Старый Хрыч | |
09 янв 2019 23:01:36 |
Сизиф | |
26 сен 2024 11:07:45 |
Цитата: ЦитатаВ начале 30-х гг. беспощадному шельмованию подвергались те экономисты, которые осмеливались утверждать, что, прежде чем ликвидировать частное хозяйство и рынок, нужно было бы сперва на деле наладить централизованное планирование и управление, другими словами, убедиться, что они возможны. Нет, отвечали благонамеренные, само разрушение частных хозяйств, сама ликвидация рынка и обеспечат планомерность и организованность народного хозяйства в целом. Старое мешает новому, в результате борьбы со старым, его уничтожения новые социалистические формы станут всеобъемлющими.Катастрофическая практика начала 30-х гг. показала, насколько фантастичны, маниакальны представления о том, что разрушение старых форм якобы само по себе открывает путь для новых, более передовых форм общественной жизни.Казалось бы, после того как была провозглашена окончательная победа социализма в нашей стране, этот элемент сталинистского мышления должен был сойти на нет: ведь исчезли те злокозненные старые формы, которые мешали проявиться преимуществам социализма. Уничтожать, вроде бы, больше было нечего. Но этого не произошло: один из важнейших родовых элементов сталинистского экономического мышления сохранился, хотя и не играл той роли, которая отводилась ему в начале 30-х гг. В начале 50-х гг. Сталин провозгласил, что главным препятствием на пути к коммунизму является колхозная форма собственности, которая не столь совершенна, как общегосударственная. В начале 60-х гг. Хрущев развернул борьбу с приусадебным хозяйством, с крестьянским подворьем, в котором усмотрел главную помеху для успешного движения к коммунизму. Наконец, в 60-х гг. в советской экономической науке сложилось направление, рассматривавшее товарно-денежные формы в советской экономике как атавизм капитализма, с преодолением которого откроются возможности перехода к коммунизму.Сталинские планы — это не просто планы развития производительных сил, роста уровня жизни, решения социальных задач (хотя все эти моменты в планах пятилетних и перспективных формально всегда присутствовали): сталинские планы — это всегда планы преобразования социальных основ общества. Первая пятилетка призвана была заложить основы нового общественного строя, вторая — завершить его создание, третья — обеспечить необратимое опережение уровня и объема производства по сравнению с капиталистическим миром. На то, чтобы догнать и перегнать США, в официальных выступлениях начала 30-х гг. отводилось 10 лет. В перспективе Сталину мерещились такие темпы, о которых в 1930 г. невозможно и мечтать. А ведь в этом году план предусматривал рост промышленности примерно на 30%! Верил ли Сталин сам в чудодейственные возможности нового строя или нет, но в любом случае будущее, которое он готовил стране, состояло в непрерывной гонке, непрерывном перенапряжении.В 1932 г. Е.А.Преображенский, в прошлом ведущий экономист — теоретик левой оппозиции, прислал в журнал «Проблемы экономики» статью, посвященную хозяйственной ситуации в стране и основным направлениям экономической политики. Статья опубликована не была, но тем не менее журнал поместил разносный ответ на эту статью, из которого мы и можем узнать о ее содержании. В своей статье Е.А.Преображенский предлагал снизить темпы роста тяжелой индустрии, сделать упор на повышение крайне низкого жизненного уровня народа, аргументируя это тем, что важнейшая цель – построение основ социализма – уже достигнута. Главным аргументом в разносной критике неопубликованной статьи Преображенского служило указание на то, что за строительством социализма должно последовать строительство коммунизма, следовательно, сверхвысокие темпы должны сохраниться, а возможно, и возрасти.Еще в 1927 г. Н.Д.Кондратьев, пытаясь образумить госплановских планировщиков, писал, что изменения в социальном строе общества – это сложный органический процесс, которым можно управлять, но который нельзя втиснуть в рамки пятилетнего плана. План должен ориентироваться на максимальное развитие производительных сил, на создание наиболее благоприятных условий для социального прогресса, но он не может, оставаясь научным, предусматривать ломку сложившихся социальных форм и созидание новых. По сути дела, такова же была позиция Н.И.Бухарина.Было бы неверно приписывать курс на разрушение старых форм левой оппозиции, в том числе так называемым троцкистам. Левая оппозиция требовала ускоренной индустриализации, чтобы не допустить снижения удельного веса пролетариата в населении и рабочих от станка — в партии, поскольку в первом она видела гарантию движения к социализму, а во втором — панацею от бюрократизации партии. Для достижения этих целей левые допускали ограничение в развитии высших групп деревни, перекачку средств из деревни в город. Программа их, конечно, была уязвима, более того — порочна (не будет развиваться земледелие, если дискриминировать лучших хозяев, постоянно отнимать у них накопления), но все же и в страшном сне не могла им померещиться сталинская коллективизация. Крестьянское хозяйство, по их мнению, на обозримый период должно было оставаться частным и развиваться по фермерскому пути. Представление о том, что разрушение старых форм хозяйства открывает путь к светлому будущему, — это всецело достижение сталинской экономической мысли.Путь к социализму для сталинизма – это разрушение старых форм, причем разрушение, идущее на глазах, в сжатые сроки. Поэтому и переживаемая эпоха – это эпоха непрерывной ломки, переделки, это – растянувшаяся во времени революция. Хозяйственную систему этой революции не следует представлять как законченную систему, с равновесием входящих в нее элементов: одни элементы системы должны расти, другие уничтожаться. Отсюда – острая враждебность Сталина и сталинистов ко всем попыткам найти условия равновесия в советском хозяйстве, к теории равновесия, которую защищал Бухарин. Итак, свобода от равновесия, от сбалансированности, от объективной обусловленности принимаемых хозяйственных решений. Отсюда – глубокий волюнтаризм сталинистского экономического мышления.Историки экономической мысли нередко рисовали такую идиллическую картину. Сначала советские экономисты полагали, что при социализме объективных экономических законов не будет, потом постепенно постигли, что объективные законы присущи любому способу производства, правда, толковали они эти объективные законы сперва... субъективно, ну, например, утверждали в начале 30-х гг., что законом является план или что объективным законом выступает диктатура пролетариата. Лишь постепенно они пришли к выводу, что объективные законы социализма присущи ему независимо от плана и от надстройки (диктатуры пролетариата), но долго спорили, действуют ли эти законы, когда они еще не познаны, или же вступают в действие лишь будучи познанными. Сталин и сам, несмотря на весь свой субъективизм, в 1951 г. признал действие объективных экономических законов, зафиксировал это признание в своей брошюре «Экономические проблемы социализма в СССР» и с тех пор перед экономической наукой раскрылись бескрайние просторы для теоретических построений и изысканий.Такую картину рисовали историки-экономисты, но реальная связь идей была иной. Отношение сталинистского мышления к объективным закономерностям весьма противоречиво. С одной стороны, всякую переживаемую эпоху сталинизм объявляет эпохой переходной, эпохой ломки, преддверием чего-то более высокого и более совершенного, ради чего все и делается, ради чего и приносятся жертвы. Поскольку переживаемая эпоха переломная, переходная, то нет нужды беречь старые формы, нет нужды считаться с их закономерностями, с закономерностями старого строя, которые проявлялись через рынок, через равновесие между элементами хозяйства, через воспроизводство всех секторов экономики. В этом смысле сталинизм отвергает закономерности, объективные условия, объективные экономические законы.С другой же стороны, сталинизм апеллирует к новой, наступающей эпохе, обладающей огромными, невиданными и неслыханными преимуществами, раскрывающей необозримый простор для развития. Благодаря чему эта новая эпоха, новый общественный строй обладают названными преимуществами? Благодаря своим законам и закономерностям! Нам бы только дойти до той черты, где начинают действовать эти новые законы, и тогда... тогда наши темпы будут еще выше, жизнь еще лучше! А этот новый строй уже наступает или даже уже наступил, закономерности его уже заработали, преимущества уже неоспоримы и т. д. Закономерности нового строя сталинизм никогда не отрицал, но эти закономерности не связывают, а, наоборот, развязывают руки экономической политике, открывают перед ней фантастические возможности.Итак, вопрос о «признании объективных экономических законов» — это характерная дилемма сталинистского экономического мышления: объективные законы и закономерности существуют (с их помощью обосновываются неизбежные наши успехи), но они не должны дублировать старые закономерности, например закон стоимости, закон спроса и предложения, не должны как-либо связывать экономическую политику, стеснять власть предержащую, предписывать что-либо от власти не зависящее, например пропорции воспроизводства, обеспечивающие равновесие в хозяйстве. На роль такой основной закономерности первоначально был поставлен план, но поскольку план и сам-то постоянно пересматривался властью, т. е. был этой власти вполне подчинен, то ведущей закономерностью нового общества была объявлена сама политическая власть, именовавшаяся «диктатурой пролетариата».Но на этом дело не могло остановиться. Перед советскими экономистами была поставлена задача, еще невиданная в истории науки: создать теорию нового общественного строя, имеющего наступить в результате выполнения утвержденных пятилетних планов, построить теоретическую схему, в общем и целом не зависимую от реальности, опирающуюся на априорные представления о социализме, и вместе с тем препарирующую эту реальность в соответствии с наперед заданными выводами.