Мировая Закулиса или Театр Теней

На всех ступенях развития техники со времени [c.93] Дедала и Герона Александрийского людей интересовала возможность создания машин, подражающих живому организму. Это стремление к созданию и изучению автоматов всегда выражалось на языке существовавшей в данное время техники. В дни магии мы встречаем причудливое и зловещее представление о Големе – глиняной фигуре, в которую раввин из Праги вдохнул жизнь кощунством против Неизрекаемого Имени Божия6. Во времена Ньютона автомат принимает вид часового музыкального ящика с фигурками на крышке, совершающими чопорные пируэты. В XIX столетии автомат – это прославленный тепловой двигатель, сжигающий горючее подобно тому, как человеческие мышцы сжигают гликоген. Наконец, современный автомат открывает двери при помощи фотоэлементов или направляет пушки на то место, где луч радиолокатора обнаруживает самолет, или решает дифференциальное уравнение.
И автомат древних греков, и магический автомат лежат в стороне от основных линий развития современных машин, и по-видимому, не оказали большого влияния на серьезную философскую мысль. Совсем иначе обстоит дело с часовым автоматом. Эта идея действительно сыграла важную роль в ранней истории новой философии, хотя мы склонны ее игнорировать.
Начать с того, что Декарт считает низших животных автоматами, дабы не подвергать сомнению ортодоксальное христианское положение о том, что животные не имеют души, которая может быть спасена или осуждена. Вопрос о том, как действуют эти живые [c.94] автоматы. Декарт, насколько мне известно, нигде не обсуждает. Но важный родственный вопрос о способе соединения человеческой души в сфере ощущений и воли с ее материальным окружением Декарт рассматривает, хотя и весьма неудовлетворительным образом. Он считает местом этого соединения одну известную ему среднюю часть мозга – шишковидную железу. Характер соединения – является ли оно непосредственным действием духа на материю и материи на дух – ему не особенно ясен. Вероятно, он рассматривает это соединение как непосредственное действие в том и другом направлении, но он считает, что истинность человеческого опыта по отношению ко внешнему миру обусловлена благостью и справедливостью бога.
Роль, приписываемая в этом смысле богу, неясна. Либо бог полностью пассивен, и тогда объяснение Декарта ничего в действительности не объясняет, либо он активный участник, тогда гарантия, основанная на его справедливости, может состоять лишь в активном участии бога в акте ощущения. Таким образом, параллельно причинной цепи материальных явлений проходит причинная цепь, начинающаяся с акта, совершаемого богом, которым он производит в нас восприятия, соответствующие данному материальному состоянию. После такого допущения вполне естественно приписать подобному же божественному вмешательству соответствие между нашей волей и действиями, которые она, кажется нам, производит во внешнем мире. По этому пути пошли окказионалисты – Гейлинкс и Мальбранш. У Спинозы, который во многих отношениях является продолжателем этой школы, доктрина окказионализма принимает более разумную форму, в виде утверждения, что соответствие между духом и материей есть соответствие двух атрибутов, содержащихся в самом боге. Но Спиноза лишен динамического склада мышления и обращает мало внимания на механизм этого соответствия.
Из этого положения исходит Лейбниц, но мышление Лейбница динамично, в отличие от геометрического мышления Спинозы. Он заменяет пару соответствующих друг другу элементов – дух и материю – континуумом соответствующих друг другу элементов – монадами. Хотя они созданы по образу души, во многих случаях они не поднимаются до степени самосознания [c.95] совершенных душ и образуют часть того мира, который Декарт считал материей. Каждая из них живет в своем замкнутом мире, в котором имеет место совершенная причинная цепь от сотворения или от минус бесконечности во времени до неограниченно отдаленного будущего, но хотя они и замкнуты, они соответствуют друг другу благодаря предустановленной гармонии бога. Лейбниц сравнивает их с часами, которые были заведены так, что с сотворения они будут идти в такт в течение всей вечности. В отличие от часов, сделанных .людьми, они не впадают в асинхронизм. Но это обусловлено чудесным и совершенным мастерством творца.
Итак, Лейбниц рассматривает мир автоматов, который, как и полагается ученику Гюйгенса, он строит по образцу часового механизма. Хотя монады и отображают одна другую, это отображение не есть перенос причинной связи от одной монады к другой. По существу, они столь же самодовлеющие или даже более самодовлеющие, чем пассивно танцующие фигурки на крышке музыкального ящика. Они не оказывают реального влияния на внешний мир и, по существу, не испытывают его влияния. Как говорит Лейбниц, монады “не имеют окон”. Наблюдаемая нами организация мира представляет собой нечто среднее между вымыслом и чудом. Монада – это ньютонова Солнечная система в миниатюре.
