Армейские байки

 ЯПОНА МАТЬ

---

Александр Степанович Байков, он же Степаныч, он же просто дядя Саша был в Городе старожилом. Тридцать лет назад, вскоре после цунами, с новеньким дипломом судоводителя он приехал на Остров по распределению, да так и остался насовсем, душою прикипев к этим суровым краям. Более четверти века ходил в море на сейнере, был одним из лучших капитанов и передовиком производства.

Каждые три года, уезжая в так называемый льготный отпуск на родную Кубань, дядя Саша прилюдно клял холодный Океан и неуютные острова, штормовые ветра и регулярные землетрясения. Грозился, что вот уж на этот раз он вернётся в Город лишь за вещами – давно хочется иметь маленький домик на берегу тёплого Азовского моря, собственный сад и обязательно кресло-качалку на увитой плющом веранде. Но отогревшись под южным солнышком Степаныч возвращался и, как ни в чём ни бывало, вновь уходил в туманную морскую даль на своём стареньком сейнере. К следующему отпуску история в точности повторялась.

Пару лет назад застарелые болячки, словно сговорившись, дружно насели на Степаныча – о море пришлось забыть. Из судовой рубки дядя Саша переместился в неприметный флигель в порту – теперь он был начальником над надувными спасательными плотиками, комплектовал аварийные запасы пищи, воды, сигнальных ракет и фальшфейеров. Но, несмотря на это, продолжал оставаться непререкаемым авторитетом: к нему, как к третейскому судье шли и молодые капитаны, и портовое начальство.

Большаков, толкнув забухшую дверь, вошёл в помещение:
- Здорово, Александр Степаныч! Не помешаю?
- И вам здравия, товарищ майор! – степенно отозвался дядя Саша. – Садись, коль пришёл, не засти в дверях!
Он сидел за конторским столом и, водрузив на нос старомодные очки, перебирал какие-то бумаги. Комендант примостился напротив, огляделся.

- Чего смотришь? – прищурился поверх очков Степаныч. – Думаешь, мне нравится? Был морской волк, а стал кто? Ну, ничего… До лета дотяну, а там уж на Кубань родимую, домик я ещё в прошлом разе приглядел. Обрыдло всё тут до чёртиков!
Большаков про себя улыбнулся – старик опять затянул привычную волынку. Достал сигареты, предложил Байкову, тот, мотнув головой, вытащил «беломорину». Закурили.

- Чего пришёл-то? – проворчал дядя Саша. – Али у тебя на границе делов других нету?
Но по глазам было видно: Степаныч рад гостю, скучно целый день торчать одному среди тюков и ящиков. Комендант молча достал из кармана плоскую металлическую фляжку – память о загранкомандировке.
- Ого! Разговор, значит, будет? – старик полез в стол, достал стаканы, какую-то немудрёную снедь, застелил стол газетой. Разлили по первой, выпили.

- Скажи-ка вот чего, дядя Саша! – Большаков прожевал корочку хлеба. – Что думаешь по поводу этих спектаклей на «Ихито»?
Байков изумлённо воззрился на майора:
- Я чего-то недопонял: это ты МЕНЯ что-ли спрашиваешь, товарищ большой начальник?
- Да не язви ты! – комендант досадливо поморщился. – И так уже наслушался…
- А ты как хотел? – взвился Степаныч. – Ты кто такой? Прохожий? Ты есть власть – с тебя и спрос! В порту бардак, а ты, как бы, и ни причём, что ли?

- Ну, власть, положим, тут не только я…
- Вот именно, что «не только»! – продолжал кипятиться старик. – Хозяина нет! Что в Городе, что в стране! Друг на друга ответственность перекладываете! А когда много хозяек на кухне – г.. на столе! Взять на себя смелость достойно ответить – кишка тонка! Только и умеем, что выражать «серьёзную озабоченность и решительный протест» - дядя Саша неожиданно похоже спародировал «дорогого Леонида Ильича».
Большаков примирительно вскинул ладони:

- Хватит, дядя Саша, не бузи! Считай, что ты меня убедил и теперь перед тобой человек, готовый взять на себя ответственность! Поможешь?
Наступила пауза. Старик испытующе заглянул в глаза майору и молча подвинул пустой стакан. Большаков плеснул граммов по пятьдесят, чокнулись, выпили.
- Излагай! – буркнул Степаныч, закуривая.

Комендант коротко обрисовал задуманный план. Точнее говоря, пока даже и не план, а так, идею, набросок замысла. Но дядя Саша уловил, глаза помягчели:
- Ишь ты! Голова-а! – и копируя Жеглова добавил: – Хорошо мыслишь, Шарапов! Сам придумал?
Большаков скромно потупил глаза. Степаныч поднялся и в задумчивости принялся расхаживать по комнате:
- Ну, парня-то я возьму на себя. Он десять лет под моим началом в море ходил – не откажет старику. Нынче ж вечером всё детально обмозгуем и определимся… А ты, Палыч, иди к капитану порта и обеспечь, чтоб «Пыхалов» к утру перегнали поближе! Ну, а катер свой сам уберёшь, не маленький!

- Договорились! – Комендант поднялся – Значит, завтра к полудню я подскочу. Спасибо, дядя Саша, за понимание!
- Не за что – буркнул Степаныч. – Сил нету глядеть на эту похабень! Ещё лет сорок назад они корейцев и за людей-то не считали: привозили сюда на Остров тысячами, использовали, как рабов на строительстве укреплений, а потом топили в проливе, как котят. А теперь, вишь ты, этим «Боингом» нам в морду тычут, скорбя-ат, понимаешь! А наши бараны ещё и хлопают…

 ЯПОНА МАТЬ

---

В порт Большаков немного опоздал – задержали неизбежные рутинные проблемы: звонки, доклады, телеграммы. На причале уже собралась привычная толпа, оккупировав ближайшие контейнеры, бочки и ящики. «Ихито» стояла на прежнем месте в углу ковша, левым бортом к причалу. На её палубе уже разминались каратисты: двое изображали спарринг, один колотил подвешенную на канате чурку, ещё двое выполняли упражнения, то бишь, как его… «ката». «Сенсэя» на палубе не было.

А вот со стороны акватории картинка поменялась. На месте комендатурского катера (за глаза почему-то именуемого «Люськой»), ранее прикрывавшего шхуну с правого борта, теперь пришвартовался «Пыхалов» - сейнер типа РС-300, длиною 34 метра, водоизмещением 320 тонн и экипажем в 16 человек. Один из этих шестнадцати, согласно задумке коменданта, и должен был сыграть сегодня главную роль.
Большаков прошёлся по причалу, принял доклад часового у трапа «Ихито», недовольно покосился на зрителей, напомнил солдату о необходимости не подпускать любопытных ближе положенного и, вернувшись, поднялся по трапу на «Пыхалов». Кинул взгляд на шхуну, оценив расстояние: шесть-семь метров, то, что надо.

В кают-компании сейнера майора уже поджидали дядя Саша и капитан «Пыхалова» Алексей Кошелев. Тут же повсюду были навалены коробки с какими-то банками, свёртками, пакетами и суетился судовой повар-«кандей», пересчитывая завезённые на сейнер продукты.
Поздоровавшись, Большаков вопросительно поглядел на Байкова.

- Порядок! – улыбнулся Степаныч. – До полночи вчера толковали. Вон и Лёша помогал – он показал на Кошелева. Тот утвердительно кивнул.
- А где же… - начал было комендант.
- Мыться пошёл – перебил дядя Саша. – А то самураи ещё за негра примут, с утра в машине ковырялся.
Снаружи послышался дружный рёв и аплодисменты. Большаков глянул в иллюминатор: ну, «сенсэй», конечно, ниндзя хренов…
- Не опоздать бы…
- Ничо, успеем – Степаныч покосился на шхуну и повернулся к Кошелеву – Лёша, не сиди, убери ребят с палубы!
Капитан выскочил наружу и тут же в кают-компанию стали набиваться члены экипажа «Пыхалова» - Кошелев очищал место действия. Стало тесно и шумно, народ прильнул к иллюминаторам.

Дядя Саша в нетерпении подскочил к трапу, ведущему на нижнюю палубу сейнера:
- Я-анис! Ты чего там застрял?
- Да иду, иду! – басовито раздалось снизу. Вскоре через комингс в кают-компанию шагнула огромная фигура в тельняшке:
- Желаю здравия, товарищ майор!

