Новая парадигма

Мировой опыт
Взимание налога на крупные депозиты или процентный доход с них является распространенной мировой практикой.

В США доход с депозитов облагается по обычной шкале вместе с остальными доходами. Исключение сделано только для небольших вкладов с доходностью менее $10 в год. В Германии действуют аналогичные порядки, но там не взимаются налоги с депозитов у лиц с малым доходом. В Японии действует совокупный налог в 20,3% с процентов по депозитам.

В Великобритании по умолчанию налоги не взимаются с доходов по вкладам, которые составляют менее 5 тыс. фунтов стерлингов в год. Однако если у налогоплательщика есть другой большой источник дохода, проценты по вкладам могут облагаться по ставке до 45%.  

Чтобы не быть голословным (для примера, только один эпизод):

ЦитатаИз Вавилона дошла до нас также древнейшая, написанная еще клинописью поэма о Гильгамеше, в которой тесно переплетаются действия богов, полубогов, героев и людей, подчеркивается возможность перехода между этими группами. В поэме, написанной, видимо, перед Великим потопом и отчасти отражающей его смысл, главный герой Гильгамеш стремится стать богом и обрести бессмертие. Боги не возражают, но ставят ему предварительные условия:


…Снеси жилище, построй корабль,
Покинь изобилие, заботься о жизни.
Богатство презри, спасай свою душу!
(гл.1.2. Золотой век в мифах и легендах народов мира)

На чем основан такой вывод? Непонятно.... Когда в первых же строках эпоса звучит:

ЦитатаТАБЛИЦА 1: О все видавшем до края мира, О познавшем моря, перешедшем все горы, О врагов покорившем вместе с другом, О постигшем премудрость, о все проницавшем: Сокровенное видел он, тайное ведал, Принес нам весть о днях до потопа, В дальний путь ходил, но устал и смирился, ......

Да и сам Гильгамеш не стремится стать богом, .... он и так на 2/3 бог :

ЦитатаТАБЛИЦА 1:
....
Велик он более всех человеков, На две трети он бог, на одну -- человек он, Образ его тела на вид несравненен, .....

"дальний Утнапишти", он же в земной жизни  "шуриппакиец, сын Убар-Туту" - позже,.... библейский Ной. (ремарка)

ЦитатаТАБЛИЦА 10: .....
....Гильгамеш ему вещает, дальнему Утнапишти: "Я же, чтоб дойти до дальнего Утнапишти: Чтоб увидеть того, о ком ходит преданье,
...
Утнапишти ему вещает, Гильгамешу: "Почему, Гильгамеш, ты исполнен тоскою? Потому ль, что плоть богов и людей в твоем теле, Потому ль, что отец и мать тебя создали смертным? Ты узнал ли,- когда-то для смертного Гильгамеша Было ль в собранье богов поставлено кресло? Даны ему, смертному, пределы: Люди - как пахтанье, боги - как масло.....

Развитие событий "до и во время" потопа практически "слово в слово" совпадает с библейским изложением;

ЦитатаТАБЛИЦА 11
Гильгамеш ему вещает, дальнему Утнапишти: "Гляжу на тебя я, Утнапишти, Не чуден ты ростом - таков, как и я, ты, И сам ты не чуден - таков, как и я, ты. Не страшно мне с тобою сразиться; Отдыхая, и ты на спину ложишься - Скажи, как ты, выжив, в собранье богов был принят и жизнь обрел в нем?"
Утнапишти ему вещает, Гильгамешу "Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово И тайну богов тебе расскажу я. Шуриппак, город, который ты знаешь, Что лежит на бреге Евфрата,- Этот город древен, близки к нему боги. Богов великих потоп устроить склонило их сердце. Совещались отец их Ану, Эллиль, герой, их советник, Их гонец Нинурта, их мираб Эннуги. Светлоокий Эа с ними вместе клялся, Но хижине он их слово поведал: "Хижина, хижина! Стенка, стенка! Слушай, хижина! Стенка, запомни! Шуриппакиец, сын Убар-Туту, Снеси жилище, построй корабль, Покинь изобилье, заботься о жизни, Богатство презри, спасай свою душу! На свой корабль погрузи все живое. Тот корабль, который ты построишь, Очертаньем да будет четырехуголен, Равны да будут ширина с длиною, Как Океан, покрой его кровлей!" Я понял и вещаю Эа, владыке: "То слово, владыка, что ты мне молвил, Почтить я должен, все так и исполню.......

 Только наивный человек может не видеть лукавства зла и полагать, что злу присуще простодушие, прямота и рыцарственная корректность, что с ним можно договариваться, ожидая от него верности, лояльности и чувства долга. Только поверхностный ум может упускать из вида, что зло есть начало в высшей степени удобопревратное, способное использовать весь диапазон внутренних и внешних состояний человека, то разгораясь огнем открытой страсти, то замирая в умолчании, то принимая обличие доброты и благородства (ведь им, например, нашептано и само учение о «свободе злодеяния»). Зло, вообще говоря, совсем не сводится к «дурной цели»; для него настолько же характерны и «дурные средства». Его формула гласит: всеми, и злыми и добрыми, средствами – к злой цели; причем, в термине «злой» содержится не идея «отступления от добра», а идея «безразличия» или «отвращения» к добру.

