформированы. 
Очевидно, что снижение потенциала истребительной и разведывательной авиации самым негативным образом отразилось на эффективности и бомбардировочной авиации Люфтваффе. Очень тяжёлым было положение в частях пикирующих бомбардировщиков Ju87, которые в течение всей осени практически не получали новых машин, так как именно в это время сборочные линии заводов осваивали производство новой модификации Ju87D. А ведь именно «лаптёжники» играли роль «летающей артиллерии», призванной расчищать путь танкам и мотопехоте. 
На этом негативном фоне потенциал немецкой фронтовой бомбардировочной авиации выглядел ещё достаточно значительным. Хотя эскадры, оснащённые двухмоторными бомбардировщиками He111 и Ju88, также понесли довольно ощутимые потери в течение лета-осени 1941 года, но в целом они сохранили ядро своих сил, а количество частей на этих машинах хотя и медленно, но продолжало увеличиваться. 
Серьёзную роль в снижении потенциала Люфтваффе на московском направлении сыграли начатые нашими войсками частные наступательные операции под Тихвином и в районе Ростова. В частности, ленинградское направление стало приоритетным для бомбардировочной эскадры KG76, а на юг – под Ростов – направилась эскадра пикировщиков StG77. 
Вместе с тем, в резком снижении потенциала Люфтваффе на Восточном фронте серьёзное значение принадлежало ещё одному фактору – переброски значительных сил 2-го Воздушного флота на Средиземноморский театр военных действий. Надо сказать, что это решение было отнюдь не спонтанным. Усиление германского «Авиационного Командования Африка» частью сил авиации, переброшенной с Восточного фронта, было запланировано как одно из мероприятий в окончательной редакции плана «Барбаросса» в завершающей его части. Более того, претворять в жизнь это намерение ставка фюрера начала ещё летом 1941 года. Например, после понесённых тяжёлых потерь уже в июле была снята с Восточного фронта 2-я группа 27-й истребительной эскадры (II/JG27), которая после переоснащения передислоцировалась в Северную Африку. Но это были в полном смысле «слёзы». 
Но именно решение перебросить крупные силы (несколько групп и эскадр) в ноябре практически оставило Вермахт без поддержки с воздуха. Достаточно сказать, что если к моменту начала советского контрнаступления 5 декабря 1941 года ВВС Красной Армии располагали 1376 боевыми самолётами, из которых боеготовыми были 859 машин, то Люфтваффе в полосе группы армий «Центр» имело лишь около 500 боевых самолётов, из которых в лётном состоянии было не более половины. Не удивительно, что ещё примерно за неделю до советского контрнаступления, 27 ноября 1941 года генерал-квартирмейстер германского Генерального штаба генерал-лейтенант Фридрих Паулюс, доложил начальнику Генштаба фельдмаршалу Францу Гальдеру: «Наши войска накануне полного истощения материальных и людских сил…». 
Это был провал не только операции «Тайфун», но и в целом окончательные похороны амбициозного плана «Барбаросса»! Это был крах стратегии блицкрига (молниеносной войны) против Советского Союза и его вооружённых сил. На востоке под залпы советской артиллерии и «катюш», вой заходящих на штурмовку передовых немецких позиций советских самолётов, а также скрежет гусениц «тридцатьчетвёрок» и грозное «Ура!», шедшей в атаку «сибирской» пехоты, поднималась заря нашей Великой Победы!