Новая парадигма

Всё это самоочевидно. Но если проанализировать человеческое познание, и особенно учения мировых доктрин всех времён и всех стран, то можно обнаружить, что в большинстве случаев они далеко не так согласуются, как можно было бы ожидать, от столь многих людей. А поскольку истина едина и неизменна, то, с другой стороны, мы обнаруживаем, что человеческие мнения меняются почти вопреки истине, как мода на одежду, и история мировой мудрости учит нас, что учения мудрецов мира, которые делают из поиска истины свое главное занятие, не получили лучшего результата. Можно прочитать Аристотеля, Гассенди, Ньютона, Лейбница, Вольфа и т.д. во многих основных направлениях идеалистов, материалистов, скептиков, фаталистов и т.д., и довольно скоро увидеть, что они полностью противостоят друг другу.
[...]
Поскольку язык не только необходим сам по себе и чрезвычайно обширен, но и присутствует во всех других видах знаков, то неудивительно, что я посвятил Первую основную часть Семиотики исключительно рассмотрению прочих символов, но распространил исследование языка на девять следующих основных частей. Ибо другие виды знаков слишком специфичны, чтобы мне пришлось давать специальную теорию каждого из них, которая, однако, уже в значительной степени присутствует, как, например, в музыке, хореографии, арифметике, алгебре и т.д. С другой стороны, язык всегда остается общим хранилищем всех наших знаний и постигает без различия истинное, ложное и кажущееся. Тем более необходимо рассматривать его в частностях и во всех аспектах.
Феноменология мало упоминается в доктринах разума, как бы ни была она необходима для различения истинного и ложного. Это не относится прямо к так называемой логической истине, а скорее к метафизической, в силу того, что внешняя видимость часто противопоставляется реальности. Другими словами, всегда ошибочно путать то, что кажется сущностью, с тем, что есть на самом деле; при этом, снова можно поверить в заблуждение, если сущность представляется истинной. Поэтому я сохранил слово представление со всеми его значениями и сделал как можно больше его особых видов, а также придал истинному представлению главный атрибут, указал его виды и источники, а также основания для его анализа. Более точное развитие разнообразных видов потенциальной уверенности, их различие - от той, которую я называю смутной, до просто настоящей, которая может встречаться во всех видах; демонстрация происхождения лёгкой путаницы между однозначным и потенциально возможным, превращение истинных утверждений в возможные и, таким образом, осложнение на пути к убеждённости; более тщательное исследование, в каждом виде сомнительного доказательства, где их не хватает, или что ещё нужно добавить, или, что нужно отыскать для получения окончательной уверенности; исследование неоднозначности выражений; нравственная оценка и моральное удовлетворение и т.д. Всё это я могу оставить на усмотрение и в распоряжение тех, кто согласится со мной, кто считает, что за пределами геометрии не найти никакой определенности, или кого заставляют сомневаться соображения того рода, о которых я вкратце упомянул в начале этого предисловия.
Если применить схему - которая дана для предположительных предложений, а также для конкретных предложений, из которых следуют предположительные, к примеру, в §. 23, где признаки указаны научными терминами - результирующий рисунок, по всей строгости, будет считаться научным. А именно, выражение, связующий элемент которого умножен на дробь, является вероятным выражением, а дробь выражает степень вероятности, которая равномерно распространяется по всему выражение. А с другой стороны, подобные высказывания нужно оформлять аналогичным образом, если мы хотим избежать произвола, и если теория рисунка должна служить вместо теории вещи. Вопрос, откуда в выражении возникает вероятность, превращается, тем самым, в вопрос: откуда у связующего появляется дробь? И здесь я показываю, что дробь возникает, когда в антецедентах заключения, посредством которого доказывается пропозиция, средний член содержит дробь, и поэтому всеобщность предмета, или полнота пропозиции, в некоторой степени отсутствует. А это основа расчёта любой вероятности. Она не может быть использована в тех случаях, которые имеют место, если она не очень хорошо проработана, а если с этим разобраться, то также станет ясно, из какой неполноты возникает вероятное и куда следует смотреть, если хотят обрести уверенность вместо вероятности.
Природа органона заключается в том, что он может применяться в любой области человеческого познания, а, следовательно, и в любой науке, и что, если не хочешь остаться в прошлом, нужно приобрести навыки его использования. Поэтому я не мог не вынести из научных книг, где «Органон» применяется в отдельных случаях и частях, дополнительные примеры, которые служили иллюстрацией, из семинаров. Однако это требует от обучающегося хотя бы высокого уровня исторического знания о науках, и, следовательно, начинающий ученик должен восполнить этот недостаток с помощью вопросов, просьб, устных наставлений и т.д. или проделать его самостоятельно. Это предположение тем более естественно, ведь «Органон», как бы далеко ни продвинулась наука, всегда может быть истолкован по-новому.

В переводе на русский язык, в интернете удалось найти только отдельные параграфы из этой книги. Поэтому...

Ссылка на полную книгу в формате fb2
Эту ссылку удалю, когда появятся другие варианты.

В архиве есть текстовый файл на немецком.

Исходник на немецком:
https://deutschestex…_1764?p=25

Перевод книги на русский язык, в некоммерческих целях, сделан с помощью сайтов: "Deepl переводчик", "Google переводчик", "glosbe translate" и "Яндекс переводчик" — для латыни. Любой может ознакомиться с результатом.

