Цитата: Фракталь от 09.12.2016 10:53:53
Во времена, когда вписывались правила жизненного христианского уклада, никто ещё не предполагал, что мясо будут выращивать централизованно и круглогодично на фермах, что хлеб будет выращиваться сотнями тонн не силами всего села, а силами нескольких человек и комбайнов, что нужные и даже самые экзотичные вещи теперь не нужно делать не самому или обращаться к мастеру, который умеет это сделать или даже доставать за тридевять земель, а достаточно сделать пару звонков не вставая с дивана. Никто не предполагал, что информированность общества будет размазана примерно на одинаковом уровне и с одинаковой синхронностью на крайне малом временном лаге, и что... да долго перечислять.
Христианский уклад, который сотнями лет был адекватен текущему моменту и позволял действительно экономить ресурсы, продовольствие и силы, а также вбивал в головы людей любого уровня и сословия правила взаимодействия друг с другом и с окружающей действительностью, буквально за 100-150 лет пришёл в негодность. Прогресс разрушил то, что создавалось и подтверждалось на практике тысячелетиями (и до христианства были религии и верования, экстерьер которых всё равно приводил жизнь обычного люда к общему знаменателю необходимости жить и выживать на земле, которая им досталась).
Всего 100-150 лет - и люди лишились инструмента измерения правильности и справедливости, а разработать новый не сумели. Что случается, когда организм получает неограниченный ресурс, но не получает инструкцию по его применению? Организм занимает всё имеющееся пространство, а затем начинается борьба за свободное место и ресурс, а дальше либо выжирает ресурс и деградирует, либо вылезает за рамки границ и продолжает развиваться, либо всё-таки получает необходимую инструкцию и в дальнейшем соблюдает разумный баланс собственного содержания за счёт внешних и внутренних факторов.
Готово ли человечество сожрать ресурс и деградировать? Более чем.
Готово ли человечество вылезти за пределы имеющегося пространства? ИМХО - совсем нет, не хватает силёнок.
Готово ли человечество к новой инструкции? Да кто бы её дал... Хоть на второе пришествие надейся.
Вот такие дела. Не в религии дело, а в том, на чём (любая) религия испокон веков стояла - на жизненных устоях.
Современный мир предоставил возможность быть кем угодно, а не тем, кем нужно. Жизненные устои разрушились и религия стала не нужна.
Эээ... не скажи. Тут ить, смотря какая религия. Неужели не встречались вам байки (в разных вариантах) про "сын мой, я ж не католик и не протестант, я ж и въ..бать могу"? А ведь это не сиюминутный народный новодел, об этой православной особенности например, и Шукшин ещё полвека назад писал.
*********
"Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?"
"Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам в рыло. Никаких "подставь правую". Даю в рыло и баста"
"Верую! В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Верую, что скоро соберутся все в вонючие города! Верую, что задохнутся там и побегут опять в чисто поле! Верую в барсучье сало, в бычий рог, в стоячую оглоблю! В плоть и мякоть телесную-у!" Максим пошел к Лапшиным.
Илюха с попом сидели как раз за столом, попивали спирт и беседовали.
Илюха был уже на развезях -- клевал носом и бубнил, что в то воскресенье, не
в это, а в то воскресенье он принесет сразу двенадцать барсуков.
-- Мне столько не надо. Мне надо три хороших -- жирных.
-- Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай сам -- каких. Мое дело
принести. А ты уж выбирай сам, каких получше. Главное, чтоб ты оздоровел...
а я их тебе приволоку двенадцать штук...
Попу было скучно с Илюхой, и он обрадовался, когда пришел Максим.
-- Что? -- спросил он.
-- Душа болит, -- сказал Максим. -- Я пришел узнать: у верующих душа
болит или нет?
-- Спирту хочешь?
-- Ты только не подумай, что я пришел специально выпить. Я могу,
конечно, выпить, но я не для того пришел. Мне интересно знать: болит у тебя
когда-нибудь душа или нет?
Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с
водой:
-- Разбавляй по вкусу.
Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с
огромными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза
у попа -- ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому -- не
кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный, не
постный -- не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие --
живые, трепетные нити -- распутывать. Однако -- Максим сразу это
почувствовал -- с попом очень интересно.
-- Душа болит?
-- Болит.
-- Так. -- Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком.
-- Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай. -- Поп
откинулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил:
-- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как
появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть.
Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло.
Другими словами, есть зло -- есть добро, нет зла -- нет добра, Понимаешь
меня?
-- Ну, ну.
-- Не понужай, ибо не запрег еще. -- Поп, видно, обожал порассуждать
вот так вот -- странно, далеко и безответственно. -- Что такое Христос? Это
воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он
присутствует среди людей как идея -- борется со злом.
Илюха заснул за столом.
-- Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой
войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и
смоли.
Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.
-- Чего с легкими-то? -- поинтересовался для вежливости.
-- Болят, -- кратко и неохотно пояснил поп.
-- Барсучатина-то помогает?
-- Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный...
-- Ты что? -- удивился Максим.
-- Я просил не перебивать меня.
-- Я насчет легких спросил...
-- Ты спросил: отчего болит душа? Я доходчиво рисую тебе картину
мироздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай.
Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе -- зачем?
Представь себе: победило добро. Победил Христос... Но тогда -- зачем он
нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное,
непреходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же
хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который
будет.
-- В коммунизм, что ли?
-- Что коммунизм?
-- В коммунизм веришь?
-- Мне не положено. Опять перебиваешь!
-- Все. Больше не буду. Только ты это... понятней маленько говори. И не
торопись.
-- Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость,
в вечную Высшую силу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать эту
силу и хочу надеяться, что сила эта -- победит. Иначе -- для чего все? А?
Где такая сила? -- Поп вопросительно посмотрел на Максима. -- Есть она?
Максим пожал плечами:
-- Не знаю.
-- Я тоже не знаю.
-- Вот те раз!..
-- Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не
дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я
отказываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и
чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже
болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь
дочерпаться до дна, но это -- океан. И стаканами нам его не вычерпать. И
когда мы глотаем вот эту гадость... -- Поп выпил спирт, промакнул скатертью
губы. -- Когда мы пьем это, мы черпаем из океана в надежде достичь дна. Но
-- стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся -- мы обречены.
-- Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?
-- Валяй.
-- Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?
-- Я -- человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один
знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, правда,
ибо при жизни никто его за бога и не почитал.
-- Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?
-- Я сказал -- нет. Теперь я скажу -- да, есть. Налей-ка мне, сын мой,
спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И себе
тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! -- Поп выпил. --
Теперь я скажу, что бог -- есть. Имя ему -- Жизнь. В этого бога я верую. Это
-- суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе -- это,
собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло?
Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не истину
выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза -- делаешь вид, что
тебе интересно слушать...
Максим пошевелился на стуле.
-- Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а
истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа тебя
привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы просто
пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим моим
богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена
мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын
мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сковородки лизать на
том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и
ад. -- Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспотел. -- Ты пришел узнать:
во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что
верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось,
тоже не знаю. Но мне крайне интересно бежать со всеми вместе, а если
удастся, то и обогнать других... Зло? Ну -- зло. Если мне кто-нибудь в этом
великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам в
рыло. Никаких -- "подставь правую". Дам в рыло, и баста.
-- А если у него кулак здоровей?
-- Значит, такая моя доля -- за ним бежать.
-- А куда бежать-то?
-- На кудыкину гору. Какая тебе разница -- куда? Все в одну сторону --
добрые и злые.
-- Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь, -- сказал
Максим.
-- Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая -- скулить на
месте.
Максим стиснул зубы... Вьелся горячим злым взглядом в попа.
-- За что же мне доля такая несчастная?
-- Слаб. Слаб, как... вареный петух. Не вращай глазами.
-- Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?
Поп громко, густо -- при больных-то легких! -- расхохотался.
-- Видишь! -- показал он свою ручищу. -- Надежная: произойдет
естественный отбор.
-- А я ружье принесу.
-- А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо
ты слаб.
-- Ну -- ножом пырну. Я могу.
-- Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять
лет тянуть.
-- Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?
-- Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал.
Налей.
Максим налил.
-- Ты самолетом летал? -- спросил поп.
-- Летал. Много раз.
-- А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него, я
думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и
трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня
оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку -- молодец. В самолет
верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало прожил.
Ровно -- с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой
щемящей. Длинных песен не бывает.
-- А у вас в церкви... как заведут...
-- У нас не песня, у нас -- стон. Нет, Есенин... Здесь прожито как раз
с песню. Любишь Есенина?
-- Люблю.
-- Споем?
-- Я не умею.
-- Слегка поддерживай, только не мешай.
-- И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то
загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче чтой-то
стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.
-- Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю.
Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...
Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.
-- Отец! Отец... Слушай сюда!
-- Не хочу! -- плакал поп.
-- Слушай сюда, колода!
-- Не хочу! Ты слаб в коленках...
-- Я таких, как ты, обставлю на первом же километре! Слаб в коленках...
Тубик.
-- Молись! -- Поп встал. -- Повторяй за мной...
-- Пошел ты!..
Поп легко одной рукой поднял за шкирку Максима, поставил рядом с собой.
-- Повторяй за мной: верую!
-- Верую! -- сказал Максим.
-- Громче! Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!
-- Ве-ру-ю-у! -- заблажили вместе. Дальше поп один привычной
скороговоркой зачастил:
-- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у!
В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..
Вместе заорали:
-- Ве-ру-ю-у!
-- Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что
задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!
-- Верую-у!
-- В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и
мякость телесную-у!..
...Когда Илюха Лапшин продрал глаза, он увидел: громадина поп мощно
кидал по горнице могучее тело свое, бросался с маху вприсядку и орал и
нахлопывал себя по бокам и по груди:
-- Эх, верую, верую!
Ту-ды, ту-ды, ту-ды -- раз!
Верую, верую!
М-па, м-па, м-па -- два!
Верую, верую!..
А вокруг попа, подбоченясь, мелко работал Максим Яриков и бабьим
голосом громко вторил:
-- У-тя, у-тя, у-тя-три!
Верую, верую!
Е-тя, етя -- все четыре!
-- За мной! -- восклицал поп.
-- Верую! Верую!
Максим пристраивался в затылок попу, они, приплясывая, молча совершали
круг по избе, потом поп опять бросался вприсядку, как в прорубь, распахивал
руки... Половицы гнулись.
-- Эх, верую, верую!
-- Ты-на, ты-на, ты-на -- пять!
Все оглобельки -- на ять!
Верую! Верую!
А где шесть, там и шерсть!
Верую! Верую!
Оба, поп и Максим, плясали с такой с какой-то злостью, с таким
остервенением, что не казалось и странным, что они пляшут. Тут или плясать,
или уж рвать на груди рубаху и плакать и скрипеть зубами.
Илюха посмотрел-посмотрел на них и пристроился плясать тоже. Но он
только время от времени тоненько кричал: "Их-ха! Их-ха!" Он не знал слов.
Рубаха на попе -- на спине -- взмокла, под рубахой могуче шевелились
бугры мышц: он, видно, не знал раньше усталости вовсе, и болезнь не успела
еще перекусить тугие его жилы. Их, наверно, не так легко перекусить: раньше
он всех барсуков слопает. А надо будет, если ему посоветуют, попросит
принести волка пожирнее -- он так просто не уйдет.
-- За мной! -- опять велел поп.
И трое во главе с яростным, раскаленным попом пошли, приплясывая,
кругом, кругом. Потом поп, как большой тяжелый зверь, опять прыгнул на
середину круга, прогнул половицы... На столе задребезжали тарелки и стаканы.
-- Эх, верую! Верую!..
Так вот - в церковные скрижали эти странные особенности русской "формы веры" не вставляются. Но как-то так получается, что именно ТАК на Руси верить и принято. И что-то стержневое в этом есть, хотя Гегелям не разобраться. Но итог-то - в механизацию сельского хозяйства и космос с невесомостью веруем "потому что объективно", а в права педерастов не веруем - ибо это "праздная блажь".