Ладонь Большакова утонула в лапище гиганта. Осторожно пожав её, Янис продолжил:
- Мне всё объяснили. Не скажу, что мне это шибко нравится, но если уж надо…

Янис в Городе был личностью известной и колоритной. Единственный на всю округу литовец, Бог весть, каким ветром занесенный с крайнего Запада на ещё более крайний Восток, был на «Пыхалове» старшим механиком – на морском жаргоне «дедом». Внешне - истинный ариец - двухметровый великан с гривой светлых с рыжинкой волос, широченными плечами и пудовыми кулачищами - он по праву считался самым сильным мужиком в Городе.

 На ежегодных «Проводах русской зимы» кто-то лез за призами на гладкий столб, кто-то прыгал в мешках, а Янис традиционно тешил зрителей баловством с двухпудовой гирей: поднимал, подбрасывал, вертел и заслуженно забирал свой приз – конкурентов и близко не было! К эдакой грозной наружности прилагался на редкость уравновешенный и добродушный нрав – никто и никогда не видел Яниса в гневе. Впрочем, охотников, желающих разозлить гиганта, как-то не находилось.

- Готов? – дядя Саша придирчиво оглядел «деда» – Не пойдёт! Скинь тельник! Русский мужик должен встречать врага голой грудью!
- Тоже мне – нашёл русского! – пробурчал Янис, разоблачаясь.
Мускулатура у него, конечно, была не такой искусственно-рельефной, как у культуристов, но всё равно – от бугристой обнаженной плоти, местами поросшей рыжим волосом, веяло устрашающей мощью. Большаков про себя хмыкнул: ну, Степаныч, ну, психолог, блин…
- Мы для них все – русские! - дядя Саша осмотрел результат и одобрительно крякнул - Молоток! Давай, с Богом!

Янис затоптался на месте – он явно слегка волновался:
– Дайте хлебнуть чего, в глотке пересохло!
Дядя Саша нетерпеливо сунулся к ящикам, выхватил баночку с концентрированным молоком и бросил стармеху. Тот, поймав её на лету, мигом пробил ножом две дырки и присосался, жадно глотая.
Большаков глянул в иллюминатор: двое японцев, держа по краям обрезок доски, картинно корячились на палубе, нащупывая ногами точки опоры.
- Опа! Щас доски ломать будут!
- Да иди ж ты, холера! – простонал дядя Саша и вытолкнул Яниса за дверь.
Заинтригованный комендант рванулся вверх по трапу в рубку сейнера – там самый лучший обзор. За ним спешно последовали остальные.

* * *

«Сенсэй» готовился к исполнению своего коронного номера: отточено-изящным «маваши» эффектно переломить доску, вызвав, как обычно, бурю восторга и аплодисменты толпы зрителей. Чувство самодовольства переполняло - эти варвары, идиоты, сами того не осознавая, признают величие Духа древней Ниппон, превосходство её культуры, техники и образа жизни.
Он стал в стойку и сконцентрировался, когда вдруг почувствовал чей-то взгляд, от которого почему-то стало неуютно. Повёл глазами в сторону – на палубе обшарпанного русского сейнера стоял голый по пояс светловолосый великан и смотрел в упор насмешливым взором, периодически прихлёбывая что-то из консервной банки.

Японец замер - во взгляде русского не было привычного восторга, интереса или даже простого любопытства. Гигант смотрел снисходительно, как взрослый человек наблюдает за шалостями ребёнка: давай-давай, малыш!

«Сенсэй» с усилием отвёл глаза, досадливо мотнул головой и, крутнувшись на пятке, нанёс удар – К-йа-ааа!!! В следующую долю секунды он вдруг понял, что всё пропало – колдун что ли, этот русский? - нога, едва задев нижний край доски, провалилась в пустоту. Потеряв равновесие, японец едва удержался на ногах и застыл в нелепой позе.

На несколько секунд в ковше воцарилась тишина, нарушаемая лишь криками чаек. Затем – гул разочарования, свист, улюлюканье, среди которого вдруг откуда-то сверху донеслось:
- Янис!!! Я-а-ни-ис!!!
Народ дружно задрал головы – из кабины портального крана, высунувшись по пояс, возбуждённо махал руками и орал взъерошенный крановщик:
- Яни-ис! Покажь им япону ма-ать!!!

Внимание зрителей переключилось на палубу «Пыхалова». Раздались ободряющие крики, аплодисменты – публика поняла всё мгновенно и требовала ответного хода. Янис воспрянул духом: множество раз он слышал подобное, когда швырял в небо двухпудовик. «Дед» приветственно помахал толпе правой рукой с зажатой в кулаке банкой, а затем, протянув её в сторону «Ихито», свистнул, привлекая внимание. Японцы столпились у борта шхуны – загадочная «япона мать» их явно озадачила.

На открытой ладони Янис продемонстрировал им банку и нарочито медленно стал сжимать пальцы - качественная консервная жесть сминалась под ними будто конфетная фольга, фонтанчиками брызнули две молочные струйки. Ещё через несколько мгновений изуродованная банка плюхнулась в воду у борта «Ихито мару» - любуйтесь, пацаны!

Толпа на причале одобрительно загудела, японцы вежливо и кривовато заулыбались – внезапное превращение восторженных почитателей в столь же непримиримых противников им явно пришлось не по вкусу. Стараясь сохранить лицо, «сенсэй» зааплодировал первым, подав пример остальным.

Под эти овации гигант, шагнув к пожарному щиту, сдёрнул с креплений двухметровый багор, сработанный из толстого металлического прута. Держа его, как копье, Янис, с развевающейся светло-рыжей гривой и нехилым рыбацким ножом у пояса, стал похож на грозного викинга на палубе разбойничьего драккара.
- Один – машинально пробормотал Большаков, припомнив имечко скандинавского бога.
- Чего? – не понял дядя Саша. Майор отмахнулся – потом!

Янис вскинул багор за голову, положил на плечи, взяв хват пошире. Толпа притихла. Боцман «Пыхалова», сопящий в ухо Большакову, недовольно крякнул, предвидя печальную участь вверенного имущества – на него цыкнули чуть ли не хором.
Мощный торс взбугрился переплетениями мышц, веревками вздулись жилы – ииууааа-аааа!!! Двухсантиметровый стальной прут, уступая первобытной силе, дрогнул, нехотя поддался, пополз и, наконец, покорно согнулся, бессильно повиснув на шее великана. Переведя дух, Янис снял с себя металлическую параболу, поставил вершиной на палубу, обхватил кулачищами концы и энергично заработал руками: на себя – от себя – вправо – вниз – влево – вверх…

Притихшая публика вновь взревела – в высоко поднятой руке великан держал нечто, напоминавшее то ли пресловутую букву «зю», то ли художественное произведение в стиле того самого «абстракционизьма», некогда доводившего Кукурузника до нервного поноса. Толпа неистовствовала: крики, свист, аплодисменты. Молчали лишь на шхуне, округлившимися глазами заворожено разглядывая изуродованный багор.

Утерев выступивший пот, Янис подошел ближе к борту и, поймав взгляд «сенсэя», жестом показал: посторонись! Японцы порскнули в стороны – то, что ещё недавно было багром, плавно перелетело узкую полоску воды и загремело по палубе «Ихито». А Янис, добродушно улыбаясь, продолжал жестикулировать - смысл был понятен без слов: разогни, парень, твой черёд!

Они смотрели друг на друга в упор: насмешливо-серый взгляд гиганта скрестился с бесстрастными узкими глазами японца. Аудитория замерла, затаив дыхание наблюдая за безмолвным поединком двух достойных противников. Шли секунды… Большаков слышал стук собственного сердца, дядя Саша, зажав зубами «беломорину», в волнении чиркал спичками, ломая одну за другой.

Наконец, взгляд «сенсэя» дрогнул и скользнул вбок – туда, где валялся завязанный в диковинный узел многострадальный багор. Пристально рассмотрев его, японец неожиданно что-то отрывисто скомандовал остальным: каратисты шустро выстроились вдоль борта лицом к Янису. Ещё хлёсткая команда – и шеренга, сложив ладони, застыла в церемонном поклоне.

ПОБЕДА!!! ПО-БЕ-ДА!!! Под восторженный рёв зрителей японцы, стараясь сохранить невозмутимость и достоинство, покидали палубу «Ихито». Последний подхватил валявшийся багор и, перейдя к противоположному борту, аккуратно сбросил на причал.

А на «Пыхалов» уже гурьбой лезли ликующие зрители. На палубе образовалось бурлящее людское месиво, над которым возвышалась светло-рыжая шевелюра – Янис принимал заслуженные поздравления. И лишь крановщик, лишенный возможности близкого присутствия, продолжал истошно орать с высоты:
- А-га-аа!!! Слабо-о?!! Япо-она ма-ать!!! А-ха-ха-ха!!!
Дядя Саша прикурил, наконец, папиросу, устало улыбнулся Большакову:
- Ну, вот, Палыч! Что и требовалось доказать!

