Спецслужбы

Поезд идёт на запад
Итак, первая служебная командировка за «железный занавес» в качестве нелегала - чужая биография, французский паспорт на чужую фамилию и секретное задание, которое предстояло выполнить. Уже в поезде, идущем в Австрию, контролер, проверявший билеты, в решительной форме предложил Льву Алексеевичу проследовать за ним. Гаврилов спросил на французском, в чём дело. Контролёр строго ответил что-то на немецком, но этого языка Лев Алексеевич не знал. Понятно было одно: работник железнодорожного транспорта собирается отвести его куда-то и при этом настроен весьма агрессивно.
Допуская худшее, Лев Алексеевич размышлял как быть: «Неужто засыпался? Даже до места назначения не доехал…» А контролёр настойчиво требовал, следовать за ним, и неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы сидевший неподалёку пассажир на ломаном французском не объяснил Гаврилову, что в его билете указан 2-й класс, а он сел в 1-й, и его просто хотят препроводить в соответствующий вагон. Всего-то…
Но это был далеко не единственный курьёз из жизни начинающего разведчика-нелегала. Уже в Париже Гаврилов снял комнату в историческом центре города. И всё бы хорошо, но уже вечером прямо под его жильём раздались душераздирающие крики. Оказалось, внизу располагался комиссариат полиции, в котором допросы задержанных проводили с особенным энтузиазмом, особенно по ночам. Поначалу Лев Алексеевич расстроился, но потом решил, что жить под прикрытием полиции не так уж плохо. Однако в Москве от такого соседства пришли в ужас и приказали Гаврилову от греха подальше сменить адрес.



 Нелегал Гаврилов в Париже.

Первое время Лев Алексеевич ежедневно гулял пешком по Парижу, стараясь получше изучить его и запомнить. Прежде всего его интересовало, как побыстрее добраться до нужных мест. Выяснял, где легче уйти от слежки и, что ещё важнее, обнаружить её. «Если заметил за собой "хвост", - рассказывает Лев Алексеевич, - не обязательно сразу и любой ценой от него отрываться. Главное, видеть его. Пусть походят за тобой, посмотрят и убедятся, что ты добропорядочный гражданин, не замышляющий ничего противозаконного».
А вот как вести себя при задержании и разоблачении, он не знал. Ещё на этапе обучения ему хотелось задать этот вопрос начальству, но всё не решался и ждал, когда скажут сами. Однако никто ничего не сказал, и тогда Лев Алексеевич понял, что универсального ответа на этот счёт не существует...
Железные нервы
Поначалу Лев Алексеевич жил в Европе с французским загранпаспортом, выданным консульством Франции в одной из стран советского блока. Но срок действия документа подходил к концу, и новый паспорт следовало получить уже на Западе: такой вызывал больше доверия за «железным занавесом». С этой целью Гаврилов на время перебрался в Италию.
Процедура выдачи паспорта во французском консульстве в Риме занимала три месяца, и, чтобы был повод для столь длительного пребывания в стране, Лев Алексеевич поступил в так называемый университет для иностранцев, в котором выходцы из разных стран изучали итальянский язык.



 «Вечный студент» Гаврилов.

Располагался университет в Перудже, где Гаврилов снял комнату в частном доме, принадлежавшем итальянской семье. Там же снимал комнату и американец Фрэд, студент того же университета.
Обедали за одним столом с хозяевами, при этом ничего не подозревавший глава семейства время от времени делился с постояльцами воспоминаниями о «загадочных русских», с которыми близко познакомился под Сталинградом, воюя на стороне Германии. «Удивительный народ! - восклицал он. - В каждой избе лежат шахматы! Представляете?Интеллектуальная нация! А вот мальчишки там вредные. Почти все они были партизанами, и с ними приходилось держать ухо востро!»
Но, несмотря на разговоры запросто, Льву Алексеевичу приходилось работать что называется по специальности - регулярно отправлять в Москву разведдонесения. Шифровки составлял в своей комнате, при этом запирать дверь было не с руки - чтобы не заподозрили в чём-то предосудительном. И вот однажды, когда Гаврилов готовил очередное донесение, к нему зашёл Фрэд. Прятать писанину было поздно и подозрительно, поэтому Лев Алексеевич не сделал ни одного лишнего движения. А Фрэд, увидев столбики цифр, усмехнулся:
- Подсчитываешь расходы?
- Да, выкраиваю на путешествия, - ответил Лев Алексеевич, продолжая шифровать текст.
И такое объяснение не вызвало у американца ни малейшего подозрения. А Гаврилов ещё раз убедился, что нелегалу нужны железные нервы.



 Свободное время нелегал проводил  в Альпах.

«Мерси», «спасибо» и случай в аэропорту
Через три месяца Гаврилов выправил новый французский загранпаспорт и успешно сдал выпускной экзамен в университете, получив по итальянскому языку 27 баллов из 30 возможных. Теперь, для надежной легенды, надо было отучиться ещё и во французском вузе, но перед этим требовалось получить степень бакалавра, которую присваивали после экзамена в Парижском университете, а готовиться следовало в лицее или в частной школе. Поскольку для лицея Лев Алексеевич был уже староват, он решил поступить в так называемый Институт Ампера, готовивший инженеров-электриков. Там ему не понравилось: заведение выглядело более чем скромно, практические занятия проходили в неприглядном подвале, да и преподавание было не на высоте. Но возникали и другие проблемы.
Ещё в Москве Льва Алексеевича предупредили, что его произношение может показаться французам странным. Так и получилось: однокурсники-парижане стали интересоваться, откуда у него такой акцент. Лев Алексеевич обычно ссылался на многолетнюю жизнь за пределами Франции, в другой языковой среде. И только потом он узнал, что это не объяснение, поскольку продолжительное общение на чужом языке не приводит к появлению акцента в родной речи…
Но тогда, во время нелегальной работы во Франции, ему верили. А акцент со временем исчез. Однако произошёл другой казус. В молодые годы Гаврилов настолько крепко спал, что порой не слышал звон будильника. Приходилось просить кого-то разбудить. И вот однажды квартирная хозяйка, как её и просили, постучала утром в дверь, а Гаврилов спросонья вместо «мерси» крикнул ей по-русски «спасибо». К счастью, женщина не знала русского языка или просто не обратила внимание на незнакомое слово.



 В Ницце.

Впрочем, это ещё не самый драматический эпизод из закордонной жизни разведчика-нелегала Гаврилова. Как-то в венском аэропорту, проходя паспортный контроль, Лев Алексеевич заметил своего однокашника по МГИМО, который радостно замахал руками и заорал на весь зал: «Лёва, салют!» Однако в паспорте «Лёвы», лежавшем в тот момент перед пограничником, значилось совсем другое имя, да и паспорт был не советский, а французский.
Не обращая внимания на орущего сокурсника, Лев Алексеевич забрал свой паспорт и с каменным лицом попытался покинуть аэропорт. Не тут-то было: с криком «Лёва, какими судьбами?» приятель кинулся к Гаврилову и заключил его в объятия. И тогда окончательно вышедший из себя Лев Алексеевич так послал его шёпотом, что однокурсник остолбенел: «Лёва, в чём дело?» Ответа, естественно, не последовало. Выскочив из здания аэропорта, Лев Алексеевич прыгнул в ближайший автобус и очень обрадовался, когда двери за ним закрылись и машина тронулась с места.
В «Институте Ампера» Лев Алексеевич приобрёл полезные знакомства, пригодившиеся ему позднее, но учиться он предпочёл в частной школе, где преподавали высококвалифицированные специалисты, совмещавшие педагогическую деятельность с работой в так называемом центре Саклэ - сердце французских ядерных исследований. Тут надо понимать, что развединформация собирается порой по крупицам. Например, в один из студенческих отпусков Лев Алексеевич устроился работать на почте. Обязанности были самые простые - сортировка писем. Но это позволяло изучать адреса отправителей, и однажды Гаврилов установил, что через его руки проходит корреспонденция компании АМХ, разработчика танков АМХ-30 и «Леклерк»…



 АМХ-30 - основной боевой танк вооружённых сил Франции в 1960-1980 гг.

Так, не «отрываясь от производства», нелегал Гаврилов закончил Парижский университет, а став бакалавром математики, поступил в Гренобльский университет на факультет математики, физики и химии. Пришлось поучиться ещё и в Бельгии - в учебном заведении вроде нашего техникума, где в практических целях Лев Алексеевич осваивал радиодело. Именно там он услышал от преподавателя: «Сенсация, господа! Русские запустили в космос спутник!»
Это было 4 октября 1957 года. Но публично демонстрировать гордость за свою страну нелегалу было не положено. Даже опасно.