История экономической мысли может зафиксировать мучительные потуги теоретического конструирования того, чего нет, но исходя из «теории» — должно быть. И едва ли не каждый «теоретик», наверное, утешал себя мыслью, что он конструирует и «развивает» теорию такого социализма, который должен быть по своей идее, что его теория — не апологетика действительности, а смелый упрек ей. Между тем теоретическое конструирование несуществующих социальных форм и отношений просто не имеет никакого отношения к науке, во всяком случае, к науке XX в. В целом же, при всей противоестественности задачи, экономистам все же удалось сконструировать некое подобие системы, где были переплетены старинные идеалы социализма и коммунизма (производство ради удовлетворения потребностей, от каждого по способности, каждому — по труду, взаимопомощь и сотрудничество, работа по единому плану), отблески реальности (товарно-денежные формы, признание недостатков), нормативные установки, элементы экономической политики. Эта система воплотилась в учебнике политической экономии, который готовился с середины 30-х гг. и вышел в 1954 г.Сталинское экономическое мышление движется в мире фантомов. Действительности приказано исчезнуть, уступить место сияющим высотам и достижениям, закономерностям «первой фазы коммунизма», которые в свою очередь неуклонно перерастают в закономерности «полного коммунизма». Но разрушенная и опозоренная, действительность все же существует, в отличие от фантомов сталинской политической экономии. Эта действительность дает о себе знать нищетой народных масс, деградацией сельского хозяйства, провалами планов, срывами, прорывами, падением качества продукции, вечным дефицитом. И сталинистское экономическое мышление должно так или иначе включить реальность в круг своего фантастического восприятия, присвоить действительности определенный «знак», символ, под которым она могла бы присутствовать в системе мышления, не вступая в противоречие с конституирующими это мышление призраками.Такой «знак» найден с самого начала. «За нашими трудностями скрываются наши классовые враги», — провозглашает Сталин[3]. Трудности, тягости, лишения, катастрофы, порождаемые сталинской экономической политикой, хозяйственной системой сталинизма, получают в сталинистском мышлении кодовый «знак» «классового врага». Соответственно, непредвзятое, элементарно правдивое восприятие действительности, не затуманенное «теоретическими» призраками, получает в сталинистском мышлении обозначение «вылазки классового врага», ревизионизм и т. п.Впрочем, «классовый враг» — не единственный «знак» реальности в мире фантомов. Наряду с ним с самого начала использовались и другие, менее зловещие знаки: «чиновничье благодушие», «самоуспокоенность», «отдельные недостатки», «головотяпство», «недооценка последних указаний» и т. д.После смерти Сталина тезис о классовых врагах, об их «вредительстве» как источнике всех трудностей официально не употреблялся. Сатана — мировой империализм — был перенесен за рубеж, откуда и продолжал соблазнять отдельных неустойчивых интеллигентов, вовлекая их в ревизионизм. Внутри страны были «отдельные недостатки», «головотяпство», «самоуспокоенность», «недооценка указаний», а классовых «врагов» больше не было. Но в массовом, бытовом сталинистском сознании жило представление о врагах и вредительстве; много десятков лет после Сталина в высокие инстанции шли письма из разных концов страны, где сообщалось, что из продажи исчезли нужные товары, что возникли перебои на транспорте и т. д., и, следовательно, не обошлось без вредительства. А сегодня, в пору гласности и демократизации, извращенное, убогое и злобное сталинистское мышление, выйдя из-под спуда, приобретает собственную, самостоятельную жизнь, становится одним из течений общественной мысли. Правда «враг» теперь выискивается другой — скорее расовый, чем классовый, но суть дела от этого не меняется. Страшная это картина — оживший призрак, желающий быть самостоятельным по отношению к тем силам, которые его породили. Но нужно понять, что мышление, оторванное от реальности, враждебное реальности, утратившее способность воспринимать эту реальность, неизбежно должно будет отождествить эту реальность с дьяволом, вездесущим, всепроникающим врагом.Представление о классовом враге служило обоснованием для абсолютной враждебности к инакомыслию. Малейшее, часто неуловимое отступление от предписанной точки зрения могло служить поводом для обвинений в протаскивании вражеской. Тем более недопустима была серьезная полемика с зарубежными экономистами. Их нужно не критиковать, а разоблачать, вскрывать классовые корни их теорий. Попытки всерьез, без ругани полемизировать с немарксистскими течениями в западной экономической мысли пресекались как вредный академизм, уводящий в сторону от классовой борьбы. Что же касается критики, исходящей от немарксистов и социал-демократов, то ее вообще не следует принимать всерьез; если эта критика не является злонамеренной клеветой, то она порождается тем обстоятельством, что классовая позиция этих ученых не позволяет им понять наши преимущества и наши достижения. Общезначимость науки отрицалась: понимание реальности всецело обусловлено классовой принадлежностью и классовой позицией. Буржуазным экономистам «не дано понять» источники наших темпов, наших возможностей и т. д.Отрицание общезначимости научного знания, его доступности для всякого образованного и здравомыслящего человека играло существенную роль и для внутреннего пользования. Тому, кто не может согласовать предписанных истин с реальностью, просто «не дано понять» эти истины, поэтому ему и кажется, что король голый. От каждого человека, приобщенного к официальной премудрости, и прежде всего от исследователя требовались постоянные потуги, чтобы убедить себя и других в том, что ему «дано понять». Сталинистское мышление предполагает запуганное и раздвоенное сознание прежде всего самого экономиста-исследователя, а затем уже и всех тех, кто прибегает к источнику официальной науки.Итак, на рубеже 20-х и 30-х гг. была сделана попытка полной трансформации действительности. На место разрушаемой реальности должно было прийти светлое будущее. Но оно не пришло. Наступила голодная катастрофа. Неподатливая реальность была заклеймена знаком «классового врага». Но это клеймо могло запугать человеческое сознание, но не оздоровить экономику. И здесь мы подходим к еще одному, чрезвычайно важному элементу сталинистского экономического мышления, его отношения к реальности: к постепенному «признанию» необходимости и неизбежности старых экономических форм, хотя бы в усеченном, «преобразованном» виде. Это «признание» обозначилось уже в начале 30-х гг., когда попытка полностью ликвидировать рынок, торговлю, куплю-продажу вызвала катастрофические последствия не только для сельского хозяйства, но и для промышленности. Сначала была признана необходимость хозяйственного расчета, торговли, денег, затем в течение 30-х гг. было «признано» товарное производство в советском хозяйстве (появился термин «советский товар») и, наконец, — закон стоимости. «Признание» на этом не остановилось. В послевоенные годы такое «признание» получили и другие категории экономики: процент, прибыль, цена производства, рента и т. д. Сейчас, наконец, речь идет о «признании» акций и облигаций, фиктивного капитала, фондовой биржи, валютной биржи и т. д.«Признания» выдавались за развитие науки. Пожалуй, так оно и было. Но все же стоит задуматься: каковы же должны быть условия функционирования науки, чтобы само признание необходимых элементов реальности давалось мучительными усилиями, жертвами и составляло важный шаг вперед. «Признание» тех или иных форм экономической жизни послужило именно той щелью, через которую в сталинистскую политическую экономию могли проникнуть элементы позитивной экономической науки. Экономисты, реально и честно мыслящие, смогли выдвигать и разрабатывать действительные научные проблемы, разумеется, строго дозируя свои выводы, разумеется, сами себя ограничивая, поскольку в любой момент они могли стать объектом «борьбы» и «критики».В жизни советской экономической науки на долгие годы сложился своеобразный кругооборот и соответствующее ему разделение ролей. «Признание» товарного производства и закона стоимости впускало в теорию и практику (хотя бы в усеченном, «преобразованном», искалеченном виде) то самое «зло», те самые формы, которые должны были быть уничтожены на рубеже 20-х и 30-х гг. Но коль скоро сохранялось это зло, равно как и сохранялись его защитники («товарники»), могла возобновиться и борьба с ними. Сам Сталин, провозгласивший в 1941 г. действие закона стоимости в советском хозяйстве, в 1951 г. ополчился на борьбу с ним как с препятствием на пути к коммунизму.С конца 30-х гг. советские экономисты более или менее четко делятся на два лагеря. Одни пытаются ввести в экономическую науку реальные проблемы, согласовав их постановку с официозными основами политической экономии, включить теорию товарного производства в систему учения о социализме. Другие, действуя по собственной инициативе или следуя указаниям сверху, всякий раз возобновляют борьбу за «чистоту», или, лучше сказать, за пустоту, экономической науки. Если при жизни Сталина травля, периодически возобновляемая, так и выступала как травля, то после его смерти она приняла более благопристойные формы борьбы различных направлений в науке.Признание реальности стоимостных форм положило начало разработке важнейших разделов экономической теории применительно к советскому хозяйству: теории денег, ценообразования, воспроизводства, хозрасчета, эффективности капитальных вложений. Но разработка этих разделов науки не могла ограничиться формальным признанием стоимостных форм как орудий учета и распределения. Жизнь требовала большего: признания роли прибыли, процента на капитал (между тем, само понятие «капитал» было под запретом, да и сейчас еще не вернулось в науку), цены производства и т. д. Без этих традиционных категорий невозможно не только стимулировать эффективное, рациональное использование средств, невозможно даже сколько-нибудь рациональное распределение средств, выделяемых на капитальное строительство. Именно в литературу, посвященную эффективности капитальных вложений, традиционные экономические категории (частично закамуфлированные новыми обозначениями) стали возвращаться уже в конце 30-х гг. В области теории эффективности формируется научная школа, возглавляемая В. В. Новожиловым, которая, несмотря на идеологические запреты, разрабатывает проблемы соизмерения затрат и результатов, опираясь по сути дела на общезначимые экономические категории: процент на капитал и среднюю норму прибыли (именуемые коэффициентом эффективности и «затратами обратной связи»).