Большаков от избытка чувств приобнял старика, другой рукой привлёк к себе капитана:

- Степаныч! Лёша! Мужики, я ваш должник! А «деда» вашего – и подавно!
- Разберёмся – философски констатировал дядя Саша – мы ж русские люди!

… Картинка с «Боингом» исчезла со стекла рубки в этот же день. «Ихито мару» простояла под арестом ещё больше месяца и ушла восвояси, когда Город уже вовсю запорошили первые снегопады. Каратисты на палубе больше так и не появились. Шхуна вообще как будто вымерла, лишь изредка кто-либо из экипажа ненадолго показывался наверху и тут же старался быстренько нырнуть обратно, подстёгнутый издали чьим-нибудь беззлобно-насмешливым окликом:

- Э-эй! Брата-ан! Япона ма-ать!..



* * *

С тех пор прошло много лет. Дядя Саша так и не уехал на родную Кубань. Со скромного надгробия на склоне прибрежной сопки его смешливые глаза теперь неусыпно смотрят на великий Океан, среди волн которого дядя Саша провел свои лучшие годы в жизни.
Где-то далеко, в суверенной Литве живёт добродушный великан Янис. А может уже и не в Литве, а вкалывает гастарбайтером в чужих ему землях Евросоюза? Говорят, в Литве многим так приходится!

Лёша Кошелев вернулся домой в Сибирь, переквалифицировался в речника и капитанит помаленьку на обских просторах. Скучает по океану, островам и Городу – посмотреть бы, да вот годы уже не те…

А Пал Палыч живёт в Москве. Уже на пенсии, работает в охранных структурах, по-прежнему строен и подтянут. За суетой повседневных проблем о Городе почти не вспоминает. И лишь изредка, на досуге, порхая пальцами по кнопкам «лентяйки», он вдруг натыкается на подходящую картинку – и из глубин подсознания в с п л ы в а е т. 

Палыча явственно обдаёт солёным океанским ветерком, в уши ударяет шум прибоя, пронзительные крики чаек и чей-то еле слышимый и очень знакомый голос:

- Япона ма-ать!!!.....

Рассказ Дервиша 

* * *
Все, конечно же, помнят историю безнадежной попытки некого государственного лидера и его продвинутой супруги поставить на колени русский народ, через его отрезвление.
Народ наш эксперименты не любит еще с времен крещения Руси, и именно поэтому попытка "отрезвиться" не удалась.
Но вот историй и занимательных фактов эта "попытка" наплодила уйму...

* * *
Кому пришла в голову "светлая" идея назвать Болтика Болтиком, так и осталось тайной кинологической службы. Почему, спросите Вы? Да очень все просто: Болтик отличался от остальных своих собратьев и сестер, скажем мягко, повышенной массой тела.

Иногда, глядя на себя в зеркало, Болтик скептически цитировал булгаковского Шарикова, немного перефразировав первоисточник: "Ох, грешна была бабушка: тут без сенбернара не обошлось".

… Болтика доставили в райотдел милиции вечером. Отходившие ко сну в вольере Барс и Лада не на шутку всполошились. Еще бы: через "рабицу" соседнего вольера на них смотрела немигающим взглядом чудовищных размеров гора мяса и шерсти.
- Всё, капец, обожрет, - подумал вечно голодный "розыскник" Барс.

- Даааа,- подумала любвеобильная "сторожиха" Лада, - С таким о щенках можно забыть.
А сам Болтик ни о чем таком и не думал. Умяв в один присест полведра каши с кусками субпродуктов, регулярно поставляемых в райотдел из "подшефного" мясокомбината, Болтик распластался на половину вольера и уснул.

Попал Болтик в райотдел на очередной волне борьбы за "трезвую Россию". В областном питомнике Болтика полгода натаскивали на розыск очагов самогоноварения в непростых городских условиях населенных пунктов Смоленщины.
Почему непростых, спросите Вы?
Да потому, что на Смоленщине самогон варили, варят, и будут варить всегда, несмотря ни на какие запреты, исходящие из самых высоких сфер.

Причем нужно отметить, что варит этот самый самогон ВСЁ НАСЕЛЕНИЕ, несмотря на статус, национальность, вероисповедание, служебное и должностное положение, и отношение к военной обязанности.
Самогон на Смоленщине всегда был местной "валютой" и мерилом оплаты произведенных услуг: дрова заготовленные привезти во двор – пол-литра, огород вспахать – литр, могилу выкопать – тут уже совсем другая "тарификация".

Передавая Болтика вожатому райотдела с "редкой" фамилией Иванов, начальник питомника так расхваливал псину, что даже сам Болтик удивленно косился на начальника и поражался своим служебным достоинствам.

По характеру Болтик, как и практически все "кавказцы", был флегматиком. Причем флегматиком, возведенным в кубический квадрат. Любую свободную от службы секунду он использовал на сон. Иногда казалось, что Болтик спал даже во время непосредственного несения службы.
Единственное, что выводило Болтика из "летаргического" состояния, был запах самогона.
Стоило только потянуться откуда-то легкому шлейфу аромата этого бодрящего русского напитка, как Болтик делал стойку и начинал вырывать поводок из рук вожатого. При этом он не по-уставному повизгивал и похрюкивал, как французский кабанчик, обнаруживший под дубом очередную порцию трюфелей.

Стоило только Болтику войти в подъезд жилого дома, как он сразу тянулся именно к той двери, за которой и происходил процесс самогоноварения. В подъездах жилых домов по этому поводу Болтик подвывал совсем по другому, по-волчьи, вводя в ужас старушек, приготовивших бутылочку-другую "в благодарность" очередному добровольному помощнику.
Так, что через три недели взвыл уже весь город.

Перед нашим народом, за десятилетия узаконенной борьбы с самогоноварением научившимся прятать напиток получше того, самого махрового, контрабандиста, встал извечный русский вопрос: "Что делать?"
По всему выходило, что, или нужно бросать всем миром гнать самогон, и соответственно употреблять его, либо забить этого наглого четвероногого "козла мохнорылого" камнями на центральной площади города.
Последнее явно отпадало, в связи с "должностным положением" Болтика, и его приближенностью к силовым правоохранительным структурам.

В городе началось брожение народных масс. Проблему обсуждали везде: в банях и на доминошных столиках, в заводских цехах и в административных кабинетах.
Дело дошло до того, что Болтик в один из вечеров "расколол" второго секретаря райкома партии, задумавшего в разгар рейдовой работы Болтика выгнать банку-другую высококачественной медовухи.
Скандал получился, иииииииииииии!!!
Поговаривали, что вопрос о дальнейшем пребывании Болтика в райотделе, был поставлен на бюро райкома партии. Но это только слухи, поскольку пёс продолжал свою нелегкую службу на благо превращения нашего маленького городка в мировой центр трезвого образа жизни…

* * *
… Наш начальник райотдела сам по себе был сторонником трезвости. Не сказать, что он вообще не пил, но с всякими проявлениями злоупотреблений в рабочее время со стороны подчиненного личного состава боролся он беспощадно.
Особое и повышенное "внимание" в этих вопросах он проявлял к участковым инспекторам.

Покажите мне, люди добрые, кто же страшнее всего пьет в правоохранительных органах? Отвечу: страшнее участкового инспектора пьет только старший участковый инспектор. Потому и называют его "страшным участковым". И связано это, прежде всего с тем, что именно участковые инспектора всегда стояли и стоят на острие главной атаки борьбы с самогоноварением в СССР, а теперь и в России.
Кто, как не участковые, знают где, кто и сколько выгнал на вверенном участке самогона за прошедший вечер, и где можно в нужное время "изъять" самый качественный самогон.

Начальник иногда "любил" вызвать очередную жертву "на ковер", усадить его рядом с собой, и внимательно принюхавшись к исходящему перегару (а то и "свежаку"), "расколоть" участкового по полной программе: где, сколько и с кем пил…
Вот уж не знаю, или у начальника нюх притупился, то ли просто надоело ему внюхиваться каждый раз в перегарное амбре участковых, но решил он однажды поставить дело на "научную основу".
Очередным утром, входившие в здание райотдела сотрудники милиции с ужасом взирали на стоящего у дежурной части начальника райотдела, и смирно сидевшего у его ноги Болтика.