В XIX в. автоматы, построенные человеком, и другие, естественные автоматы – животные и растения в представлении материалистов – изучаются в совершенно другом разрезе. Руководящие принципы этого века – сохранение и вырождение энергии. Живой организм – это прежде всего тепловой двигатель, сжигающий глюкозу, гликоген или крахмал, жиры и белки, которые превращаются в двуокись углерода, воду и мочевину. Внимание сосредоточено на метаболическом балансе, и если обращали внимание на низкие рабочие температуры мышц животного в противоположность высоким рабочим температурам теплового двигателя с таким же коэффициентом полезного действия, то от этого факта отмахивались и объясняли его тем, что в живом организме действует химическая энергия, а в машине – тепловая энергия. Все основные понятия приводились в связь с энергией, и основным из них было [c.96] понятие потенциала. Изучение механизма тела представляло собой ветвь энергетики. Такова до настоящего времени господствующая точка зрения классически мыслящих, консервативных физиологов. Общее направление мыслей таких биофизиков, как Рашевский и представители его школы, свидетельствует о живучести этих взглядов.
В настоящее время мы начинаем понимать, что тело – далеко не консервативная система и что его составные части действуют в окружении, имеющем не такую ограниченную мощность, как это считалось. Электронная лампа показала нам, что система с внешним источником энергии, которая почти вся тратится впустую, может быть очень эффективным средством выполнения нужных операций, особенно если она работает на низком энергетическом уровне. Мы начинаем понимать, что такие важные элементы, как нейроны – атомы нервной системы нашего тела – совершают свою работу примерно при таких же условиях, как электронные лампы, получая свою сравнительно небольшую энергию извне от кровообращения, и что энергия не является основным фактором при учете их работы. Короче говоря, в наше время исследование автоматов – из металла или из плоти – представляет собой отрасль техники связи, и фундаментальными понятиями являются понятия сообщения, количества помех, или “шума” (термин, перенятый у инженера-телефониста), количества информации, методов кодирования и т.д.
При таком исследовании мы рассматриваем автоматы, эффективно связанные с внешним миром не только потоком энергии или метаболизмом, но также потоком впечатлений – приходящих сообщений – и действий – исходящих сообщений. Органы, воспринимающие впечатления, эквивалентны органам чувств человека и животных. Таковы фотоэлектрические элементы и другие световые приемники; радиолокационные системы, принимающие свои собственные короткие электромагнитные волны; приборы для регистрации потенциала водородных ионов, подобные органам осязания; термометры, манометры, различного рода микрофоны и т.д. Исполнительными органами могут быть электрические двигатели, соленоиды, нагревательные катушки и другие самые разнообразные приборы. Между [c.97] воспринимающими, или чувствительными, органами и исполнительными органами находится промежуточная группа элементов. Их функция – объединять приходящие впечатления таким образом, чтобы вызвать желательную реакцию в исполнительных органах. Это – центральная система управления. Информация, поступающая в эту центральную управляющую систему, очень часто содержит информацию о работе самих исполнительных органов. Дающие эту информацию элементы соответствуют, между прочим, кинестетическим органам и другим проприоцепторам нервной системы человека, ибо человек также имеет органы, регистрирующие положение сустава или степень сокращения мышцы и т.д. Кроме того, информация, принимаемая автоматом, не обязательно должна использоваться немедленно, но может быть задержана или запасена, чтобы ее можно было использовать когда-нибудь в будущем. Это свойство аналогично памяти. Наконец, пока автомат работает, правила его действия могут изменяться на основании данных, прошедших раньше через его воспринимающие органы. Это напоминает процесс обучения.
Машины, о которых мы сейчас говорим, – отнюдь не мечта сенсуалиста и не предположение об отдаленном будущем. Они уже существуют в виде термостатов, автоматических гирокомпасных систем управления кораблем, самолетов-снарядов, особенно самонаводящихся, систем управления артиллерийским зенитным огнем, автоматических крекинговых установок, сверхбыстрых вычислительных машин и т. п. Такие машины стали применяться задолго до войны – по существу регулятор старинной паровой машины также относится к ним, – но широкая механизация во время II мировой войны привела к их полному развитию, а необходимость управления необыкновенно разрушительной энергией атома вызовет, вероятно, еще большее их усовершенствование. Почти каждый месяц появляется новая книга об этих так называемых следящих системах, или сервомеханизмах. Наше столетие является в такой же мере веком следящих систем, как XIX столетие было веком паровой машины, а XVIII столетие – веком часов.
Итак, многие нынешние автоматы имеют связь с внешним миром, выражающуюся как в восприятии [c.98] впечатлений, так и в выполнении действий. Они содержат органы чувств, исполнительные органы и какой-то эквивалент нервной системы, объединяющий передачу информации от первых ко вторым. Их вполне можно описывать при помощи физиологических терминов. Неудивительно, что автоматы и физиологические системы можно охватить одной теорией.