В.В.Новожилов впервые выступил в экономической литературе еще в середине 20-х гг., когда он защищал идею свободного, плавающего курса рубля и рыночного ценообразования. С обрывом нэпа Новожилов на целое десятилетие замолчал. В экономическую литературу он возвращается лишь в конце 30-х гг. как автор теории «затрат обратной связи» в распределении капиталовложений. Его ближайшим последователем явился ленинградский экономист А.Л.Лурье.Проработки 1948 г., положившие конец короткому послевоенному оживлению в экономической науке, обрушились и на школу В.В.Новожилова, который был обвинен в «недостаточном уяснении основ марксизма-ленинизма и наличии остатков буржуазной идеологии». А.Л.Лурье был арестован. В.В.Новожилов вновь замолчал — теперь уже до хрущевской оттепели, когда он, совместно с Л.В.Канторовичем и В.С.Немчиновым и вернувшимися из заключения А.Л.Вайнштейном и А.Л.Лурье, выступил как один из создателей экономико-математического направления в советской экономической науке.* * *Хозяйственная система сталинизма появилась на свет под бравурные обещания в 2–3 пятилетки оставить далеко позади загнивающий капиталистический мир. Сравнения и сопоставления с экономикой западных стран, с их темпами роста, с их техническим прогрессом всегда имели колоссальное идеологическое значение: ведь именно ради темпов роста, опережающего технического развития приносились жертвы, откладывалась «на будущее» нормальная человеческая жизнь нескольких поколений советских людей.В 20-х гг., когда еще не выдвигалась в порядок дня задача «догнать и перегнать», сопоставления с экономикой западных стран выглядели отнюдь не утешительно. То, что за годы мировой и гражданской войн страна по техническому уровню резко отстала от Запада, никем не оспаривалось. Никто не оспаривал и того факта, что в 20-х гг. продолжался быстрый технический прогресс в развитых капиталистических странах, особенно в Америке, в то время как в советской промышленности технический прогресс шел туго, а уровень организации труда был даже ниже довоенного.Индустриализация, начавшаяся в конце 20-х гг., породила своеобразную идеологию технического прогресса, согласно которой передовую технику Запада можно пересадить на советскую почву единовременно, построив в сжатые сроки множество новых предприятий. Поскольку в любой капиталистической стране предприятий строилось меньше, то, согласно этой идеологии, в определенный момент наш технический уровень благодаря новому строительству окажется самым высоким в мире. Совершенно отбрасывалось то, казалось бы, очевидное положение, согласно которому для поддержания технического прогресса нужен экономический механизм, который этот прогресс генерирует, одновременно и стимулирует, и принуждает каждого предпринимателя к его осуществлению. Такого механизма не существовало даже в 20-х гг., когда в экономике все же присутствовали элементы хозрасчета, когда осуществлялась работа на рынок. Тем более не было механизма технического прогресса в 30-х гг., в условиях сверхцентрализации управления, массового применения принудительного труда. В качестве механизма технического прогресса мыслилось бесконечное огромное строительство новых предприятий, выкачивание из страны сельскохозяйственных и сырьевых продуктов и все новые и новые вливания иностранной техники.Эта идеология опиралась, как на аксиому, на утверждение о загнивании капитализма и его неминуемом крахе в обозримом будущем. В 30-х гг., во время великой депрессии, казалось, что эта аксиома находит подтверждение на практике. Западный мир был охвачен глубоким кризисом, раковая опухоль фашизма грозила задушить демократию. Но и в этих условиях к концу 30-х гг., когда, согласно перспективным планам и обещаниям Сталина, страна должна была уже далеко опередить всех соперников, сопоставления с Америкой выглядели удручающе. Попытка прямого сопоставления производительности труда и технической его вооруженности в сельском хозяйстве СССР и США, предпринятая экономистом-аграрником М.И.Кубаниным, повлекла за собой его арест и гибель в 1941 г.Союз с западными демократиями в антифашистской борьбе, официально признанное в годы войны определение «свободолюбивые народы», объединявшее весь антифашистский блок, казалось, предполагали непредвзятое исследование развития мировой экономики, позволяли пересмотреть ряд наиболее одиозных, неподтвердившихся положений. В экономической литературе военного времени и первых послевоенных лет наметился такой пересмотр. В трудах экономистов-международников (Е.Варги, С.Вишнева, Л.Эвентова, И.Трахтенберга, М.Бокшицкого и др.), посвященных анализу военной и послевоенной экономики США и Англии, намечается отказ, более или менее открытый, от таких положений, как тезис о загнивании капитализма, о прямом и непосредственном подчинении буржуазного государства горстке монополий, об абсолютном обнищании рабочих и т. д. Появились сочувственные высказывания о лейбористской программе реформистского пути к социализму. Признание самой возможности реформирования капитализма, его эволюции к более справедливому и вместе с тем эффективному общественному устройству имело бы огромное значение для всей внутренней и внешней политики, для стратегии экономического развития. Мужество экономистов-международников, возглавляемых акад. Е. Варгой, которые в послевоенные годы попытались пересмотреть явно несостоятельный, сектантский взгляд на окружающий мир, еще должно быть оценено. Этот пересмотр был жизненно необходим прежде всего для нашей страны. Из него логически вытекал отказ от бессмысленной гонки как в области промышленного строительства, так и в области вооружений, отказ от ставки на крушение капитализма, от враждебного отношения к окружающему миру. Именно этот пересмотр стал главным объектом травли и проработок в экономической науке в послевоенный период.Важно отметить еще и такой момент. Пресловутая «борьба с космополитами» была своего рода реакцией на новый, непредвзятый взгляд на окружающий мир, на идущие в нем экономические и социальные процессы. Экономисты-международники выражали этот взгляд теоретически, но в форме житейских представлений он грозил широко распространиться среди интеллигенции, среди рабочих и крестьян, многие из которых повидали другие страны во время войны. И вот всякое признание достижений капиталистических стран в области техники, социальных условий объявляется «низкопоклонством перед Западом», отсутствием патриотизма и т. п. Непредвзятому отношению к капиталистическому миру было противопоставлено разжигание шовинизма, национальной и социальной исключительности, вражды и пренебрежения. Кампания «борьбы с космополитами» была развязана в 1949 г., но в течение двух предшествовавших лет (1947–1948) шел разгром школы экономистов-международников. Возглавлявшийся Е. С. Варгой Институт мирового хозяйства и мировой политики был закрыт, выпущенные этим институтом индивидуальные и коллективные монографии подвергнуты многоразовой проработке, в ходе которой от ученых требовалось «признание ошибок», «самокритики» и т. д.Развязав кампанию «борьбы с космополитами», заставив замолчать экономическую науку, которая в первые послевоенные годы, казалось, едва стала приходить в себя от безмолвия 30-х, сталинизм по сути дела защищал правильность своего выбора, правильность того тяжелого и безысходного пути, на который он толкнул страну с отказом от нэпа, — пути непрерывного соревнования со всем миром, непрерывного перенапряжения сил народа, подавления творчества, самостоятельности, инициативы. По этому пути он намерен был гнать страну и дальше. Этой цели служило обращение к самым темным инстинктам и предрассудкам масс, ставка на наиболее безнравственную и профессионально несостоятельную часть интеллигенции.В экономической науке «борьба с космополитами» должна была обрушиться в первую очередь на только что разгромленную школу экономистов-международников. Грубым оскорблениям вновь подверглись Е.С.Варга и его сотрудники по бывшему Институту мирового хозяйства и мировой политики. Нужно отдать должное руководителям Института экономики – директору института К.В.Островитянову и секретарю партбюро И.А.Анчишкину, которые сделали все возможное, чтобы сбить волну проработок и не дать повода для репрессий против экономистов. Именно в таком духе («сбить волну») был выдержан доклад А.И.Пашкова (март 1949 г.), посвященный «борьбе с буржуазным космополитизмом» в Институте экономики (но не с космополитами, которых, как говорилось в докладе, в Институте нет, хотя и есть отдельные ошибки «в духе космополитизма»).Травля и проработки 40-х – начала 50-х гг. привели экономическую науку в состояние, близкое к анемии. Книг и брошюр почти не появлялось, статьи в журналах представляли собой, как правило, собрание цитат классиков (главным образом – из высказываний живого классика) и восторженных комментариев к ним. В ноябре 1951 г. ЦК КПСС проводил дискуссию, посвященную обсуждению макета учебника политической экономии. На вопрос председательствовавшего на дискуссии Маленкова, почему экономисты не дают серьезных исследований по советской экономике, директор Института экономики К.В.Островитянов ответил, что научная работа стала невозможна в обстановке недоверия и непрерывных проработок.Смерть Сталина разрядила обстановку, а начавшаяся в середине 50-х гг. хрущевская оттепель вывела экономическую науку из глубокого тупика, который грозил ей полным распадом, профессиональной и нравственной деградацией. Однако это далеко еще не означало преодоления наследия сталинщины в экономическом мышлении. Но рассказ об экономической науке послесталинского периода выходит за рамки нашей статьи.Источник: В.Е.Маневич. Сталинизм и политическая экономия
// Репрессированная наука, Л.: Наука, 1991, с.181–198.[1] Публикуется в редакции автора.[2] Сталин И. В. О задачах хозяйственников: Речь на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 г. // Сталин И. В. Вопросы ленинизма. Изд. 11-е М. 1939. С. 330.
[3] XVI съезд Всесоюзной коммунистической партии (б): Стеногр. отчет. Т. 1. М., 1935. С. 74.
Цитата: ЦитатаЦитата: Полячка от 07.01.2016 23:08:42
ГОЛОД 1929 -1934г.г.