Из этой общей оценки позиции философии вытекают права, которыми она обладает в отношении отдельных объектов. Если философия денег и существует, то она может находиться только по обе стороны от экономической науки о деньгах. С одной стороны, они могут представлять собой предпосылки, которые, находясь в ментальных состояниях, в социальных отношениях и в логической структуре реальности и ценностей, придают деньгам значение и практическую позицию. Это не вопрос о происхождении денег, поскольку такой вопрос относится к истории, а не к философии. Как бы высоко мы ни ценили прогресс в понимании того или иного явления, достигающегося в результате изучения исторического развития, его существенное значение и важность часто основаны на связях концептуального, психологического или этического характера, носящих не временный, а чисто материальный характер. Такие связи, несомненно, были реализованы историческими силами, но они не исчерпываются случайностью последних. Значение, смысл и сущность законности, религии или познания полностью выходят за рамки вопроса о том, каким образом они были исторически реализованы. Таким образом, в первой части этой книги деньги рассматриваются в контексте условий, определяющих их суть и смысл существования.
Исторический феномен денег, идею и структуру которого я попытаюсь развить на основе чувства ценности, практического отношения к вещам и взаимных отношений между людьми как предпосылку, изучается во второй части книги с точки зрения их влияния на внутренний мир - на жизненную силу отдельных людей, на переплетение их судеб, на культуру в целом. Таким образом, здесь речь идет, с одной стороны, об отношениях, которые в принципе открыты для точного и детального исследования, но которые, учитывая современный уровень знаний, не изучаются. К ним можно подходить только философски, а именно путем общей оценки, представляя отдельные явления через связи между абстрактными понятиями. С другой стороны, это вопрос ментальных причин, которые всегда будут предметом гипотетической интерпретации и художественной реконструкции, которые никогда не смогут быть полностью свободны от индивидуального колорита. Это сочетание денежного принципа с развитием и изучением внутренней жизни настолько же отстает от экономической науки о деньгах, насколько отстала от нее проблемная область первой части книги. Первая часть стремится сделать сущность денег понятной из условий и связей жизни в целом; и наоборот, вторая часть стремится сделать сущность и организацию денег понятными из эффективности денег.
Ни одно из этих исследований не претендует на то, чтобы быть изложением экономической теории. Иными словами, феномены оценивания и покупки, обмена и способов обмена, форм производства и ценностей, владения, которые экономика рассматривает с одной точки зрения, здесь рассматриваются с другой. Просто тот факт, что аспект этих явлений, наиболее близкий к экономике, весьма интересный с практической точки зрения, особо тщательно исследован и может быть представлен предельно точным образом, что позволяет дать очевидное основание рассматривать его только как "экономические факты". Но точно так же, как появление основателя религии ни в коем случае не является просто религиозным феноменом, а также может быть изучено с помощью категорий психологии, возможно, даже патологии, общей истории и социологии; или точно так же, как стихотворение - это не просто факт истории литературы, но и эстетический, филологический и биографический факт; или точно так же, как сама точка зрения одной науки, также основанной на разделении труда, никогда не исчерпывает всей полноты реальности, так и сам факт, что два человека обмениваются своими продуктами, ни в коем случае не является просто экономическим фактом. Такого феномена - то есть такого, содержание которого было бы исчерпано в том виде, в каком его представляет экономика - не существует. Более того, и это столь же обоснованно, такой обмен можно рассматривать как психологический факт, или как факт, вытекающий из истории морали, или даже как эстетический факт. Даже, рассмотрение его как экономический факт не выводит из тупика; скорее, в этом обличье он становится объектом философского изучения, рассматривающего его предпосылки в неэкономических концепциях и обстоятельствах, и его последствия для неэкономических концепций и обстоятельств.
В этом комплексе проблем деньги - это просто средство, материал или пример для демонстрации отношений, действующих между самыми поверхностными, "реалистичными" и случайными явлениями, очень идеализированными силами существования и наиболее глубокими течениями индивидуальной жизни и истории. Значение и цель всего этого предприятия состоит в том, чтобы просто вывести из поверхностного уровня экономических отношений ориентир, приводящий к высшим ценностям и тому, что важно для всего человечества. Абстрактное философское построение системы сохраняет такую дистанцию от отдельных явлений, особенно от практического существования, что на самом деле, на первый взгляд, лишь постулирует их спасение от изоляции и бездуховности, даже от отталкивания. Здесь достижение такого спасения будет проиллюстрировано только в одном случае, но в таком, которое, подобно деньгам, не просто демонстрирует безразличие чисто экономических методов, а скорее является, так сказать, самим безразличием, поскольку все его значение заключается не в нем самом, а в его преобразовании в другие ценности. Но поскольку противостояние между тем, что кажется наиболее поверхностным и несущественным, и внутренней сущностью жизни достигает здесь своего пика, наиболее эффективное примирение должно быть достигнуто, если этот конкретный факт не только пронизывает, активно или пассивно, весь спектр интеллектуального мира, но и проявляется как символ сущностных форм движения в этом мире. Таким образом, единство этих исследований заключается не в утверждение определенного набора знаний из постепенного накапливающихся доказательств, а скорее в возможности - которая должна быть продемонстрирована - найти в каждой детали жизни весь ее смысл. Огромное преимущество искусства перед философией заключается в том, что оно каждый раз ставит перед собой одну-единственную, узко обрисованную проблему: человек, пейзаж, настроение. Каждое расширение одного из них на общее, каждое смелое проявление чувств к миру преподносится как обогащение, дар, незаслуженное благо. С другой стороны, философия, проблема которой заключается ни в чем ином, как в тотальности бытия, стремится уменьшить значимость последнего по сравнению с собой и предлагает меньше, чем, по-видимому, обязана предлагать. Здесь, наоборот, делается попытка рассматривать проблему как ограниченную и незначительную, и, чтобы отдать ей должное, распространить это на всю совокупность, с самым высоким уровнем обобщения.
Методологически, это основное намерение может быть выражено следующим образом. Делается попытка построить новый уровень под историческим материализмом таким образом, чтобы сохранить объяснительную ценность включения экономической жизни в причины интеллектуальной культуры, в то время как сами эти экономические формы признаются результатом более глубоких оценок и течений, психологических или даже метафизических предпосылок. Для практики познания, это должно развиваться в бесконечной взаимности. Любая интерпретация идеальной структуры посредством экономической формы должна приводить к требованию, чтобы последняя, в свою очередь, была понята с более идеальных позиций, в то время как для самих этих позиций необходимо искать общую экономическую базу, и так далее до бесконечности. В таком чередовании и переплетении концептуально противоположных принципов познания, в единстве вещей, кажущемся неосязаемым для нашего познания, тем не менее устанавливается согласованность, становящаяся для нас практичной и жизненно важной.
Идеи и методы, упомянутые здесь, не могли бы претендовать на какое-либо принципиальное обоснование, если бы они не были способны служить существенному разнообразию основных философских позиций. Можно соотнести частности и поверхностные стороны жизни с ее наиболее глубокими и сущностными проявлениями, причем, их интерпретация в соответствии с общим смыслом жизни, может осуществляться как на идеалистической, так и на реалистической основе, как рациональной, так и волевой, и как в абсолютистской, так и в релятивистской трактовке бытия. Тот факт, что приводимые ниже исследования опираются на одну из этих картин мира, которую я считаю наиболее подходящим отражением современного содержания науки и эмоциональных настроений, решительно исключающим противоположную картину мира, может обеспечить им, в худшем случае, роль простого типичного примера, даже если он и является фактически неверным, раскрывающего свое методологическое значение как очертание будущих истин.
Изменения, внесенные во "второе издание", никоим образом не влияют на основные моменты. Однако с помощью новых примеров и обсуждений и, прежде всего, путем расширения базиса я попытался повысить вероятность того, что такие аргументы будут поняты и приняты.

В переводе на русский язык, в интернете удалось найти только отдельные главы из этой книги. Поэтому...

Ссылка на полную книгу в формате fb2

Эту ссылку удалю (заменю), когда появятся другие варианты.

Перевод книги на русский язык сделан с помощью сайта "Яндекс переводчик" в некоммерческих целях. Любой может ознакомиться с результатом.

"Мы все должны быть благодарны за этот перевод. Должно быть, это была чрезвычайно
тяжелая работа, но в ней нет и следа этого. На самом деле, она просто искрится".
Алан Райан, The Guardian

Прежде чем идти далее, мы должны заметить, что вместо того, чтобы рассматривать ансамбль условий, определяющих мир, как мы это делали выше, можно также и с той же точки зрения рассматривать отдельно одно из этих условий: например, пространство среди условий телесного мира, рассматриваемое как пространственные возможности. Совершенно очевидно, что по самому своему определению только пространственные возможности могут реализовываться в пространстве, но не менее очевидно, что это не мешает непространственным возможностям также реализовываться (здесь, ограничиваясь условиями проявления, слово «реализовываться» надо понимать как «проявляться») вне этого частного условия существования, которым является пространство. Однако, если бы пространство было бесконечным (infini), как это некоторые полагают, то в Универсуме не было бы места ни для какой непространственной возможности, и, рассуждая логически, само мышление, беря самый обычный и общеизвестный из всех пример, тогда могло бы быть допущено к существованию только при условии понимания его как протяжённого, а эту концепцию даже сама «профанная» психология признаёт ошибочной безо всяких колебаний. Будучи отнюдь не бесконечным, пространство есть только один из возможных модусов проявления, и само вовсе не является бесконечным в интегральности своего протяжения, с бесчисленными модусами, в нем заключающимися, каждый из которых безграничен (indefini). Подобные же замечания можно также отнести и к любому другому особому условию существования; и всё, что истинно для каждого из этих условий по отдельности, является таким же для ансамбля многих из них, собрание или комбинация которых определяет мир. Тем не менее само собой разумеется, что надо, чтобы различные условия, объединённые таким образом, были совместимыми между собой, а их совместимость, очевидно, влечёт за собой совместимость возможностей, которые соответственно в них содержатся, с тем ограничением, что возможности, подлежащие ансамблю рассматриваемых условий, могут образовать только одну часть из тех, которые заключаются в каждом из тех же самых условий, рассматриваемых отдельно от других, откуда следует, что эти условия в их интегральности будут заключать в себе, помимо их общей части, продолжения в различных направлениях, также принадлежащие той же ступени универсального Существования. Эти продолжения беспредельной (indefini) протяжённости соответствуют в общем и космическом порядке тому, чем являются для конкретного существа продолжения одного из его состояний, например, индивидуального состояния, рассматриваемого интегрально, вне какой-либо определённой модальности того же самого состояния, такой модальности, как телесная в нашей человеческой индивидуальности.