 B каждом зачатке ненависти, в каждом оттенке злобы, в каждом отвращении человека от человека, мало того, в каждой неполноте любви, от простого безразличия до беспощадного пресечения, – укрывается в начатке и оттенках акт человекоубиения. Естественно, что поверхностные и малодушные люди идут мимо этого, закрывая себе глаза, отвертываясь и игнорируя («не могу же я всех спасать»…); они, на задумываясь, приемлют всю эту жизне-смертную связанностью людей, стремятся уловить чутьем ее законы и использовать их к своей выгоде. Однако убежденный борец со злом не имеет ни основания, ни права закрывать себе глаза на это обстояние. Напротив: он должен осознать и продумать всю функцию отрицающей любви и в особенности функцию меча. Он должен до глубины понять, что он делает и на что решается, не малодушествуя и не предаваясь легкомыслию. Да, отрицающая любовь есть любовь урезанная, ущербная, функционально неполная и отрицательно обращенная к злодею: такова она уже в своих первых проявлениях – неодобрения, несочувствия и отказа в содействии, и уже в этих проявлениях ее начинается тот отрыв, то противопоставление, то отрицание и пресечение, которые доходят до максимума и до внешнего закрепления в казни злодея и в убийстве на войне. Все это именно так, и во всем этом нет совершенства и нравственной святости. И тем не менее ведущий борьбу со злодеем может и должен это принять.

 Путь меча есть неправедный путь, но нет такого духовного закона, что идущий через неправедность идет ко греху… Если бы было так, то все люди, как постоянно идущие через неправедность и даже через грех, были бы обречены на безысходную гибель, ибо грех нагромождался бы на грех и неодолимое бремя его тянуло бы человека в бездну. Нет, жизненная мудрость состоит не в мнительном праведничании, а в том, чтобы в меру необходимости мужественно вступать в неправедность, идя через нее, но не к ней, вступая в нее, чтобы уйти из нее.
 Тот, кто перед лицом агрессивного злодейства требует «идеального» по своему совершенству нравственного исхода и не приемлет никакого иного, тот не разумеет основной жизненной трагедии: она состоит в том, что из этой ситуации нет идеального исхода. Уже простая наличность противолюбовной и противодуховной, ожесточенной воли в душе другого человека делает такой безусловно-праведный исход до крайности затруднительным и проблематичным: ибо как не судить и не осудить? как не выйти из полноты любви и не возмутиться духом? как не оторваться и не противостать? Но при наличности подлинного зла, изливающегося во внешние злые деяния, идеально-праведный исход становится мнимым, ложным заданием. Этого исхода нет и быть его не может, ибо дилемма, встающая перед человеком, не оставляет для него места. Она формулирует то великое столкновение между духовным призванием человека и его нравственным совершенством, которое всегда преследует человека в условиях его земной жизни. Божие дело должно быть свободно узрено и добровольно принято каждым из нас; но мало утвердить себя в служении ему, надо быть еще сильным в обороне его. Всегда возможно, что найдутся люди, быть может – кадры, союзы, организации людей, – которые, «свободно» отвергнув Божие дело, утвердятся в противоположном и поведут нападение. И вот злодей, поправший духовное призвание человека и понуждающий к тому же других людей, ставит каждого, приявшего Божье дело, перед дилеммой: предать дело Божие и изменить своему духовному и религиозному призванию, соблюдая свою «праведность», или пребыть верным Богу и призванию, избирая и осуществляя неправедный путь. Из этого положения нет праведного исхода: ибо предающий дело Божие и изменяющий своему духовному призванию только по недомыслию может считать свой исход праведным. И это отсутствие нравственно-совершенного образа действий перед лицом наступающего злодея – необходимо понять и продумать до конца.

Судьба человека в том, чтобы в жизни на земле иметь дело с буйством неуговоримого зла. Уклониться от этой судьбы нельзя; есть только две возможности: или недостойно отвернуться от нее и недостойно изживать ее в слепоте и малодушии, или же достойно принять ее, осмысливая это принятие как служение и оставаясь верным своему призванию. Но это и значит принять меч во имя Божьего дела.
 В этом приятии своей судьбы и меча человек «полагает свою душу, но утверждает свой дух и его достоинство. Он полагает свою душу не только в том низшем смысле, что соглашается отдать свою земную жизнь в борьбе со злодеем, но еще и в том высшем смысле, что берет на себя совершение дел, бремя которых он потом несет, быть может, через всю жизнь, содрогаясь и отвращаясь при непосредственном воспоминании о них. Он принимает не только бремя смерти, но и бремя убийства, и в бремени убийства не только тягостность самого акта, но и тягость решения, ответственности и, может быть, вины. Его духовная судьба ведет его к мечу, он принимает ее, и меч становится его судьбой. И в этом исходе, в этом героическом разрешении основной трагической дилеммы – он не праведен, но прав.

 Воин как носитель меча и мироприемлющего компромисса нуждается в монахе как в духовнике, в источнике живой чистоты, религиозной умудренности, нравственной плеромы: здесь он приобщается благодати в таинстве и получает силу для подвига, здесь он укрепляет свою совесть, проверяет цель своего служения и очищает свою душу. И самый меч его становится огненною молитвою. Таков Дмитрий Донской у св. Сергия перед Куликовой битвой.
 Монах как живой хранитель чистоты и праведности приобщается через воина бремени мира, его страданию и его героической неправедности; он уже не отрешается и не замыкается в своей праведности: он бережет и строит ее не для себя: он не отвертывается от зла и злых обстояний, а вступает в борьбу с ними, становясь соратником воину, разделяя его страдания, благословляя и осмысливая его подвиг, сохраняя для него чистоту и умудрение. Монах выступает как бы ангелом-хранителем воина, и самая молитва его уподобляется огненному мечу. Таков св. Сергий, благословляющий Дмитрия Донского и дающий ему в спутники двух меченосных послушников.