24 декабря 2013 г. Федеральное архивное агентство извещает, что выходом в свет 3-го тома документальной серии «Голод в СССР. 1929–1934 гг.» (Голод в СССР. 1929–1934: В 3 т. Т. 3. Лето 1933 – 1934. М.: МФД, 2013. – 960 с.) завершен этот международный проект Росархива,
---С 2008 и по 2013 гг. редакционным советом и коллегией документальной серии реализовывалась задача языком достоверных фактов восстановить реальную картину великой трагедии народов бывшего СССР, память о которой должна не разделять, а объединять их, поскольку это была общая трагедия, а не геноцид какого-то отдельно взятого народа. Эта идея стала основой научной концепции проекта «Голод в СССР. 1929–1934 гг.»
На протяжении пяти лет в основных центральных и региональных архивах России, Казахстана и Белоруссии выявлялись документы, раскрывающие механизм нарастания голода в СССР с начала 1930-х гг. до его кульминации в первой половине 1933 года. В результате в научный оборот введены ранее недоступные исследователям документы из Архива Президента РФ, ЦА ФСБ России, Архива внешней политики РФ и других.
Собранная информация из указанных архивов аккумулировалась в РГАЭ, где под руководством директора архива Е.А. Тюрина, составители сборника М.М. Кудюкина, Н.Е. Глущенко, Т.В. Сорокина, совместно с ответственным редактором и составителем серии, доктором исторических наук, профессором В.В. Кондрашиным отбирали документы для публикации.
Выводы:
В действительности события 1932 года были следствием политики власти, начатой гораздо ранее: в 1929 году, когда в связи с необходимостью поиска ресурсов в советской деревне для поддержания темпов форсированной индустриализации страны, стала осуществляться насильственная коллективизация на основе раскулачивания и принудительных хлебозаготовок. Именно она разрушала сельское хозяйство страны и спровоцировала массовый голод. Процесс этот начался не в 1932 году, а в 1929 году. В дальнейшем кризис лишь нарастал, достигнув своей кульминации в 1933 году.
http://archives.ru/p…sssr.shtml
Презентация книги
Правда о голоде
Ученые выяснили настоящие причины трагедии 1929-34 годов
Нам удалось восстановить реальную картину трагедии, - увлеченно рассказывает историк, научный консультант проекта Виктор Кондрашин. Но какая причина трагедии была подлинной?
Но все, что случилось тогда, было результатом политики 29-го года. Именно с этого года мы можем говорить о "сталинском голоде", причиной которого стал комплекс факторов. Индустриализация страны, бюрократическая система сельского хозяйства, бесчеловечная система планирования, когда важен был результат любой ценой, без учета обстоятельств, коллективизация... В 1929 году было принято решение найти быстрые деньги, чтобы продолжить индустриализацию. С 1930 года началось форсированное выкачивание ресурсов из деревни. Крестьяне миллионами вывозились в город. Все это привело к страшному кризису. Не последнюю роль сыграл и погодный фактор. В 30-ом году погода была великолепной, в стране собрали отличный урожай. Лето 1931 года обернулось засухой, но планы на урожай, учитывая прошлогодний результат, были удвоены. Осуществить их было невозможно. Власть была настроена выполнить план, а дальше хоть трава не расти. Сейчас мы видим, что кризис нарастал, и в 32-году власть, наконец, осознала его масштабы, но ситуация уже вышла из-под контроля, - с горечью констатирует историк.
Это была трагедия всех народов СССР, - подчеркивает Виктор Кондрашин. - Ответственность за трагедию несла власть, которая развалила страну в условиях мирного времени.
- Мы изучили тысячи тысяч документов, - рассказывает профессор РГГУ, бывший главный архивист России Владимир Козлов, - отмечу, что сборник - это трансграничная документальная публикация, основанная на архивах трех государств - Казахстана, Белоруссии и России. Трансграничная публикация - редкость, на моей памяти за последние 20 лет было всего три-четыре работы.
- Не могу сегодня не упомянуть об известном историке, Викторе Петровиче Данилове, - продолжает профессор Козлов, - он организовал большой международный коллектив исследователей по подготовке уникального шеститомного издания "Трагедия советской деревни". Но в том труде тема голода рассматривалась нами сквозь призму коллективизации и раскулачивания, и была не самой главной темой. Украинские исследователи постарались пристально рассмотреть проблему голода. И у них это получилось. Наверное, многих интересует вопрос, почему мы начали работу только в 2009 году?
- Документы по 20-30 годам были давно рассекречены, - объясняет начальник Управления ФСБ России Василий Христофоров, - просто не было энтузиаста, который отважился бы взять на себя эту работу. - Чтение это не для слабонервных, - признается он, - от многих документов волосы становились дыбом. Но работу эту нужно было сделать, чтобы прекратить спекуляции на тему "голодомора", которые велись на постсоветском пространстве.
Справка "РГ"
Относительно масштабов голода существует официальная оценка, подготовленная Государственной Думой РФ в изданном 2 апреля 2008 года официальном заявлении "Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР". Согласно заключению комиссии при ГД РФ, на территории Поволжья, Центрально-Черноземной области, Северного Кавказа, Урала, Крыма, части Западной Сибири, Казахстана, Украины и Белоруссии "от голода и болезней, связанных с недоеданием" в 1932-1933 годах погибло около 7 млн человек.
http://www.rg.ru/201…-site.html
Цитата: Vstarik от 08.01.2016 04:26:47...
Из книги Ф.Чуев "140 бесед с Молотовым" "Когда с маршалом А. Е. Головановым мы сидели за столом на даче у Молотова, Александр Евгеньевич сказал:
"— Поживи Сталин еще лет десять, мировому капитализму пришел бы конец. Помню, при нем зашел спор, кто лучше: Черчилль или Рузвельт? "Один черт, — сказал Сталин, — что Черчилль, что Рузвельт, что Насер, что Неру. Ни один из них не отдаст деньги рабочим".
Перед первой послевоенной сессией Верховного Совета кто-то из маршалов, кажется Василевский, спросил у него, как он себе представляет коммунизм?
"Я считаю, — сказал Сталин, — начальная фаза или первая ступень коммунизма практически начнется тогда, когда мы начнем раздавать населению хлеб задаром".
И вот, по-моему, Воронов спрашивает: "Товарищ Сталин, как же — задаром хлеб, это невозможное дело!"
Сталин подвел нас к окошку: "Что там?" — "Река, товарищ Сталин". -"Вода?" — "Вода". — "А почему нет очереди за водой? Вот видите, вы и не задумывались, что может быть у нас в государстве такое положение и с хлебом". Походил, походил и говорит: "Знаете что, если не будет международных осложнений, а я под ними понимаю только войну, я думаю, что это наступит в 1960 году". ".
...
Цитата: ЦитатаМир спас палач?В феврале 1953 года дуайен зарубежных послов в Москве сделал Молотову заявление от имени возглавляемого им дипломатического корпуса:— По нашим сведениям, предполагается суд над так называемыми врачами-убийцами, который носит явно антисемитский характер и вызовет повсеместные еврейские погромы. Если этот кровавый спектакль будет разыгран, то все аккредитованные в Москве послы покинут СССР, посольства будут закрыты и дипломатические отношения прерваны.Молотов доложил об этом на заседании высшей партийной элиты, и ряд руководителей, в том числе он сам и Ворошилов, высказались против этой акции. Сталин молча покинул заседание и больше никогда не появлялся на людях.Сталин уже не обращал внимания на протесты посольств и сторонников движения за мир во главе с Жолио-Кюри. Вождь намеревался провести кровавую акцию, невзирая на масштабы международного протеста. Степень его свободы от общественного мнения была столь высока, что означала или полное затмение ума, или полную готовность пойти на разрыв международных отношений со всеми ведущими странами мира. Последнее можно объяснить только намерением вождя народов развязать мировую войну.
Возможно, Сталин умер за пять минут до атомной катастрофы мира. Случайно при таких обстоятельствах не умирают. Если же правда, что Сталина устранил Берия, то фантасмагорическая ирония истории, ее парадоксальность грандиозны: палач спасает мир от гибели!
Цитата: ЦитатаОбщественный труд и основанная на нем полезная деятельность являются фундаментом человеческого существования. К началу ХХ в. действовали три главнейшие разновидности труда – свободный, наемный и принудительный. Первая среди этих форм, весьма немногочисленная, была представлена деятельностью лиц “свободных профессий” – адвокатов, врачей, писателей и т.д. Представители второй – это массовые группы, занятые наемным (или служебным) трудом. И, наконец, третью категорию представляли лица, занятые различными видами труда несвободного (или принудительного). И если магистральная мировая тенденция в сфере труда в XX в. состояла в том, что все более значительными становились группы, занятые свободным, творческим, трудом или служебным, наемным, но не связанным с государством, то для группы стран, куда входила и Россия, было характерно обратное – активно расширялась сфера государственного принуждения к труду.
Россия в течение первой трети ХХ в. прошла путь от общества со смешанной, многоукладной экономикой и политическим строем, эволюционировавшим в сторону республики, к закрытой политико-экономической системе тоталитарного, мобилизационного типа. В настоящее время появились первые отечественные исследования, ставящие целью выявить основные этапы, тенденции и результаты формирования советской системы принудительного труда [1]. В работе мы намерены, с одной стороны, обобщить накопленный материал, характеризующий переход системы на рубеже 1920 – 30-х гг. в новое качество, а с другой стороны, ввести в научный оборот ранее неизвестные материалы об отдельных сторонах ее функционирования в указанный период (использование труда интернированных, сочетание трудовых повинностей и принудительного труда).
При изучении такой многоаспектной темы, как принудительный труд, большое значение имеет то, с каких позиций осуществляется научный анализ. Принятая нами исследовательская гипотеза заключается в том, что в основе создания и длительного функционирования этой системы лежали глубокие объективные причины экономического, политического, социокультурного и психологического характера. Принудительный труд стал следствием воплощения в жизнь интересов не только правящих партийно-советских верхов, как об этом нередко говорится в публицистике, но и весьма значительно представленных нижних слоев и групп послереволюционного общества (мотивы социального реванша, передел собственности, участие в работе карательных органов и т.д.)