Болтик, конечно, был флегмой, но он еще был очень добрым псом, любившим и уважавшим форму.
Именно поэтому он всегда радостно приветствовал каждого человека в форме.
Мало того, что он считал своим долгом поприветствовать лично каждого сотрудника.
В этой ситуации его привлекал и вожделенный запах перегара (или "свежака), распространяемый очередным сотрудником.
Гордый порученным заданием, Болтик подбегал к сотруднику, и если от того "не пахло", просто давал себя потрепать по загривку.
Если же от сотрудника "пахло", то пёс ставил свои тяжелые мохнатые лапы на плечи очередной "жертвы", и тщательно и любовно облизывал тому лицо.
Вот уж воистину – факт на лицо!
Через неделю уже сами сотрудники милиции стали поговаривать о "забивании пса камнями на площади".

* * *
Был разработан гениальный по своей простоте план по устранению пса из мероприятий "по партийно-воспитательной работе" руководства отдела.
"Собачьих" магазинов в те времена еще не было и в помине. Поэтому на выходные в Москву был делегирован "официальный представитель". Из Москвы "представитель" привез пять упаковок купленного вскладчину импортного препарата, из серии "достаточно Адной таблЭтки".
Как ни старался нынешний хозяин Болтика уследить за шептавшимися за его спиной остальными "не-собачниками", дня через три Болтика "понесло".
Причем "понесло" и в буквальном, и в переносном смысле.
Весь вольер был буквально завален кучами кисло-пахнущей "продукции", а в очередных рейдах пёс думал не о поиске продукции самогоноварения, а о ближайших кустиках, куда можно было вывалить очередную порцию "продукции".
Барс и Лада сутками выли, не зная, куда деваться от вечнопахнущей кучи мяса, шарахающейся от вольера к вольеру в поисках удобного "местечка".
На ежеутренних "проверках" пёс уныло воротил морду от входящих в отдел, радостно и хитро скалящихся, участковых.
Кинологи сбились с ног и перестали спать ночами. Промывания следовали за клизмами, но пёс упорно не работал, думая только об одном. Ну, Вы сами догадываетесь о чем…

Мучения пса, кинологов, остальных сотрудников райотдела, Барса, Лады и всего мирного населения нашего городка были прерваны спущенным "сверху" циркуляром, предписывающим возвратить пса на областной питомник, "в связи с неэффективностью мер, принимаемых к искоренению самогоноварения в области".
С облегчением вздохнули (или выдохнули) все, даже Болтик, для которого облегчение было и косвенным (все-таки на отдых отправляют) и прямым…

P.S. Прошло несколько лет. Канул в Историю колосс СССР. Все республики дружно "вспомнили" в своей независимости и суверенитете, отгородились границами, и выставили на пограничных рубежах своих "зеленофуражечников".

Я ехал в отпуск поездом к своим сестрам, проживающим в Белоруссии. На российско-белорусской границе (тьфу, будь неладны эти термины!) в наш вагон зашел белорусский пограннаряд, во главе которого важно шествовал… Болтик.
За "переезд" границы мы с попутчиками к тому моменту уже "приняли по …цать грамм".

Увидев, или унюхав меня, Болтик сделал "стойку" и, расшвыряв белорусских погранцов, как котят, радостно бросился мне на грудь.
"Вот только не надо…!" – успел крикнуть я, но было уже поздно.

Шершавый, теплый и ласковый пёсий язык змейкой "выстрелил" из улыбающейся пёсьей пасти, и смачно прошелся по моему лицу…

Эта пограничная застава стояла высоко в горах на южной границе. Территория ее была маленькой, видно было, что при планировании городка заставы проектировщики учли суровые многоснежные зимы. Все склады, казарма, котельная и другие хозяйственные помещения были сведены под одну крышу. Отдельно стояли питомник для собак, конюшня и домик офицерского состава. Коллектив на заставе был хороший, отношения между солдатами, офицерами и прапорщиками были скорее партнерскими, чем принятые в армии отношения «начальник-подчиненный». Коллектив заставы, особенно солдаты, на все сто процентов подтверждали простую пограничную истину - чем труднее условия несения службы, тем лучше коллектив заставы, тем шире раскрывают свои человеческие качества пограничники. При такой кажущейся идиллии и всеобщего взаимопонимания, все знали свое место и роль на заставе, и напоминать лишний раз о том, кто на заставе начальник, а кто подчиненный, кто старший призыв, а кто новички, не требовалось.

Пограничной заставой командовал старший лейтенант Василий Андриянов, человек по-своему колоритный и примечательный. Роста он был маленького, но сильнее и ловчее человека на заставе не было. На занятиях по физической подготовке Василий всегда показывал солдатам пример, как надо выполнять то или иное упражнение. И равных ему не было, пожалуй, не только на пограничной заставе, но и на всей пограничной комендатуре. А про его силу ходили легенды: мало того, что он играючи гнул пятаки и подковы, рука у него была очень тяжелая. Однажды он на глазах у всей заставы в сердцах стукнул лошадь рукой по крупу. Лошадь не удержалась, у нее подкосились ноги и она чуть не упала.
На заставе жила одна единственная женщина, жена начальника заставы Елена. Женщина была необычайно красивой, высокой и стройной. Андриянов дышал своей жене, что называется в пупок, но ни у кого не вызывало даже тени улыбки, когда супруги находились рядом. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять - женщина всем сердцем любит своего мужа. Василий платил своей жене такой же любовью. Помимо него, в Елену была тайно влюблена вся застава.
История эта произошла за несколько дней до Нового года. Осенью комендант пограничной комендатуры прислал на перевоспитание на заставу рядового Синицына. Солдат прославился не только своей недисциплинированностью, но и сволочным характером. Парень был еще знаменит и тем, что любил делать свои товарищам подлянки, и это приносило ему удовлетворение.

Снега в тот год было очень много, к началу декабря почти вся электро-сигнализационная система скрылась под белым покрывалом. Часто вьюжило, поэтому пограничные наряды редко выходили на границу, все больше охраняли непосредственно заставу. В тот день, вернее ночь, для охраны городка заставы был выставлен пограничный наряд «Часовой границы». Он располагался на подступах к заставе, в метрах ста от нее со стороны границы. Часовым по заставе с ноля часов заступил рядовой Синицын. Он был одет по погоде: в валенках и тяжелом армейском тулупе.
Примерно через час из дома вышел Андриянов, зашел на заставу, и еще через две минуты он вместе с кочегаром, экипированным для службы, ушли в сторону границы. «Пошли проверять наряд»,- подумал часовой и двинулся по тропе в сторону питомника. Проходя мимо офицерского домика, он обратил внимание на слабый свет в окошке квартиры начальника заставы. Синицын остановился как вкопанный. Осмотревшись вокруг и никого не обнаружив, часовой осторожно двинулся к светящемуся окну. Занавески на окнах были зашторены, однако в самом углу была щелочка, в которую пробивался свет. Синицын заглянул в щель, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Свет исходил от ночника, стоящего рядом с кроватью, на которой раскинулась во сне жена начальника заставы. В голове пронесся рой мыслей, дыхание сбилось, он сглотнул тягучую слюну. 

Ничего не соображая и не думая о последствиях, солдат шагнул к дверям. Он вошел в комнату, снял с плеча автомат и поставил его у стены. Затаив дыхание, широко раскрытыми глазами он рассматривал спящую женщину. Она была прекрасна и достойна кисти художника. Елена лежала на боку, едва поджав под себя ноги и по-детски положила ладони под щеку. Картину довершала прозрачная ночная рубашка, которая практически ничего не скрывала. Впрочем, на приход постороннего она не была рассчитана, а от мужа скрывать себя – тяжкий грех.
Елена проснулась от дуновения холодного воздуха, однако глаз не открыла. «Вася пришел» – мысленно сказала сама себе Лена. Не услышав мужа, она слегка приоткрыла один глаз. В ногах, вплотную к кровати, стоял человек в тулупе и в валенках, у стены стоял автомат. Первое, что пришло в голову, был страх.

Синицын, ничего не соображая, и не отдавая себе отчета в том, что он делает, встал на колени и вознамерился поцеловать обнаженную ногу жены начальника заставы. Завершить задуманное он не успел: движение головы остановила пятка женщины, которая со скоростью снаряда врезалась в лицо солдата. Не ожидавший подобного, солдат молча отлетел к стене. От сильного удара у него гудело в голове, он пытался встать, однако не смог. Этому помешал не только нокаутирующий удар, но и громоздкий тулуп. Елена стрелой метнулась к автомату, схватила его, и, как неоднократно учил ее муж на стрельбах, ловко дослала патрон в патронник, при этом не забыла поставить оружие на предохранитель.
- Вставай, тварь. – Женщина изо всех сил ударила солдата ногой под ребра. – Не вздумай рыпаться, пристрелю.
Синицын слышал, как клацнул затвор, поэтому испытывать судьбу не собирался. Отдышавшись от удара, он встал на колени, потом во весь рост.
- Пошел вперед! – Синицын побрел в сторону дверей. До Лены дошло, что она раздета. – Стой!
Солдат остановился. Женщина сорвала с вешалки пальто, не сводя с пленника оружия, оделась.
- Вперед!
- Елена Владимировна! – Синицын едва вспомнил, как звать жену начальника. - Ведь ничего не было, прошу Вас, не губите невинного!
- Топай, топай, ангел в тулупе! – и повела стволом автомата в сторону заставы.
Когда до крыльца оставалось несколько метров, на улицу вышел дежурный по заставе. Скорее всего, чтобы проверить, как несет службу часовой. Увидев жену начальника, конвоировавшую часового, он замер и так и ничего не смог сказать.
- Коля, веди его в канцелярию, и выставь другого часового. – Женщина отдала солдату автомат. – Не забудь разрядить его, я досылала патрон.
Дежурный промычал что-то невнятное в ответ, вошел на заставу, отсоединил магазин, снял автомат с предохранителя и резко отвел затворную раму назад. Вылетевший патрон ударился об стену, упал на пол и завертелся.

