ЦитатаСПЕЦИАЛИСТЫ РАССУЖДАЮТ, ПРОИЗОШЛО ЛИ В РОССИИ РАЗВЕНЧАНИЕ СТАЛИНСКОГО МИФА
Элла Панеях Социолог
Первая десталинизация провалилась, потому что было невозможно по-честному разделить ответственность. При Хрущеве советская власть позиционировала себя как наследница Ленина — на самом деле, сталинскую систему невозможно отделить от первых годов советской власти. Изначально во всех развенчиваниях культа личности была заложена ложь о том, что есть хороший большевизм и коммунизм, а есть товарищ Сталин, который пришел и все это испортил: исказил правильное учение и построил не тот социализм, который нужно было построить.
То есть какую-то часть травмы можно было переживать, а какую-то нельзя. Какие-то преступления сталинизма можно было называть, а про остальные нужно было молчать или оправдывать их, потому что они не считались сталинскими искажениями ленинской политики. Например, ликвидацию дворянства и буржуазии как класса нужно было продолжать одобрять, в то время как гонения на советских чиновников можно было называть преступлениями и перегибами, а все бедствия, связанные с коллективизацией, вообще нельзя было обсуждать, как будто их не было. Сочетание этого всего привело к тому, что полной проработки происходившего на прошлых исторических этапах не случилось, и гарантии невозвращения этого всего были невозможны.
Во время перестройки начался новый этап десталинизации. Стало возможно говорить о том, что происходило, открыли архивы, появилась возможность публиковать информацию. Но это движение наложилось на распад Советского союза, достаточно травматичный, на серьезный экономический кризис, неизбежный при таком масштабном изменении политического и экономического строя, и все эти разоблачительные усилия стали ассоциироваться с нелюбимыми в народе тяжелыми девяностыми годами, либеральной политикой, которую представляют ответственной за экономический кризис, — и так далее.
Между тем, исторические сроки, отпущенные на проработку национальной травмы, незаметно прошли. В нашем окружении уже практически нет людей, зрелый возраст которых пришелся на эти годы, которые непосредственно испытали эту травму. Люди, которые жили в те времена, либо умерли, либо находятся в очень пожилом возрасте, если были тогда очень молодыми. Для людей, которые сейчас молоды, это уже история даже не про дедов, а про более давние поколения, про тех, кого они в живых не застали. А значит, эта травма не имеет для них живого лица. Жертвами, или, скажем, соучастниками репрессий оказываются не любимые бабушки и дедушки, которых ты знаешь, которые тебя вырастили, а какие-то абстрактные предки, о роли которых в событиях ты, в силу умолчаний и двоемыслия, свойственных советскому периоду, еще и практически ничего не знаешь. Отношение к ней — это больше не отношение к актуальным, реальным событиям недавнего прошлого, а отношение к исторической картинке, к некому комплексу исторической мифологии, такое же, как к битве на Чудском озере, которая то ли была, то ли ее не было вообще, или войне 1812 года, которая точно была, но все там происходило совсем не так, как в фильме «Гусарская баллада».
Нет ничего удивительного в том, что сегодня среднестатистический человек покупает историческую картинку, которую продает ему учебник и государственная пропаганда. События, утратившие живую, семейную актуальность — это не очень важная сторона жизни для простого обывателя.
...
Я бы не так сильно старалась объяснить населению, каким был реальный исторический Сталин, — ведь сегодня это уже плоский портрет, нарисованный школьным курсом истории и пропагандой, — а обращала бы внимание на то, что люди хотят сказать, поднимая этот портрет на щит. Они не хотят сказать: «Мы хотим репрессий. Мы хотим, чтобы больше людей сидело в тюрьме. Мы хотим плановой распределительной системы. Мы хотим репрессированных народов. Мы хотим, чтобы наше правительство развязало еще одну мировую войну». Они хотят сказать: «Мы хотим меньше неравенства. Мы хотим меньше коррупции. Несколько более социальное государство, чем имеем. И нам очень не нравится то, что есть, оно у нас болит — поэтому мы выбираем самую жесткую и пугающую из возможных фигур, чтобы заявить об этом». Примерно это они имеют в виду, когда объявляют Сталина лучшим правителем России.
...
Юрий Сапрыкин, журналист
В России десталинизация уже случилась. Я вспоминаю свое детство, которое пришлось на поздний застой, — тогда слово «Сталин» звучало примерно так же, как «Солженицын». Это было что-то запретное, что нельзя было нигде и никак упоминать.
Политика поздней дряхлой коммунистической партии заключалась в том, чтобы забыть Сталина, вычеркнуть его отовсюду. Его появление в виде мудрого дедушки-полководца — достаточно гомеопатическое, впрочем, — в военных фильмах-эпопеях Юрия Озерова, выглядело совершеннейшим шоком, до этого никто из нас с этим персонажем не сталкивался. Для человека, выросшего в конце 1970-х — начале 1980-х, такого исторического персонажа не было.
Кроме коротких появлений в военном кино, Сталин появлялся в виде портретиков на лобовых стеклах автомобилей. Дальнобойщики ставили на стекло иногда Сталина, иногда Высоцкого. Это были фигуры примерно одного порядка — запрещенные народные герои. В этом виде он олицетворял, конечно, не репрессии и массовые убийства, а порядок, которого простому человеку в позднем Советском Союзе не хватало. Никто не знал про репрессии — эта тема не поднималась, но никто и не думал о Сталине как о великом государственном деятеле, это было вычеркнуто из истории и массовой культуры.
Вторая волна десталинизации — перестроечные годы, когда через тридцать лет после XX съезда КПСС вновь возникла тема разоблачения культа личности и преступлений сталинизма, тогда было опубликовано огромное количество исторических свидетельств, «Архипелаг ГУЛАГ» и все запретные книги о лагерях — это без сомнения произвело сильное впечатление и осталось в коллективной памяти.
В 1990-е Сталин снова превратился в протестный плакатик на лобовом стекле, знамя людей, которые были недовольны новой властью, новыми порядками в независимой России, знамя левой оппозиции, необязательно объединенной в какие-то партии или союзы, — это было просто стихийное построение людей, пострадавших от 1990-х годов.
Неприятная вещь стала происходить недавно — ресталинизация. У этого нового ползучего культа нет никаких корней, кроме желания начальства. Нет никакого народного запроса на памятники Сталину, люди не пишут президенту: «Верните нам Сталина». Это осознанная политика начальства — насаждение мягкого сталинского культа как некоторого ориентира: нынешняя власть к этому стремится, это хорошо, этому надо подражать. А с другой стороны, это такое пугало для чуть более либеральной и европеизированной общественности: нынешняя власть — такая, бойтесь ее, тут еще и народ мечтает вернуть Сталина, поэтому все надежды на нынешнюю власть, только она может от этой стихии вас спасти.
Сталин становится символом недовольства нынешними порядками — отсюда и установки мемориальных досок; опросы, в которых между Сталиным, Горбачевым и Ельциным люди выбирают Сталина. Все это должно создать атмосферу легкого страха и невроза на тему того, что нынешняя власть — страшная, но народ еще страшнее, и только власть от него может защитить.