Отношение этих механизмов ко времени требует тщательного изучения. Понятно, что зависимость между входом и выходом является последовательной во времени и предполагает определенный порядок перехода от прошлого к будущему. Но, пожалуй, не столь очевидно, что теория чувствующих автоматов является статистической. Нас вряд ли может интересовать работа устройства связи с одним-единственным входным сигналом. Чтобы соответствовать своему назначению, такое устройство должно работать удовлетворительно для целого класса входных сигналов, прием которых статистически возможен. Поэтому его нужно изучать на основе статистической механики Гиббса, а не классической механики Ньютона. Мы рассмотрим этот вопрос подробнее в главе, посвященной теории связи.
Итак, современный автомат существует в таком же бергсоновом времени, как и живой организм. Поэтому соображения Бергсона о том, что деятельность живого организма по существу отлична от деятельности автомата этого типа, необоснованы. Витализм выиграл спор до такой степени, что даже механизмы оказались соответствующими виталистической структуре времени, но, как было сказано выше, эта победа равносильна полному поражению, ибо со всех точек зрения, имеющих какое-либо отношение к нравственности и религии, новая механика столь же механистична, как и старая. Назвать ли новую точку зрения материалистической – это в общем спор о словах. Господство материи характеризует определенную стадию физики XIX века в гораздо большей степени, чем современность. Сейчас “материализм” – это лишь что-то вроде вольного синонима “механицизма”. По существу, весь спор между механицистами и виталистами можно отложить в архив плохо сформулированных вопросов. [c.99]

— 24-го сентября 1894 г. разведочное бюро при генеральном штабе доставило военному министру, ген. Мерсье, будто бы найденное в выброшенных бумагах германского военного агента в Париже, полковника Шварцкоппена, бордеро, т. е. препроводительную бумагу, без числа и подписи, в которой сообщалось адресату об отправлении ему секретных военных документов. Бордеро свидетельствовало, во-первых, о том, что шпион имел длительные сношения с Шварцкоппеном, и, во-вторых, что он был осведомлен о таких вещах, которые могли быть доступны лишь офицеру генерального штаба. Мерсье отдал немедленно приказ начальнику генерального штаба и его помощнику, генералам Буадефру и Гонзу, разыскать во что бы то ни стало изменника. Небольшая группа офицеров, служивших в штабе, казалось, делала задачу нетрудной; призрак измены стал витать над каждым из них, и ужас охватил весь штаб. 6 октября подполковник Д'Абовиль убедил начальство, что бордеро могло быть составлено лишь таким лицом, которое недавно прошло стаж, и когда стали сравнивать почерк бордеро с почерками офицеров этой категории, то обратили внимание на большое сходство его с почерком Д. Всех сразу осенила мысль: шпион-изменник — Д., единственный еврей в штабе. Воспитанные в духе клерикального антисемитизма, офицеры генерального штаба легко вздохнули, узнав, что изменник не "настоящий француз", а представитель иной расы и честь штаба спасена. Помимо Д., не может быть изменников: и офицеры — один за другим — вспоминали, что Д. позже других оставался в бюро, отличался особенным любопытством и т. д.; ему ставилось в упрек даже его эльзасское происхождение. Однако каковы бы ни были "моральные доказательства" вины Д., их все-таки было недостаточно для привлечения его к ответственности: необходимо было убедиться, что бордеро написано действительно им. С этой целью состоявшему при штабе майору Патю де Кляму, любителю-графологу, были даны на заключение образцы почерка Д. вместе с бордеро. Ответ Патю гласил: "Несмотря на некоторое различие, почерк Д. и бордеро настолько похожи, что необходима настоящая экспертиза". Раскрытие измены было на руку министру Мерсье, положение которого ввиду ряда неудачных военных мероприятий было крайне скомпрометировано и который со страхом ожидал открытия предстоящей парламентской сессии; теперь он своим противникам бросит голову изменника, которого не мог найти ни один из его предшественников. Мерсье приказал энергично заняться делом Д. Эксперт Гобер пришел к выводу, что бордеро могло быть написано и не Д.; другой эксперт, Бертильон, нашел, что при отсутствии предположения об очень ловкой подделке автором бордеро может быть лишь Д., который 15 окт. и был заключен в парижскую тюрьму Cherche-Midi. Предварительное следствие было поручено вести майору Патю де Кляму, который, не найдя никаких новых данных, предоставил министру Мерсье самому решить вопрос об освобождении Д. из тюрьмы (о его аресте, помимо офицеров генерального штаба, начальника тюрьмы и жены Д., никто еще не знал) или о предании его суду. И Мерсье стал колебаться, опасаясь взять на себя