Его предали
…Всё шло прекрасно, однако вскоре Лев Алексеевич стал ощущать беспокойство, вызванное следующими одно за другим необычными происшествиями. Однажды на улице к нему подошёл незнакомец и поинтересовался, не учились ли они вместе в Нанси. По легенде Лев Алексеевич именно там и учился, но ведь то по легенде… В другой раз, когда он прибыл по делам в Бельгию, на границе у него сняли отпечатки пальцев, чего до этого никогда не случалось. Чуть позже Гаврилов узнал, что его разыскивают какие-то непонятные родственники, приехавшие из страны, где опять-таки по легенде Лев Алексеевич жил до переезда во Францию. А потом приятель, с которым он ехал домой, неожиданно остановился в небольшом городке и куда-то удалился. Это выглядело подозрительно: так обычно делают, если хотят кому-то показать человека, попавшего под подозрение.
С приятелем Гаврилов больше не встречался, а вскоре и вовсе покинул Францию, предварительно оповестив знакомых о своём отъезде к невесте в Италию. После чего самолётом добрался до Люксембурга, получил там нужные инструкции и вылетел в Голландию, а оттуда - в Швецию, где сел на теплоход до Финляндии. Теперь до СССР было рукой подать.



 Гаврилов с супругой.

Впрочем, и на заслуженном отдыхе не обошлось без приключений. Друг Льва Алексеевича, директор музея-усадьбы Льва Толстого, пригласил его с женой и тёщей погостить в Ясной Поляне. Разместили гостей на территории усадьбы - в Доме Волконского, на втором этаже. И буквально на следующий день на первом этаже послышалась прекрасная французская речь. Выяснилось, что в музей прибыл военный атташе посольства Франции в СССР в сопровождении дочери и переводчицы. И тут тёща, по-видимому, войдя в образ княгини Волконской, потребовала, чтобы Гаврилов, куртуазно изъясняющийся по-французски, познакомил её с дипломатом из Парижа.
Безусловно, тёща была не в курсе, что её зять разведчик-нелегал, работающий именно во Франции, а военный атташе любой страны - обычно профессиональный разведчик, светиться перед которым Льву Алексеевичу было никак нельзя. Поэтому она на весь отпуск смертельно обиделась на зятя, отказавшегося говорить на языке Вольтера.
А вскоре Льву Алексеевичу вновь пришлось отправиться за границу. Но эта командировка вышла недолгой - имя Гаврилова оказалось в числе тех советских разведчиков, которых выдал предатель Пеньковский.
Пришлось вернуться на родину и заняться научно-педагогической деятельностью. Впрочем, эта часть жизни полковника в отставке Льва Гаврилова вся на виду, никаких секретов. А вот некоторые подробности прежней до сих разглашению не подлежат. 

Немцы – 50-летний Нистрой и 41-летний Фрон – оба были осуждены на пожизненное в ГДР за попытку организации массового побега заключенных через берлинскую стену. Понятно, что самостоятельно провернуть такое они не могли, а потому находились на связи с британской разведкой.
А молодой чех Ярослав Яворский получил в Праге 12 лет в 1981 году также за попытку организации побега на Запад, но с ним сложнее. Его отец, известный чехословацкий теннисист Йиржи Яворский, за некоторое время до этого стал невозвращенцем, не вернулся в ЧССР после очередного турнира. Естественно, Ярослав моментально вылетел из института и потерял средства к существованию, а у него уже была семья. Он попробовал легально выехать из ЧССР, но его не пустили. И тогда он купил на черном рынке фальшивые паспорта для себя и своей жены с маленьким ребенком. Они сели на «Восточный экспресс» до Стамбула, но на первой же границе их паспорта, которые Яворский купил у каких-то мафиози, спалились. Так что формально он не был политическим заключенным, а проходил по криминальным статьям.
А вот с теми, кого СССР и страны Восточного блока меняли на этих персонажей, все еще более интересно.
39-летний Евгений Земляков работал в советском торговом представительстве в Кельне и получил три года тюрьмы за промышленный шпионаж. Его очень интересовали электронные прецизионные измерители, антенны направленного действия и высокочастотные транзисторы. Все это было запрещено к поставкам в СССР.
Экономист Детлеф Шарфенорт как минимум с 1969 года работал в разного рода учебных заведениях ФРГ, где заводил дружеские отношения со студентами. Он был вербовщиком, а не агентом-информатором. Студентам он предлагал работать «на общее дело Германии» и обещал протекцию при устройстве на работу в Дейче Банк или министерство финансов ФРГ. В конце концов на него донес один из его студентов, и вербовщик Штази получил четыре года тюрьмы в Кельне.
Но самая примечательная судьба из них всех у подполковника внешней разведки Польской Народной Республики Ежи Качмарека. Хоть сериал снимай. Ежи Качмарек был «дублем» (на польском разведывательном сленге wtornik). Это исключительно польское изобретение, эксклюзивный вклад Первого департамента Службы безопасности министерства внутренних дел ПНР в теорию и практику нелегальной разведки.
Есть в польском Поморье городок Лемборк, бывший до 1945 года немецким Лауэнбургом. Войско польское Ярузельского, а затем и Второй Белорусский фронт обошлись с Померанией, скажем так, не слишком аккуратно. Польская армия зимой – весной 1945 года огнем и мечом уничтожала немецкие города Поморья вместе с населением. Это был откровенный акт мести, который даже не слишком скрывали. За поляками шел СМЕРШ, который хоть как-то пытался наводить порядок на этих дымящихся руинах. Часто померанские немцы именно у советских войск искали защиты от поляков. И вот в такой вот атмосфере 25-летняя жена эсесовского офицера Хильдегарда Арнольд влюбилась в советского офицера по имени Петр. В 1946 году у них родился сын, которого назвали Хайнц Петер (первое имя в честь брата Хильдегарды, который сгинул где-то под Сталинградом, а второе – в честь биологического отца). Примечательно, что советскому офицеру за это ничего не было.
И все бы ничего, но советскому офицеру нужно было возвращаться домой. Взять с собой жену-немку с ребенком, да еще эсэсовскую вдову – чистое самоубийство.
Люди в солнечный Магадан за меньшее уезжали. А городок Лауэнбург вместе со всей Померанией передавался новой Польше. Тут еще очень некстати явился из мертвых эсесовский муж Хильдегарды, который жену простил, но «русского» ребенка признать отказался. В результате чету Арнольдов, как и все немецкое население Померании, поляки погрузили в столыпинские вагоны и отправили за Одер и Нейсе. А ребенок попал сперва в детский дом, а оттуда в семью бездетных поляков Халицких, которые жили в Сопоте. Ему сменили имя на Януш, своего немецко-русского происхождения он не знал и искренне считал себя поляком Янушом Халицким. Впоследствии сотрудники польской разведки объясняли, что неразбериха и хаос, которыми сопровождалась депортация немцев с «новых территорий» – Восточной Пруссии, Померании и Силезии – очень способствовала проведению операций внедрения, как бы цинично это ни звучало.
Януш Халицкий (то есть при рождении Хайнц Петер Арнольд) жил как все, вырос, женился, родил двоих детей, работал мелким чиновником в Сопоте. И вот однажды ему потребовалось оформить какие-то бумаги. Оформляя их в архиве Сопота и Гданьска, он неожиданно узнал, что он, во-первых, приемный ребенок, а во-вторых, его мать немка. А воспитан он был в духе ненависти ко всему немецкому.
Человека перепахало. Выйдя из запоя, он никак не мог смириться с тем, что он наполовину немец. В конце концов он пошел в Красный Крест и попытался выяснить, где в ФРГ живет его биологическая мать и вообще что с ней стало. Красный Крест ничем ему не смог помочь.
И тут на него обратило внимание Гданьское отделение Службы безопасности. Это был идеальный случай для внедрения. Однако реальный Януш Халицкий, пребывавший в тяжелом психологическом кризисе, на роль агента внедрения категорически не годился. На этом этапе и был создан «дубль». Если хотите, «клон». Молодой сотрудник СБ из Познани Ян Качмарек прекрасно говорил по-немецки и идеально подходил на роль физической подмены Януша Халицкого. Он был на пять лет его моложе, но вряд ли кто-то стал уж так придираться.
Качмарек получает документы на имя Халицкого и обращается в Быдгоще в Красный Крест, где рассказывает всю эту историю заново. Все это пришлось на тот период, когда тогдашний глава Польши Эдвард Герек успешно налаживал отношения с ФРГ на фоне «разрядки напряженности в Европе». В том числе Варшава активно шла навстречу немцам в вопросах восстановления родственных связей среди депортированных, в «родственном туризме» (немцам стали разрешать приезжать в Силезию и Померанию посмотреть на свою малую родину) и даже частичной реституции. В таком контексте немецкий Красный Крест действительно нашел фрау Хильдегарду Арнольд, жившую в Вестфалии.
Ежи Качмарек (тогда еще лейтенант) тут же выехал в ФРГ. Несчастная женщина последний раз видела своего ребенка, когда ему было два года. И она искренне признала лейтенанта разведки Ежи Качмарека за своего оставленного в 1946 году в Лауэнбурге сына. В документации польской разведки она проходила как «легализующая мать» (legalizacyjna matka). И, скорее всего, подобные операции были поставлены поляками на поток.
Удивление вызывает, правда, тот факт, что 60-летняя Хильдегарда Арнольд умерла от сердечного приступа, когда ехала домой в такси после первой же встречи со своим вновь обретенным «сыном». Немецкая полиция посчитала, что она перенервничала. Неожиданная смерть Хильдегарды могла поставить крест на всей операции по внедрению, но Ежи Качмарек уже в роли Хайнца Петера Арнольда так искренне горевал, что его взял под свою опеку брат его «матери», видный аппаратчик Социал-демократической партии в Бремене.
Качмарек еще в Польше учился на юридическом (откуда и пришел в разведку), прекрасно знал немецкий юридический сленг, и «дядя» пристроил его в юридическую службу СДП. Затем в бременский отдел миграционной службы ФРГ по работе с польскими эмигрантами. А там он стал курировать всю польскую эмиграцию, включая членов «Солидарности», и получил полный доступ к секретным документам по вербовке эмигрантов и стал посредником в работе БНД с поляками. Через Ежи Качмарека польская Служба безопасности легко контролировала связи «Солидарности» в Поморье с немецкими спецслужбами. А Поморье – это прежде всего Гданьск и Гдыня с самим Лехом Валенсой во главе.
Качмарек в личине Хайнца Петера Арнольда рос по службе, вступил в ряды СДП и даже мог баллотироваться сперва в ландтаг в Бремене, а там, чем черт не шутит, и в Бундестаг. Это был симпатичный мужчина в очках, всегда хорошо одетый, вежливый и собранный. Но в Сопоте жил настоящий Хайнц Петер Арнольд, то есть Януш Халицкий, который не оставлял надежды найти свою биологическую мать. О происходящем он ничего не знал.
Однажды он случайно в 1984 году пересекся у общих знакомых с парой немецких туристов, которые приехали посмотреть на Гданьск. Слово за слово, он показал им свои метрики и попросил что-нибудь узнать. Туристы прониклись, они сами были из семей депортированных из Гданьска и такие случаи воспринимали близко к сердцу. Вернувшись в ФРГ, они обратились в Красный Крест и получили ответ, что Хильдегарда Арнольд давно умерла, а ее «сын» тут как тут. Очень удивившись, они обратились в БНД.
Ежи Качмарек был арестован в первых числах февраля 1986 года. Кстати, именно поэтому к моменту обмена, 11 февраля, он не был еще осужден немецким судом, что тоже своего рода прецедент в историях обмена. Принято считать, что человек должен быть юридически признан виновным, иначе вся конструкция с легализацией обменов шпионами и разведчиками становится сомнительной. Но поляки категорически настаивали, что Ежи Качмарек (уже подполковник) должен быть немедленно возвращен в Варшаву. Возможно, он представлял такую ценность, поскольку через него проходили все дела эмигрантов «Солидарности». Или же поляки боялись огласки морально-этической составляющей дела. Немцы нашли в его доме полный набор шпионского оборудования, включая шифроблокноты, вмонтированные в щипцы для колки орехов.
По одной из версий, Качмарек, отвечая за проверку эмигрантов в ФРГ, мог помимо всего прочего курировать «вторую волну» внедрения. Он мог выдавать разрешения на жительство в ФРГ другим сотрудникам польской разведки, которые таким образом внедрялись в эмигрантские круги и в саму «Солидарность». Не исключено, что такой вот «второй волной» польская разведка (и, возможно, чехи) создавали себе агентов влияния на вырост. Сейчас это страшный сон в Польше и Чехии: есть подозрения, что некоторые лидеры «демократических революций» начала 1990-х из числа «героических эмигрантов» сами могли быть внедренной агентурой с дальним прицелом. Зачем – другой вопрос. Кто-то даже предполагает, что некие группировки в ПНР и ЧССР с подачи КГБ СССР еще тогда предвидели распад Восточного блока и СССР и создавали себе целый политический слой на будущее.
Незадолго до обмена на Глиникском мосту в Сопоте умер настоящий Януш Халицкий. Его жену вызвали в комиссариат народной милиции и сообщили, что он был найден мертвым во дворе дома на скамейке. Сердечный приступ. Янушу Халицкому, урожденному Хайнцу Петеру Арнольду, было 38 лет. Он никогда не жаловался на сердце.
Ежи Качмарек удивительным образом пережил все люстрации бывших сотрудников безопасности в Польше и сделал прекрасную карьеру в Международной торговой палате Познани, в которой трудится до сих пор. Двоюродная сестра жены Януша Халицкого, польско-немецкая журналистка Ружа Романец в 2013 году сняла документальный фильм «Моя семья и шпион» и до сих требует покарать человека, который «разрушил ее семью». Качмарек спокойно согласился на интервью с ней, никакой вины за собой не признал и сказал, что делал все это исключительно ради пользы своей Отчизны.
С ним можно соглашаться или не соглашаться, но его позиция понятна. Точно так же Натан Щаранский считает себя патриотом своего народа, за право которого на алию он и боролся. В итоге эти двое были обменяны друг на друга, несмотря на столь принципиально разные идеологические подходы и представления о родине и патриотизме. Обмены на Глиникском мосту потому так и интересны, что демонстрируют не столько сам механизм разведки, сколько качество людей, которые в этом участвовали.