Дежурный связист, услышав, что кто-то разряжает оружие в помещении, вышел из своей комнаты посмотреть на хулигана. Увидев жену начальника заставы в необычном виде, он кинулся обратно в комнату. Оправившись от секундного замешательства, он взял гарнитуру радиостанции, и стал вызывать начальника заставы:
- «Фреза – 21», «Фреза-21», я – «Горец- 07», прием!
- На приеме, «Горец-07»! – сразу отозвался начальник заставы.

- «Фреза-21»! – Связист несколько мгновений подумал, как сообщить начальнику об увиденном. – К нам пришла «Фреза-22» и просила Вас срочно связаться с ней!.
- Какая, к черту, «Фреза-22»? – Андриянов знал, что такого позывного не существует. - У нас все нормально?
- Все живы-здоровы, но Ваше присутствие необходимо!
- Вас понял, выдвигаюсь. До связи!

У конюшни его встретил часовой и доложил о результатах службы.
- А где Синицын? Он что, заболел? – начальник был удивлен тем, что часовой был заменен.
В это время подбежал дежурный по заставе.
- Товарищ старший лейтенант! Ваша жена просила срочно зайти домой!
- Ладно, с часовым потом разберемся. – Обеспокоенный Андриянов рванулся по тропе к дому.
Через десять минут он влетел в канцелярию, где на стуле сидел Синицын.
- Встать! – голос офицера звенел от гнева.

Солдат с обреченным видом встал и принял строевую стойку. Андриянов, который был Синицину чуть выше пояса, внимательно смотрел солдату в глаза. Отошел на полшага назад, еще раз внимательно осмотрел Синицына, покрутил головой и с сожалением сказал:
- Не вижу в глазах раскаяния!
Андриянов взял стул, поставил его перед солдатом, залез на него, и, примерившись, врезал солдату оплеуху, поскольку нос и губы и так представляли собой жалкое зрелище. Синицына как ветром сдуло, – он врезался в двери, благо они открывались наружу, открыл их своим телом и вылетел в коридор. Потеряв равновесие, он упал, юзом проехал по полу еще некоторое расстояние и замер.
Выбежавшему на шум дежурному связисту Андриянов сказал:
- Соедини с комендатурой! «Байбурт», коменданта! Товарищ подполковник, на участке «Пазового» происшествий не случилось, признаков нарушения государственной границы не обнаружено.

- Ты специально звонишь мне в час ночи, что бы сообщить эту радостную весть, или что-то еще хочешь добавить?
- Товарищ подполковник, я набил рядовому Синицину морду!
- Сильно? Он хоть живой?
- Сейчас посмотрю. - Увидев, что Синицын, наконец, зашевелился, Андриянов добавил - Живой, гад!
Комендант, прокашлявшись, проникновенно сказал:
- Василий, за этот новогодний подарок я лично приду на заставу выразить благодарность. Готовься к встрече, и чтобы к моему приходу объяснительные были написаны. Да, а за что ты Синицына-то? Хоть за дело?
- Это не телефонный разговор, но получил он за дело. За такое обычно убивают, но я сегодня в хорошем настроении, - мрачно пошутил Андриянов.
- Надеюсь, что начальник отряда, услышав про твою «благосклонность», по достоинству ее оценит, и твой юмор тоже.
На следующий день комендант поднимался на заставу по свежему снегу и не раз вспоминал «добрым словом» не только Андриянова и Синицына, но и всех их родственников, и дальних, и близких. Ему хором подпевали, в глубине души, конечно, идущие вслед за ним по пояс в снегу замполит комендатуры и особист.

Когда пришедшие увидели Синицына, они долго не могли поверить, что лицо и ухо солдата могло принять такую форму и такой цвет от одного удара. И начальник заставы, и дежурный по заставе, и сам пострадавший утверждали, что Андриянов ударил всего один раз, и то ладонью.
- А зуб? – справедливо вопрошал комендант. – Зуб тоже от оплеухи вылетел, да?
Андриянов не мог дать вразумительного ответа, тем более, что зуб в канцелярии найден не был.
Ясность внесла Елена, которую пригласил комендант на беседу. Рассказав в подробностях историю про пленение часового, она, в довершение своего рассказа, достала из кармана куртки завернутый в бумагу зуб и попросила:
- Передайте, пожалуйста, Синицыну. На память о нашей встрече!

Когда женщина вышла из канцелярии, находившиеся там офицеры разом захохотали. Даже особист, который пытался выжать из этого трагикомичного происшествия хоть что-то интересное для его ведомства, и тот смеялся долго и от всей души. Успокоившись, комендант позвонил командиру и вкратце доложил ему о результатах разбирательства. Затем он вызвал Синицина и сказал ему:
- Солдат, тебе повезло, при том, повезло трижды, - комендант для наглядности стал загибать на руке пальцы. – Первый раз, когда тебя в гневе не застрелила жена начальника заставы, второй раз, когда тебя не убил сам начальник, и в третий раз - только что: начальник отряда снял тебя с заставы и для начала объявил тебе 10 суток ареста. Так что, иди и собирайся в дорогу.

О подробностях доклада коменданта на заседании командовании пограничного отряда ничего не известно, но Андриянова не наказали.
Это был, наверное, первый случай в истории пограничных войск, когда офицер не понес никакого наказания за то, что ударил солдата.

P.S. Фамилия офицера, по понятным причинам, изменена. Остальное все правда, сам все видел и слышал.

Бучнев Олег  


А знаете, когда на границе начинаются приключения? 

Когда в наряд выходят те, кому по роду деятельности собственно на линейке бывать не доводится. Водители и повара. А однажды у нас совпало. Но это потом, по ходу дела выяснилось, что совпало. А сначала-то мы просто пошли на пост наблюдения. Старшим наряда назначили нашего повара Валерку Молчанова. Потому что он же был младшим сержантом, а мы - рядовой и ефрейтор и не можем им командовать. (Гордое звание пограничного ефрейтора имел на тот момент я). Другое дело, что Тимофеич никакого понятия не имел о том, что и как надо делать. Поэтому нам поручили ненавязчиво за ним присматривать. А Валерка в этот наряд буквально напросился. Как раз прибыла его замена, он замену недельку понатаскивал и вот - вырвался на границу.

Свобода радостно встретила его у входа-выхода, то бишь, возле ворот системы, и мы потопали к нашей островной наблюдательной вышке. Особенностью наряда было то, что с наступлением темноты мы должны были спуститься и плавно перейти на службу часовых на участке границы. Собачника с нами не было, да и "чигирить" оставалось до смены всего час. Поэтому мы просто должны были наладить "Кристалл" для следующего наряда.

На вышке Тимофеичу жутко понравилось. Он пялился в ТЗК на китайский Айгунь-Цунь, обозревал окрестности и время от времени с гордостью первооткрывателя сообщал:
-А вон у китайцев что-то едет слева...
Мы поясняли, что в журнал наблюдений будет записано не "слева", а со стороны Северной рощи. И не "справа", а со стороны Южной рощи. И что едет это восьмиместный "Пекин" прямиком в погранроту.
-А вы откуда знаете, что в роту? - подозрительно спрашивал Валерка, опасаясь подвоха.
- Так видно же было, как за домами открылись створки ворот, а "Пекин" как раз туда свернул.
-А где ворота-то?
Мы наводили ТЗК на объект.
-Да, блин, - почесывал затылок повар, - если не знать, хрен разглядишь, а?