Изучение эмпирического материала позволило выделить две стадии в процессе формирования системы принудительного труда в советской России после окончания гражданской войны: 1) 1922 г. – середина 1929 г. и 2) середина 1929 г. – конец 1934 г. На первой стадии характерным было положение, когда принудительный труд являлся внутренним элементом карательной политики советского режима и не считался существенно важным фактором для достижения стратегически важных экономических и иных целей. Это был период НЭПа, когда функционировала смешанная экономика, а государственные репрессии не переходили границы “нормальных” и базировались преимущественно на деятельности и решениях судебных органов. Доля внесудебных репрессий была относительно небольшой [2].
На второй стадии существенно иными стали и масштабы и качество принудительного труда: государственные репрессии стали массовыми и периодическими с возрастанием роли внесудебных расправ; на их основе сложился значительный и самостоятельный сектор экономики; возникли многочисленные и постоянно пополняемые маргинальные группы – спецпереселенцы, ссыльные, заключенные, тылоополченцы и др., составившие в некоторых северных и восточных регионах страны основную часть трудоспособного населения. Пик качественных изменений в организации принудительного труда пришелся на 1929 – 1930 гг. Именно в это время директивными органами были приняты принципиальные решения о создании сети исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ), исправительно-трудовых колоний (ИТК), специальных поселений (комендатур), а также о формировании частей тылового ополчения. В последующие годы сложившаяся система значительных изменений не претерпела и сохранилась до конца сталинского правления; менялась только ее конфигурация (территория, экономические приоритеты, соотношение форм репрессий и т.д.)
В проведенном нами исследовании [3] именно поэтому приоритет был отдан анализу ситуации конца 1920-х – начала 1930-х гг. Рассматривалось, как происходил процесс подготовки, принятия и реализации на партийно-государственном уровне важнейших решений, давших толчок формированию системы принудительного труда. Особое значение придавалось выявлению мотивов и причин для расширения масштабов использования принудительного труда в советском обществе. Нами сделан вывод о том, что не существовало одного генерального фактора, а действовало сразу несколько. При этом важнейшими среди них являлись три – экономические приоритеты государства; политические и социальные цели сталинского руководства; корпоративные интересы карательных органов.
При рассмотрении генезиса идеи массовых исправительно-трудовых лагерей установлено, что в качестве движущей силы первоначально выступали межведомственные, корпоративные конфликты внутри звеньев карательной системы (ОГПУ – НКВД РСФСР – Наркомат юстиции РСФСР) [4]. В ходе дискуссий каждая из трех сторон активно использовала и эксплуатировала проблему государственных, экономических приоритетов. При этом основной упор делался на том, какой из вариантов использования труда заключенных позволит скорее решить экспортные (внешнеэкономические) задачи – лесозаготовки, добыча золота и т.д. Решение вопросов оборонных и геополитических с помощью лагерей в тот момент не было приоритетным, их выдвижение на первый план произошло через несколько лет.
При формировании сети спецпоселений (комендатур) для размещения репрессированного крестьянства в ходе насильственной коллективизации была реализована другая модель действия и согласования интересов и потребностей различных звеньев политической системы. Хотя идея использования принудительных миграций (депортаций) для колонизационных целей была не новой и имела длительную дореволюционную традицию в России, движущей силой при осуществлении “кулацкой ссылки” оказывались политические и социальные интересы сталинского руководства. В качестве первопричины депортации выступало стремление режима изолировать от масс крестьянства наиболее активно сопротивлявшуюся сталинской политике часть деревенского населения, конфисковать у репрессированных крестьян имевшиеся ресурсы, а также запугать оставшихся и принудить их к вступлению в колхозы. Использование труда крестьян-спецпереселенцев в целях освоения, колонизации отдаленных и богатых природными ресурсами территорий было вначале вторичным и поэтому проходило бессистемно, вне общего плана. Однако уже через год, в 1931 – 1932 гг., крестьянские депортации имели в своей основе достаточно четко выраженные экономические ориентиры, а именно – снабжение новых строек рабочей силой.
Особый вариант организации принуждения к труду был применен при формировании частей тылового ополчения, существовавших с 1930 по 1937 гг. [5]. Эти части представляли собой военный вариант принудительного труда и формировались из молодежи призывных возрастов, не имевшей по советской конституции прав служить в кадровых частях Красной армии в связи с лишением избирательных прав (“лишенцы”). В таких полувоенных формированиях “лишенцы” использовались на тяжелых работах в строительстве, на шахтах и т.д. Создавались эти части в интересах обороны, формирования военно-экономической инфраструктуры в первую очередь.
При всей важности понимания функционирования принудительного сектора советской экономики в целом особую роль и значение Сибири трудно переоценить. Сибирь являлась своеобразной моделью, объясняющей и демонстрирующей механизм становления системы принудительного труда на региональном уровне. На территории Сибири находились громадные районы, где контингенты заключенных, спецпереселенцев, ссыльных составляли большинство населения, превосходили по численности коренных жителей (это Кузбасс, Нарымский край, Забайкалье, Колыма и др.) К середине 1930-х гг. здесь концентрировалось около миллиона репрессированных, или треть их общей численности по стране.
Вследствие высокой концентрации и мобильности труд репрессированных использовался при создании и развитии ключевых для экономического роста региона отраслей – транспорта, лесных разработок, добычи полезных ископаемых. Во всех этих отраслях репрессированные составляли от четверти до половины работавших. Крупнейшие леспромхозы, шахты, золотые прииски Сибири не могли функционировать без использования труда репрессированных.
Особого внимания заслуживает оценка экономических показателей принудительного труда. В литературе высказывались противоположные точки зрения в вопросе эффективного принуждения к труду [6]. На основании изученных нами материалов делается вывод о неэффективности любых форм организации принудительного труда. Практически все лагеря и спецпоселения с момента их организации и в период функционирования являлись убыточными и поддерживались из государственного бюджета, т. е. содержались за счет населения. Эффективность производственной деятельности лагерей, колоний и комендатур являлась мифической. Предприятия ГУЛАГа несмотря на налоговые льготы и крупные кредиты имели постоянные и все увеличивавшиеся задолженности перед бюджетом [7]. Одна из главных причин неэффективности принудительного труда, наряду с деформацией системы стимулов к производительному и качественному труду в среде репрессированных, состояла также и в необходимости содержания громадной инфраструктуры, карательного аппарата, в частности охраны. На каждые 100 лагерников приходилось до 10 лиц обслуживающего персонала. Система спецпоселений была менее убыточной: здесь сложилось соотношение 100 : 5. И в таком аспекте можно говорить о степени неэффективности одних секторов принудительной экономики по отношению к другим: лагеря и части тылового ополчения с их громадной “надстройкой” оказывались более обременительными для бюджета в сравнении со спецпоселениями [8].
На фоне значительного внимания к истории государственных репрессий, до настоящего времени практически не изученным исследователями остается вопрос о масштабах, сферах и формах использования принудительного труда иностранцев в советской экономике 1930-х гг. Ранее господствовала точка зрения, что в промежутке между двумя мировыми войнами в России, а затем в СССР труд иностранных подданных не имел принудительного характера, за исключением тех, кто подвергался политическим или уголовным репрессиям и последующему лишению свободы. Между тем прецедент достаточно масштабного насильственного использования иностранцев в качестве рабочей силы имел место уже в первой половине 1930-х гг. Ниже речь пойдет о судьбе интернированных китайцев и корейцев, оказавшихся жертвами японской агрессии на Дальнем Востоке.
В сентябре 1931 г. японские милитаристы начали захват Северо-Восточного Китая (Маньчжурии) и некоторое время спустя создали там прояпонское марионеточное правительство Маньчжоу-Го. Ослабленные многолетней гражданской войной, китайские войска оказывали японцам сопротивление, которое было длительным, но малоуспешным. В течение 1932 и начале 1933 г. на территорию советского Дальнего Востока вышел, спасаясь от окончательного разгрома, ряд подразделений китайской армии, в которых насчитывалось несколько тысяч солдат и офицеров [9]. Той же войной на советскую территорию была заброшена и часть бежавших от японцев корейских граждан. В соответствии с существовавшей практикой советская сторона объявила этих корейцев и китайцев интернированными. Отсутствие на тот момент дипломатических отношений СССР с официальным правительством Китая (с июля 1929 по декабрь 1932 г. они были разорваны) позволяло советским властям решать судьбу интернированных групп по своему усмотрению. Концентрировать их на территории Дальнего Востока, возле границы, представлялось нецелесообразным, равно как и возвратить Китаю. Выход был найден в том, что интернированных китайских военнослужащих и корейцев перебросили во внутренние районы Сибири. Так, в середине 1932 г. одна группа китайцев была размещена на лесоразработках в Нарымском округе. Другая группа китайцев и корейцев использовалась на Черногорских каменноугольных копях Хакасии [10].
Источники для исследования труда интернированных иностранцев в экономике Сибири начала 1930-х гг. немногочисленны и представляют собой документы делопроизводства партийных органов и карательного аппарата (ОГПУ – НКВД). Несмотря на ведомственный характер, содержащаяся в них информация позволяет реконструировать основные стороны этого достаточно специфического для 1930-х гг. явления.