Вербовка в лоб
Сейчас, когда Бориса Яковлевича уже нет с нами, о том самом эпизоде венской вербовки вспоминает его дочь Светлана Борисовна.
- Мы с мамой шли по венской улице, когда рядом остановилась машина. Из неё вышел папин знакомый Грей. Он журналист-американец, женатый на украинке. Потом они уехали в Штаты. Вероятно, Грей работал на американскую разведку. Встречались они с отцом ещё в Берлине, и теперь знаю, что был у них для этого взаимный интерес. И у того, и у другого цели одинаковы: привлечь, завербовать. Но советская разведка выяснила, что не годится цэрэушник для вербовки. И потихоньку, ещё в Берлине, пути их разошлись.
А тут Грей на ходу выпалил, что он сюда на несколько дней в командировку, и с мамой хочет поговорить его друг - мистер Мэннинг. Тот выскочил из авто и сразу, надо сказать, ошеломил маму, чуть не выкрикнув на хорошем русском: «Борису Яковлевичу угрожает опасность, передайте ему этот пакет».
Мама - настоящая жена чекиста, быстро пришла в себя. Поняла, что передача конверта как раз и была рассчитана на внезапность. Возьми она пакет, и её сразу сфотографируют с непонятным свёртком в руках. И отрезала: «Борис Яковлевич - лицо официальное, советский консул, вот и передавайте ему всё через консульство».
Быстро меня подхватила и потащила в прачечную. Долго рылась в сумочке, делала вид, будто искала квитанцию. Конечно, не нашла, но всё время смотрела, уехала ли машина. Вышли, и опять к нам этот Мэннинг со своим пакетом: «Вы хоть поинтересуйтесь, что здесь». Развернул популярную венскую газету, а в ней на первой странице готовая к печати статья с заголовком: «Русский консул - шпион» и фотография отца с двумя австрийцами. Один - папин агент. Мама пакета, конечно, не взяла.
Пришли домой и сразу звонок отцу. Родители знали, что нас прослушивают, но была в квартире кухонька с окнами на двор, и оттуда их техника не брала, говорить было можно. Мама попросила отца поскорее возвращаться: «Света заболела». Отец увидел меня никакую не больную, а к нему бегущую, понял: что-то случилось. Мама ему в кухоньке всё в подробностях рассказала.
Знаете, есть в любой профессии люди, которые не боятся брать на себя серьёзную ответственность. Вот таким человеком и был только месяца за полтора в Вену приехавший папин начальник Федор Григорьевич Шубняков. До этого он провёл несколько лет в местах, как раньше говорили, не столь отдалённых - был арестован по «делу Абакумова», обвинялся во вредительско-подрывной работе в чекистских органах. Его оправдали, сняли нелепые обвинения и отправили работать за границу.



 Федор Григорьевич Шубняков.

Другой бы, узнав, что его подчинённый по резидентуре попал в непростое положение, может, и испугался: вдруг засветится и других засветит. Да и вся ситуация вызывала тревогу: американцы затеяли операцию как раз накануне подписания договора о восстановлении независимости Австрии. А тут и русский консул со своими агентами, и его вербовка. Скандал мог подняться неимоверный.
Но у Шубнякова, рассказывал отец, аж глаза заблестели: резидент был настоящим разведчиком. Стали они думать, что нужно делать, чтобы обезопасить своих сотрудников от таких подходов. Решили для начала выцарапать документы. И подумали, что чисто психологически Грей должен бы позвонить, извиниться: якобы не ожидал от друга Мэннинга ничего подобного. У них с папой давнее знакомство, даже жёны знакомы, а тут получилось некрасиво.
Грей действительно позвонил, и Шубняков тут же дал разрешение на встречу. Отец поставил свои условия «другу»: встречаемся в парке и без всяких Мэннингов, ты и я. Никакого пакета с газетой при Грее не было. Но венскую резидентуру интересовало и другое. Недавно из посольства СССР в Австрии сбежал майор Пётр Дерябин из группы контрразведки. Грей поклялся, что о судьбе Дерябина ничего не знает, зато рассказать об этом может его хороший знакомый Мэннинг. Да и пакет со скандальной статьёй тоже у него. Отец убедил Грея, что если уж они задумали передать статью, то лучше всего сделать это в консульстве. Грей заупрямился, видно, не было у него на это разрешения от американцев.



 Пётр Дерябин из группы контрразведки.

Но нужно было действовать, продвигаться дальше. И отец согласился на встречу с Мэннингом, поставив условие: тот должен представить бумагу, официально подтверждающую его полномочия. Удастся заполучить, и документ превратится в вещественное доказательство - советского консула пытались завербовать.