ответственность за арест офицера при противоречивых показаниях экспертов и бессодержательном докладе Патю де Кляма, так как это могло еще более ослабить его положение и вызвать в случае оправдательного вердикта возмущение парламента и и всего общества. Ввиду этого министр оповестил печать, что дело идет о предварительном аресте офицера, заподозренного в выдаче не важных, хотя и секретных, документов иностранцам. Такой оборот дела показался гибельным помощнику начальника разведочного бюро, подполковнику Анри, который был в близких сношениях с майором Эстергази, шпионом-изменником, автором бордеро, состоявшим на службе у Шварцкоппена. Для Анри оправдание Д. было равносильно началу нового следствия, неизбежный результат которого был бы не только арест Эстергази, но и его собственный. И, желая спасти себя ценою гибели невинного человека, Анри решил прибегнуть к помощи клерикально-антисемитской партии. 1-го ноября "Libre Parole" Дрюмона (см.), первая из парижских газет, возвестила об аресте еврея-изменника, офицера А. Д., причем указывалось, что он уже давно сознался в своем преступлении и что богатые евреи, встречая поддержку среди высших военных чинов, стремятся замять дело и спасти своего единоверца. И Дрюмон призывал Францию стать на защиту правого дела, наказать еврея-изменника. По сигналу "Libre Parole" вся клерикальная пресса завопила об интригах евреев, желающих спасти того изменника, который в течение будто бы многих лет изменял Франции и был виновником ареста многих французских офицеров за границей. Не довольствуясь этим, реакционная печать указывала, что генерал Мерсье, идя навстречу желаниям еврейских богачей, решил замять все дело и с отъездом генерала Буадефра в Петербург на похороны императора Александра III Д. будет дана свобода, ибо жидовствующее правительство не решится наложить руку на богатого еврея. Газетная травля сделала положение Мерсье еще более критическим; не желая бороться с общественным мнением, он решил плыть по течению и отдал приказ предать Д. военному суду. Мерсье, чувствуя, что оправдание подсудимого отразится самым печальным образом на его политической карьере, пошел по наклонной плоскости обманов и преступлений: сначала он в интервью с сотрудником газеты "Figaro" высказал уверенность в измене Д., затем он произвел давление на военный суд, заставляя его не давать защитнику Д., адвокату Деманжу, говорить по существу дела, и, наконец, передал через Патю де Кляма суду тайно, без ведома обвиняемого и его защитника, секретные бумаги, будто бы относящиеся к Д., свидетельствующие о его измене и не подлежащие, из-за опасения войны, публикации; этим путем Мерсье достиг желанного результата, и 22-го декабря суд единогласно признал Д. виновным в шпионстве и государственной измене, приговорив его к разжалованию и пожизненной ссылке в Кайенну. Общественное мнение было возмущено мягкостью приговора, видя в этом интриги евреев, и судьбе угодно было, чтобы с парламентской трибуны чрезмерную снисходительность приговора клеймил тот самый Жорес, который впоследствии сделался одним из наиболее горячих защитников пересмотра дела Д. — 5 января 1895 г. на Champ de Mars состоялось разжалование Д., и его заявления и крики о невинности, его последнее прости "дорогой Франции" вызвали во многих из присутствовавших сомнение в виновности Дрейфуса.

Однако эти "моральные" доказательства не могли разбудить общественную совесть, которую так крепко усыпили антисемитская агитация и единогласный вердикт военного суда. Между тем, в генеральном штабе вместо умершего Сангерра был назначен начальником разведочного бюро полковник Пикар. Подобно своим товарищам, Пикар был убежден в виновности Д., на заседаниях процесса которого он присутствовал, так как должен был докладывать о них военному министру; он знал также о существовании тайного досье, которое он считал очень важным, ибо известные и ему доказательства преступления он находил недостаточными. Получив при назначении от генерала Буадефра поручение пополнять досье Д. новыми доказательствами его виновности, Пикар предоставил это дело своему помощнику Анри. В марте 1896 г., за отсутствием Анри, Пикару были переданы найденные в германском посольстве бумаги; среди них была пневматическая телеграмма (они пишутся на синей бумаге и известны во Франции под названием petit bleu), адресованная на имя майора Эстергази и подписанная обычной для Шварцкоппена буквой С. Пикар решил, что, помимо Д., среди французских офицеров есть еще один изменник-шпион, и начал следствие против Эстергази. Генералы Буадефр и Гонз предупредили Пикара — избегать ввиду предстоящего приезда во Францию русского государя нового Д. Д. и втихомолку покончить со вторым изменником. Однако Пикар вскоре установил, что бордеро написано было тем же Эстергази. Когда