Интернированные китайские солдаты занимали особое место среди множества категорий несвободного населения тогдашней Сибири. Это касалось их статуса, отличного как от спецпереселенцев (“кулацкая ссылка”), так и от заключенных в лагеря. Не будучи ни лишенными свободы, ни ссыльными, интернированные солдаты тем не менее были бесправны перед произволом властей. Последние практически уравняли их со спецпереселенцами. Так, летом – осенью 1932 г. ОГПУ перебросило до 200 китайских солдат с Дальнего Востока на территорию Нарымского округа для работы на лесозаготовках [11]. Это не решило сколько-нибудь радикально проблему трудовых ресурсов для лесной промышленности в этом регионе, поскольку с осени 1931 г. Лестресту уже было передано 7700 семей спецпереселенцев, насчитывающих 31 тыс. чел. [12] Учитывая, что период адаптации к экстремальным условиям принудительного труда у репрессированных крестьян и интернированных солдат проходил с интервалом всего в год, можно отметить черты сходства и различия адаптационного процесса. Сближало их нахождение в экстремальных условиях принуждения к труду. Однако положение китайцев осложнялось дополнительными обстоятельствами, на которые обращалось внимание работников ОГПУ: “Производительность труда среди китайцев низкая, существующие формы выработки не выполняются по причинам незнания русского языка, неумения работать, необеспеченности одеждой, обувью и продовольствием” [13].
Следует отметить, что китайские солдаты в сложившихся условиях проявили определенную организованность в отстаивании своих интересов. Документами были зафиксированы две “волынки”, устроенные ими на почве продовольственных затруднений в августе 1932 г. В качестве протеста против уменьшения нормы выдачи хлеба китайские солдаты дважды организованно не выходили на работу и добивались удовлетворения своих потребностей. При этом (что было крайне редко в тех условиях) “конфликты были улажены выездами работников оперсектора ОГПУ, каких-либо репрессий против китайцев не применялось, так как в обоих случаях была виновата администрация леспромхоза”, – такую оценку ситуации дали сами сотрудники ОГПУ [14].
Подобный “либерализм” карательных органов объяснялся в немалой степени тем, что вопрос об интернированных относился тогда к разряду “тонких”. Этим же, видимо, следует объяснить пристальное внимание к положению китайцев на лесоразработках со стороны Запсибкрайкома ВКП(б). 27 октября 1932 г. бюро крайкома приняло секретное постановление, в котором указывалось на грубые просчеты руководства лесной отраслью в деле использования преданных китайцев и потребовало ни в коем случае не допускать грубого отношения к интернированным. [15]
Описанная ситуация была, впрочем, достаточно типичной и воспроизводилась в последующие годы: менялись только место и конфликтовавшие стороны. Так, весной – летом 1934 г. крайком ВКП(б) вынужден был вмешаться в конфликт, возникший на Черногорских каменноугольных копях в Хакасии между интернированными китайцами и рудоуправлением.
Черногорские копи являлись одним из основных мест концентрации интернированных иностранцев. Так, в марте 1933 г. туда прибыли корейцы численностью 263 чел. Здесь были и одиночки, но преобладали семьи (более 50). Большинство из них работало непосредственно на шахтах или использовалось на строительных работах [16].
Год спустя, в марте 1934 г., на Черногорку с Дальнего Востока поступила группа интернированных китайских солдат в количестве 200 чел., среди которых находилось 18 лиц из личного состава. Из документов комиссии, обследовавшей их положение, становится очевидным, что к 1934 г. вопрос о дальнейшей судьбе китайцев оставался открытым. Работники ОГПУ – НКВД считали их военнослужащими, таковой являлась и позиция СибВО [17]. Позиция местных партийных органов была иной: солдаты рассматривались как китайские рабочие, находящиеся в СССР, и могущие стать его постоянными жителями.
Китайцы и корейцы, размещенные в Черногорке, находились в худших жилищно-бытовых условиях по сравнению с работавшими там русскими – плотность расселения иностранцев в бараках была втрое выше. Организация труда строилась по военизированной схеме, когда десятники и бригадиры назначались из числа командного состава интернированных. Длительный период отсутствовал элементарный учет и контроль сделанной работы; интернированные не имели расчетных книжек, нарядов и замеров выполненных работ. Все это позволяло администрации рудоуправления допускать злоупотребления: расхищать фонды продовольствия и рабочей одежды, не выплачивать заработную плату и т.д.
Реакция интернированных солдат на сложившуюся обстановку не заставила себя ждать. Через месяц после прибытия на Черногорку, 21 апреля 1934 г., китайцы организованно провели “волынку”, предъявив администрации требования: увеличить норму выдачи продовольственного пайка и выдать в полном объеме необходимую рабочую одежду и обувь [18]. По требованию крайкома ВКП(б) была создана бригада по проверке положения интернированных китайцев и корейцев в Хакасии. Обследование показало, что реакция интернированных была вызвана существовавшими на копях условиями труда и быта, а также отношением администрации копей. Положение корейцев, проработавших к этому времени уже около года, было признано удовлетворительным. Что касается китайцев, то их адаптация к новым (подневольным) условиям проходила конфликтно. Половина бывших солдат оказалась в шахтах, на подземных работах, в качестве отбойщиков и откатчиков. Оставшиеся использовались на земельных работах в качестве землекопов и чернорабочих. С нормами выработки справлялись единицы. Это повлекло за собой снижение норм выдачи пайков. Отсутствие знающих китайский язык среди русских (и наоборот) усилило конфликты: периодически вспыхивали драки между китайцами и русскими.
Апрельская “волынка” не внесла существенных корректив в положение интернированных – рабочей одеждой и обувью обеспечили около половины китайцев. Местные партийные и хозяйственные органы Хакасии усматривали причину затруднений в том, что “наверху” не продумали до конца последствий концентрации интернированных на Черногорке (“нет переводчиков, ресурсов для снабжения и т.д. “) [19].
В мае 1934 г. волнения среди китайцев возникали дважды: вначале в связи со смертью их командира (был убит при невыясненных обстоятельствах), а затем после гибели рядового китайца на производстве (упал с эстакады). В обоих случаях имели место массовый невыход на работу и требования расследовать инциденты.
На этот раз краевое руководство проявило значительную озабоченность событиями в Черногорке. Председатель Запсибкрайисполкома Ф.П. Грядинский 13 мая 1934 г. писал Р.И. Эйхе: “Сводка о Черногорке уже второй раз сигнализирует о большом неблагополучии там. Полагал бы, надо послать комиссию” [20]. На этот раз помимо расследования по партийной линии в нем приняла участие и краевая прокуратура. Кроме уже отмеченных выше “недостатков” в сфере труда и быта интернированных прокуратура в своей сводке крайкому партии фиксировала “широкое проявление случаев великодержавного шовинизма”, среди которых указывались следующие: убийство командира полка китайских интернированных войск; избиение китайцев; изгнание их из столовой без отпуска обеда; систематические обсчеты на производстве и т.д. [21].
Однако расследование выяснило и более глубокую причину конфликтов между интернированными китайцами и советскими властями. Так, если последние были уверены в безропотном согласии китайцев принять новый статус – советских рабочих, то сами китайские солдаты и командиры думали иначе. Работа на руднике воспринималась как временное зло. Сохранив военизированное управление (командиры стали десятниками и бригадирами), китайцы предпринимали настойчивые попытки связаться с консульством, требовали возвращения в Китай, коллективно отстаивали свои требования и т.д. Был раскрыт вариант побега через Монголию группами по 5 – 7 чел. Консолидации китайцев способствовали распространенные среди русских рабочих на Черногорке шовинистические проявления, в связи с чем были проведены в 1934 г. показательные суды “над хулиганами” [22].
Очевидно, что у советских органов так и не сложилось четкой политики по отношению к интернированным китайским солдатам и командирам. С одной стороны, проводилась линия на разделение крупных китайских отрядов на более мелкие группы и размещение их в достаточно отдаленных друг от друга районах. С другой стороны, сохранялся своеобразный нейтралитет по отношению к внутренней военной организации китайцев. Китайцы фактически превратились из военных в рабочих, однако профсоюзы в их среде не создавались, а в правовом отношении они подвергались таким же ограничениям, как и спецпереселенцы.
Можно предположить, что интернированных китайцев разместили на принудительные работы в Сибири с вполне определенными намерениями: вернуть их на родину в случае требования китайской стороны, но при этом максимально использовать трудовые ресурсы интернированных лиц [23].
Описанные выше масштабы и опыт использования репрессивной машиной труда иностранцев в принудительной форме в первой половине 30-х гг. были достаточно ограниченными. Напрямую в качестве государственной эта проблема встала после начала второй мировой войны и присоединения к СССР значительных территорий. Тема требует специального изучения, в то же время можно проследить определенные черты повторяемости действий властей и реакции на них репрессированных. Так, сталинское руководство сознательно сохранило часть польских военных контингентов в качестве военнопленных, на основе чего впоследствии были сформированы части генерала Андерса. До этого же времени, в 1940 – 1941 гг., десятки тысяч польских солдат и офицеров использовались в лагерях и спецпоселениях на принудительных работах.
С конца 1939 г. началась массовая депортация из районов Западной Украины и Западной Белоруссии, ранее входивших в состав Польши, различных “нежелательных” категорий – лесников, осадников, беженцев, среди которых помимо поляков были украинцы, белорусы. Отношение карательных органов к депортированным из этих районов (а их насчитывалось более 1 млн. чел.) [24] на уровне принятия нормативных решений было дифференцированным. Учитывалось, в частности, что речь идет о недавних подданных другого государства, т.е. иностранцах. Однако судьба этих людей решалась по ГУЛАГовским стандартам. Большинство из них было помещено “для трудового использования в спецпоселения, организуемых в районах лесных разработок Наркомлеса СССР на территории Севера европейской части СССР, Урала и Сибири [25]. Оказавшись на лесоразработках в тяжелых материально-бытовых условиях, спецпереселенцы из западных районов повели себя на начальном этапе адаптации аналогично интернированным китайцам начала 30-х гг.