Пивка попить так и не удалось
И встреча состоялась не где-нибудь, а в популярном венском кафе «Гартенбау», где по субботам собиралось немало народу. Среди них и двое помощников отца. Мускулистый сотрудник нашего посольства устроился в глубине зала, а переводчица - около выхода.



 Hotel Imperial Vienna - здесь располагалось кафе «Гартенбау».

Грей с Мэннингом уже ждали. Отец сел за их столик, и Мэннинг сразу заказал пива. Светский разговор пошёл вроде бы ни о чём. Потом Мэннинг попытался втолковать папе, какая распрекрасная жизнь ждёт его и семью, если попросит убежища в США. И тут настало время потребовать у нового знакомого тот самый документ с подтверждением полномочий. Американец вытащил его из внутреннего кармана пиджака и, не выпуская из рук, показал. Папа изобразил озлобление: он пришёл на важнейшую встречу, а ему не доверяют. Точка, беседа закончена. Мэннинг сдался, протянул бумагу: Госдеп США разрешал Борису Наливайко, его жене Янине и дочери Светлане въезд и проживание в США. Этот документ надо было сохранить во чтобы то ни стало.
Грей и Мэннинг напряглись, следили за каждым папиным движением. Отец поднёс к губам кружку и вдруг выплеснул пиво в лицо Грею. Быстро поставил пустую кружку и, одной рукой засовывая госдеповскую бумагу в карман, другой залепил пощечину Мэннингу. Тот рванулся было за бумагой, но вовремя подоспел здоровяк из посольства. А отец на всё кафе закричал на немецком, что против него, консула СССР, американцы затеяли мерзкую провокацию и предлагают тайно выехать в Соединённые Штаты.  Переводчица тоже не теряла времени даром. Позвонила в комендатуру, где попеременно дежурили то наши, то союзники. Надо ли говорить, что время было рассчитано именно так, что в тот самый час на дежурной машине приехали, как и должно было быть, наши во главе с офицером. Сразу повезли ошеломлённых американцев в межсоюзническую комендатуру. Так что пивка попить так и не удалось.
Да ещё и посольский силач, страховавший отца, передал ему пакет, который Мэннинг пытался спрятать где-то в кафе после скандала. Ему дали это сделать, а в пакете оказался тот самый экземпляр венской газеты со статьёй о русском шпионе. Потом в резидентуре выяснили: фальшивка.  
Верховный комиссар Советского Союза в Австрии обратился с нотой протеста в своему американскому визави: как смели затеять провокацию против нашего дипломата. Вся пресса обрушилась с критикой на американцев, а не на переигравших их русских. Американцы отозвали Мэннинга и Грея. Но, главное, решили, что проводить операцию «Редкап» рискованно: доказательства вербовки - в руках у русских. Можно нарваться на неприятность и повторение скандала.
Вот вам рассказ дочери. Мне казалось, что после такого, не побоюсь сказать, подвига, карьера Бориса Яковлевича Наливайко должна резко пойти вверх. Но нет. Ещё за год до этого из посольства СССР в Австрии исчез майор разведки Дерябин. Он выдал американцам многих. А после инцидента в венском кафе предатель громко заговорил и о Наливайко. В капиталистические страны Наливайко ездить уже не мог.
Одно время работал в ГДР, участвовал в легендарном обмене полковника Рудольфа Абеля, неплохо знакомого ему под настоящим именем Вилли Фишера, на американского лётчика Гарри Пауэрса.



 Борис Наливайко с женой Яниной и разведчик Рудольф Абель. Берлин, 1965 г.

А я знал Мэннинга
В 2004 году я познакомился с тем самым Мэннингом. Настоящая фамилия - Мерфи, в 1955-м начальник станции американской разведки в Западном Берлине, или по-нашему резидент, а потом и руководитель советского отдела ЦРУ. Дэвид не произвёл на меня впечатления человека, уверенного в себе, задиристого. Может быть, сыграли свою обычную роль годы. Был худ, слегка сгорблен, прижат к земле. В Москву приехал на презентацию своей книги, написанной в соавторстве с бывшим директором «Радио Свобода» Джорджем Бейли и генералом нашей разведки Сергеем Александровичем Кондрашовым. Название точно подходило и к рассказанному о Наливайко: «Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне».



 Книга Бейли Джорджа «Поле битвы - Берлин. ЦРУ против КГБ в холодной войне».

Мерфи охотно общался с Кондрашовым, с которым общался ещё в те «холодные» годы. Я попросил генерал-лейтенанта познакомить с Мерфи. Вот судьба - Кондрашов был на суде народов в Нюрнберге. Мой отец, рассказывая о процессе, часто вспоминал молоденького переводчика, всегда охотно переводившего беседы советских журналистов. Вряд ли папа знал, что симпатичный паренёк - лейтенант госбезопасности.
Однажды генерал сам подошёл ко мне, пожал руку, представился и сказал: «Копия отец. Генетика взяла своё». Было приятно. Завязались благоприятные отношения. И поэтому, наверное, Кондрашов не отказал. Попросил Мерфи уделить мне какое-то время, усадив нас вдвоём в одну из свободных комнат пресс-бюро СВР.
Разговор с Мерфи получился комплиментарным. Тот, по-моему, искренне восхищался советскими разведчиками, работавшими в Берлине в его времена. А когда я спросил его, в чём советская разведка переиграла американскую, Мерфи, не раздумывая, выпалил: «Конечно, в операции "Берлинский тоннель". Мы и не предполагали, что ваш агент, английский разведчик Джордж Блейк, сообщил вам о наших планах. Тоннель только рыли, а вы, русские, уже знали, что мы собираемся подключиться к советскому кабелю. Мы подключились, но до сих пор не знаю, и уже никогда не узнаю, сколько переданного вами было правдой, а сколько дезинформацией. Но и мы вычислили Блейка. Считаю ту операцию выдающейся, а работу советской разведки превосходной. Но бывало и мы вас переигрывали».
На прощание Мерфи неразборчивым почерком подписал свою книгу. Говорили мы только по-английски. Попытался Мерфи перейти на русский, но сбился, запутался, сразу вновь перескочил на английский. А ведь Борис Яковлевич Наливайко, общавшийся с Мерфи, известным ему под именем Мэннинга, не раз повторял, что тот хорошо освоил русский.
Да, всё забывается. Только вот подвигов наших отцов забывать нельзя. Потому и вспомнился десятилетия спустя наш разведчик полковник Борис Яковлевич Наливайко, который пожертвовал своей карьерой, чтобы сорвать операцию американцев «Редкап». Операцию надо было провести именно с шумовыми эффектами. Так требовала обстановка. Правда была на нашей стороне. И скандал должен был получиться нарочито громким. Все сочувствовали русским: до чего же обнаглели американцы.



 Джордж Бейли, бывший директор радиостанции «Свобода», Дэвид Мерфи и генерал-лейтенант Сергей Кондрашов. Берлин, 1994 г.

Но те, уползая из Вены, напоследок подкинули гадость: сославшись на показания перебежчика Петра Дерябина, который работал в Австрии. Среди преданных им коллег-разведчиков был и Борис Наливайко. Из Вены тогда пришлось уехать.
А в тот свой приезд в Москву Мэннинг-Мерфи встретился с Наливайко. Поговорили, вспомнили, и Мерфи подписал ему книгу на память, в скобках добавив: «Только без пива».
После Австрии Борис Яковлевич работал в Чехословакии, в Берлине. Его огромный опыт пригодился в 1968 году во время так называемой Пражской весны. Ещё раз повторю: выезд в западные страны после того громкого скандала в венском кафе был для него закрыт.
Борис Яковлевич Наливайко ушёл из жизни в 2008 году. В 2018 году скромно, однако всё же отмечалось его 100-летие.
Не знаю, жив ли Мерфи. Но, уверен в другом: противостояние разведок по-прежнему продолжается.

В 1554 году Ченслер поехал на родину с дружеским ответом русского царя, желавшего установить дипломатические и торговые отношения с Англией.
Справка
В ту пору в Лондоне уже существовала «Торговая компания купцов-путешественников для открытия земель, стран, островов и неизвестных мест», основанная в 1551 г. Её переименовали в «Московскую компанию», получившую патент от королевы Марии I Тюдор.
Британская корона предоставила своим купцам очень выгодные коммерческие условия. Однако в дальнейшем выяснилось, что на самом деле коммерческая компания стремилась взять под свой контроль внешнюю и даже внутреннюю торговлю нашего государства. Такое «взаимовыгодное сотрудничество», разумеется, было отвергнуто московскими властями, хотя трудно отрицать, что сам царь в своём стремлении установить союзные отношения с Англией, какое-то время, находясь во власти иллюзий, покровительствовал её купцам сверх всякой меры.
Последовавшее за этим охлаждение отношений и, как следствие, долгое дипломатическое противостояние между нашими странами дошло до того, что представитель «Московской компании» Джером Горсей был выслан, поскольку его уличили в преступных сношениях с врагами Русского царства.



 Художник А. Литовченко. Иван Грозный показывает свои драгоценности английскому послу Горсею.

