Мировая Закулиса или Театр Теней

А коли так, то у "атлантов" нет никаких обязательств перед обществом. Наоборот общество им всем обязано и должно дать максимальный простор для деятельности "атлантов". Это в интересах и самого общества. Оно должно позволить таким людям заработать столько денег, сколько они смогут и тратить туда, куда и как захотят. Ведь свобода творчества "атлантов", свобода зарабатывания и трат – основа прогресса и благополучия всего человечества.– Лучшие определяются через свободную, ничем не ограниченную конкуренцию. Есть только один запрет – применение физической силы. Нельзя отбирать собственность насилием. Предполагается, что среди "атлантов" не существует обмана, лукавства, мошенничества, введения в заблуждение, шантажа и прочее. Они выше этого недостойного способа зарабатывания денег. Одна лишь честная, даже благородная конкуренция разумов и талантов.– Всю историю человечества общество паразитировало на "атлантах", отбирая честно заработанные оными деньги: через налоги, которые потом направлялись на поддержание ленивых и бедных, через законы, регулирующие конкуренцию и ограничивающие "атлантов". Общество всегда жило за счёт того, что "пило соки" из Атлантов. Одновременно и грабя и обвиняя их же в хищничестве, жажде обогащения, пренебрежении "интересами общественного блага". При этом все ничтоже сумняшеся пользовались благами цивилизации, создаваемую только попечением "атлантов". И теперь "атланты" должны расправить плечи. Освободиться от оков общества. Сбросить с себя нахлебников и бездельников. (Так и видишь коммунистический плакат с рабочим разрывающем оковы капитала).