он ознакомился с тайным досье Д. и увидел, что оно не заключает в себе ни одного верного доказательства вины Д., то пришел к заключению, что имеет дело не с двумя изменниками, а с одним, и что Д. осужден за преступление Эстергази. О результатах следствия Пикар известил Буадефра и Гонза, которые ему приказали отделить одно дело от другого и вести следствие лишь по делу Эстергази, а не Д.; когда же Пикар заметил Гонзу, что изменником является один лишь Эстергази, а Д. невиновен, Гонз ответил: "Если вы об этом никому не скажете, никто этого не будет знать". — "То, что вы, генерал, сказали, — заметил Пикар, — отвратительно; я не знаю, что мне теперь предпринять; скажу лишь, что я не унесу с собой в гроб этой тайны". Деятельность Пикара стала угрожать истинным виновникам измены, и 14 сент. 1896 г. через Анри стало известно благодаря статье в газете L'Eclair, что в генеральном штабе имеется тайный документ, в котором Д. назван полным именем, и что предъявление этого документа военному суду вызвало единогласное осуждение Д. Некоторые республиканцы стали осуждать подобное нарушение буквы закона и требовали пролития света на махинации военного министра, скрывшего документ от защитника Д. Полемика возбудила общее внимание, и Бернар-Лазар выпустил брошюру о Д., в которой доказывал, что в штабе нет документа с упоминанием его фамилии, а говорится лишь о каналье Д., причем эта буква не имеет в виду Дрейфуса. Через несколько дней в "Matin" появилось факсимиле бордеро, и страна заговорила о еврейском синдикате, стремящемся спасти изменника и вовлечь Францию в войну с Германией. Депутат Кастеллен требовал в парламенте начать следствие против сообщников Д., против Бернар-Лазара, офицера Вейля и тестя Д. Гадамара; военный министр Бильо заявил, что Д. осужден правильно и законно и просил палату прекратить опасные дебаты. Между тем Анри убедил начальство отправить Пикара, под предлогом собирания сведений о состоянии защиты границ, сначала на восток Франции, а затем в Африку. Так как Пикар заявил министру, что в досье нет ни одного доказательства вины Д., то Анри сам сфабриковал на основании различных кусков из писем итальянского атташе Паниццарди документ, в котором говорилось вполне определенно об измене "еврея", притом речь могла идти лишь о Д. Появление в "Matin" факсимиле бордеро дало возможность Бернар-Лазару ознакомить французских и иностранных экспертов также с почерком Д., и большинство последних утверждало, что Д. не мог быть автором инкриминируемого документа; с другой стороны, вице-председатель сената, авторитетнейший Шерер-Кестнер, давно сомневавшийся в измене Д., был извещен другом Пикара, адвокатом Леблуа, что настоящим изменником является Эстергази, и Матье Д. 15-го ноября 1897 г. представил военному министру заявление, в котором утверждал, что автором бордеро, из-за которого был осужден его брат, является Эстергази; против него он и просит предпринять следствие. С этого момента Д. Д. принимает новый оборот. Антисемиты заявили, что в Европе организовался особый еврейский синдикат, который хочет вызвать во Франции междоусобную войну, скомпрометировать генеральный штаб и устроить Франции новый Седан и т. д. При криках "да здравствует армия", "долой жидов" по всей стране начинается ряд погромов, принимающих в Алжире кровавый характер. Министерство Мелина заявляет, что оно не позволит, чтобы дело, касающееся лишь судебного ведомства, приняло характер политической агитации; военный министр Бильо грозит отставкой, если его заставят жертвовать интересами отечества ради дела, которое разбиралось "правильно и законно"; а возмущенная страна во всем винит евреев, против которых устраиваются многочисленные митинги-протесты. Политические партии стараются использовать в своих интересах взбудораженное общественное мнение: монархисты заявляют, что король не дал бы возможности изменникам поднимать голову; клерикалы и антисемиты утверждают, что необходимо принять строгие меры против евреев и протестантов, которые стремятся погубить "старшую дочь католической церкви" — Францию; умеренные республиканцы видят в агитации друзей Д. социалистический заговор с целью подорвать авторитет армии; радикалы обвиняют министерство Мелина в заигрывании с богатой еврейской буржуазией; социалисты возмущаются, что из-за офицера-буржуа поднимается столько шума; наконец, анархисты нападают на армию, генералы которой защищают гораздо более интересы иезуитов, нежели отечества. При таких обстоятельствах генерал Пелье вел следствие по делу Эстергази, причем как Пелье, так и суд исходили из уверенности, что Д. изменник. Но раз последний был изменник, то Эстергази был лишь еврейской жертвой: евреи-де подделали его почерк, и суд 11 января 1898 г. единогласно вынес ему оправдательный приговор. Страна с чувством радости встретила этот приговор, видя в нем конец Д. Д.; "клеветник" полковник Пикар должен был подать в отставку и был заключен в тюрьму. Однако поведение военных властей, их давление на судей, их демонстрации по адресу Пикара, нежелание суда выслушать Матье Д. и Лабори, защищавшего несчастного капитана, произвели на многих удручающее впечатление, и число людей, начавших верить в невиновность Д., возросло. 