Надо сказать, что документов той эпохи осталось сравнительно немного. Данное обстоятельство сильно осложняет изучение англо-русских отношений столь давнего периода. Поэтому хотелось бы сосредоточиться на событиях более поздних и потому куда надёжнее зафиксированных в письменных источниках. Речь пойдёт уже о XIX веке и о великом противостоянии империй Российской и Британской, которое вошло в историю под названием «Большая игра».

Увертюра к «Большой игре»
До поры до времени англичане считали французов и голландцев своими главными соперниками в Индии. И действительно, ещё в середине XVIII века Франция и Голландия контролировали обширные земли Индостана. После долгой борьбы англичане взяли верх, однако вскоре их опасливые взоры обратились в сторону нашей державы.
В расширении Российской империи британские лев и единорог видели угрозу своему господству на Востоке. В воображении лордов возникали русские полки, вторгающиеся в Индостан и свергающие английское владычество.
Аналитики Соединённого Королевства изучали маршруты такого гипотетического похода и болезненно воспринимали успехи русской армии в войнах с Ираном, а впоследствии с государствами Центральной Азии.



 Художник Г.С. Сергеев. Приведение к присяге на подданство Новошемаханского Гасим хана среди российского корпуса под командою графа В.А. Зубова при реке Аксучай в 1796 году.

Приведу красноречивое признание капитана Малкольма, заключившего в 1800 и 1801 годах политический и торговый англо-иранские договоры: «Если бы Россия не пересекла Кавказский хребет, то отношения между Англией и Ираном носили бы сугубо торговый характер, это амбиции России заставляют нас сохранять то, что явно необходимо для нашей собственной защиты». 
Использовав щедрые подношения местным вельможам, дав обещание поддержать шаха в намерении создать военно-морской флот на Каспии, предложив оружие и помощь военных специалистов, Лондон добился заметного роста своего влияния в Иране.
По наущению англичан, шах объявил ультиматум России с требованием вывода русских войск из Закавказья. Санкт-Петербург на давление не поддался, и тогда Иран развязал боевые действия. Так началась русско-персидская война 1804 года, завершившаяся нашей победой.



 Русско-Иранская война 1804-1813 гг.

Английская «закулиса» натравила Восток на Россию
Россия победила Иран и в следующей войне - 1826-1828 гг. Мечты англичан создать военный флот на Каспии рухнули, и в Британии началась антирусская истерика.
Справка
В 1828 году вышла в свет книга полковника Джорджа де Ласи Эванса «Замыслы России». В ней он призывал создать европейскую антироссийскую коалицию, которая должна блокировать балтийские и черноморские порты России, разрушить Кронштадт и Севастополь, совершить вторжение в Закавказье и провести десантные операции в Финляндии, Крыму и на Западном Кавказе.
В 1829 году последовала очередная победа России, на этот раз в войне с Турцией. Лондон отреагировал следующим образом: задумал создать черкесское независимое государство. Понятно, что о реальной независимости речь не шла. По планам Лондона, на Кавказе должен был появиться турецкий вассал, а сама Турция уже находилась под политическим влиянием Британии. Оставаясь как бы в стороне, Англия получила бы возможность манипулировать новым «независимым» государством, используя его в антироссийских целях. Запалив Кавказ, Британия тем самым поджигала южные рубежи России, сковывая там нашу армию и добавляя Санкт-Петербургу головной боли.
Британские корабли, гружённые оружием и порохом, потянулись к восточному побережью Чёрного моря. Одновременно английское посольство в Турции превращается в центр, координирующий подрывные действия против России на Кавказе. Кроме того, Лондон объявил, что не признаёт права России на восточное побережье Чёрного моря.

Лондон поджёг Кавказ
В 1834 г. черкесская знать направила в Константинополь своих представителей, чтобы выяснить позицию Турции по отношению к горцам. Там же оказался и Дэвид Уркварт, молодой, но уже матёрый спецагент, приписанный к английскому посольству. Он встретился с кавказскими делегатами и пообещал поддержку Лондона в борьбе с Россией.



 Британский дипломат Дэвид Уркварт по согласованию с английским правительством приготовил антирусскую провокацию, но в результате сам стал козлом отпущения. 

Вооружившись письмами от пользовавшегося авторитетом среди адыгов князя Сефер-бея, Уркварт лично отправился в Черкесию. Он быстро втёрся в доверие к местным жителям и произвёл столь ошеломляющее впечатление речами, что они даже предложили Уркварту возглавить вооружённое выступление против России. Однако вместо ратных подвигов британец решил развернуть идеологическую войну.
Вернувшись в Англию, Уркварт принял участие в составлении «Декларации независимости Черкесии», а кроме того наводнил прессу репортажами и статьями русофобского содержания, убеждая общественность в том, что Россия представляет смертельную опасность для Британии.
Уркварт рисовал мрачную картину русского вторжения не только в Турцию и Персию, но и в Индию. Он прогнозировал, что Россия сделает Персию своим протекторатом и подтолкнёт персов к походу на Индию, обещая огромные трофеи. Психологически расчёт был верен, коммерческие выгоды от эксплуатации индийских богатств интересовали английскую элиту более всего остального.

Британская провокация в Чёрном море
Страх перед русским походом в Индию принял в Британии едва ли не патологический характер. И Уркварт по согласованию с английским правительством приготовил провокацию.
Справка
В 1836 г. английское судно «Виксен», нагруженное оружием, порохом и солью, направилось к черкесскому побережью. Пресса получила задание широко оповестить об этом население Британии. Когда судно было арестовано нашим бригом «Аякс», это вызвало бурю возмущения английской общественности. Певческий мост (так в XIX веке нередко называли МИД Российской империи), в свою очередь, обвинил Лондон в том, что он направляет агентов к черкесам с целью поднять их на восстание.



 Художник В. Бороденко. Бриг «Аякс» задерживает английскую шхуну «Виксен» с контрабандным оружием, 1836 г. 

Отношения между двумя столицами накалились до предела, англичане угрожали войной. Однако Россия не отступала, а другие великие державы не решились занять проанглийскую позицию. В результате, Лондон пошёл на попятную, сделав козлом отпущения Уркварта.
Россия отказалась возвращать конфискованное судно, но сделала вид, будто верит, что за этим инцидентом стоит лишь не по уму ретивый англичанин, а вовсе не официальное руководство Британии. Уркварта уволили с поста секретаря при английском посольстве в Константинополе, и он переключился на другие дела. Но это вовсе не означало, что Британия оставила Кавказ в покое. Основная борьба была впереди, и шла она не только на полях сражений, но и на идеологическом фронте.
Английский агент Эдмонд Спенсер тайно побывал в Черкесии в 1837 году и издал книгу о том, что видел и узнал на Кавказе, а кроме того, сделал и геополитический обзор стратегического значения.
Спенсер известен тем, что провозгласил «право» Британии на мировое господство, причём действия всех прочих стран этот сын Туманного Альбиона оценивал именно с такой позиции. Включение Кавказа в состав России Спенсер считал угрозой английским интересам не только на Ближнем Востоке, но и в Индии.



 Книга Эдмонда Спенсера «Путешествия в Черкесию, Крымскую Татарию и т. д. включающее прогулку под парами вниз по Дунаю, из Вены в Константинополь и вокруг Чёрного моря».

По мнению автора, Северо-Западный Кавказ является наиболее уязвимой точкой России, и если восстанут адыги, то это поможет достичь внешнеполитических целей Лондона. Он рассматривал и возможность прямой конфронтации Лондона с Санкт-Петербургом.
Спенсер полагал, что война спровоцирует революционный взрыв в Российской империи, и волнения могут начаться не только в Польше, но и на Дону, и на Кубани. Россия развалится, а сам процесс распада просто прямо-таки обязан, по мнению русофоба, пройти по английскому сценарию.

Крымская война и чаяния британской разведки
Идеологические построения британцев отразились на целях, которые преследовала антироссийская коалиция в Крымской войне, начавшейся в 1853 году.
Шкуру русского медведя хотели поделить следующим образом: Прибалтику - Пруссии, Аландские острова и Финляндию - Швеции, Крым и Кавказ - Турции. Черкесию получает предводитель горцев Шамиль, так как во время Крымской войны его отряды тоже воевали против России.
Однако это не исчерпывающий список. Дунайские княжества (Молдавия и Валахия) находились под фактическим протекторатом России, но теперь предполагалось передать их Австрии. Иными словами, австрийские войска вышли бы таким образом на юго-западные рубежи нашей Родины.
Вот такую судьбу готовили России Англия и Франция. Знакомые мотивы, не правда ли?
К моему прискорбию, нашему поколению «посчастливилось» жить при реализации многих положений этого плана...



 Лорд Генри Джон Темпл Пальмерстон.

А теперь только представьте себе, что идеи влиятельного члена британского кабинета лорда Генри Джона Темпла Пальмерстона и Наполеона III воплотились бы в жизнь не в 1991 году, а в середине XIX века!
В таком случае Россия вступила бы в Первую мировую войну в ситуации, когда Прибалтика уже в руках Германии, Австро-Венгрия располагает плацдармом в Молдавии и Валахии, а турецкие гарнизоны стоят в Крыму.
Нетрудно догадаться, как бы для нас при таком геополитическом раскладе окончились бы и Первая мировая, и Великая Отечественная. Иными словами, худшего всё-таки удалось избежать. Но свои маниакальные планы западные агрессоры продвигают уже не первую сотню лет. Будем надеяться, что и впредь Господь и русское оружие сохранят наше Отечество! 