И через пару минут:
- Во, бля, ни хрена себе! Справа по амуру пароход здоровенный плывёт!
-Не справа, а сверху. И называется он "Невельской". Просто записываешь, во сколько он зашёл на наш участок и во сколько вышел.
-А интересно тут у вас!
И вот начинает не темнеть ещё, а немного как бы синеть, что ли... Пора спускаться. И вот стоим под вышкой. Я, как многоопытный, больше полутора лет отслуживший доблестный ефрейтор погранвойск инструкттирую повара и объясняю порядок выдвижения.
-Короче, Тимофеич, ты идёшь первый. Бдишь вперёд, вправо и периодически посматриваешь на нас...
-Так это ж башка открутится!
- Не открутится! Я - в середине. Наблюдаю влево и за всем составом наряда. Геныч замыкает. Бдит за нами и за тылом наряда. За воздухом бдим все вместе. Вопросы?
-Точно башка открутится!

- Теперь самое главное. Тимофеич, когда с протоки будем на коренной берег подниматься, бди прямо в шесть шаров! Там кусты впритык к тропе. Там может проверка затаиться или ещё кто...
-Кто это - "ещё кто"?! - округляет повар глаза. - Чё, китайцы, что ли?
-Не исключено, - нагоняю я страху. - Слышал же, что китайская спецрота - "Рота тигров" так называемая - из тыла в Сиган-Цзы перебазировалась. А это всего несколько километров от границы.

-Это что, дембель в опасности, что ли?! - Тимофеич вроде шутит валяет дурака, но по нему видно, что на душе у него поплохело.
И вот уже в сиреневых сумерках начинаем подниматься на берег. Видно уже плоховато, но ещё, в принципе, терпимо. Валерка уже наверху, о чём и сообщает радостно-расслабленно. И тут кто-то пытается сзади зажать мне рот и втащить в кусты. Но делает он это неправильно, а потому я умудряюсь перехватить его руку и с резким подворотом просесть вниз. Лязгает об тропу мой автомат, а рядом шмякается... несуразный наш старшина - Карацупа и Суворов в одном флаконе. Несуразный-то несуразный, но оклемался моментально и даже успел подхватить с земли мой АК-74.

-Всё, - возбуждённо шипит прапорщик. - Хана вашему наряду. Он захвачен!
-Посмотрим ещё! Алгаева-то никто не взял!
-Да щас там его Землянский в два счёта...
Снизу поднимается сияющий Ванька Землянский - водитель. Он вообще впервые вышел пешком на границу. Да ещё на проверку! Да ещё со старшиной! А поднимается он... под конвоем сдержанно ухмыляющегося Геныча.

-Вот, товарищ прапорщик! Так что наряд наш не захвачен, - это уже я торжествую.
- Захва-ачен! Если б по-настоящему, вам бы уже каюк был! Утащили бы. как миленьких!
-Если по-настоящему, - раздаётся вдруг сверху громовой голос Тимофеича, - вам бы тоже был каюк!
-С чего это?!
- А я бы как зафуярил очередюку из автомата. На весь магазин, бля!
- Ну и в своих бы тоже попал!
-Да и хрен с ними! Зато и вы, проклятые китайцы, не ушли бы!
Немая сцена. Ни хрена себе, Герой Советского Союза! А ведь точно бы... зафуярил!
-Ладно, - приходит в себя прапорщик, - несите службу дальше. Землянский, вперёд!
-А, между прочим, товарищ прапорщик, нельзя так проверять наряды. А если бы я не разглядел вас? И... того...
-Я те дам, того! - останавливается Северьянов.

Мы ещё с минуту цапаемся со старшиной, а рядом стоит совершенно счастливый Ванька. Какое приключение! Как тут, оказывается, интьересно всё! Можно в казаков-разбойников играть!
В конце концов старшина сбавляет обороты и, явно сделав над собой усилие, говорит:
- Только начальнику не говорите, что... Ясно, да?
Проверка ушла. Не скажем уж... Должен же он когда-нибудь поумнеть. Он ведь год всего, как школу прапорщиков закончил, а до этого на соседней заставе собачником служил. Потом мы налаживали "Кристалл", а я всё поглядывал на Тимофеича. В тихом омуте кухни у нас, оказывается, водится оголтелый повар. Жестокая машина убийства!

Когда мы вернулись на заставу... все уже всё знали! Донельзя довольный Ванька Землянский в цветах и крассках рассказывал в умывальнике о "бое" на тропе и бесжалостном убийце-поваре. А мимо по коридору как раз проходил начальник заставы и всё услышал. Ну и вызвал старшину в канцелярию. Ну и огрёб старшина на всю катушку.

Во как совпало!

Рассказ Дервиша.

"Как майор Мордобоев возглавил ЦК".

В тот осенне-весенне-зимний вечер "уставший" начальник славной образцово-показательной заставы майор Мордобоев славно попарившись в заставской баньке, принял, как положено …цать граммов "огненной воды" и прилег под теплый супружеский бок.
Нужно сказать, что в тот день Мордобоев являлся ответственным по заставе, а поскольку дело происходило во время "усиленной", то обязанность лично выезжать на сработки во главе тревожной группы, лежала именно на нем.
Поскольку кровать и бок супруги располагались совсем не в дежурке заставы, тревожное "Би-би-би" никоем образом не потревожило сладкий сон майора.
Потревожил его телефонный звонок дежурного по заставе.
Мордобоев, прослушав доклад о сработке, натружено сдерживая мат, прокряхтел в трубку: "Вы, чо, сами не можете съездить?", после чего попросил соединить его с отрядом.
Доложив в отряд о сработке и о том, что ЛИЧНО выезжает на проверку, Мордобоев повернулся на другой бок, и продолжил прерванный сон.
Не то он не придал значение такому факту, не то попросту забыл об этом, но дело в том, что двух дембелей именно в этот день угораздило родиться.
Ну, а какие именины без горячительного? Глупый вопрос…
Именно по этой причине тревожная группа во главе с "собачьим" инструктором решила, что самая ближняя дорога к месту сработки по "дозорке", а вот обратно "лучше и ближе" ехать через тыл, т.к. именно на этой "ближней" дороге располагался ближайший магазин.
"Тревожка", проверив систему и не обнаружив признаков нарушения, отрапортовала об этом непосредственно Мордобоеву в постель.
Полусонный Мордобоев бодро (как это умели ВСЕ начальники застав ПВ КГБ СССР) передал доклад оперативному дежурному в отряд. Причем передал его в таком виде, как будто доклад шел не из-под бока жены, а непосредственно с участка.
Что снилось Мордобоеву в тот вечер, остается догадываться.
Далее вся история стала развиваться по всем канонам жанра.
"Тревожка", возвращаясь на заставу "ближней" тыловой дорогой, затарилась "по самое некуда" "чем Бог послал".
А "послал Бог" бойцам в тот вечер бутылок 10 крепленого портвейна с арифметическим названием не то "777", не то "33", ящик местного "железнодорожного" пива и бутылок 10 российской гордости и славы – водки с названием, которое уже стерлось из памяти.
На заставе, разгрузившись, и отправив более молодых "тревожников" досматривать порнографические сны, два дембеля и дежурный по заставе, уютно расположившись в дежурке и накрыв пульт взятым в столовке необходимым набором закусок, принялись поздравлять себя с "днем ангела" и скорейшим дембелем.
Бойцы знали, что Мордобоева после бани и принятых граммов, поднять на ноги может только ОЧЕНЬ большой прорыв в наш тыл вооруженный группы экстремистов, или массированный ядерный удар потенциального противника.
Научно доказано, что алкоголь сам по себе имеет тенденцию к повышению сексуальной потенции и гормонального обмена.
Именно по этой научно-обоснованной причине в замутненных гормонами мозгах дембелей возник извечный вопрос русского пьющего человека: "А почему нет баб?"
Оставив дежурного дремать на пульте, славные представители славной заставы отправились в Багрятовск, прямиком к женскому общежитию.
Алкоголь и небольшой опыт самоволок сыграли с дембелями злую шутку. Увидев освещенный вход, дембеля принялись ломиться в запертую дверь, оказавшуюся дверью в банк. Сонный мент через дверь обложил "заблудившихся" дембелей по всем правилам русского фольклора и по инструкции пригрозил им применением табельного оружия.
Но наши доблестные дембеля не были бы пограничниками, если бы простили какому-то там менту обиду. И по этой причине они рванули на заставу. Вооружаться…
На беду дембелей Багрятовск не был какой-то там захолустной деревней, где уже в то время позабыли, что такое Советская власть.
В городке, помимо школы СС ПВ, стояла "шуруповская" часть, в обязанности которой входило патрулирование улиц.
И мент не был бы ментом, если бы не решил подложить "подлянку" гоношистым погранцам.
Он попросту позвонил "шурупам" и передал информацию, что по мирным улицам Багрятовска вовсю гуляют пограничники, мягко говоря, в нетрезвом виде, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность. Из части была выслана "группа захвата" во главе с доблестным прапором.
В это же время, дембеля добравшиеся до заставы, накатили еще по 200 граммов "беленькой", разбудили дежурного.
Дежурный вдумчиво выслушал обиженных дембелей, открыл "оружейку" и выдал бойцам по автомату имени товарища Калашникова и по два снаряженных по всем правилам запасным магазинам.
По-видимому у дежурившего в ту ночь в банке мента имелся персональный ангел-хранитель, которому тоже не спалось.
До банка бойцы не дошли, т.к. им на перехват уже выдвигались угрюмые от прерванного сна прапорщик и трое бойцов.
Один из дембелей, как видно более трезвый, сообразил, чем чреват их поход в город и задержание в оружием в руках. Отдав свой автомат второму бойцу, он велел ему срочно возвращаться на заставу, а сам с диким криком "Граница не сдается!", бросился на встречный "перехват" шуруповского патруля.
Нет, не перевелись еще богатыри на земле русской! Уложив в кювет по очереди трех бойцов и самого прапора, доблестный дембель почти прогулочным шагом отправился вслед за товарищем.
Однако прапор оказался живучим. Достаточно быстро оклемавшись в придорожной луже, он достал свой табельный пистолет имени товарища Макарова и запулил в воздух пол-обоймы.
Первый из ушедших дембелей, услышав выстрелы, посчитал, что это уже перебор со стороны патруля. Дослав патрон в патронник, боец крикнул: "Вань, ты лежишь!".
Второй, сообразив, что сейчас "что-то" будет, не будь дураком кинулся ничком в кювет и скромно подтвердил в ответ: "Лежу".
Очереди от живота распороли тишину багрятовских улиц.
Как видно, в ту ночь в Багрятовске проходил съезд ангелов-хранителей, поскольку от отстрелянных вдоль мирной улицы двух рожков никто не пострадал.
Прапор посчитал на сегодня свою миссию исполненной, поэтому вызвал "скорую помощь", которая доставила его и троих его подчиненных в местную больницу.
Дембеля благополучно вернулись на заставу, где вернули оружие сонному дежурному.