В августе 1940 г. центром волнений спецпереселенцев-беженцев стал один из крупнейших тогда в Западной Сибири Томасинлаг. Руководство ГУЛАГа допустило рад значительных промахов, разместив в спецпоселках на территории лагеря, специализированного на лесозаготовках, без предварительной подготовки 5825 семей спецпереселенцев-беженцев, большинство которых ранее жило в городах и не имело навыков работы в лесу.
14 августа 1940 г. на Симоновском участке лагеря начались волнения среди беженцев на почве “недостаточного материально-бытового обслуживания”. Судя по сообщению управления НКВД Новосибирской области”, волнения не прекращались около 4 дней. Беженцы направлялись из одного поселка в другой, поднимали шум, посылая гонцов в другие поселки с целью присоединения к недовольным… Беженцы требуют возвращения к местам выселения или направления в другие промышленные города” [26].
После локализации волнения беженцев руководство НКВД СССР приняло решение о “разгрузке” Томасинлага и переброске их частью в “освоенные” леспромхозы Новосибирской области, частью на строительные работы в Кузбасс и на Урал [27]. Отмеченные выше волнения стали если не главной, то одной из важных причин, повлекших за собой последовавшее вскоре расформирование Томасинлага. Тем самым действия беженцев обнажили грубые просчеты в функционировании “лесных” лагерей ГУЛАГа.
В исследовательской литературе отмечается, что советская система принудительного труда была генетически связана со сложившимися еще в эпоху войн и революций (1917 – 1920 гг.) механизмами осуществления государством массовых трудовых мобилизаций и трудовых повинностей. Во всех проводившихся общественных работах элемент насильственности присутствовал и грань между обязанностью (повинностью) выполнять социально необходимые работы и принуждением к последним оказывалась зыбкой. Однако на протяжении 1920-х гг. общественные повинности регламентировались достаточно четко и классовый принцип здесь хотя и присутствовал, но не ставился во главу угла. Ситуация сильно изменилась с конца 1920-х гг., когда повинности для определенных социальных групп (“нетрудовых элементов”) начали соединяться с элементами принуждения.
В наиболее значительной степени это проявилось в 1929-1930-х гг. при проведении массовых работ, связанных с лесозаготовками, сплавом, дорожным строительством. Мобилизация на подобные работы в первую очередь, а иногда и исключительно “кулаков”, “лишенцев” повлекла за собой стремление местных советских и хозяйственных органов свести к минимуму усилия по организации трудповинностей, обеспечив “узкие” места трудом репрессированных или подвергавшихся дискриминациям.
Примером тому могут служить действия властей в августе 1930 г. на территории Томского округа и Нарымского края. Здесь в связи с резким подъемом воды на Оби и притоках (Томи в том числе) были прорваны гавани с лесом и заготовленные для местных лесозаводов плоты были разбиты и унесены течением на далекие расстояния. Потребовались решительные меры, чтобы организовать доставку леса обратно в гавани. Между тем работавшие в течение всего летнего времени на погрузке, выгрузке и сплавке леса в среднем течении Оби (Могочинский и Игрековский лесозаводы) около тысячи “раскулаченных”, составлявших там основной контингент работавших, отсылались в Чаинскую комендатуру, где необходимо было срочно строить к зиме жилье для семей, размещенных в спецпоселках.
Руководство лесозаводов отправило паническую телеграмму в Сиблестрест и в Сибкрайисполком, в которой сообщалось: “Чаинская комендатура 4 сентября пароходом снимает [с] работы всех кулаков. Уже не работают Могочино [,] Игреково [,] заводы остановлены [,] рабочих нет… [на] Оби сильная прибыль [воды] Мобилизовать население РИКи отказали, мотивируя уборкой сена [и] хлебов. Положение катастрофическое. Примите срочные меры [чтобы] оставить кулаков на работах и к ним дополнительно рабсилы 400 [чел.] и коногонов 100 [чел.]. [Со] снятием кулаков положение безвыходное. Уполномоченный Окрисполкома и Сиблестреста Головков” [28].
Крайисполком директивным образом повлиял на то, чтобы спецпереселенцы-мужчины продолжали работать на лесосплаве вплоть до середины октября, т. е. до конца навигации [29]. Такое решение драматическим образом повлияло, в свою очередь, на степень готовности семей спецпереселенцев Чаинской комендатуры, остававшихся без мужчин, к первой трудной зиме в местах своего вынужденного расселения. Помощник коменданта Шишулин с тревогой отмечал, что основной проблемой “переселения кулаков” стали слабые темпы “создания жилых построек”, давая этому следующее объяснение – “отсутствие глав семейств, каковые заняты на государственных работах” [30]. Тем самым руководство комендатуры в “мягкой” форме возложило ответственность за жилищный кризис в спецпоселках Чаинского района на директивные органы, которые, решая трудом спецпоселенцев одни хозяйственные проблемы, порождали другие, не менее серьезные.
Практически в это время томские городские власти нашли свой вариант обеспечения лесосплавных работ в районе Томска необходимой рабочей силой. 26 сентября 1930 г. появилось обязательное постановление горсовета “О введении в г. Томске трудовых повинностей нетрудовых категорий населения для лесосплавных погрузочно-разгрузочных работ на пристанях”. В нем “платная трудовая повинность мужского населения в возрасте от 18 до 45 лет, принадлежащего к нетрудовым категориям “вводилась” ввиду угрожающего положения по лесосплаву, в целях наиболее полного использования остающегося периода до окончания лесосплава” [31].
Фактически речь шла о возвращении к практике и методам “военного коммунизма”, когда повинность превращалась в принуждение к тяжелому физическому труду. Уклонявшиеся от повинности подлежали привлечению через суд к ответственности по ст. 61 Уголовного кодекса РСФСР [32]. Жесткость постановления выражалась еще и в том, что срок его действия не был оговорен. Между тем отбытие обязательной трудовой повинности традиционно сопровождалось установлением нормы трудповинности. Так, в сельских районах Сибири обязательное участие населения в дорожном строительстве определялось сроком не более недели в течение года [33]. Другой штрих, свидетельствовавший о том, что трудповинности “плавно” переходили для определенных категорий населения (“лишенцев” в первую очередь) в принуждение к труду на неопределенные сроки, заключался в переходе контроля над организацией такого рода работ к органам милиции (Сибирского краевого административного управления – СКАУ).
Еще один не исследованный в литературе вопрос: какую роль сыграли трудовые повинности в начале 1930-х гг. в деле создания системы принудительного труда. Ниже речь пойдет о так называемой трудгужповинности, т. е. организации и осуществлении массовых перевозок репрессированных крестьян с продовольствием, фуражом и инвентарем (грузами) в места их ссылки.
Так, в первую волну депортации крестьянства Сибири в начале 1930 г. при осуществлении внутрикраевых спецпереселений (преимущественно с юга на север и с запада на восток) власти столкнулись с необходимостью ввести для осуществления карательных операций трудгужповинность для возчиков с их собственными лошадьми. Получив директивные указания обеспечить депортацию “кулаков” гужевым транспортом до пунктов погрузки на железнодорожных станциях, а затем из пунктов выгрузки к местам расселения, местные органы столкнулись на практике со значительными сложностями. В докладной записке, посланной в конце февраля 1930 г. в Сибкрайисполком, руководство Новосибирского окрисполкома сообщало, что для гужевых перевозок 5-ти тысяч “кулацких хозяйств” из Новосибирского и Каменского округов в соседний, Томский округ (бассейн реки Галки), потребуется по самым минимальным подсчетам до 30 тыс. конных подвод и не менее 7 тыс. чел. сопровождающих (возчиков) на период от трех недель до месяца. Докладная завершалась выводом: “данное Новосибирскому округу задание нереально… Выполнение этого задания гибельным образом отразится на посевной кампании, т.к. лошади не в состоянии будут работать и потребуют продолжительного отдыха” [34].
Примечательно, что обеспокоенность начальства состоянием лошадей никак не распространялась на людей, мобилизованных на этот раз не на вывозку леса, а на вывозку своих односельчан. Вот типичное для того периода сообщение работника ОГПУ, руководившего одним из контрольно-пропускных пунктов, через которые проходили подводы с высылаемыми на север крестьянскими семьями: “Назначенные для перевозки имущества кулаков возчики Колыванского района по прибытии в Пихтовку отказались следовать дальше и отказались от своих лошадей” [35].