Крымцы первоначально парировали эти притязания тем, что уступка трёх крепостей противоречит принципам свободы и независимости ханства. Затем пошёл в ход аргумент противодействия духовенства, поскольку эта сделка противоречит мусульманской вере.
Безрезультатно испробовав все возможные аргументы, Веселицкий заявил о необходимости направить дополнительные крупные средства на подкуп ханских чиновников. Императрица предписала выделить резиденту необходимые средства. Но и финансовые вливания к желаемому результату не привели. Впоследствии, кстати, Никита Панин упрекал своего подчинённого в неумеренном требовании денег.
Обстановка в Крыму явно не благоприятствовала успешному завершению переговоров.
На полуострове свирепствовало «моровое поветрие», уменьшавшее российский военный контингент, участились нападения на русских военных, ряд представителей местной знати вели активную переписку со Стамбулом, турецкие суда устраивали провокации у крымских берегов. Для того чтобы вывести переговоры из тупика, требовался какой-то неординарный шаг.
Осенью 1771 г. Екатерина II решила направить для ведения переговоров в качестве своего полномочного представителя генерал-поручика и Слободского губернатора Евдокима Щербинина. Генерал являлся специальным уполномоченным по ногайским делам, поэтому именно под его началом находились те самые мурзы, которые в 1770 г. перешли под покровительство России.
Посольство Щербинина прибыло на территорию Крымского ханства в июне 1772 г. Дипломатическая миссия была очень многочисленной — 1500 человек: в основном её составляли солдаты Московского легиона и кавалерия. Посол заверил, что такая многолюдность посольства — знак большого уважения к хану. Хотя выглядело это как военная демонстрация.
Щербинин с большой ответственностью отнёсся к своей миссии. Уже по прибытии в лагере он несколько дней упражнялся в дипломатических прениях.
Переговоры начались в середине июля и сразу же споткнулись о «крепостной спор». Татарские сановники вновь заявили, что не нуждаются в российском военном контингенте на территории ханства. А позже отошли на запасную переговорную позицию. «Твердят, что крепости никогда не были им принадлежащими, а состояли в руках турецких, следовательно, и отдавать чужого не могут…» — докладывал в Петербург Щербинин.
Складывалось впечатление, что и этот раунд переговоров закончится безрезультатно, но тут российский посланник стал разыгрывать «ногайскую карту».
Крымская делегация на переговорах включала в себя не только хана и ключевых представителей «крымского общества», но и делегатов от «ногайских обществ»: Карашаг-мурзу Едичкульского, Темир-Шах-мурзу Едисанского, Катир-Шах-мурзу Буджакского и Эль-мурзу Джамбойлуцкого. Щербинин тогда сетовал, что многочисленной крымской делегации было сложно прийти к общему мнению по ряду вопросов.
В то же время ногайские предводители находились под влиянием Шербинина как главы экспедиции по ногайским делам. Мурзы одаривались щедрыми подарками в обмен на поддержку российской позиции на переговорах. Лояльности от своих подданных требовал и Сахиб-Гирей. Однако правовой статус ряда лидеров кочевых кланов был двойственным: с одной стороны, они оставались подданными хана, с другой — находились под покровительством российской императрицы.
Шербинин смог склонить ногайцев обратиться к хану с предложением передать русским Керчь и Еникале «для соблюдения целостности и утверждения независимости» Крымского ханства. Сахиб-Гирей раздражённо отреагировал на эту петицию и переговорную позицию не смягчил.




Генерал-поручик Евдоким Алексеевич Щербинин. Портрет 1770-х годов. Неизвестный художник. Холст, масло. Государственный Эрмитаж
В сентябре, когда на конференции сложилась патовая ситуация, российский представитель пошёл ва-банк. Мурзы предъявили ультиматум хану, угрожая отречься от него, если тот не пойдёт на уступки России. Сахиб-Гирей был вынужден экстренно прервать переговоры под предлогом перенесения их из Бахчисарая в Карасу-Базар.
Тем временем напряжённость достигла наивысшей степени.
По Крыму прокатилась волна выступлений против русских. Российское военное командование ответило демонстрацией мощи своих войск. С развивающимися знамёнами, барабанным боем и пушечной стрельбой было рассеяно одно из крупных «несанкционированных» собраний крымцев, но, на что указывалось особо, — без жертв.
Примечательно, что в начале октября Щербинин поручил рескрипт Госсовета, дававший ему право отступиться от пункта о крепостях в обмен лишь на обещание крымцев защищаться от турок.
Однако вскоре крымская сторона сама пошла на уступки. К генерал-аншефу явились посланники хана, давшие понять, что Сахиб-Гирей всё-же пойдёт на российские условия.
Месяц заняло согласование основных пунктов соглашения, и 12 ноября 1772 г. оно было подписано.
По наиболее спорному вопросу в Карасу-Базарском трактате говорилось:
«… да будут навсегда с Российской Империею крепости Яниколь и Керчь, на берегу пролива из Азовского в Чёрном море лежащая, с гаванями и околичною землёю… чтоб в тех крепостях запасное войско и суда находиться могли для стражи и отвращения всяких противных на Крымский полуостров покушений…»
Хан и представитель крымской знати также подписали торжественный акт об отделении Крыма от Османской империи и провозглашении независимого государства.
Достигнутые с Крымским ханством договорённости существенно усилили переговорные позиции российской дипломатии на шедших параллельно дунайских «трактациях» с Портой. Лишившись своего вассала в Северном Причерноморье, Турция была вынуждена пойти на существенные уступки при заключении Кючук-Кайнарджийского мирного договора.
Правда, и на Дунае визави русской дипломатии явно затягивали достижение итоговых договорённостей. Тогда Екатерина II передала функции главного переговорщика от России другому генералу — Петру Румянцеву, который выполнил задачу скорейшего заключения мира.
Примечательно, что как в Крыму, так и на Дунае генералы-дипломаты накануне финальных раундов переговоров получали инструкции из Петербурга о смягчении российских требований. Однако как Щербинин, так и Румянцев смогли добиться гораздо большего, чем от них требовалось.