Глава III. Бытие и Не-Бытие

Мы указали выше на различие возможностей проявления и возможностей непроявления, и те и другие одинаково и на тех же основаниях заключены в тотальной Возможности. Это различение ведёт нас к другому, более частному различению разных модусов универсального проявления, то есть разных порядков возможностей, которые оно в себе содержит, распределённых согласно особым условиям, которым они соответственно подчиняются, конституируя бесчисленное множество миров или ступеней Существования.
Приняв это, когда Бытие в универсальном смысле определяют как принцип проявления и в то же время как заключающее в себе тем самым ансамбль всех возможностей проявления, мы должны сказать, что Бытие не есть бесконечное, потому что оно не совпадает с тотальной Возможностью; и это тем более, что Бытие как принцип проявления заключает в себе действительно все возможности проявления, но лишь постольку, поскольку они проявляются. Вне Бытия, следовательно, всё остальное, то есть все возможности непроявления вместе с возможностями проявления, но в непроявленном состоянии, а также включая сюда и само Бытие, которое как таковое, не принадлежа к проявлению (поскольку оно есть его принцип), само является не-проявленным. И чтобы обозначить то, что вне и по ту сторону Бытия, мы обязаны, за неимением других терминов, назвать это Не-Бытием. Это негативное выражение ни в коей мере не являющееся для нас синонимом «небытия» (neant), каким он представляется в языке некоторых философов, помимо того, что оно прямо инспирировано терминологией метафизических дальневосточных доктрин, является достаточно оправданным необходимостью использовать какое-нибудь обозначение, чтобы иметь возможность говорить об этом, в соединении со сделанным нами выше замечанием, что самые универсальные идеи, будучи наиболее неопределёнными, могут выражаться в той мере, в какой они вообще выразимы, только в негативных по форме терминах, как мы уже это видели на примере Бесконечного. Можно даже сказать, в указанном нами выше смысле, что Не-Бытие больше, чем Бытие или, если угодно, что оно превосходит Бытие, если понимать под этим то, что всё заключающееся в нём, находится по ту сторону Бытия и что оно содержит в качестве принципа само Бытие. Однако раз Не-Бытие противопоставляют Бытию или даже просто их различают, то ни то, ни другое не есть бесконечное, поскольку с этой точки зрения они неким образом ограничивают друг друга. Бесконечность принадлежит лишь ансамблю Бытия и Не-Бытия, потому что этот ансамбль тождествен универсальной Возможности.
Мы можем это выразить еще и таким образом: универсальная Возможность необходимо содержит в себе тотальность возможностей, и можно сказать, что Бытие и Не-Бытие суть два её аспекта: Бытие в качестве того, что она возможности проявляет (или точнее, некоторые из них), Не-Бытие в качестве того, как она их не проявляет. Следовательно, Бытие содержит всё проявленное; Не-Бытие содержит всё непроявленное, включая само Бытие; но универсальная Возможность содержит сразу и Бытие, и Не-Бытие. Добавим, что непроявленное включает то, что мы можем назвать не-проявляемое, то есть возможности непроявления, и проявляемое, то есть возможности проявления, как таковые не проявляющиеся, проявление содержит, очевидно, только ансамбль тех же самых возможностей в качестве проявляющихся.
Что же касается отношения Бытия и Не-Бытия, то важно отметить, что состояние непроявления всегда постоянно и не-обусловлено даже для возможностей, которые предполагают проявление. Добавим в этой связи, что ничто из того, что проявлено, не может «потеряться», согласно часто используемому выражению, иначе, как только через переход в непроявленное; и, разумеется, сам этот переход (который, если речь идет об индивидуальном проявлении, есть, собственно говоря, «трансформация» в этимологическом смысле этого слова, то есть переход по ту сторону формы), представляет собой «утрату» только с точки зрения проявления, поскольку в состоянии непроявления всё, напротив, пребывает вечно в принципе, независимо от всех частных и ограничивающих условий, характеризующих тот или иной модус проявленного существования. Однако для того, чтобы сказать, что поистине «ничто не теряется» даже с ограничением, касающимся непроявленного, надо рассматривать весь ансамбль универсального проявления, а не только то или иное из его состояний, исключая другие, так как по причине непрерывной связи всех этих состояний между собой они всегда могут переходить из одного в другое без того, чтобы этот постоянный переход, который есть только изменение модуса (заключающее в себе соответствующее изменение в условиях существования), ни в коем случае не вынуждает нас выйти из области проявления.
    Что касается возможностей непроявления, то они принадлежат к Не-Бытию и по самой своей природе не могут войти в область Бытия, в противоположность тому, что имеется для возможностей проявления. Но как мы уже сказали выше, это не предполагает никакого превосходства одних над другими, потому что и те, и другие суть только модусы различных реальностей, согласующихся со своей природой. Само различение Бытия и Не-Бытия является в конечном счете чисто случайным, потому что оно может быть сделано только с точки зрения проявления, которое само по себе является, по сути, случайным. Впрочем, это ничуть не уменьшает важности для нас этого различения, так как в нашем актуальном состоянии нет никакой возможности располагаться на иной точке зрения, чем эта; она является нашей в силу того, что мы сами принадлежим как обусловленные и индивидуальные существа к области проявления, которую мы могли бы превзойти только полностью выйдя за ограничивающие условия индивидуального существования через метафизическую реализацию.
В качестве примера непроявленной возможности мы можем назвать пустоту, так как такая возможность постижима, по крайне мере, негативно, то есть через исключение некоторых определений: пустота предполагает исключение не только всех телесных или материальных атрибутов, не только вообще всех конкретных качеств, но также и всего того, что относится к какому-нибудь модусу проявления. Следовательно, считать, что в том, что понимается под универсальным проявлением, каково бы ни было его состояния, имеется пустота, является нонсенсом, поскольку пустота сущностно принадлежит области непроявления; невозможно дать этому термину другое разумное значение. В этой связи мы должны ограничиться простым указанием, так как мы не можем здесь рассматривать вопрос пустоты со всех сторон, как он того заслуживает, что увело бы нас далеко от нашего предмета. К особо значительным заблуждениям этот вопрос приводит по отношению к пространству. Исследования, относящиеся к этому, будут помещены в работе, которую мы предполагаем посвятить специально условиям телесного существования. С точки зрения, на которой мы располагаемся, мы должны просто добавить, что пустота, каким бы способом её ни рассматривать, не есть Не-Бытие, а только то, что мы можем назвать одним из его аспектов, то есть одной из возможностей, заключающихся в нём и являющихся иными, нежели содержащиеся в Бытии, следовательно, она вне его, но рассматриваемого в его тотальности, что хорошо показывает, что Бытие не есть бесконечное. Впрочем, когда мы говорим, что такая возможность составляет аспект Не-Бытия, то надо иметь в виду, что она не может быть понята в модусе различения, поскольку этот модус прилагается исключительно только к проявлению. Это объясняет, почему, даже если мы можем действительно постичь эту возможность, являющуюся пустотой или любую другую возможность того же рода, мы сможем дать им только совершенно негативное выражение: это самое общее замечание для всего того, что относится к Не-Бытию, подтверждает правильность употребления нами этого термина.
Подобные наблюдения могут также применяться ко всякой другой возможности непроявления; мы могли бы взять другой пример, а именно, тишины, но это было бы слишком легко сделать, чтобы стоило на этом останавливаться. Поэтому мы здесь ограничимся таким замечанием: как Не-Бытие или непроявление заключает в себе или объемлет Бытие, или принцип проявления, так и тишина заключает в самой себе принцип слова. Иными словами, как Единое (Бытие) есть только утвердительный метафизический Ноль (Не-Бытие), так и слово является лишь выраженной тишиной, молчанием; но и наоборот, метафизический Ноль, будучи не утвержденным Единым, есть также нечто большее (и даже бесконечно большее), и точно также тишина, которая является только его аспектом в только что уточнённом нами смысле, есть только невыраженное слово, так как должно помимо него существовать то, что невыразимо, то есть не подверженное проявлению (так как тот, кто говорит «выражение», говорит «проявление» и даже определенное формальное (formelle) проявление), следовательно, не подверженное определению в модусе различения. Таким способом установленное отношение между тишиной (непроявленным) и словом (проявленным) показывает, как можно понять возможности непроявления, которые соответствуют, через перенос по аналогии, определённым возможностям проявления, но ни в коей мере не намереваясь ввести в Не-Бытие действительное различение, которое здесь нельзя найти, поскольку существование модуса различения (которое есть существование в собственном смысле слова) сущностно заключено в условиях проявления (впрочем, модус различения не является здесь обязательно синонимом во всех случаях индивидуального модуса, который специально предполагает определенное, формальное различение).

Мне всегда доставляет удовольствие читать произведения различных писателей, не заботясь о том, много ли они знают: меня занимает не самый предмет их, а то, как они его трактуют.

Когда я принимаясь рассуждать без разбора обо всём, что только приходит мне в голову, не прибегая к сторонней помощи и полагаясь только на свою сообразительность, то, если при этом мне случается - а это бывает не так уж редко - встретить, на мое счастье, у кого-нибудь из хороших писателей те самые мысли, которые я имел намерение развить [...], я начинаю понимать, насколько, по сравнению с такими людьми, я ничтожен и слаб, тяжеловесен и вял, - и тогда я проникаюсь жалостью и презрением к самому себе. Но в то же время я и поздравляю себя, ибо вижу, что мои мнения имеют честь совпадать иной раз с их мнениями и что они подтверждают, пусть издалека, их правильность. Меня радует также и то, что я сознаю - а это не всякий может сказать про себя, - какая пропасть лежит между ними и мною. [...] Нужно иметь достаточно крепкие ноги, чтобы пытаться идти бок о бок с такими людьми.

Порицать в другом свои недостатки, думается мне, столь же допустимо, как порицать - а это я делаю весьма часто - чужие в себе. Обличать их следует всегда и везде, не оставляя им никакого пристанища. Я-то хорошо знаю, сколь дерзновенно пытаюсь я всякий раз сравняться с обворованными мной авторами, не без смелой надежды обмануть моих судей: авось они ничего не заметят. Но я достигаю этого скорее благодаря прилежанию, нежели с помощью воображения. А кроме того, я не борюсь с этими испытанными бойцами по-настоящему, не схожусь с ними грудь с грудью, но делаю время от времени лишь небольшие легкие выпады. Я не упорствую в этой схватке; я только соприкасаюсь со своими противниками и скорее делаю вид, что соревнуюсь с ними, чем в действительности делаю это.

И если бы мне удалось оказаться достойным соперником, я показал бы себя честным игроком, ибо вступаю я с ними в борьбу лишь там, где они сильнее всего.

Истина и доводы разума принадлежат всем, и они не в большей мере достояние тех, кто высказал их впервые, чем тех, кто высказал их впоследствии. [...] То, что человек заимствует у других, будет преобразовано и переплавлено им самим, чтобы стать его собственным творением, то есть собственным его суждением. Его воспитание, его труд, его ученье служат лишь одному: образовать его личность.

То же самое я мог сказать и о философии: она выступает в столь разнообразных обличиях и содержит столько разных положений, что в ней можно найти любые домыслы и бредни. Человеческое воображение не в состоянии придумать ничего хорошего или плохого, чего в ней уже не было бы кем-нибудь сказано. Nihil tam absurde dici potest quod non dicatur ab aliquo philosophorum  [Нет величайшей нелепости, которая не была бы сказана кем-либо из философов (лат.). - Цицерон.]. Я с тем большей готовностью выпускаю в свет плоды моих причуд, что, хотя они являются моим порождением и ни с кого не списаны, я всё же убежден, что нечто подобное найдется у какого-нибудь древнего автора, и тогда наверное кто-нибудь скажет: «Вот откуда он почерпнул их!»