Заметим, что, в целом, данная идеология есть компиляция идей русских социалистов середины XIX века, прекрасно описанных в романе Н.Г. Чернышевского "Что делать?", в идейных построениях Раскольникова из "Преступления и наказания" и Шигалева из "Бесов" Ф.М. Достоевского. Практический же итог показан в романе Н.С. Лескова "На ножах". Всё это оригинально пересажено Айн Рэнд на капиталистическую почву путём замены пролетария на капиталиста.
Итак, рассмотрим далее, действительно ли герои романа, их поступки соответствуют, во-первых, знаменитой клятве "атлантов": "клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека, и никогда не попрошу, и не заставлю другого человека жить ради меня"; во-вторых, постулируемой Айн Рэнд открытой неограниченной конкуренции и способны ли "атланты" к таковой; в-третьих, совпадает ли главный мотив деятельности "атлантов", как утверждает Айн Рэнд, – деньги, с настоящими мотивами "атлантов", явленных ими в своих поступках; в-четвёртых … да пока довольно и этого.
IV
Вся история "атлантов" началась с того, что некто Экстон внушил трём молодым людям мысль о том, что "исходя из сути и природы бытия, противоречий не существует". Не существует в буквальном смысле этого слова, ибо есть закон логики "А есть А". Если же вы обнаруживаете что-то невероятное, противоречащее здравому смыслу, то рассмотрите свои исходные позиции – они где-то неверны. Собственно потому и получилось противоречие. Как говорит Экстон: "Если вы находите невероятным, что изобретение гения может быть брошено среди развалин, а философ может хотеть работать поваром в кафе, проверьте свои исходные положения; вы обнаружите, что одно из них неверно".
Весь мир логичен и построен на строгих причинно-следственных связях. Только то, что постигается разумом, то и существует. Инструментом познания мира может быть только логика, которой и оперирует разум. Трансцендентное в мире отсутствует. Этакий фетишизм разума, рациональный монизм, доведённый почти до абсурда.
И хотя максима об отсутствии противоречий в определённых условиях имеет место быть, но беда как раз в том, что сам роман и сам объективизм не выдерживают, в этом смысле, даже слабой критики.
Итак, один из этих молодых людей – учеников Экстона, главный идеолог всего последующего действа, Джон Голт, делает из услышанного вывод: единственно ценное в человеке его разум. Точка.
Рассуждая далее он логично приходит к выводу, что коли самое ценное в человеке разум, а всё постигается только разумом, то самое ценное вне человека – продукты его разума. А поскольку произвести эти продукты способен только сам этот индивид и никто другой и ничто иное, кроме разума, в производстве этих продуктов не принимает участие, то и результаты разумной деятельности индивида принадлежат только и исключительно ему самому и никому больше.
При необходимости индивид может свободно обменивать продукты своего разума на продукты разума другого индивида. Но если разум кого-то не произвёл ничего ценного, т.е. разумного, то и обменять этому существу нечего. Можно даже поставить под сомнение его разумность. К чему, как мы увидим, в своём романе Айн Рэнд и приходит.
Тут Голт, спустившись на землю с философских "зияющих высот", делает следующее практическое заключение: поскольку ценны только продукты человеческого разума и в производстве моих продуктов разума участвует только один мой разум, то значит, я ничем никому не обязан. Продукты моего разума принадлежат только мне. Никто не может на них зариться со стороны. И хотя, несомненно, необходимо участие в производстве других людей, кроме меня самого, но они, в отличие от моего творческого разума, легко заменяемы, т.е. не ценны и потому не имеют никакого отношения к конечному результату. Следовательно, и обществу как таковому, которое ничего не производит, нечего предложить мне как творцу. Но и мне от него ничего не надо, поскольку все, что мне требуется, я могу получить обменяв продукты своего труда, точнее своего разума, на продукты разума других таких же творцов, минуя общество. Существует единственная в мире ценность – я – мой разум. Он и только он может производить действительные ценности, и только я могу ими распоряжаться.
Отсюда вытекает, что любые налоги есть узаконенное воровство. Слова об "общественном благе", "взаимопомощи", "долге" "милости", "сострадании" — лишь попытка обмана со стороны тех, кто ничего произвести своим разумом не в состоянии. Эти слова "есть сигнал, указывающий на людоеда". А цель рассуждений о социальной справедливости – залезть в карман тех, кто умеет производить ценности своим разумом.
Но самое печальное, что именно так несправедливо и устроен мир. Те, кто неспособен (неразумен), грабят (через налоги, мораль, общество, государство) тех, кто способен (разумен).
Поняв эту истину, Джон Голт, полагающий себя одним из разумных творцов – "атлантов", обижается на весь мир, который его грабит.
Тут есть, однако, большая загвоздка. Голт, хотя и изобрёл некий чудо-двигатель, но он ещё ничего не продал и потому ничего ещё не заработал. Ну, ни копейки. Точнее, ни цента. Но зато страшно обиделся на возможное будущее: что, если он вдруг много заработает, то у него могут отнять.