Лидеры ногайских орд, сосредоточившихся на Кубани, провозгласили новым ханом Шагин-Гирея — ставленника Петербурга. Он и пригласил российские войска вновь войти на территорию Крымского ханства и восстановить на его территории «конституционный» порядок.
Правление Шагин-Гирея считается временем российского протектората над Крымским ханством.
В этот период Петербург активно вкладывался в развитие ханских институций. В первые три месяца правления Шагин-Гирей получил из российской казны только деньгами не менее 65 тысяч рублей, что составляло почти 19% от среднего годового дохода Крымского ханства. Ещё 10 тысяч рублей было выделено ханскому двору в виде займа, в возврате которого были большие сомнения. Довольно дефицитное для России серебро стало поставляться на заведенный в Бахчисарае монетный двор.
Взаимоотношения с Крымским ханством виделись официальной русской дипломатии как союз с зависимым, но самостоятельным государством. Переселение части жителей этого государства на территорию собственно России с точки зрения этой стратегии было абсолютно нелогичным. Ведь христианское население, контролировавшее городское хозяйство, торгово-ростовщические операции, было критически важно для функционирования социально-экономической системы ханства.
Российские дипломаты наверняка с успехом выполнили бы миссию по взращиванию за счёт отечественных налогоплательщиков лимитрофного государства.
Однако угроза нового османского вторжения в Тавриду в 1777 г. и опасность начала общеевропейского военного конфликта усилили в российской политике голос военных.
Благо во главе русских войск на юге империи стоял настоящий знаток крымско-ногайского вопроса, фельдмаршал Пётр Румянцев. Несколькими годами ранее он, кстати, весьма болезненно переживал уступку туркам завоёванных им Дунайских княжеств и Бессарабии в обмен на предоставление независимости Крымскому ханству. Такой размен граф Румянцев считал неравноценным.
Кому, как не ему, было знать обо всей глубине противоречий между крымцами и ногайцами, которых удерживала под властью одного хана преимущественно воля османского султана. Знал Румянцев и о реальном положении крымских христиан, которые, даже добиваясь материального благополучия, не были защищены шариатским законодательством.
Противоречия между религиозными общинами резко обострились во время русско-турецких войн, когда горечь военных поражений ханские власти стремились компенсировать антихристианской истерией. Христиане не скрывали своих симпатий к русским единоверцам при их вступлении в Крым в 1771 г., оказывали активное содействие в борьбе с проосманскими повстанцами пятью годами позже.
В своём письме на имя императрицы Румянцев в октябре 1777 г. обращал внимание на непостоянство Крымского ханства в отношениях с Россией, несмотря на все преференции со стороны Петербурга.
«По таковым соображениям, не удобнее ли бы было, оградясь от Татар лучшим образом… оставить их в зависимости от Порты, а в замену одержать в прибавок некоторой выгоды для торговли нашей на Черном море или гавань способнейшую от оной?»
Тогда же граф приступил к действиям по переселению в Россию крымских христиан. В уже упомянутом мартовском рескрипте императрицы Румянцеву говорится: «Из последних донесений ваших относительно до Крыма усмотрели мы, что сделали вы с своей стороны предписание… склонять живущих там греков и других Христиан к переселению их в Россию».
Екатерина II одобрила данные действия русского главнокомандующего, определив в качестве мест поселения выходцев из Крыма Новороссийскую и Азовскую губернии.
На фоне современного отношения российского чиновничества к зарубежным соотечественникам такая политика Екатерининского правительства может показаться весьма экстравагантной. Однако в XVIII в. посильная забота о симпатизантах Российского государства была непременным условием достойного завершения международных конфликтов.
Так, в 1750-е годы в Россию на льготных условиях привлекались австрийские сербы, благодаря чему были созданы Новосербская и Славяно-Сербская провинции. В 1775 г. на весьма льготных условиях русскими подданными стали греки, примкнувшие к Архипелагской экспедиции российского флота против Турции. Тогда же приют на территории Новороссии получили многие балканские арнауты (добровольцы), сражавшиеся в русской сухопутной армии. Из их числа стало формироваться Бугское казачье войско.
Сразу после получения одобрения из Петербурга Румянцев поручил командующему крымским корпусом Александру Прозаровскому вступить в переговоры с греческим митрополитом Игнатием на предмет обсуждения условий водворения христиан в Россию.
В июле 1778 г. было принято коллективное постановление крымских христиан, начинавшееся словами: «Все общество крымских христиан, греческаго, армянскаго и католическаго законов, вступая в подданство всероссийское, с согласия и доброй воли, чрез преосвященнаго митрополита Игнатия просят ея императорскаго величества милости высочайшего покровительства…»
Среди основных условий переселения значились: обеспечение безопасности этого процесса; сохранение компактности этнических общин на новом месте жительства; религиозное и административное самоуправление общин переселенцев; освобождение иммигрантов от рекрутства; предоставление экономических льгот и компенсации за дома, оставленные в Крыму.
Однако Прозаровский оказался недостаточно решительным сторонником переселенческого проекта. По этой причине, видимо, во главе Крымского корпуса русской армии был поставлен Александр Суворов. Благодаря его энергичной деятельности основная волна переселения была проведена уже в августе-сентябре 1778 г.
Выходя за пределы Крыма, переселенцы попадали в ведение генерал-губернатора Новороссийского и Азовского Григория Потёмкина. Перепись, проведённая весной 1779 г., показала, что на территорию Азовской губернии тогда мигрировали 15 712 греков, 13 695 армян, 664 грузина и 162 волоха.
В угоду политической конъюнктуре в некоторых современных изданиях переселение крымских христиан в Приазовье преподносится едва ли не как насильственная депортация.
Безусловно, решение об оставлении обжитых многими поколениями предков мест давалось основной массе семей непросто. Но оно принималось не в силу принуждения, а под влиянием убеждения христианским духовенством.
Весть об эвакуации христиан произвела удручающее воздействие на Шагин-Гирея. После её получения хан больше чем на месяц удалился от дел и даже покинул столицу. Как отмечал граф Румянцев, «по случаю переселения христиан из Крыма в Россию примечено крайнее в Шагин-Гирей-хане противу нас негодование».
Печалиться главе крымского государства действительно было из-за чего, ведь уход христиан лишил ханство значительной доли городского населения, подрывал амбициозный план по модернизации этого государства.
Для России проект переселения единоверцев обошёлся недёшево. 
Без учёта субсидий ханскому двору и финансовой помощи иммигрантам эвакуация стоила не менее 130 тысяч рублей (около 1% от доходной части бюджета того времени). Однако такие расходы сполна окупились. Перебравшиеся в Приазовье крымские торговцы, ремесленники и ростовщики очень поспособствовали укреплению деловых связей между Россией и Крымским ханством, создав благоприятную почву для интеграции крымского общества в российское экономическое пространство.
Во многом благодаря этому родившийся вскоре потёмкинский проект включения Тавриды и Кубани в состав Российского государства уже не казался таким уж фантастическим. 

— Почему фамилия вашего отца Владимиров, а ваша — Власов?
— На Новодевичьем кладбище он похоронен под своей настоящей фамилией — Власов.
— Расскажите поподробнее о его жизни.
— В 1938 г. отец окончил Институт востоковедения с китайским языком. С 1938 г. он несколько раз побывал в Китае в коротких командировках, а с мая 1942 г. был отправлен в Особый район Китая — Яньань, базовый район китайской Красной армии и руководства компартии. Официально он возглавлял группу корреспондентов ТАСС, а фактически цель его командировки заключалась в организации сбора данных о Квантунской армии.


Пётр Парфёнович Власов. Фото: Commons.wikimedia.org

Обстановка была чрезвычайно сложной. Рихард Зорге дал ответ только на одну часть вопроса, будет ли Япония участвовать в нападении на СССР вместе с Гитлером 22 июня 1941 г. А вот на вопрос о том, каковы планы японского правительства на ближайшее будущее в год-полтора, он ответить не мог. Поток информации о Квантунской армии шел из многих агентурных источников, не только от группы Владимирова, и было неопровержимо доказано, что Япония вступит в войну с падением Сталинграда. К 1942 г. численность японских войск на советско- китайской границе достигла предельных размеров, и остановить японскую агрессию можно было только укреплением единого антияпонского фронта, созданного в 1938 г.
В этой напряженной обстановке важно было знать, что представляет собой руководство КПК и каким политическим курсом будет идти.
Может показаться, что заниматься разведкой против компартии неэтично. Но в условиях войны с Гитлером был естественным интерес к некоторым недружественным действиям китайского руководства.
Отец был профессиональным разведчиком и многих людей из китайского руководства знал лично, радиограммы поступали от него день за днем долгие годы. Больше того, китайское руководство готовило кадры для его сети.
— Как эту ценнейшую информацию воспринимали в то время в Москве?
— Сталин относился к группе отца с уважением. Он понимал, что информация очень важная: об этом свидетельствуют многочисленные награды отца — несколько орденов Красной Звезды, ордена Ленина и Красного Знамени.
Сам Сталин говорил о маоизме очень резко. П. К. Пономаренко, секретарь ЦК ВКП(б), рассказывал мне, что на одном из заседаний Политбюро Сталин сравнил маоизм с редиской — красной снаружи и белой внутри. Именно Сталин дал Мао ироническую кличку «Пугачев» (под ней он проходил в секретных донесениях), говорившую о том, что он не считал Мао марксистом, а скорее крестьянским вождем.
Хотя в отношении Мао Сталин не питал никаких иллюзий, тем не менее он сделал ставку именно на него. Можно сказать, что один диктатор выпестовал другого, хотя в этом не весь ответ.
— В адрес книги «Особый район Китая» раздавались обвинения, что она ссорит наши народы.
Книга не может поссорить народы. В той игре, которая велась в высших эшелонах власти, народы не виноваты. Наш народ сам являлся жертвой диктаторского режима, и поэтому рассматривать его как самостоятельного творца агрессивной внешней политики ни в коем случае нельзя. Творили, да и сейчас творят политику те люди, которые находятся у власти. Книга раскрывала лживость официальной сталинской истории. Отсутствие правдивой информации, совершенно извращенное представление о Китае, которое было у нашего народа, а у китайского — о нас, мешало развитию нормальных отношений. Мы не знали, с кем мы дружим, что происходит в наших странах, какие исторические процессы лежат в основе происходящего. Это незнание и привело к серьезным ошибкам во внешней политике, поставило нас на грань военной конфронтации.
Книга «Особый район Китая» как раз пронизана уважением и дружбой к китайскому народу и презрением к партийной верхушке, которая присвоила право решать его судьбу. Владимиров предупреждал, что маоизм (как, впрочем, и сталинизм) опасен для народов.


Арнольд Шварценеггер встретился со своим кумиром Юрием Власовым. Февраль 1988 года. Фото: РИА Новости/ Машатин

— Что, на ваш взгляд, предпочтительнее — резкое и полное развенчание культа личности, как это произошло у нас на XX съезде, или поэтапное, с признанием «достоинств и ошибок», как это происходит в Китае?
— Не думаю, что в процессах развенчания культа личности, происходящих в обеих странах, имеются существенные различия. После «резкого», как вы говорите, развенчания культа Сталина на XX съезде наступила пауза, за которой последовало «сотворение новых кумиров» и энергичное восстановление старых, и только в наше время кумиры окончательно ниспровергаются. На это нужно время...
— В какой мере ваша страстная речь против КГБ на I Съезде народных депутатов СССР связана с вашей жизнью и историей написания книги?
— На первый взгляд, моя жизнь может служить образцом успеха. Я отлично окончил Суворовское училище, Военную академию им. Жуковского, получил звание через ступень, стал многократным чемпионом мира по тяжелой атлетике. Меня наградили орденами Ленина и «Знак Почета», — словом, блистательная карьера, да и только. Но я никогда не забывал о смерти отца. В 1952 г., когда он должен был уехать в Бирму, куда получил назначение послом, Берия пригласил его к себе в кабинет и предложил прямо тут же сделать противораковый укол. Можете себе представить? — прививка от рака в 50-х годах! Берия знал, что отец страдает болезнью желудка и боится рака. Отец вернулся домой со вздувшейся рукой. Дома все сразу все поняли. Так Берия отомстил за отказ сотрудничать с его ведомством — эта история имела давние корни... Спустя несколько месяцев отца привезли в госпиталь с тяжелым горловым кровотечением. Скончался он, по официальному заключению, от саркомы легких.
К тому моменту, как я взялся за работу над книгой, культ личности был уже развенчан, Берия — расстрелян, и отношение мое к государству было вполне лояльным. Но когда я начал работать над документами отца, я всю систему диктаторской власти вывел для себя самостоятельно, осмыслил и прочувствовал. Я не взял это из уже написанных книг, вроде «Архипелага ГУЛАГ», но когда я закончил книгу, я имел глубочайшее убеждение в порочности тоталитарного строя, будь то в Китае, или в СССР, или в любой другой стране. Пока КГБ наряду с МВД и армией имеет возможность вмешиваться в политические процессы, происходящие в нашем обществе, и пока у нас нет демократических гарантий прав человека, всегда возможны рецидивы прошлого.