13 января 1898 г. в газете Клемансо "L'Aurore" появилось открытое письмо президенту республики Феликсу Фору за подписью Эмиля Золя под названием "J'accuse" ("Я обвиняю"). Золя обвинял генеральный штаб, военных министров Мерсье и Бильо, генералов Буадефра, Гонза и Пелье, целый ряд офицеров, наконец, оба военных суда в том, что они сознательно губили ненавистного им Д., чтобы выгородить виновного Эстергази. Обвинив, таким образом, в самом ужасном преступлении весь генеральный штаб и всех причастных к Д. Д., Золя закончил свое письмо словами: "J'attends" — "Я жду" (суда над собой). Смелое письмо Золя произвело на страну громадное впечатление, и противники Д. выдвинули против Золя обвинение в оскорблении всей армии и военного суда. Между тем в стране начались сильные антисемитские беспорядки: в Нанте 17 января толпа заставила почтмейстера Дрейфуса отказаться от своей службы; в Бордо, Марселе, Монпелье, Лилле, Нанси, Анжере и во мн. друг. местах евр. лавки подвергались ограблению и уничтожению, а в Алжире лилась евр. кровь. Этот взрыв антисемитизма, сопровождавшийся сценами, которых Франция не знала с конца 18 века, открыл глаза многим из наиболее дальновидных политиков республики, и в ряды защитников Д., получивших название дрейфусаров, стали видные деятели. Особенно важен был переход лидера социалистической партии Жореса на сторону дрейфусаров; с необыкновенной энергией он взялся за агитацию против "военной и клерикальной диктатуры", связав судьбу Д. с судьбою самой республики. Примеру Жореса последовали многие другие, и в стране стали устраиваться митинги дрейфусаров; однако "улица" по-прежнему принадлежала противникам Дрейфуса, которые нападали на сомневавшихся в виновности Д., называя их изменниками, продавшимися Германии и евреям. 23 февраля 1898 г. суд присяжных признал Золя виновным в клевете и приговорил его к году тюрьмы и 3000 франк. штрафа; после кассации (по формальным причинам) приговора дело Золя вторично рассматривалось в июле, и Золя снова был признан виновным; он бежал в Англию. На разбирательстве дела Золя генерал Пелье представил новое доказательство виновности Д., именно перехваченное письмо одного иностранного атташе к другому, в котором говорилось "об этом еврее", и процесс Золя, таким образом, явился новым триумфом генерального штаба. Наступившие парламентские выборы показали, что страна уверена в виновности Д.: главнейшие его защитники (Жорес, Рейнак и др.) были забаллотированы. Почти все кандидаты обещали своим избирателям, что не допустят пересмотра Д. Д.; с триумфом прошел Дрюмон в Алжире, а евр. депутат Клотц заявил: "Патриот прежде всего, я с самого начала порицал отвратительную кампанию против армии республики и заявляю теперь, что всегда буду вотировать против пересмотра Д. Д.". Новая палата выделила из себя радикальное министерство с Бриссоном (см.) во главе, портфель военного министра принадлежал Кавеньяку, ярому противнику дрейфусаров. Еще до этого Кавеньяк требовал провозглашения с парламентской трибуны верных доказательств виновности Д. и, став министром, он 7 июля 1898 г. решил окончательно убедить палату и страну в измене Дрейфуса и тем положить конец опасной агитации. В своей речи Кавеньяк сослался на документ со словами cette canaille de D., затем на другой, в котором значилась та же буква D., и, наконец, привел почти целиком тот документ, о котором на суде Золя говорил Пелье и который с несомненностью свидетельствовал о сношениях "еврея" с иностранными атташе. Произнесенная с большою искренностью речь Кавеньяка произвела сильнейшее впечатление на палату, которая постановила расклеить ее во всех общинах Франции и выразила доверие министерству, сумевшему убедить всех в преступности Дрейфуса. Но на следующий день полковник Пикар в открытом письме на имя премьера Бриссона заявил, что документ с буквой Д. не относится к Дрейфусу, а другой, в котором говорилось о "еврее", имеющем сношения с иностранными атташе, носит все признаки документа сфабрикованного; в заключение Пикар просил, чтобы его выслушали компетентные лица. В ответ на это он был арестован; антисемитская печать заговорила о нем как о втором изменнике и заставила предать его суду по обвинению в сообщении служебных тайн. Между тем у самого Кавеньяка вскоре возникли сомнения в подлинности всех документов, и он поручил проверить их майору Кинье, который не замедлил установить подложность того документа, на который сослались как Пелье на процессе Золя, так и Кавеньяк в палате депутатов. Этот документ, так назыв. faux Henry, представлял собою записку Паниццарди к Шварцкоппену, в которой говорилось о "еврее". 