Чем мы можем лучше всего испытать разум как не посредством его же самого? Но если не следует верить его показаниям о самом себе, то как можно верить его суждениям о посторонних ему вещах? Если разум что-либо знает, то по крайней мере он знает, какова его собственная сущность и где его местонахождение. Он находится в душе и составляет часть её или её действие; ибо подлинный и главный разум, название которого мы неправильно присваивали нашему, находится в лоне Бога: там его обиталище и убежище; оттуда он выходит, когда Богу угодно дать нам узреть какой-нибудь луч его.

Только рассудок, говорил Эпихарм, всё видит и всё слышит; только он умеет обратить решительно всё на пользу себе, только он располагает всем по своему усмотрению, только он действительно деятелен - он господствует над всем и царит; всё прочее слепо, глухо, бездушно. Правда, мы заставляем его быть угодливым и трусливым, дабы не предоставить ему свободы действовать хоть в чем-нибудь самостоятельно. Кто же спрашивает ученика о его мнении относительно риторики и грамматики, о том или ином изречении Цицерона? Их вколачивают в нашу память в совершенно готовом виде, как некие оракулы, в которых буквы и слоги заменяют сущность вещей. Но знать наизусть еще вовсе не значит знать; это - только держать в памяти то, что ей дали на хранение. А тем, что знаешь по-настоящему, ты вправе распорядиться, не оглядываясь на хозяина, не заглядывая в книгу. Учёность чисто книжного происхождения - жалкая учёность!

Душа, ставшая вместилищем философии, непременно наполнит здоровьем и тело. Царящие в ней покой и довольство она не может не излучать вовне; точно так же она изменит по своему образу и подобию нашу внешность, придав ей исполненную достоинства гордость, весёлость и живость, выражение удовлетворенности и добродушия. Отличительный признак мудрости - это неизменно радостное восприятие жизни; ей, как и всему, что в надлунном мире, свойственна никогда не утрачиваемая ясность. [...] В самом деле, это она успокаивает душевные бури, научает сносить с улыбкой болезни и голод не при помощи каких-то воображаемых эпициклов, но опираясь на вполне осязательные, естественные доводы разума. Её конечная цель - добродетель, которая пребывает вовсе не где-то, как утверждают схоластики, на вершине крутой, отвесной и неприступной горы. Те, кому доводилось приблизиться к добродетели, утверждают, напротив, что она обитает на прелестном, плодородном и цветущем плоскогорье, откуда отчетливо видит всё находящееся под нею [...]. Но так как тем мнимым философам, о которых я говорю, не удалось познакомиться с этой высшею добродетелью, прекрасной, торжествующей, любвеобильной, кроткой, но вместе с тем, и мужественной, питающей непримиримую ненависть к злобе, неудовольствию, страху и гнёту, имеющей своим путеводителем природу, а спутниками - счастье и наслаждение, то, по своей слабости, они придумали этот глупый и ни на что не похожий образ: унылую, сварливую, привередливую, угрожающую, злобную добродетель, и водрузили её на уединённой скале, среди терниев, превратив её в пугало, устрашающее род человеческий.

Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле. Полагаю, что причина этого - бесконечные словопрения, в которых она погрязла. Глубоко ошибаются те, кто изображает её недоступною для детей, с нахмуренным челом, с большими косматыми бровями, внушающими страх. Кто напялил на нее эту обманчивую маску, такую тусклую и отвратительную? На деле же не сыскать ничего другого столь милого, бодрого, радостного, чуть было не сказал - шаловливого. Философия призывает только к праздности и веселью. Если перед вами нечто печальное и унылое - значит философии тут нет и в помине.

Я убедился на опыте, что то, чего не удалось достичь одному, удается другому, что то, что осталось неизвестным одному веку, разъясняется в следующем; что науки и искусства не отливаются сразу в готовую форму, но образуются и развиваются постепенно, путем повторной многократной обработки и отделки, подобно тому как медведицы, неустанно облизывая своих детёнышей, придают им определенный облик. Так вот и я не перестаю исследовать и испытывать то, чего не в состоянии открыть собственными силами; вновь и вновь возвращаясь всё к тому же предмету и поворачивая и испытывая его на все лады, я делаю этот предмет более гибким и податливым, создавая таким образом для других, которые последуют за мной, более благоприятные возможности овладеть им.

Кто-нибудь, пожалуй, скажет, что и я здесь только собрал чужие цветы, а от меня самого - только нитка, которой они связаны. И правда, подчиняясь вкусам общества, выступил я в этих заимствованных уборах, но при этом отнюдь не допускаю, чтобы они заслоняли и скрывали меня самого. Это совершенно противно моим намерениям, ибо я хочу показать лишь своё, лишь то, что свойственно моей натуре, и если бы я с самого начала поступил, как мне хотелось, то говорил бы только от себя. И, несмотря на первоначальный свой замысел и способ изложения, я каждый раз взваливаю на себя всё больший груз, уступая природе своего времени и различным побуждениям со стороны. Если меня самого эти ссылки не украшают, как я и думаю, - пускай: другие могут извлечь из них пользу. Есть люди, которые цитируют Платона и Гомера, а между тем творений их и в глаза не видели. Да и сам я нередко черпаю отнюдь не из первоисточника. [..] Многие из нас любят лакомиться славой, которую добывают таким способом, мороча дураков.

Разве самая первая и самая славная учёность нашего времени не в том, чтобы уметь понимать учёных? Разве это не общая и последняя цель обучения наукам?

Благо – 1) синоним добра, всё, что содействует сохранению и улучшению жизни людей; 2) абстракция общественной полезности; 3) отождествление хозяйственной и этической состоятельности.

Бог – источник человеческого, его внешний предел и причина. В иудаизме, христианстве, исламе и других монотеистических религиях – причина бытия. [...]

Вера – 1) твёрдое убеждение в существовании, подлинности, истинности чего-то, что ты не испытал сам; 2) принятие чего-либо за истину.

Вещь – проекция персоны.

Воля – намерение изменить идеальное.

Добрая воля – воля к благу.

Догма – знание, принятое на веру.

Дух – жизнь вещи.

Душа – богоподобное человеческое бытие, исхождение человеческого из своего источника.

Жизнь – идентичность бытия.

Зло – враг человеческого.

Знание – знаковая конструкция, создающая вещь.

Идеальное – бытие за пределами материала.

Идеология – присвоенное социальное знание.

Истина – явление божественного.

Критика – обоснование сомнения в достоверности знания.

Материя – 1) абстракция тварного (сотворённого Богом) бытия; 2) гипотеза, противопоставляющая Богу (как источнику бытия) безличное рождающее начало, метафизика мёртвого.

Мораль – правила общности, исходящие от человека.

Наука – метод построения знания, относимого к объекту.

Нравственность – правила общности, исходящие от Бога.

Правда – персональное знание.

Практический разум – собственно разум, единство мысли, чувства и действия, объемлющее для чистого разума. Устанавливает отношения порядка и хаоса в бытии.

Утопия – 1) форма гипотезы в науках о человеке; 2) средство социального управления в случае принятия гипотезы на веру.

Собрание общины - информационное общение.

Совет старейшин - выбор решений среди ограниченного круга лиц с целью ограничения распространения "нежелательной" информации.

Духовные обряды - как способ управления массами, общение вне рода.

Религия - как способ управления массами, первая "идеология".

Философские школы - как светская "религия" для обучения элит.

Религиозные книги - как начальная грамотность для низших сословий.

Печатная философия - как заказ от элиты.

Газеты - как печатное слово "от одного ко всем грамотным". Производственные ограничения вынуждают выбирать информацию. Необходимость Идеологии как фильтра.

Краткий курс философских течений в виде печатного слова для масс. Необходимость ограничений с помощью Идеологии для масс.

Радио и телевидение - распространение информации для масс "от одного ко всем". Социологические исследование групп населения. Идеологические ограничения как фильтр от избыточной информации.

Интернет - информация "от одного к каждому". Индивидуальное исследование каждого. "Осознанный" индивидуальный выбор - как фильтр от переизбытка информации.

"Окраска" сообщений - как "идеологическая" метка "свой-чужой" при переизбытке информации.

Соцсети - информация "от каждого к каждому". Индивидуальная оценка информации. "Окраска" личного мнения - как рудимент идеологии.

Смысла исторического процесса нельзя определить только на основании наблюдения тенденций одной какой-либо эпохи. Человечество вовсе не всегда правильно догадывается, к чему оно идет. История Греции, по общему убеждению всех ее политических людей и граждан, была процессом развития демократии. А между тем он на самом деле завершился всемирной монархией Александра Македонского, который явился представителем культурного дела, подготовленного предшествовавшим периодом развития демократии. Такого исхода не ждали греки ни при Фемистокле, ни при Перикле. Не представляли себе и доблестные республиканцы Рима времен Пунических войн, грядущего появления Цезаря и Августа.