Таким образом, рассудочно убедившись в несправедливом устройстве общества, Джон сразу отказался от какой-либо конкуренции, посчитав её априори нечестной. Джо никогда не попытался ничего предпринять, чтобы запустить производством своего чудо-двигателя. Он не пробовал бороться за себя и за своё изобретение. Он не пытался конкурировать. Он сразу пошёл "в отказ".
То есть, этот молодой человек, исходя из критериев самой Айн Рэнд, ничего из себя, по сути, ещё не представляет. Он полон фантазий и прожектов. Он изобретатель "вечного двигателя" с гигантскими амбициями и бесконечным самомнением. Заметим, ничем совершенно не обоснованным. Он, скорее всего, в будущем пополнил бы группу первооткрывателей очевидного и ниспровергателей невероятного, всю жизнь доказывающих, как все ему обязаны.
Голту нечего предъявить миру, кроме злости и обиды. Движимый этими чувствами Джон решает разрушить окружающий его "несправедливый" порядок. Со словами "так не доставайся же ты никому", он бросает свой чудо-двигатель и объявляет "неправильному" обществу бойкот. Теперь он "не отдаст ничего, что создано его умом, миру, который относится к нему как к рабу". Правда, он ничего ещё не создал, чтобы это заинтересовало мир. Но то такое…
Далее, Джон колесит по стране, встречаясь с промышленниками, банкирами, судьями, композиторами и т. п., людьми, можно сказать, "лучшими в своей профессии", уговаривая их присоединиться к его забастовке – ничего не давать миру из своих творений, временно покинуть мир, уйдя в затвор ждать саморазрушения мира.
Но, как видим, собственно сам главный герой Джон Голт есть сплошное и явное противоречие с исходными положениями объективизма. Так возможно, по слову философа Экстона, эти положения неверны? Или Голт совсем не тот, за кого себя выдаёт? Напёрсточник?
В деле организации бойкота Голту помогает пара друзей, которые, так же как и Джон, ничего ценного ещё не создали. Ничего не сотворили достойного внимания. Им также нечего предъявить миру, кроме амбиций. Один, Рагнар Даннешильд, стал разбойником и грабит и разрушает материальную структуру мира, чтобы тот быстрее пал. Другой, Франциско дАнкония, занялся разорением огромной горнодобывающей империи, доставшейся ему в наследство от целой череды предков. Империя эта была так хорошо и так прочно построена, что парню потребовалось более 10 лет "тяжких" трудов в виде преднамеренных финансовых авантюр, помощь своего приятеля-пирата и, в конце концов, прямой подрыв всех шахт, чтобы завалить сиё "преступное" "нетворческое" предприятие.
И вот тут третья фундаментальная нестыковка. Все прочие "атланты", кроме трёх друзей, люди мало сказать успешные и уважаемые, они действительно состоявшиеся и доказавшие всем, что они могут. Некоторые из них создают огромные промышленные империи, как Хэнк Риарден, прозванный "Хозяин Земли": сталелитейный магнат, изобретатель чудо-сплава, владелец рудных шахт. Другие, как Мидас Маллиган, один из крупнейших банкиров страны, даже сменивший имя на прозвище "Мидас" - в честь легендарного царя, ибо все его операции и вложения были успешны. Главная героиня Дагни Таггерт, реальный управляющий крупнейшей железнодорожной компанией США. То же и прочие: крупнейший нефтепромышленник и изобретатель Эллис Уайетт, крупнейший угольный магнат Денегер, производитель чудо-дизелей, авиа-магнат и т.п. Эти люди богаты, очень богаты. Они успешно конкурируют, на очень жёстком рынке, со своими менее "разумными" коллегами капиталистами. Они по факту доказали и себе и всем, что они здесь лучшие. Они вне конкуренции.
И вот эти акулы бизнеса, по мнению Айн Рэнд, прислушиваются к доводам юнца, за плечами которого нет ничего реального, кроме модели чудо-двигателя, бросают всё и присоединяются к его забастовке…
В ожидании же конца "строго света", уйдя на временный покой, эти стальные, нефтяные и угольные бароны в тайной долине играют, как дети в песочнице, в маленькие железные дорожки, маленькие нефтяные заводики и крошечные электростанции, умилительно радуясь открытой конкуренции и даже своему разорению. Можно, психологически, простить "безусому дарованию" Джону Голту, не "нюхавшему пороха" настоящей конкурентной войны, его юношескую обиду. Но никак невозможно даже вообразить в головах прожжённых промышленных и финансовых воротил такого наивного бреда пубертатного периода.
Один из трёх философов и, по совместительству, медный барон, Франциско, объясняет Дагни, почему богатые люди ценнее, чем бедные:
"– Дагни, в жизни имеет значение лишь одно – насколько хорошо ты делаешь свое дело. Больше ничего. Только это. А все остальное приложится. Это единственное мерило ценности человека. Все те моральные кодексы, которые тебе навязывают, подобны бумажным деньгам, которыми расплачиваются мошенники, скупая у людей нравственность. Кодекс компетентности – единственная мораль, отвечающая золотому стандарту".
С этим можно даже в какой-то степени согласиться. Но компетентность несомненна у Дэгни Таггерт и у Хэнка Риардена. А где компетентность у так и не предъявившего миру двигатель Джона Голта? Где позитивная компетентность у самого Франциско, с упоением разоряющего свою компанию? Где компетентность у разбойника Рагнара, грабящего, сжигающего, взрывающего и ничего более? Зачем все они в новом мире творцов Айн Рэнд? Опять противоречие? Опять где-то неверны исходные положения автора? Похоже, что так.