30 августа Анри вынужден был в присутствии министра Кавеньяка и генералов Буадефра, Гонза и Роже сознаться в подлоге и был немедленно арестован; на следующий день (31 августа) он в тюрьме покончил с собою. В тот же день Эстергази бежал в Лондон, а ген. Буадефр подал в отставку. С юридической точки зрения, казалось, Д. Д. было закончено: пересмотр был неизбежен, раз один из документов, на которые опирались военный министр и начальник генерального штаба, был подложен; кроме того, бежавший Эстергази теперь открыто заявлял, что он автор бордеро. Но так как Д. Д. давно уже перешагнуло юридические рамки обыкновенного караемого преступления, антисемитско-клерикальная партия теперь открыто шла к своей цели и стремилась ввести военную диктатуру: Анри за свой "патриотический подлог" был провозглашен "спасителем отечества", и ему собирались воздвигнуть, в поругание жидам, масонам и врагам Франции, национальный памятник. Как в дни Буланже, страна разделилась на два лагеря, причем в огромном большинстве случаев буланжисты стали теперь под именем националистов антидрейфусарами, а противники Буланже оказались защитниками Д. Республике стала угрожать со стороны клерикальной реакции серьезная опасность, и так как в этот момент были парламентские вакации, то Бриссон постановил, чтобы министерство собственной властью приступило к вопросу о передаче Д. Д. в соответствующую инстанцию для пересмотра. Военный министр Кавеньяк протестовал против этого решения, заявив, что он еще в большей степени, чем прежде, уверен в измене Д. Бриссон заставил его подать в отставку, и на его место был назначен генерал Цурлинден, считавшийся сторонником пересмотра Д. Д. Встреченный враждебно антисемитско-клерикальной партией, Цурлинден на просьбу министра юстиции прислать ему досье Д. ответил письмом, в котором доказывалась виновность Д. и нецелесообразность пересмотра его дела. Поступок генерала Цурлиндена свидетельствовал о заговоре военных властей против гражданских, о заговоре, охватившем самые верхи военной иерархии. На совете министров, носившем крайне бурный характер, Бриссон принудил Цурлиндена подать в отставку и военным министром был назначен ген. Шануан. Хотя теперь дело было передано в уголовную палату кассационного суда, противники Д., ободренные действиями Кавеньяка и Цурлиндена, продолжали вести свою антиреспубликанскую агитацию: в стране происходили еврейские и протестантские погромы, на улицах избивали всех известных дрейфусаров, полиция и военные братались с антидрейфусами, открыто проповедовался военно-клерикальный coup d'état. Поведение нового министра Шануана, встреченного антисемитской печатью сначала враждебно, а затем милостиво, было крайне загадочно, и никто не мог предвидеть, как он поступит при открытии парламента. С другой стороны, дрейфусары крепли с каждым днем, лига для защиты прав гражданина, во главе которой находился бывший министр юстиции Трарье, встречала все больше и больше симпатий среди республиканцев, рабочие массы под влиянием Жореса выступали на многочисленных митингах в пользу республики, угрожаемой антисемитами-националистами, интеллигенция вслед за Золя горячо настаивала на невиновности Д. Во время дебатов по этому поводу военный министр, генерал Шануан, неожиданно для всех заявил, что он уверен в виновности Д. и, не оставляя парламентской трибуны, не известив предварительно премьера Бриссона, подал в отставку. Это был сильный удар кабинету Бриссона, который должен был выйти в отставку и был заменен министерством Дюпюи с Фрейсинэ в качестве военного министра. Уход Бриссона поднял шансы антисемитов на победу; тогда посыпались нападки на кассационную палату, усмотревшую в подлоге Анри "новый факт", дающий основание к пересмотру процесса 1894 года. Смерть президента республики Феликса Фора объединила их на имени Мелина, который, будучи премьером, два года покрывал своим авторитетом все махинации военно-клерикальной партии. Откровенность реакции открыла глаза республиканцам и под влиянием Клемансо и Жореса республиканцы сомкнули свои ряды и провели в президенты республики Лубе, сочувствие которого делу пересмотра процесса 1894 г. было несомненно. Тщетно реакция пыталась свергнуть республику: последняя крепла с каждым днем, и кассационная палата единогласно постановила передать Д. Д. на вторичный разбор, доказав предварительно существование в досье не одного подложного документа, а целого ряда их, и установив факт сообщения судьям первого военного суда таких бумаг, которые не были известны ни обвиняемому, ни его защитнику.