Прошло несколько месяцев. Дембелей судил выездной трибунал Флота.
Причем на судебное заседание "добровольно съехались" все пролетчики округа и "личный состав" камер предварительного заключения гарнизонной "губы".
Оба дембеля и дежурный по заставе получили "по ушам".
А славный начальник славной образцово-показательной заставы майор Мордобоев был переведен "на глаза" отрядному руководству, и с тех пор, как добродушно подшучивали над ним офицеры отряда, ВОЗГЛАВИЛ ЦК.

Примечание:

Во время написание сего "опуса" ни один человек не пострадал. Все персонажи и факты, изложенные в "опусе" являются выдуманными.
Почти…

С уважением к читающим,
Дервиш

Олег Бучнев

Под Новый год всей заставой лепили пельмени. Фарш и тесто делал повар Валерка Молчанов. А он до призыва работал помощников шеф-повара в одном из свердловских ресторанов. Так что сами понимаете...
Происходило это так.
В маленькой, обшитой обожжёной вагонкой столовой надрывается магнитофон. "Арлекино, Арлекино..." - надрывается Пугачёва, а мы с Лёхой Сальниковым сидим и лепим пельмешки. На душе - лучше не придумаешь. Мы только что пришли с правого фланга, до Нового года еще пять часов, но нам на службу теперь только аж в шесть тридцать утра. Это ли не счастье?! В столовой всего пять столиков, и за каждым работают. Одни раскатывают тесто, другие вырезают стаканами кружочки, третьи лепят пельмени. Вот как мы с Лёхой. И как Витька Синичкин с Салминым. И как ещё кто-то... Не важно. Лепим.
- Счастливые будем делать? - вдруг деловито спрашивает Лёха.
- Куда ж без них! По паре штук замастырим.
- Не много будет? Да ты чё? На такую-то толпу! Мы, старшина, офицеры... Да из отряда ещё один приехал ответственный. На усиление, блин...
Очередные два пельменя я заряжаю так: сильно солю и перчу фарш, очень сильно, добавляю горчицы и надёжно залепляю. Лёха тоже соблюдает технологию, но делает три счастливых пельменя, бормоча что-то про любимую богом троицу. Между тем нас услышали соседи и, сдержанно похихикивая, тоже сотворили "счастливцев". Потом фарш и тесто кончились, а следующую партию лепили уже другие.
И вот праздничный ужин. На столе, составленном из всех столовских столов, просто гастрономическое буйство. Пельмени первым номером программы, винегрет, квашенная капуста, сало, колбаса копчёная (из посылок домашних), печенье, конфеты, яблоки (присланные, кстати, в отряд китайцами и развезённые по заставам - жест доброй воли, блин). яблочный же напиток. Короче, не все и дома так ели.
Встаёт, значит, отрядной капитан, берёт стакан с напитком и начинает поздравительно-воспитательную речь. В общем, в то время как космические корабли бороздят... вы должны крепить... бдить... не допустить... умножать и поддерживать... С Новым годом! Ура! Выпивает напиток, цепляет с тарелки горячий пельмешек, отправляет его в рот, жуёт и... Глаза у капитана натурально лезут на лоб, он жутко краснеет, хватает ртом воздух и начинает кашлять, рычать, сипеть, заливать пожар в глотке новым стаканом напитка. Сидящий рядом начальник заставы участливо лупит отрядного по спине. Наконец капитан очухался, вытер слезы, рыкнул ещё раз и попытался что-то спросить. Не смог. Но его поняли.
-Это счастливый пельмень попался вам, - пояснил с дедморозовской доброй улыбкой наш старлей. - Так что загадывайте желание!
-Да уж загадаю, - просипел капитан, тоже улыбаясь. С натугой. Давая понять, что всё нормально. Он не обижается.
После второго тоста он храбро наколол на вилку следующий пельмень и со словами "Снаряд дважды в одну воронку не падает" ловко закинул его в рот... Снаряд попал в одну воронку второй раз. Теперь отрядной просто как-то даже не покраснел, а слегка посинел даже... Но через пять минут был в норме и даже вымученно улыбался.
А был он оказывается упрямыми мужиком. И, желая, перебороть судьбу-злодейку, а заодно, видимо, восхотев убедитья в справедливости теории вероятности, он и третий пельмень не стал предварительно проверять... На него было страшно смотреть... Он сипел, кашлял и матерился... Спина его, по-моему, вообще потеряла чувствительность ещё после второго раза. Застолье, в первый раз деликатно хихикнув, во второй - слегка посмеявшись, теперь совершенно неделикатно, очень дружно и жизнерадостно ржало... Капитан категорически перешёл на сало с винегретом.
-Ну, товарищ капитан, теперь вы точно самый счастливый в нашем отряде, я думаю! - иронично-участливо говорил наш начальник, потчуя гостя то капусткой, то другим салом - с прожилочками, то колбаской. - А вы всё-таки пельмешек... Уже наверняка счастливые кончились. Вы весь лимит выбрали.
Капитан улыбался и радостно, без опаски, ел сало и хрустел капусткой.
-Нет уж, спасибо, я как-нибудь уж...
А между прочим, шутки шутками, а капитан в наступившем году, как нам стало известно, стал майором, а вскоре поступил в академию. Во как! А кто бы он был без наших пельменей?

рассказ Пасечника  


Учась в Москве в Военной академии всегда хотелось поесть рыбы. Ибо служил в ПВ в далёком Забайкалье на р.Аргунь . Рыба была всегда на столе, у тех кто не ленился её ловить. 

 Каждую получку(тогда это называлось денежное довольствие), я заходил в Смоленский гастроном и покупал живую рыбу, карпов, почти аргунский карась,по виду, но не по вкусу.

Но однажды, карпов не было и купил здоровущего сома. Сом был, почти ещё, живой.
Так вот, в одной руке дипломат, а в другой Сом, которого тащил за жабрину... а он хвостом ещё бьет по брюкам... они чуток мокрые.... но думаю. в красной форме ( была полная маскировка родов войск), сойду за местного пехотинца, но живую рыбу дотащу до дома. Жил тогда в г.Одинцово.

И надо же, у метро, Комендантский патруль!!!   А у меня , одной руке дипломат с тетрадками , в другой сом!
По приветствовал патруль поворотом головы. Однако они и были на то и комендантские...

Быстренько меня, за нарушение формы одежды записали на строевую подготовку.
Вышагивал ( в воскресенье ) на Басманной вместе с московскими полковниками и такими же нарушителями, слушателями военных академий.

Тогда Военных Академий в Москве было девять.

После строевой, разбор полетов на партийном бюро, в присутствии начальника курса.
Ибо было не писанное правило: не попадайся патрулю, и не задавай вопросы начальству.