Настоящий вред и опасность не в том, чтобы могла быть изменена природа социальных явлений, а в том, что под влиянием социального мистицизма извращается вся сознательная деятельность человека. Законов природы люди не могут изменить. Но они могут заниматься вместо разумного усовершенствования механических двигателей изобретением perpetuum mobile, могут вместо рациональной медицины отыскивать жизненный эликсир и т. п. Вообще, вместо разумного приспособления законов природы к своим нуждам они могут тратить свои силы на пустяки и фантазии. Это вредно уже тем, что отвлекает силы от полезного употребления. Но еще вреднее то, что, постоянно усиливаясь изменить законы социальных явлений, эта злополучная умственная болезнь постоянно вносит в их действие беспорядок. Как только эти люди замечают, что в произведенном ими хаосе начинают вырисовываться опять знакомые и ненавистные им законы “старого” общества - они в негодовании опять начинают бередить раны, срывать рубцы, которые только что воссоздала благодетельная vis medicatrix naturae. Они опять всё спутывают в какой-нибудь новой фантастической комбинации, воображая, будто бы на этот раз развитие пойдет иным путем. Фантазия, конечно, не исполнится, и хотя бы мы сто тысяч раз приводили общество к хаосу, оно сто тысяч раз будет воссоздавать те же самые основные формы, и, кроме них, по самым законам социального развития, ничего не может создать.

Что ныне популярнее идеи прогресса? Для целых миллионов - это догмат веры, и притом единственной веры, какая у них есть. Они нравственно только и живут “прогрессом”, ему служат, в него кладут все свои надежды, мыслью о нем утешаются во всех бедствиях и неудачах. Они, сверх того, воображают, что будто бы это не вера их, а разумное убеждение, окончательное слово знания человеческого. Не трудно даже у неглупых людей услыхать или прочесть мнение, что нет идеи, установленной с большей научной точностью, чем идея прогресса. И, однако, на самом деле нет идеи, которая была бы до такой степени сплетена из неясностей, неточностей, произвольных соединений противоположного и несовместимого. Человечество не выйдет из хаоса мысли, пока не разберется в этом знаменитом своем “прогрессе” и не отбросит совершенно современное его понятие.
Первоначально идея прогресса является, несомненно, в виде болезненного перерождения христианских воззрений на цели жизни. Утратив понимание ее духовной стороны, люди перенесли в земную социальную жизнь данные религией откровения. Но то, что совершенно понятно и даже логически необходимо как новый акт божественного творчества, делается жалким абсурдом, когда переносится в область нынешних законов мира.

Нарушенное духовное равновесие тем особенно и опасно, что оно путает действие всех наших основных способностей. Идея прогресса торжественно пошла в ход, стала популярнейшей, наиболее общепризнанной идеей века. Но как она родилась из произвольного совмещения двух резко различных понятий, так и осталась с ними, внося хаос и в политическую, и в научную работу нашу.

Попытка связать утопию и действительность под одним названием прогресса оказалась неудачной. Утопия продолжает развиваться в умах. Продолжает развиваться и научное понимание социальной жизни. Но чем больше они развиваются, тем дальше расходятся. То, что научное наблюдение показывает нам как необходимое условие существования и развития социальной жизни, заставляет только улыбаться, слушая обещания популярного “прогресса” относительно общего счастья, свободы и равенства в “будущем” строе.

Но и консерватизм, который был бы прав как отрицание этого бесплодного революционного прогресса, заслуживает не меньших упреков, когда ограничивается одним этим отрицанием и не видит пред обществом положительной работы, движения вперед, то есть тоже прогресса, но только в эволюционном смысле. Жизнь действительная не знает революции как творческого начала. Но она также не знает ни неподвижности, ни движения назад.

В современных же спорах о политике у противников нет никаких общих, бесспорных основ и каждый аргументирует, исходя только из своей субъективной идеи, всесильной для него и нулевой для противника. И, однако, кажется, что в общественной и духовной жизни человека есть такие же, не подлежащие спору основы, как в физике или механике; кажется, что для плодотворной деятельности все должны бы сообразоваться с ними. Только глубочайшее духовное затмение, сказавшееся в появлении социального мистицизма, могло погрузить людей в странное состояние субъективности, при котором мы, как строители Вавилонской башни, перестали даже понимать язык друг друга.

Утратив понимание своего точного места в мире, личность ставит обществу недостижимые цели, во имя которых всякое усовершенствование или достройку обращает в ломку, постоянно себя заставляя быть неукротимой разрушительной силой.

В общей сложности, как мы видим, с древнейших времен мысль об этих свыше исходящих целях жизни охватывает человека с непреодолимой силою. С познанием их тесно связаны и вопросы самопознания, ибо в содержание вопроса, что такое “я”, входит вопрос о том, зачем я живу и куда иду.

Господин есть сознание, сущее для себя, но уже не одно лишь понятие сознания, а сущее для себя сознание, которое опосредствовано с собой другим сознанием, а именно таким, к сущности которого относится то, что оно синтезировано с самостоятельным бытием или с вещностью вообще. Господин соотносится с обоими этими моментами: с некоторой вещью как таковой - с предметом вожделения, и с сознанием, для которого вещность есть существенное; итак как а) в качестве понятия самосознания господин есть непосредственное отношение для-себя-бытия, а в) теперь он вместе с тем существует как опосредствование или для-себя-бытие, которое есть для себя только благодаря некоторому другому, то он соотносится а) непосредственно с обоими и в) опосредствованно с каждым через Другое. Господин относится к рабу через посредство самостоятельного бытия, ибо оно-то и держит раба; это - его цепь, от которой он не мог абстрагироваться в борьбе, и потому оказалось, что он, будучи несамостоятельным, имеет свою самостоятельность в вещности. Между тем господин властвует над этим бытием, ибо он доказал в борьбе, что оно имеет для него значение только в качестве некоторого негативного; так как он властвует над этим бытием, а это бытие властвует над другим, [над рабом], то вследствие этого он подчиняет себе этого другого. Точно так же господин соотносится с вещью через посредство раба; раб как самосознание вообще соотносится с вещью также негативно и снимает ее; но в то же время она для него самостоятельна, и поэтому своим негативным отношением он не может расправиться с ней вплоть до уничтожения, другими словами, он только обрабатывает ее. Напротив того, для господина непосредственное отношение становится благодаря этому опосредствованию чистой негацией вещи или потреблением; то, что не удавалось вожделению, ему удается - расправиться с ней и найти свое удовлетворение в потреблении. Вожделению это не удавалось из-за самостоятельности вещи, но господин, который поставил между вещью и собой раба, встречается благодаря этому только с несамостоятельностью вещи и потребляет ее полностью; сторону же самостоятельности [вещи] он предоставляет рабу, который ее обрабатывает.

Подобно тому как в мире образованности государственная власть или «хорошее» были первым, так и здесь первое есть абсолютная сущность, в себе и для себя сущий дух, поскольку он есть простая, вечная субстанция. Но в реализации своего понятия, состоящей в том, чтобы быть духом, она переходит в бытие для «другого», её равенство себе самой превращается в действительную жертвующую собою абсолютную сущность; она становится самостью, однако самостью преходящей. Поэтому третье есть возвращение этой отчужденной самости и униженной субстанция в её первую простоту; лишь таким образом она представлена как дух.

Этот дух может быть назван человеческим законом, потому что по существу он есть в форме действительности, сознающей себя самое. В форме всеобщности он - общеизвестный закон и имеющиеся налицо нравы; в форме единичности он есть действительная достоверность себя самого в индивиде вообще, а достоверность себя как простой индивидуальности он есть в качестве правительства; его истина есть открытая (offene), очевидная значимость, - некоторое существование, которое для непосредственной достоверности принимает форму освобожденного наличного бытия.

Для единичного самосознания царство чистого мышления необходимо остается по ту сторону его действительности, или: так как оно благодаря отрешению вечной сущности вошло в действительность, последняя есть не постигнутая в понятии чувственная действительность; но чувственная действительность остается равнодушной к другой действительности, и потустороннее получило сверх того лишь определение отдаленности в пространстве и времени. - Но понятие, для себя самой наличная действительность духа, остается в верующем сознании тем «внутренним», которое есть и делает всё, но само не обнаруживается.

Безмолвное продвижение духа в простом «внутреннем» своей субстанции, скрывающего от себя свои действия, есть только одна сторона реализации чистого здравомыслия. Распространение последнего состоит не только в том, что равное сходится с равным; и его претворение в действительность есть не только расширение, свободное от противоположностей. Действование негативной сущности есть точно так же по существу некоторое развитие, различающееся внутри себя движение, которое как сознательное действование должно установить свои моменты в определенном явном наличном бытии и должно наличествовать как громкий шум и насильственная борьба с противоположным как таковым.