— 7-го августа 1899 г., когда у власти находилось уже министерство Вальдека-Руссо, задавшееся целью защиты республики от антидрейфусаров, открыто выступавших в качестве клерикалов, антисемитов и монархистов, начался в Ренне второй процесс Д. Общественные страсти были еще сильно возбуждены, антисемиты называли этот процесс величайшей пощечиной, данной евреями при содействии Германии франц. армии, утверждали, что некоторые документы, компрометирующие Д., были по требованию Вильгельма возвращены обратно, угрожали судьям исключением из товарищеской среды в случае оправдания "ужаснейшего преступника" и т. д. Свидетелями обвинения, между прочим, выступили пять бывших военных министров (Мерсье, Бильо, Кавеньяк, Цурлинден и Шануан), генералы Гонз, Буадефр и др.; все они настаивали на виновности Д., давали самые противоречивые показания, говорили об опасности оправдательного приговора; в Ренне ежедневно происходили бурные антисемитские волнения; на жизнь Лабори, главного и талантливого защитника Д., было сделано покушение, причем покушавшийся, ранивший его, не был даже найден. Защита настаивала на вызове Шварцкоппена и Паниццарди, но суд отказал ей в этом. Шварцкоппен сделал заявление через печать, что документы им получались через Эстергази, а в "Reichsanzeiger" появилась официальная заметка, что германское правительство никогда не имело дела с Д. 9 сентября большинством 5 голосов против 2 судьи вынесли Д. обвинительный приговор, признав существование смягчающих вину обстоятельств и приговорив его к 10 годам заключения. Антисемитская печать встретила вердикт с ликованием, республиканская же с крайним возмущением: указывалось, во-первых, на то, что военные судьи нисколько не считались с указаниями высшей судебной инстанции — кассационной палаты, — и во-вторых, что, раз Д. виновен, для него не может быть никаких смягчающих обстоятельств. В последних республиканцы видели сделку военных судей с совестью: она подсказывала им полную невиновность Д., но ложно понятая честь армии и генерального штаба и боязнь перед высшим военным начальством заставили их признать капитана виновным; наконец, наличность в составе суда двух офицеров, дерзнувших, несмотря на угрозы бывших министров, вынести "опаснейшему изменнику" оправдание, свидетельствовала об очевидности непричастия Д. к приписываемым ему преступлениям. В то же время реслубликанцы требовали предания суду целого ряда лиц, причастных к подлогам Анри, настаивая также на привлечении к ответственности и бывшего военного министра Мерсье, тайно сообщившего суду особое досье, наполовину им самим впоследствии уничтоженное. В виде выражения порицания несправедливому вердикту и для доказательства, что правительство республики твердо убеждено в невиновности Д., 19 сентября появился декрет президента республики Лубе о помиловании Д. и об освобождении его из тюрьмы; в то же время военный министр генерал Галифе отдал приказ по армии о прекращении всякой агитации по Д. Д., заявив, что "инцидент закончен". Принятие Д. помилования вызвало недовольство среди многих его сторонников, в том числе и Лабори; в этом акте, по их мнению, можно было увидеть косвенное признание вины. Чтобы прекратить дальнейшую агитацию в стране по Д. Д. и положить конец требованию о предании суду Мерсье и других деятелей процесса, Вальдек-Руссо провел в декабре 1900 г. закон об амнистии для преступлений, совершенных в связи или по поводу Д. Д. Сам Д., как уже приговоренный судом, не попал под амнистию и мог продолжать работать над делом полной своей реабилитации. В апреле 1903 г. Жорес прочитал в палате депутатов письмо ген. Пелье к Кавеньяку, написанное 31 августа 1898 г., т. е. немедленно после самоубийства Анри; в этом письме Пелье говорил о ряде грубых обманов, совершенных в Д. Д.; письмо это Кавеньяком не было показано премьеру Бриссону. Далее Жорес заявил, что Кавеньяк узнал о подлоге 14 августа и до 30 августа не допрашивал Анри и ничего об этом не говорил Бриссону. По предложению Жореса, одобренному палатой, военный министр Андре должен был лично ознакомиться с Д. Д. Когда Андре изучил досье Д., он пришел к заключению о пересмотре всего дела. В ноябре 1903 г. Д. подал новую кассационную жалобу, а в марте 1904 г. кассационный суд постановил произвести дополнительное следствие, которое было закончено в июле 1906 г.: ввиду отсутствия всякого повода к обвинению Д. последний не должен был предстать перед третьим судом; приговор реннского суда был отменен, и Д. объявлен невиновным. Через два дня он был восстановлен в своих правах, прикомандирован к генеральному штабу и получил следующий военный чин, именно майора. Однако Д. не пожелал оставаться на действительной военной службе и подал в отставку. В 1908 г. при перенесении останков Золя в Пантеон на Д. было сделано покушение, при чем он был легко ранен в руку; то было последнее эхо недавно столь громкого дела. — Литература о Д. Д. очень обширна; брошюра Paul Desachy, Bibliogr. de l'Affaire Dreyfus (1903), перечисляет более 600 названий отдельно изданных книг и брошюр о Д. Д. Лучшую сводку представляет многотомное сочинение Жозефа Рейнака "Histoire de l'Affaire Dreyfus"; богатый материал дает книга Жореса "Les Preuves"; ценны также стенографические отчеты о процессах Золя, Эстергази и Д. в Ренне; хороши статьи Клемансо в "L'Aurore" и книга Золя "La vérité en marche" (1901). Ср. также книгу самого Д. "Cinq années de ma vie", 1899 (есть несколько русских переводов), и его письма к жене "Lettres d'un innocent", 1898; наконец, у Эстергази в "Les dessous de l'affaire Dreyfus" (1899) много интересных данных (ими следует, впрочем, пользоваться с осторожностью).