Председатель Барабинского окрисполкома Бажанов в своем письме в Крайисполком сообщал о проблемах, возникших в округе после вывозки местных “кулаков” в необжитые территории Томского округа: “Для перевозки натурфондов кулакам (хлеба, фуража, сена), выселенным на север (р. Чузик Томского округа, расстояние от 200 до 600 верст) было мобилизовано около 12 тыс. подвод, бесплатно. Сейчас идут массовые жалобы, заявления об уплате. Кроме этого заметно большое недовольство потому, что лошади замучены, [есть] угроза пригодности их к севу. Если пойти по пути расплаты, для этого потребуется – 12 000 подвод, время нахождения в пути 20 дней, по 2 рубля в день – 480 000 рублей. Таких средств мы не найдем. Как быть?” [36]
10 апреля 1930 г. в своем секретном постановлении СНК РСФСР особо остановился на этой проблеме, остро стоявшей для Урала и Сибири: “Учитывая сильную изношенность тягловой силы Тюменского, Тобольского и ряда районов Сибири в связи с поголовной мобилизацией гужа для переброски переселяемых и создавшейся благодаря этому угрозой срыва посевной кампании в этих районах, предложить Наркомзему РСФСР и Наркомторгу …в двухдневный срок разработать мероприятия, обеспечивающие приведение в порядок тягловой силы этих районов, главным образом путей снабжения фуражом для откорма лошадей…” [37]
Поскольку сводные данные о том, сколько возчиков и лошадей было в феврале-апреле 1930 г. вовлечено в Сибири в обеспечение “крестьянской ссылки,” отсутствуют, сделаем простейшие подсчеты, взяв за основу Барабинскую “операцию”, когда для переброски 1500 крестьянских семей и грузов потребовалось 12 тыс. лошадей (возчик на 3 – 4 подводы). Следовательно, для внутрисибирской депортации 16 тысяч крестьянских семей и обеспечения их грузами потребовалась мобилизация до 100.000 лошадей и 25 – 30 тыс. возчиков. В порядке сравнения заметим, что для проведения хозяйственной кампании по лесозаготовкам зимой 1932 г. в Западной Сибири требовалось мобилизовать около 84 тыс. конных подвод [38]. Иначе говоря, один только элемент депортации начала 1930 г. (гужевые перевозки людей и грузов) потребовал колоссальных трудовых и материальных затрат, которые государство весьма прагматично переложило на плечи того же крестьянства.
И в последующие несколько лет, пока происходил период становления сети комендатур и развития необходимой инфраструктуры, государство продолжало практику объявления трудповинностей для населения районов, где размещались комендатуры спецпереселенцев, или районов, прилегающих к ним. Так, в начале 1932 г. Сиблаг добился принятия Запсибкрайисполкомом постановления о вербовке в северных районах края возчиков с лошадьми для перевозки санным путем грузов в спецпоселки в порядке платной гужевой повинности. Для этих целей требовалось, согласно заявке Сиблага, до 30 тыс. подвод и 20 тыс. возчиков [39], и под сильным нажимом “сверху” местные органы власти такую мобилизацию провели.
...
Цитата: Цитата...
В дальнейшем, по мере укрепления сети спецпоселений, местное население все более вовлекалось в ее функционирование. Так, по расчетам Крайтруда, на 1932 г. не менее 15 сельских районов Западной Сибири обязывались обеспечивать часть грузоперевозок для нужд Сиблага. Причем по некоторым районам (Колпашевскому, Каргасокскому, Чаинскому, Кожевниковскому и др.) для выполнения нарядов Сиблага по перевозкам предполагалось привлечь рабочей силы почти столько же, как на сплав и лесозаготовки [40].
Приведенные факты поддерживают высказанный выше тезис о том, что в сибирских условиях начала 1930-х гг. повинности и принуждение к труду переплетались и дополняли друг друга, поскольку у них была одна основа и движущая сила – тотальная государственная власть с ее интересами.
Работа выполнена в рамках исследовательского проекта “Генезис советской системы принудительного труда”, поддержанного Open Society Institute.
Примечания:
Хлевнюк О.В. Принудительный труд в экономике СССР // Свободная мысль. 1992. № 10; Трус Л.С. Введение в лагерную экономику // ЭКО. 1991. № 5 – 6; Папков С.А. Лагерная система и принудительный труд в Сибири и на Дальнем Востоке. 1929 – 1941 гг. // Возвращение памяти. Новосибирск, 1997. Вып. 3. С. 37 – 67.
Гиляров Е.М., Михайличенко А.В. Становление и развитие ИТУ советского государства (1917 – 1925). Домодедово, 1990; Детков М.Г. Содержание пенитенциарной политики российского государства и ее реализация в системе исполнения уголовного наказания в виде лишения свободы в период 1917 – 1930 гг. М., 1992.
В печати находится наша публикация “Принудительный труд в советской России: секретные дискуссии 1929 – 1930 гг.”
Некоторые аспекты межведомственной борьбы нашли отражение в литературе. См.: Полиция и милиция в России: страницы истории. М., 1995. С. 134 – 137.
См. об этом единственную к настоящему времени публикацию: ЭКО. 1994. № 3.
В указанных выше работах Хлевнюка и Труса принудительный труд оценивается отрицательно. Однако в публикациях 1960 – 1980-х гг. о “трудовом перевоспитании кулачества” писалось в сугубо положительном плане.
Эта проблема на основе анализа функционирования системы спецпоселений рассматривалась нами в сборниках “Спецпереселенцы в Западной Сибири”. Новосибирск, 1992 – 1996. Вып. 1 – 4 (предисловия и примечания).
С.А. Папков в своей статье, отмечая, что по некоторым показателям лагерное производство даже превосходило “социалистическое”, делает замечание: граница между лагерем и “свободой” носила тогда условный характер, поскольку на “свободе” стимулы к труду были деформированы, а принуждение нарастало (Папков С.А. Указ. соч. С. 52).
Так, по сообщениям советской печати в начале января 1933 г. в районе Имана и Турьего Рога на советскую территорию прорвались с боями около 3 тыс. китайских солдат во главе с генералом Ли Ду. Они были разоружены и интернированы. См.: Новосибирский рабочий. 1933. 14 янв.
ГАНО, ф. П-3, оп. 2, д. 623; ф. П-3, оп. 1, д. 412 б.
Там же, ф. П-3, оп. 1, д. 412 б, л. 57.
Спецпереселенцы в Западной Сибири (весна 1931 – начало 1933). Новосибирск: ЭКОР, 1993. С. 185.
ГАНО, ф. П-3, оп. 1, д. 412 б, л. 57.
Там же, л. 59.
Там же, л. 55.
Там же, ф. П-3, оп. 2, д. 623, л. 11.
Там же, л. 10.
Там же.
Там же, л. 14.
Там же, л.1.
Там же, л. 19.
Там же, л. 17 об.
Документов о судьбе интернированных китайцев после 1934 г. нами не обнаружено.
Бугай Н.Ф. Л. Берия – И. Сталину: “Согласно Вашему указанию…”. М., 1995. С. 16.
Там же. С. 12.
ГАРФ, ф. Р-9479, оп. 1, д. 57, л. 64.
Там же, л. 65.
ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 922, л. 27 – 28.
Там же, л. 25.
Там же, л. 160.
Там же, л. 163.
Там же, л. 164.
Там же, л. 132.
ГАНО, ф. Р-1228, оп. 3, д. 21 а, л. 88 об.
Спецпереселенцы в Западной Сибири (1930 – весна 1931). Новосибирск, 1992. С. 153.
Там же. С. 81.
Там же. С. 31.
ГАНО, ф. Р-532, оп. 1, д. 2086, л. 54 об.
Там же, ф. Р-532, оп. 1, д. 2158, л. 2, 6.
Там же, д. 2083.
Цитата: Vstarik от 08.01.2016 09:59:17Одним из ключевых обвинений антисталинистов является утверждение, будто бы Сталин уничтожил как класс рачительного мужика – кулака, якобы способного по-хозяйски накормить страну. В годы «перестройки» было сломано много копий в споре «о коллективизации и противостоянии» Бухарина Сталину. И Бухарин был признан чуть ли не национальным гением, указавшим путь горбачевским кооператорам. Нет смысла перечислять, чем закончилось новое мЫшление.
Цитата: osankin от 08.01.2016 02:29:54Начну и я "по научному"
В. Е. Маневич СТАЛИНИЗМ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ [1]продолжение следует.
Цитата: Vstarik от 08.01.2016 09:59:17Одним из ключевых обвинений антисталинистов является утверждение, будто бы Сталин уничтожил как класс рачительного мужика – кулака, якобы способного по-хозяйски накормить страну. В годы «перестройки» было сломано много копий в споре «о коллективизации и противостоянии» Бухарина Сталину. И Бухарин был признан чуть ли не национальным гением, указавшим путь горбачевским кооператорам. Нет смысла перечислять, чем закончилось новое мЫшление.Скрытый текст
Цитата: osankin от 08.01.2016 05:03:06Юрий Борев Сталиниада.
http://www.gramotey.…9277614336
http://fanread.ru/book/3859078/?page=74
Цитата: Ale_Khab от 08.01.2016 12:55:06Жида бьют - кричит, а за что - не говорит.(с)
Экономика при Сталине развивалась без ссудного процента, вот и стоит вселенский плач - обокрали! науку разгромили!
А то, что без этой науки достигнуты ошеломляющие результаты - молчок.
Цитата: osankin от 08.01.2016 14:32:53А о продаже национальных ценностей за границу, которые фактически явились залогом беспроцентных займов, и применении бесплатного труда заключённых молчим?
Относительно ошеломляющих результатов:происхождение термина "туфта" вам разъяснить?
О том, что почти все новые производства в первой и, частично, во второй пятилетке построены с привлечением иностранных специалистов и зарубежных средств производства тоже молчим в тряпочку?
Не нравится жид - будет вам башкир, но чуть позже...
Цитата: osankin от 08.01.2016 21:46:29Я правильно понял, что вы, лично, сейчас находитесь в рабстве у жидов? Попробую помочь вам, если смогу найти выход на руководителя вашей местной татарской общины, каковым является мой бывший руководитель, главный конструктор КМЗ (ОКБ) "Союз" Фахрутдинов Ирек Хайруллович...
Цитата: osankin от 08.01.2016 14:32:53А о продаже национальных ценностей за границу, которые фактически явились залогом беспроцентных займов, и применении бесплатного труда заключённых молчим?
Относительно ошеломляющих результатов:происхождение термина "туфта" вам разъяснить?
О том, что почти все новые производства в первой и, частично, во второй пятилетке построены с привлечением иностранных специалистов и зарубежных средств производства тоже молчим в тряпочку?
Не нравится жид - будет вам башкир, но чуть позже...