 Правда, ох правда, много и в монашестве тунеядцев, плотоугодников, сластолюбцев и наглых бродяг. На сие указывают образованные светские люди: "Вы, дескать, лентяи и бесполезные члены общества, живете чужим трудом, бесстыдные нищие". А между тем, сколь много в монашестве смиренных и кротких, жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы. На сих меньше указывают и даже обходят молчанием вовсе, и сколь подивились бы, если скажу, что от сих кротких и жаждущих уединенной, молитвы выйдет может быть еще раз спасение земли русской! Ибо воистину приготовлены в тишине "на день и час, и месяц и год". Образ Христов хранят пока в уединении своем благолепно и неискаженно, в чистоте правды божией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, некогда надо будет, явят его поколебавшейся правде мира. Сия мысль великая. От востока звезда сия воссияет.

Так мыслю об иноке и неужели ложно, неужели надменно? Посмотрите у мирских и во всем превозносящемся над народом божиим мире, не исказился ли в нем лик божий и правда его? У них наука, а в науке лишь то, что подвержено чувствам. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с некиим торжеством, даже с ненавистью. Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как и у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай", -- вот нынешнее учение мира. В этом и видят свободу. И что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных -- зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в братское общение, тем что сокращает расстояния, передает по воздуху мысли. Увы, не верьте таковому единению людей. Понимая свободу, как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтоб утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить ее. У тех, которые не богаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей, зависть пока заглушаются пьянством. Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут. Спрашиваю я вас: Свободен ли такой человек? Я знал одного "борца за идею", который сам рассказывал мне, что, когда лишили его в тюрьме табаку, то он до того был измучен лишением сим, что чуть не пошел и не предал свою "идею", чтобы только дали ему табаку. А ведь этакой говорит: "за человечество бороться иду". Ну куда такой пойдет и на что он способен? На скорый поступок разве, а долго не вытерпит. И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали напротив в отъединение и уединение, как говорил мне в юности моей таинственный гость и учитель мой. А потому в мире всё более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдет сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше.

Другое дело путь иноческий. Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощию божьей, свободы духа, а с нею и веселья духовного! Кто же из них способнее вознести великую мысль и пойти ей служить, -- уединенный ли богач или сей освобожденный от тиранства вещей и привычек? Инока корят его уединением: "Уединился ты, чтобы себя спасти в монастырских стенах, а братское служение человечеству забыл". Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует? Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении. Народ верит по-нашему, а неверующий деятель у нас в России ничего не сделает, даже будь он искренен сердцем и умом гениален. Это помните. Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная Русь. Берегите же народ и оберегайте сердце его. В тишине воспитайте его. Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ богоносец.

Нечто о господах и слугах и о том, возможно ли господам и слугам стать взаимно по духу братьями.
Боже, кто говорит, и в народе грех. А пламень растления умножается даже видимо, ежечасно, сверху идет. Наступает и в народе уединение: начинаются кулаки и мироеды; уже купец всё больше и больше желает почестей, стремится показать себя образованным, образования не имея ни мало, а для сего гнусно пренебрегает древним обычаем и стыдится даже веры отцов. Ездит ко князьям, а всего-то сам мужик порченый. Народ загноился от пьянства и не может уже отстать от него. А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от пьянства всё. Видал я на фабриках девятилетних даже детей: хилых, чахлых, согбенных и уже развратных. Душная палата, стучащая машина, весь божий день работы, развратные слова и вино, вино, а то ли надо душе такого малого еще дитяти? Ему надо солнце, детские игры и всюду светлый пример и хоть каплю любви к нему. Да не будет же сего, иноки, да не будет истязания детей, восстаньте и проповедайте сие скорее, скорее. Но спасет бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе, но всё же знает, что проклят богом его смрадный грех, и что поступает он худо, греша. Так что неустанно еще верует народ наш в правду, бога признает, умилительно плачет. Не то у высших. Те во след науке хотят устроиться справедливо одним умом своим, но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления, нет уже греха. Да оно и правильно по-ихнему: ибо если нет у тебя бога, то какое же тогда преступление? В Европе восстает народ на богатых уже силой, и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его. Но "проклят гнев их, ибо жесток". А Россию спасет господь, как спасал уже много раз. Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его. Отцы и учители, берегите веру народа, и не мечта сие: поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство благолепное и истинное, сам видел, сам свидетельствовать могу, видел и удивлялся, видел, несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего. Не раболепен он, и это после рабства двух веков. Свободен видом и обращением, но безо всякой обиды. И не мстителен, и не завистлив. "Ты знатен, ты богат, ты умен и талантлив, -- и пусть, благослови тебя бог. Чту тебя, но знаю, что и я человек. Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и достоинство мое являю пред тобой человеческое". Воистину, если не говорят сего (ибо не умеют еще сказать сего), то так поступают, сам видел, сам испытывал, и верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский, тем и более в нем сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло! Но спасет бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим. Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращенный богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймет и уступит ему с радостью и лаской ответит на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то идет. Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь у нас. Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся. Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру... Буди, буди!