Если чистое здравомыслие не покидает самосознания, то вера имеет свое содержание, правда, точно так же в стихии чистого самосознания, но в мышлении, а не в понятиях, в чистом, сознании, а не в чистом самосознании. Вера тем самым, правда, есть чистое сознание сущности, т.е. простого «внутреннего», и есть, стало быть, мышление - главный момент в природе веры, который обыкновенно упускают из виду. Непосредственность, с которой сущность содержится в вере, заключается в том, что ее предмет есть сущность, т.е. чистая мысль. Но эта непосредственность, поскольку мышление входит в сознание, или чистое сознание - в самосознание, приобретает значение некоторого предметного бытия, которое находится по ту сторону сознания самости. Благодаря этому значению, которое непосредственность и простота частого мышления приобретают в сознании, происходит то, что сущность веры опускается из мышления в представление и превращается в сверхчувственный мир, который по существу есть некоторое «иное» самосознания.

Чистое здравомыслие относится к абсолютной сущности верующего сознания негативно. Эта сущность есть чистое мышление, и чистое мышление внутри себя самого установлено как предмет или как сущность; в то же время в верующем сознании это в-себе[-бытие] мышления приобретает для обладающего для-себя-бытием сознания форму, однако пустую лишь форму предметности; оно выступает в определении чего-то представляемого. Но так как со стороны для себя сущей самости чистое здравомыслие есть чистое сознание, то для него «иное» выступает как некоторое «негативное» самосознания. Его можно было бы принять еще или за чистое в-себе[-бытие] мышления, или же за бытие чувственной достоверности. Но так как в то же время оно существует для самости, а эта последняя как самость, обладающая предметом, есть действительное сознание, то специфический предмет чистого здравомыслия как таковой есть некоторая сущая обыкновенная вещь чувственной достоверности. Этот предмет его является ему в представлении веры. Оно осуждает это представление и в нем - свой собственный предмет. Но по отношению к вере оно не право уже тем, что постигает ее предмет так, как если бы он был его предметом.

Вера живет в двоякого рода восприятиях, во-первых, в восприятии спящего сознания, живущего целиком в мыслях, не постигнутых в понятии, во-вторых, в восприятии бодрствующего сознания, живущего целиком в чувственной действительности, и в каждом из этих случаев вера хозяйничает по-своему.

Вера имеет против просвещения божественное право, право абсолютного равенства себе самой или чистого мышления, и она испытывает со стороны просвещения полную несправедливость, ибо просвещение искажает ее во всех ее моментах и делает их чем-то иным, нежели то, что они составляют в ней. Просвещение же имеет только человеческое право против веры и в пользу своей истины, ибо несправедливость, которую оно учиняет, есть право неравенства и состоит в превращении и переиначивании, - право, которое по природе свойственно самосознанию в противоположность простой сущности или мышлению.

Быть, согласно своему понятию, предметом откровения - это, таким образом, и есть истинное формообразование духа; и это его формообразование, понятие, точно так же есть единственно его сущность и субстанция. Дух знают как самосознание, и он непосредственно есть для последнего предмет откровения, так как он есть само это самосознание; божественная природа есть то же, что и человеческая, и именно это единство и созерцается.

Дух остается непосредственной самостью действительности, но в качестве всеобщего самосознания общины, которое покоится в своей собственной субстанции, подобно тому как эта последняя в нем есть всеобщий субъект, - не единичный человек для себя, а совокупно с сознанием общины; и то, что есть этот единичный человек для общины, есть завершенное целое сознания.

Царство духов, образовавшееся таким образом в наличном бытии, составляет последовательный ряд, в котором один дух сменялся другим и каждый перенимал царство мира от предыдущего. Цель последовательного ряда - откровение глубины, а последнее есть абсолютное понятие; это откровение есть, следовательно, снятие глубины понятия или его протяжение, негативность этого внутри себя сущего «я», которая есть его отрешение или субстанция, - и его время, что это отрешение в самом себе есть отрешение от себя и есть для самости как в своем протяжении, так и в своей глубине.

Подобно тому как царство действительного мира переходит в царство веры и здравомыслия, так абсолютная свобода переходит из своей себя самое разрушающей действительности в другую страну обладающего самосознанием духа, где она в этой недействительности считается тем истинным, в мысли о котором дух находит наслаждение, поскольку он есть мысль и остается мыслью, и знает это замкнутое в самосознание бытие как совершенную и полную сущность. Возникла новая форма - моральный дух.

Истина же в том, что ум посоветует вначале стать эгоистом. Именно в эту сторону ринется умное существо, если ничто его не остановит. Но природа не дремлет. Тотчас же перед открытой преградой возник страж, запрещавший вход и отталкивавший нарушителя.

Поскольку инстинкт существует уже лишь в состоянии следа или потенциальной возможности, поскольку он недостаточно силен, чтобы осуществлять какие-то акты или препятствовать им, он должен порождать иллюзорное восприятие или по крайней мере подделку под воспоминание, достаточно точную и яркую, чтобы ум определялся ею. С этой первой точки зрения религия, таким образом, есть защитная реакция природы против разлагающей силы ума.

Всё, что привычно для членов группы, всё, чего общество ожидает от индивидов, должно, стало быть, принять религиозный характер, если верно, что через соблюдение обычая и только через него человек привязан к другим людям и тем самым отвязан от самого себя.

Мы оказываемся, таким образом, перед лицом совершенно особой игры образов и идей, которая, по нашему мнению, характеризует религию при её возникновении. С этой второй точки зрения религия есть защитная реакция природы против созданного умом представления о неизбежности смерти.

Все религиозные представления, исходящие в данном случае прямо от жизненного порыва, можно поэтому определить одинаковым образом: это защитные реакции природы против созданного умом представления о гнетущей полосе непредвиденного между осуществленным начинанием и желаемым результатом.

Мы не устанем повторять: прежде чем философствовать, надо жить; именно из жизненной необходимости должны были произойти первоначальные склонности и убеждения. Выводить религию из какой-нибудь системы идей, из логики или «дологики» - значит делать из наших далеких предков интеллектуалов, причем таких интеллектуалов, которыми в большинстве своем являемся мы сами. Мы же видим, как прекраснейшие теории отступают перед страстью и интересом и занимают только часы, когда предаются размышлениям, тогда как с древними религиями была связана вся жизнь. Истина заключается в том, что религия, будучи сомасштабна нашему виду, вероятно, зависит от нашей структуры. Мы только что связали её с фундаментальным опытом, но сам этот опыт предчувствуется до того, как он осуществляется, во всяком случае, объясняют его себе гораздо позже того, как он состоялся.

Мы видим, как из массы духов возникает местное божество, сначала скромное, затем растущее вместе с городом-государством и в конце концов принятое целой нацией. Но другие виды эволюции также вполне возможны. К тому же редко случается, чтобы эволюция приходила к окончательному состоянию. Как бы высок ни был бог, его божественность отнюдь не означает незыблемость. Совсем наоборот, именно главные боги древних религий больше всего изменились, обогащаясь новыми атрибутами путем поглощения различных богов и уплотняя тем самым свою субстанцию.

Обычно подобная эволюция носит постепенный и естественный характер, но она вполне может быть и быстрой и совершаться искусственно прямо на глазах поклонников бога. Божества Олимпа датируются начиная с гомеровских поэм, которые, возможно, не создали их, но придали им известные нам форму и функции, скоординировали их между собой и сгруппировали вокруг Зевса, действуя на этот раз скорее путем упрощения, нежели усложнения.

Но чем более значима группа, тем больше она имеет прав на настоящего бога. В Египте, например, каждый из древних городов имел своего божественного покровителя. Эти боги отличались друг от друга как раз своим отношением к тому или иному сообществу [...]. Но чаще всего речь шла о божествах, которые существовали до группы и были приняты ею. Так было в том же Египте с Амоном-Ра, богом Фив. Так было в Вавилонии, где Луна была богиней города Ур, а планета Венера - богиней Урука. Точно так же в Греции Деметра чувствовала себя до́ма главным образом в Элевсине, Афина - на Акрополе, Артемида - в Аркадии.

Если человеческий род существует, то потому, что тот самый акт, посредством которого утверждался человек вместе с его изобретающим орудия умом, с продолжением его умственного усилия, с опасностью, вызванной этим продолжением, тот самый акт порождал мифотворческую функцию. Последняя, стало быть, не была результатом желания природы, и тем не менее она объясняется природными причинами. В самом деле, если мы присоединим её ко всем другим психологическим функциям, мы обнаружим, что целое выражает в форме множественности неделимый акт, посредством которого жизнь перескочила со ступени, на которой она остановилась, к человеку.

История - это познание, религия - главным образом действие: как мы многократно повторяли, она касается познания только в той мере, в какой необходимо интеллектуальное представление для того, чтобы отразить опасность определенной интеллектуальности. Рассматривать это представление отдельно, критиковать его как представление - значит забывать, что оно образует сплав с существующим с ним действием.

Это значит, что религиозное чувство в древности было создано из очень многочисленных элементов, меняющихся от народа к народу; но все они сосредоточились вокруг первоначального ядра. [...] К некоторым из них, например в Индии или Персии, прибавилась философия. Но философия и религия всегда остаются отличными друг от друга. В самом деле, чаще всего философия появляется только для того, чтобы дать удовлетворение наиболее просвещенным умам; в народе же религия сохраняется такой, как мы её описали. Даже там, где происходит смешение, эти элементы сохраняют свою индивидуальность: религия будет испытывать слабое стремление к умозрительным рассуждениям, философия целиком не откажется от интереса к практической деятельности; тем не менее первая останется преимущественно деятельностью, а вторая - прежде всего мышлением.