Иногда всё это приобретает анекдотичный характер. Например, 17 февраля прошлого года Джон Муни публикует в «Санди таймс» статью под заголовком «Российские агенты опускаются на океанские глубины в Ирландии, чтобы добраться до трансатлантических кабелей». Там рассказывается страшная сказка о том, что Россия «направила агентов разведки в Ирландию с целью определения точного расположения оптико-волоконных кабелей, проходящих по океанскому дну, которые соединяют Европу с Америкой, подозревает ирландская полиция». Боевые пловцы ГРУ, всё как мы любим. А еще российские агенты были замечены за составлением карт Дублинского морского порта. И в конце текста всё это комментирует Марк Галеотти.
Через полгода, 17 августа, там же в «Санди таймс» тот же Джон Муни публикует статью с заголовком «Российские подводные лодки «нацеливаются на подводные кабели» у побережья Керри». Теперь место боевых пловцов ГРУ заняли таинственные российские разведывательные подводные лодки, которые тоже замышляют что-то плохое в отношении всё тех же подводных кабелей. На этот раз обошлось без Марка Галеотти, но зато выяснилось, что Гарда (ирландская полиция) вела наблюдение за «российскими агентами» еще и в 2019 году.
А еще в 2018 году тот же Муни, но уже в «Таймс», рассказывал, что Гарда якобы идентифицировала нескольких сотрудников российских спецслужб, которые вели наблюдение за космическим центром в Корке. Также якобы в 2018 году были отмечены попытки россиян «познакомиться» с ирландцами, работающими в сфере высоких технологий.История же с российским посольством такая.
Дублинский район Ратгар – место тихое и зеленое. Домики ирландцев «выше среднего класса», парки, классические ирландские зеленые холмы, гольф-клуб. Российское посольство напоминает скорее викторианский особняк, скрытый за садом, нежели что-то высокотехнологичное. Другое дело, что там не развернешься. И в прямом смысле слова, и в переносном. Оруэлл-роуд – двухполосная, там можно припарковаться только колесами на тротуаре, что нарушение и штраф. Что-то перестраивать или пристраивать можно только на территории посольства, которое ограничено забором, впритык к которому с другой стороны частный теннисный корт. То есть чтобы увеличить площадь полезных помещений посольства, включая просто жилые, требуется либо строить вверх, либо закапываться в землю. И, кстати, ирландцы лукавят, когда говорят, что у посольства якобы есть автомобильная стоянка на поверхности. По приблизительным подсчетам, там было 14 машино-мест. Остальные посольские машины парковались друг у друга на головах.
Но в Ирландии, как и в Великобритании, любой архитектурный проект и постройка требуют одобрения архитектурного совета района и местных уважаемых людей, которые заседают в разного рода комитетах общины по благоустройству.Вот вы, скажем, частное лицо. У вас в собственности земля, скажем, в том же районе Ратгар. И вы хотите построить баню. На своей же собственной земле за свои же деньги. Сначала вы должны подать заявку в архитектурный комитет общины и в комитет по благоустройству и смиренно ждать, пока местная кузина Бетси даст свое согласие. При этом любой ваш сосед имеет право прийти в эти комитеты и сказать, что ему не нравится цвет, в который вы хотели бы покрасить свою баню. И вы будете обязаны ее перекрасить. Будь у вас хоть трижды дипломатический иммунитет.
В этих живописных районах Дублина в принципе запрещено высотное строительство. Там нельзя отгрохать двадцатиэтажное новое здание посольства, как это некоторое время назад сделали американцы в центре Москвы. В Дублине нет выбора, кроме как в землю зарыться.
И вот в 2015 году в градостроительный совет района Дун-Лэаре-Ратдаун была подана заявка на реконструкцию здания российского посольства. Заявка действительно предусматривала увеличение полезной площади посольства с двух тысяч до 10 тысяч квадратных метров, включая пресловутый подземный паркинг на 23 автомобиля. Дополнительно были построены специальное помещение для дипкурьеров (оно действительно требует дополнительного уровня безопасности) и еще одно небольшое здание для сотрудников. В здании обновили проводку, заменили обычные и спутниковые антенны. Поскольку энергопотребление резко выросло, пришлось построить автономную электроподстанцию, на которую также было испрошено отдельное разрешение градостроительного совета.
В марте 2018 года, когда большая часть из вышеописанного уже была построена, проснулся журналист-расследыватель Джон Муни. Он узнал новое слово: «Зарубежстрой». Да, все заграничные объекты России и особенно дипломатические миссии строит именно эта – специально для того придуманная проверенная фирма. Муни написал в «Санди таймс», что «Зарубежстрой» – «тесно связанная с Кремлем фирма». Это должно было звучать как обвинение, хотя это просто констатация факта. Муни утверждал, что «Зарубежстрой» при подаче заявки в градостроительный комитет района использовал ныне не существующую компанию дублинских архитекторов. Но ирландские законы так устроены, что заявки может подавать только ирландская строительная фирма. А «Зарубежстрой» выступает верифицированным подрядчиком.
«В планах, представленных в совет округа, утверждается, что в подземных помещениях будет размещено вентиляционное, складское и отопительное оборудование. По словам экспертов, обычно такие объекты в аналогичных по размеру проектах располагают в других местах, и это усиливает опасения, что Россия действительно создает объект для ведения шпионажа», – говорится в статье Муни. Ирландские службы безопасности подозревают, что Россия уже разместила в Дублине множество сотрудников, которые занимаются сбором телекоммуникационных данных и передачей их в Кремль.
Им не разрешается покидать посольство без сопровождения аккредитованных дипломатов, которых спецслужбы считают «незаявленными офицерами разведки».«Насколько можно понять, «Зарубежстрой» настаивает на том, чтобы все строительные работы вели рабочие, которые прилетят в Дублин из России. Это вызвало еще большую обеспокоенность относительно характера строительства, в рамках которого посольство будет расширено в пять раз», – пишет издание. Все эти инсинуации выглядят настолько абсурдными, что даже пресс-секретарь российского посольства Василий Величкин не слишком дипломатично отказался давать «Санди таймс» интервью, заявив, что «посольство имеет дело только с нормальными СМИ».
Летом 2018 года местные власти задним числом отозвали разрешение на строительство. Внутренний двор посольства превратился в замороженную строительную площадку. Посольство пишет гневную отповедь «Санди таймс» и местным властям. Однако ирландцев уже не остановить. Местные эксперты теперь занялись подсчетом численности сотрудников посольства. Более того, они стали подмечать, кто с кем ездит обедать в Дублин. Эта нехитрая слежка выявила «устойчивые связи» среди сотрудников дипмиссии, то есть некоторые сотрудники обедают стабильно вместе. Дружат они, видимо. Из этого был сделан вывод, что группа работников или вовсе не покидает здание посольства или покидает только в сопровождении. А значит, это – шифровальщики.
Ирландцам пытались объяснить, что шифровальщики действительно люди с тяжелой судьбой. И они действительно не имеют права покидать здание посольства. Но ирландцы всех пересчитали и объявили, что, по их мнению, в российском посольстве слишком много шифровальщиков. Следовательно, они там заняты чем-то нехорошим.
Спорить с этой ирландской логикой уже никто не стал. Это как ловить боевых пловцов ГРУ у берегов захолустного графства Керри в тот момент, когда они, хитро прищурясь, перекусывают подводные кабели. Или сотрудников СВР, которые зарисовывают карандашами контуры ворот Дублинского порта, видимо, не надеясь на спутники. При этом и подземная парковка, и электроподстанция уже построены. При всем желании совет общины Ратгар не сможет эти сооружения снести и закопать обратно. А правительство Ирландии вряд ли пойдёт на какое-то такое нестандартное дипломатическое решение.
Но и остановить поток однообразных публикаций, которые поддерживают на островах стабильный уровень страха перед «русскими шпионами и морскими диверсантами», невозможно. Как бы ирландцы не противопоставляли себя англичанам, за годы колонизации они многого от них поднабрались. В том числе и в плане русофобии и шпиономании.