А про слуг прибавлю следующее: сердился я прежде, юношею, на слуг много: "кухарка горячо подала, денщик платье не вычистил". Но озарила меня тогда вдруг мысль моего милого брата, которую слышал от него в детстве моем: "стóю ли я того и весь-то, чтобы мне другой служил, а чтоб я, за нищету и темноту его, им помыкал?" И подивился я тогда же, сколь самые простые мысли, воочию ясные, поздно появляются в уме нашем. Без слуг невозможно в миру, но так сделай, чтобы был у тебя твой слуга свободнее духом, чем если бы был не слугой. И почему я не могу быть слугою слуге моему и так, чтоб он даже видел это, и уж безо всякой гордости с моей стороны, а с его, неверия? Почему не быть слуге моему как бы мне родным, так что приму его наконец в семью свою и возрадуюсь сему? Даже и теперь еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет искать себе человек и не в слуг пожелает обращать себе подобных людей, как ныне, а напротив изо всех сил пожелает стать сам всем слугой по евангелию. И неужели сие мечта, чтобы под конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне, -- в объядении, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? Твердо верую, что нет, и что время близко. Смеются и спрашивают: когда же сие время наступит и похоже ли на то, что наступит? Я же мыслю, что мы со Христом это великое дело решим. И сколько же было идей на земле, в истории человеческой, которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появлялись, когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле? Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш и скажут все люди: "камень, который отвергли зиждущие, стал главою угла". А насмешников вопросить бы самих: если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа? Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет кровь а извлекший меч погибнет мечом. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле. Да и сии два последние не сумели бы в гордости своей удержать друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого. И сбылось бы, если бы не обетование Христово, что ради кротких и смиренных сократится дело сие. Стал я тогда, еще в офицерском мундире, после поединка моего, говорить про слуг в обществе, и все-то, помню, на меня дивились: "чтó же нам, говорят, посадить слугу на диван да ему чай подносить?" А я тогда им в ответ: "почему же и не так, хотя бы только иногда". Все тогда засмеялись. Вопрос их был легкомысленный, а ответ мой неясный, но мыслю, что была в нем и некая правда.

О молитве, о любви и о соприкосновении мирам иным.
Юноша, не забывай молитвы. Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнет новое чувство, а в нем и новая мысль, которую ты прежде не знал, и которая вновь ободрит тебя; и поймешь, что молитва есть воспитание. Запомни еще: на каждый день, и когда лишь можешь, тверди про себя! "Господи, помилуй всех днесь пред тобою представших". Ибо в каждый час и каждое мгновение тысячи людей покидают жизнь свою на сей земле и души их становятся пред господом, -- и сколь многие из них расстались с землею отъединенно, никому неведомо, в грусти и тоске, что никто-то не пожалеет о них и даже не знает о них вовсе: жили ль они или нет. И вот, может быть с другого конца земли вознесется ко господу за упокой его и твоя молитва, хотя бы ты и не знал его вовсе, а он тебя. Сколь умилительно душе его, ставшей в страхе пред господом, почувствовать в тот миг, что есть и за него молельщик, что осталось на земле человеческое существо и его любящее. Да и бог милостивее воззрит на обоих вас, ибо если уже ты столь пожалел его, то кольми паче пожалеет он, бесконечно более милосердый и любовный чем ты. И простит его тебя ради.

Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие божеской любви и есть верх любви на земле. Любите всё создание божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать всё далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, -- увы, почти всяк из нас! -- Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам. Горе оскорбившему младенца. А меня отец Анфим учил деток любить: он милый и молчащий в странствиях наших, на подаянные грошики им пряничков и леденцу бывало купит и раздаст; проходить не мог мимо деток без сотрясения душевного: таков человек.

Пред иною мыслью станешь в недоумении, особенно видя грех людей, и спросишь себя: "взять ли силой, али смиренною любовью?" Всегда решай: "возьму смиренною любовью". Решишься так раз навсегда, и весь мир покорить возможешь. Смирение любовное -- страшная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего. На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошел мимо малого ребенка, прошел злобный со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребенка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастет оно пожалуй, а всё потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе. Братья, любовь учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. А случайно-то и всяк полюбить может, и злодей полюбит. Юноша брат мой у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо всё как океан, всё течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается. Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче и ребенку и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы. Всё, как океан, говорю вам. Тогда и птичкам стал бы молиться, всецелою любовию мучимый, как бы в восторге каком, и молить, чтобы и они грех твой отпустили тебе. Восторгом же сим дорожи, как бы ни казался он людям бессмысленным.

Источник: "Братья Карамазовы"

Дай Бог им здоровья. Матушка (1946 г.р.) до сих пор трудится и сдаваться совсем не намерена. Уже на пенсии защитила докторскую настоящим образом проработанную и продолжает вкалывать. Отец (1941 г.р.) стал последнее время сильно сдавать (прям на глазах), как его уволили с цинкового завода в 2008 г. (кризис, мля) и внуки выросли, с которыми он занимался школьными предметами.