То же самое относится к интеллекту и инстинкту: нет интеллекта, в котором нельзя было бы обнаружить следов инстинкта, нет и инстинкта, который не был бы окружен интеллектом, как дымкой. Эта-то дымка интеллекта и была причиной стольких заблуждений. Из того, что инстинкт всегда более или менее разумен, и заключили, что интеллект и инстинкт вещи одного порядка, что различие между ними только в сложности и совершенстве, а главное, что один из них может быть выражен в терминах другого. В действительности же они потому лишь сопровождают друг друга, что они друг друга дополняют, и дополняют потому, что различны между собой, ибо то, что инстинктивно и инстинкте, противоположно тому, что разумно в интеллекте.

Исходя из этого, можно предположить, что интеллект направлен скорее к сознанию, а инстинкт - к бессознательному. Ибо там, где природа организовала орудие действия, дала точку его приложения, потребовала нужного результата, - там на долю выбора остается немногое: по мере того, как сознание, неотделимое от представления, стремится к освобождению, оно уравновешивается выполнением действия, тождественного представлению; действие составляет противовес представлению. Если сознание и появляется здесь, то оно освещает не столько инстинкт, сколько те препятствия, с которыми инстинкт сталкивается: недостаток инстинкта, расстояние между действием и представлением, - вот что становится сознанием; и в таком случае оно является только случайностью.

Инстинкт же, напротив, принял форму жизни. В то время как интеллект рассматривает всё с механистической точки зрения, инстинкт действует, скажем так, органически. Если бы проснулось дремлющее в нем сознание, если бы он был направлен вовнутрь, в познание, а не вовне, в действие, если бы мы умели его спрашивать, а он мог бы нам отвечать, - он открыл бы нам самые сокровенные тайны жизни. Ибо он только продолжает ту работу, путем которой жизнь организует материю, причем продолжает её так, что мы не можем, как часто отмечалось, сказать, где кончается организация и где начинается инстинкт.

Инстинкт и интеллект - это два расходящихся направления развития одного и того же начала, которое в одном случае остается внутри самого себя, в другом же идет вовне и углубляется в утилизацию неорганизованной материи: это непрерывное расхождение свидетельствует о радикальной несовместимости интеллекта с инстинктом и о невозможности для первого вобрать в себя второй. Самое существенное в инстинкте не может быть выражено в терминах интеллекта, а следовательно, и проанализировано.

Это постоянное колебание научных теорий инстинкта между отнесением его к области разумного, то есть уподоблением «павшему» (tombee) интеллекту, и сведением его к чистому механизму - факт примечательный. Каждая из этих систем объяснения одерживает победу, критикуя другую систему, - первая, когда показывает нам, что инстинкт не может быть чистым рефлексом, вторая, когда говорит, что инстинкт есть нечто интеллект, даже отпадший в бессознательное.

Но хотя инстинкт и не относится к области интеллекта, он не выходит за пределы духа.

Инстинкт - это симпатия. Если бы эта симпатия могла расширить свой предмет и размышлять о самой себе, она дала бы нам ключ к жизненным явлениям, подобно тому, как интеллект - развитый и исправленный - вводит нас в материю. Ибо - нелишне будет повторить это - интеллект и инстинкт обращены в две противоположные стороны́: первый к инертной материи, второй - к жизни.

"Абсолютная Свобода"

Цель ограничивает Абсолютную Свободу. Освобождение от Цели - это условие для Абсолютной Свободы. Разрушение способности создавать Цели достигается разрывом связи Память-Логика.
Воля ограничивает Абсолютную Свободу. Освобождение от Воли - это условие для Абсолютной Свободы.  Достигается уничтожением Веры, что приводит к Хаосу Духа.




"Ничего не делается без Его Воли"

Воля Субъекта - это Воля Духа. Субъект наполняет Дух Верой, и эта Вера определяет силу Воли.
Желание определяет Цель. Воля задаёт силу воз-Действия.


"Да будет на то Воля Твоя"

Про-Явление Воли Духа зависит от наполнения Духа Верой. "Слабая" Вера делает слабым Дух. Слабый Дух обладает слабой Волей, а то и вовсе её отсутствием.
Память-Логики про-Являются в Желаниях. Они могут дать Направление, Цель, но не Волю.
Желания ограничивают Свободу для про-Явление Воли Духа. Ослабление Желания позволяет Духу более Свободно проявить Свою Волю. Цель Желания может может и измениться по Воле Духа.
Память-Логика для достижния Цели, через изменение Веры, может изменить Волю Духа.




"Будь моя Воля"

Сравнение себя с Духом и признание несоразмерности силы Желания и силы Воли.


"По своей Воле"

Цели Субъекта для реализации нуждаются в Воле, которую про-Являет Дух.
Область Духа Субъект наполняет Верой самостоятельно. Какова эта Вера - зависит от Субъекта, для этого даётся Свобода Выбора.


"Волен выбирать"

Веру Субъект выбирает по Своей Воле, которую про-Являет - Дух. Память-Логика влияет на Выбор через Желания.
Дух Общности через Культуру предлагает выбор.


"Свобода Воли", "Свобода для Духа"

Дух влияет на Субъекта через Волю. Память-Логика может заблокировать Волю Духа на основании Логических рассуждений.
Если Память-Логика не даёт по-Желаний Субъекту, то у Духа по-Является Свобода в про-Явления Воли.


"Воля Ваша"

Невозможность "достучаться" до Субъекта на уровне Память-Логики. Но его Душа согласна принять "на Веру" чужие суждения, тем самым допуская мх в область Духа. "Изменившуюся" Дух способен про-Явить "изменившуюся" Волю.


"Вольному Воля"

Приоритет Воли над Желаниями. Опора на Веру позволяет развивать Дух и усиливать Его Волю.

"Не Духом Единым"

И Мораль, и Нравственность занимаются управлением Субъектов.
Мораль даётся Духом через Заповеди. Дух Воле-Изъявляется Духом через Мораль - Моральный Дух.
Память-Логика формирует Нравственные принципы Субъекта для взаимо-Отношений в Общности.
Нравственность - прямой фильтр для "хотений" Субъекта от Память-логики. И дополнительный фильтр (после Морали) для Воли Духа.

Дух про-Являет себя через Волю. Ограничивается Моралью и Нравственностью. Может повлиять на изменение Нравственности Общности.
Память-Логика про-Являет себя через "хотения" Субъекта. Ограничивается Нравственностью. Может влиять на Мораль через изменение Духа с помощью созданием суррогатов "Веры".

В отсутствии Общности Воля Духа ограничивается только личной Моралью Субъекта.
В отсутствии Нравственности происходит "размывание" Морали Субъектов, и "облегчается" Воле-из-Явление для Духа.
Отсутствие Морали приводит к бесконтрольному про-Явлению Воли Духа, одна Нравственность не может её "контролировать".
Если в области Духа Хаос, то, в отсутствии Нравственности, "свободная" Мораль не способна остановить Воле-из-Явление Духа Хаоса.

Дух Хаоса, при отсутствии Моральных и Нравственных ограничений, создаёт Хаос в Общности.




"Образец Нравственности", "Нравственный камертон"

Нравственность Субъекта может вос-Приниматься как образец Нравственности в Общности. По ней могут вырабатываться Нравственные Принципы для других Субъектов Общности. Отдельные принципы могут признаваться как "Нравственные добродетели".

"Синхронизация" Морали Субъектов создаёт Духовную связь и Духовное единство в Общности.
"Синхронизация" Нравственности Субъектов создаёт Нравственную Общность.

Без-Нравственный поступок, без-Нравственное поведение про-Являются только в отношении к Нравственности Общности.


"Нравственное падение"

Изменение личных Нравственных принципов в сторону отрицания принципов, принятых в Общности.
Без-Нравственность отторгается Общностью.
Нравственность Общности допускает Без-Духовность.

В отсутствии Общности Без-Нравственность отсутствует.




"Морально готов"

В результате внешнего воздействия Дух заполняется Хаосом и пробует про-Явить свою Волю. Мораль Субъекта может быть готова к этому и заблокировать Дух Хаоса. Но, в этом случае, действие Морали ограничено во времени.

"Моральное давление"

Внешнее воз-Действие на Веру Субъекта, с целью "ослабить" Дух и изменить Мораль.

"Сильные Духом"

Субъекты, через которых Дух про-Являет своё Воле-из-Явление на Общность, вплоть до изменения Нравственности Общности.




"Моральный Дух в подразделении", "Боевой Дух"

В подразделении нет Нравственных принципов во взаимоотношениях Субъектов, их заменяет Устав.
Дух Субъектов подразделения наполняется Верой в Командира подразделения.
Вера создаётся Страхом наказания за "не-Послушание" или Представлением верящих о Командире подразделения.

Контроль и управление Боевым Духом подразделения осуществляет Командир с помощью "синхронизации" Морали Субъектов - Моральный Дух в подразделении.
Воле-из-Явление Духа через "синхронизированную" Мораль Субъектов усиливается и про-Является как Боевой Дух.

Вне подразделения Субъект следует Нравственным принципам.




"Духовно сломлен", "Духовное опустошение"

Изменение Нравственности Общности может привести к изменению Культуры и потере Культа в Храмах Веры.
Субъект перестаёт поддерживать наполнение Духа Верой. Воле-из-Явление Духа ослабевает.

"Пасть Духом"

Воле-из-Явление Духа не привело к "ожидаемым" результатам. Результаты "ожидала" Память-Логика, настроив Мораль под свои "хотения".



"Моральный упадок"

Разрушение Морали вследствие "потери" Веры, приводит к Хаосу Духа, которое про-Являет себя через Дух Хаоса. Сильный Дух Хаоса разрушает Нравственность Общности.


«Суд истории - это моральный суд.» (Гераклит.)

…Истинное мироздание было наконец открыто: оно стало развивающейся, всё более совершенствующейся системой познания мира…
Начиная с представлений о Земле и кончая представлениями о Сатурне, от истории неба до истории насекомых, наука о природе совершенно изменила свой вид. А вслед за нею и все другие науки приобрели новую форму… Открытие и применение нового метода философствования возбуждают не только энтузиазм, сопровождающий все великие открытия, но также и всеобщий взлет идей. Все эти причины вызвали к жизни настоящее брожение умов. Брожение это, действующее во всех направлениях, неудержимо обратилось на всё, что попадается на его пути, подобно вышедшему из берегов, сметающему дамбы потоку.

Каждая эпоха имеет свой лейтмотив, набор убеждений, который объясняет вселенную, вдохновляет или утешает человека, предоставляя ответы на множество текущих вопросов. В Средние века эту роль выполняла религия; в эпоху Просвещения – рацио; в девятнадцатом и двадцатом столетиях – национализм в сочетании с пониманием истории как движущей силы. Наука и технология являются определяющими понятиями нашего времени. Они принесли достижения, направленные на обретение благополучия, – достижения, не имеющие прецедентов. В своем развитии они преодолевают традиционные культурные ограничения. Увы, но они также создали оружие, способное уничтожить человечество. Технология породила средства связи, гарантирующие мгновенный контакт между физическими лицами или структурами в любой части земного шара, а еще позволила хранить и извлекать огромные объемы информации одним нажатием кнопки. Но какими моральными принципами руководствуется эта технология?

В современном мире человеческое сознание формируется через «фильтр», подобного которому прежде не было. Телевидение, компьютеры и смартфоны предлагают «тройное» и почти постоянное взаимодействие с экраном сутки напролет. Общение с другими людьми в физическом мире ныне безжалостно вытесняется виртуальным миром сетевых устройств.

При всех благах, которые принес Интернет, он сосредоточен больше на актуальном, чем на протяженном во времени, на фактах, а не на концепциях, на общих ценностях, а не на интроспекции. Знание истории и географии уже не принципиально для тех, кто может получить эти данные нажатием кнопки.

Последствия революции ощущаются на всех уровнях человеческого общества. Люди со смартфонами… владеют информацией и аналитическими мощностями, недоступными многим спецслужбам всего поколение назад. Корпорации собирают и мониторят данные, которыми обмениваются владельцы смартфонов, и в результате получают влияние и возможности, превосходящие возможности многих современных государств и более «традиционных» компаний. Правительства, опасаясь уступить соперникам, вынуждены идти в киберпространство – практически на ощупь. Как и в случае с любой другой технологической инновацией, велико искушение увидеть в этом новом мире стратегическое преимущество.
Изменения произошли так быстро, что помешали множеству экспертов, лишённых технического опыта, трезво оценить их глобальные последствия. Они увлекают человечество в области, прежде невозможные и по-настоящему таинственные. В результате многие из самых революционных технологий и методов ограничены в использовании только возможностями и моральными принципами наиболее продвинутых в техническом отношении людей.

В эпоху Интернета мировой порядок часто приравнивается к утверждению, что если люди имеют возможность свободно получать и обмениваться информацией, то врождённое человеческое стремление к свободе рано или поздно реализует себя, а история будет двигаться «на автопилоте». Однако философы и поэты уже давно выявили в мыслительном процессе три составляющие: информацию, знания и мудрость. Интернет фокусируется на информации, распространение которой он обеспечивает в геометрической прогрессии. Появляются всё более сложные системы, позволяющие, в частности, отвечать на фактические вопросы, сами по себе стабильные во времени. Поисковые системы обрабатывают комплексные запросы всё быстрее. Тем не менее избыток информации парадоксальным образом препятствует приобретению знаний – и вынуждает мудрость отступать даже дальше, чем раньше.

Сдвиг в человеческом сознании может изменить саму природу человека и характер взаимодействия людей, вследствие чего человек перестанет быть самим собой.

Прежнее разделение на информацию, знания и мудрость исчезает.

Первоочередное внимание сегодня в общественном сознании привлекают события, о которых рассуждают люди, чей статус обеспечивают способность и умение драматизировать… Многие из них стремятся насладиться моментом экзальтации, прежде всего воспринимая свою роль в происходящем как получение эмоционального опыта.

Прославляемые как прорыв в отношениях между людьми, социальные медиа поощряют обмен максимальным количеством информации, личной и политической. Людей убеждают размещать в Сети самые сокровенные мысли – на общедоступных веб-сайтах, управляемых компаниями, чья внутренняя политика, даже если это публичные компании, в значительной степени неведома рядовому пользователю. Наиболее щекотливые сведения рекомендуется публиковать только для «друзей», но число последних может достигать нескольких тысяч. Одобрение – вот цель; не будь этого стремления, обмен личной информацией, возможно, не распространился бы настолько широко и не приводил бы порой к печальным последствиям. Лишь самые стойкие личности могут противостоять неблагоприятным суждениям окружающих, многократно размноженным в цифровом формате. Общение ведется ради одобрения, а не ради обмена идеями; главное – разделить эмоции. И мало кто в состоянии не поддаться общей экзальтации в толпе якобы единомышленников. Эти сети – первые в истории человечества институты, свободные от непреднамеренных злоупотреблений и, следовательно, лишенные традиционных сдержек и противовесов.

Сущность подобных потрясений в том, что хотя обычно они подкреплены силой, их главнейший удар – психологический. От тех, на кого направлена атака, требуется защищать не только свою территорию, но и базовые принципы своего образа жизни, моральное право на существование, право жить и поступать так, как прежде, до брошенного вызова, считалось само собой разумеющимся.

Про-Явление Духа из Хаоса.

"И Дух Объявил себя".


Носитель Духа.

Дух Являет себя Субъекту через Представления. Одно из Представлений Субъект Выбирает и доносит до Общности.


Развитие Духа через Последователей Веры.

Общность сохраняет Представление через Веру.  Вера закрепляется в Общности через Представление Непознаваемого.
Для Субъектов Объединение в Вере снимает Страх, даже перед Смертью.


Приведение Власти к Вере.

Через Веру власть создаёт для себя сакральность и приоритет.


Дух во Власти.

Строительство Храмов для обозначения присутствия Веры во Власти. При-Ведение Племён к Вере.


Появление Народа носителя Духа.

Единое культовое пространство создаёт единую культуру Племенам. Про-Явление Народа.
Единение и Грамотность для Народа через по-Знание Веры.


Влияние Духа Народа на Дух Власти.

Власть поклоняется Вере, для создания Представления в Народе о своей сакральности. Признаётся Народу в своём подчинённом положении к Вере.
Власть призывает народ: "за Веру".


Дух Власти против Духа Народа.

Представление иных "Сакральных Знаний" создаёт иную Веру для Власти и отдаляет её от Веры Народа.
Разделение на Дух Власти и Дух Народа.
Вместо Веры народу Представляется Страх перед иными "Сакральными Знаниями" у Власти.
[В сущности - это повторение этапа "Приведение Власти к Вере", но с другой Верой.]


Раз-Деление Духа Народа через Веру в Познаваемое.

Непознаваемое создаётся из Познаваемого с помощью ограничения Времени.
Если время становится меньше Времени Познавания, то Познаваемое на это время может представляться Непознанным.
Прекращение процесса познавания может перевести это Непознанное в Непознаваемое, а это уже принимается как Вера и переходит в область Духа.
Таким образом Вера может наполняться не только долгоживущими Догмами, но и текущими идеологическими принципами:
«Только исключительное принятие желаемого за действительное могло привести лидеров демократических стран к вере...» (Генри Киссинджер. [Вырвано из контекста.])


Уничтожение Веры Народа.

Множественность духовных практик снимает влияния единого Духа Народа на Власть. Культурная раздробленность. Преклонение Племён перед Сакральной властью. Снятие Страха Смерти, через замену ожидания Смерти её выбором.


Хаос Духа.

Появление племён, объединённых не по родовым связям, а по множественным неустойчивым духовным практикам.
Исключение Единого Духа из Общности. Свобода не Духа, но Тела.


Проявление Духа из Хаоса.

Страха перед Смертью нет. Страха перед Миром нет.
Создаётся страх перед ино-Верцами.
Догмат "Свобода Духа" заменяется на "Свобода Тела": Субъект - это Тело.