Интересное было время, больше рыбу за жабры по Москве не таскал.

Разъясняю, по поводу полковников, на строевой.

Комендантский патруль отлавливал и полковников.

Но, чтобы соблюдался военный этикет, вероятно, нас отдельно в выходной день, тренировали на Басманной.

После строевой, помню один полковник рассказывал, что на строевую его записал комендантский патруль за то, что он вышел из кабака с дамой в нетрезвом виде.

Что бы не потерять арбатский военный округ, полковники лихо выхаживали...

Кстати, были это настоящие полковники, этот полковник, уже в пивнушке, рассказал, что он выбил гражданскому глаз в драке, на почве оскорбления последним, Вооруженных Сил.

 Но, учитывая то, что он Орденоносец , и незаменимый специалист своего дела, уголовное дело закрыли, а ему обьявили: "Неполное служебное соответствие".     

Анатолий Иванов  


- Ну все Юрок! Завтра будем тащиться.
Сообщил Лымарь новость своему лучшему другу, Сержанту Локтионову.
- Зашибись Ген! Опять учебный след кладем?
На лице Локтионова расцветала улыбка. Что могло быть лучше трех, четырех часов летним днем в тылу заставы, когда тебя никто не ищет и ты никому не нужен.
- Еле начальника уговорил!
Продолжал Генка.
- Начальник сказал что так твой Динар будет только по следу Локтионова ходить. Но я его уговорил, сказал что кроме тебя грамотно след никто не проложит да и трепки собаке не даст, народ-то совсем обленился.

- Трепка! Ген, давай без нее.
Начал тревожиться Локтионов. Прокладывать след таща на себе дресску занятие не из приятных и не из легких. Состояла дресска из целого набора стеганных толстых вещей грубой ткани типа пожарная роба с ватой внутри. Штаны, куртки, нарукавники, длинное до пят пальто и прочая, прочая амуниция. Под хорошую собаку одевали куртку, сверху пальто и двое штанов. Бегать во всем этом было невозможно, но зато для здоровья целее. Следы от укусов оставались даже после трепки в такой броне очень долго и желающих ходить в дресску (т.е. в сам процесс задержания) не было никогда, особенно под 2 собаки. Ну а Динар Лымаря, несмотря на старость эти две собачки аккурат и заменял. Рамеров он был больших и нравов весьма ретивых.

-Юрок, берем рукав как обычно! Только ты потаскай Динара посильнее, дай ему позлиться и дресску потрепать, а то у него уже кровь застоялась. Дай ему пар выпустить хоть чуток.
Успокаивал Лымарь Локтионова. Вообщето Локтионов был сержант по званию и прокладывать след рядовому Лымарю ему никак не полагалось. Но во-первых он сам был рад такой возможности, поскольку после беготни и трепки через 30 минут друзья уже ловили рыбу и мечтали о дембеле, а во-вторых Лымарь был уважаемым собачником. Лымарь имел лучшего на заставе пса. Динар был собакой предыдущего инструктора, старый и больной он должен был уехать в последний путь в отряд с его дембелем. Уж неизвестно как зародилась их взаимная с Динаром любовь, но уговорил Лымарь начальника заставы собаку оставить под обещания пылинки с него сдувать и бережно лечить. Слово свое Лымарь сдержал и имел потому к себе за это совершенно особое отношение.
Были они в чем то похожи друг на друга, сержант Локтионов и рядовой Лымарь. Простые, честные и незлобные парни без затей в голове. Атлетизмом они оба не отличались, насколько это вообще возможно в нелегкой физически пограничной службе, но Локтионов к тому же имел кругловатое добродушное лицо и тяжеловатый зад, за что и получил прозвище Мамочка. Этот зад и стал вожделенной мечтой пограничного пса Динара после многократных преследований по учебному следу.

Утро следующего дня выдалось на славу. На небе ни облачка, поставили обоих с утра в один дозор туда и обратно. Для погранца 25 км по более менее ровным флангам, если погода хорошая, дозор просто прогулка.
Получив приказ с тем и вышли на службу. Оглядывая въедливым взглядом КСП и систему быстро двинулись вперед.
Шесть часов пролетело быстро, вот она и застава – дом родной, обед и потом вместо привычных работ их ожидала долгожданная расслабуха.

- Ищи, ищи.
Натужно отдал команду собаке Лымарь. Таких интонаций кроме Пограничных войск больше не найти нигде. В них и угроза и требование бесприкословного подчинения. За малейшее непослушание всегда следует расправа, ведь не будет же вожатый уговаривать собаку выполнить команду, когда корефан (нарушитель) уходит или наряд сидит часовым границы в его поиске.

Что было Динару след искать! Если оставил его хорошо знакомый Локтионов 15 минут назад. Это не след, это газовая дорога, по которой не то что Динар, а какая нить паршивая собачонка пойдет не опуская морду к земле. Запахи еще висели в воздухе и в ожидании хорошей трепки Локтионова Динар рванул вслед. Бежали они недолго, минут 20, Юра не собирался вздрачиваться как молодой. Сидел себе мирно на дереве и помахивал рукавом.
-Фас!
Крикнул Лымарь, но энтузиазма в его голосе не было. Его любимец оставался без трепки. Все что светило ему, так это погрызть рукав дресски стоя на задних лапах. После непродолжительной возни, рычания и попыток стащить рукав вместе с Локтионовым задержание учебного нарушителя прекратили.

- Юрок, ну чо ты бл-ть?! Чо те собачку не подергать?!
Возмутился Лымарь.

- Иди ты нах. со своей собачкой!
Заверещал Локтионов
- Я яйца свои домой хочу привезти, а не Динару на завтрак.

- Да я на молодом году под собачки дедов под хэбухой ходил, а ты в дресске ссышь! Какой раз ходим, а Динар без трепки.
Не унимается Лымарь

- А я тебе не молодой, и не в пролете, и на молодом году у меня своих приключений хватало.
Локтионову хотелось побыстрее закончить разговор.

Динар, стоял в стороне, для него день опять не удался…


Как здорово что на заставу приехали саперы.
Как здорово что у них есть экскаватор.
Как здорово что они вырыли яму по руслу речки и насыпали дамбу, предусмотрительно положив для стока воды бетонную трубу.
Как здорово что начальник заставы классный мужик и в воскресенье дал всем выходной.
Вся застава, свободная от службы плескалась в водоеме.
Собачники не только купались сами, но и мыли своих собак.

Генка старался больше всех. Начесывал, намывал своего любимца Динара. Шерсть сверкала и блестела на солнце, а вокруг бегали в трусах блестящие загорелые и молодые пограничники. Среди них вдруг промелькнула аппетитная задница сержанта Локтионова. Динар с Лымарем переглянулись.

Очень своеобразный юмор на заставе бывает, чужим не понять.

- Фас!
Шепнул на ухо псу Генка.

- Лымарь бл-ть, убери собаку!
Завизжал Локтионов.

Но уж очень все смеялись как улепетывал Мамочка тряся на бегу своими огромными булками.
Когда до Юрки Динару оставалось метров 5 Лымарь закричал.
- Фу! Динар ко мне.

Но Динар уже для себя все решил. Заложив уши сделал он последний рывок и вцепился в сочную задницу Локтионова.
Душераздирающий крик потряс окрестности.

Стоял он рядом с визжащим Юрком, поджав хвост и опустив уши как вислоухий спаниель, готовился принимать пиздюлей.

Ждал он их напрасно. Для вида пнув собаку Лымарь скомандовал.

- Пшел на место!

Застава лежала вперемежку с саперами.
Юрка залечили, домой он увез свои яйца целыми, но с небоевой раной на жопе.

Цитата: Пасечник от 23.08.2020 22:38:48Анатолий Иванов

У нас что здесь, филиал погранца открылся, что ли?

Олег Бучнев  

Хотите верьте, хотите — нет, но рассказывали, что было так.

Однажды три пограничных орла с Городской заставы Благовещенского отряда КДПО задумали серьёзно отличиться. А как пограничный орёл может серьёзно отличиться? Задержать нарушителя! А вот с нарушителями-то в конце семидесятых на участке отряда было туго. Китайцы, конечно, провоцировали по мелочи, не без того, но вот чтобы кто-то из них пытался всочиться в глубь нашей территории под покровом ночи или ещё как — такого не было. Ну и, как вы понимаете, нашему соотечественнику усочиться из Союза — тоже нема дурных.
А китайцы тогда, не то что сейчас, жили просто нищенски. И службу зимой почти не тащили. Ибо круглый год ходили в кедах. А по снегу да на морозе в кедах не больно-то повыписываешь. И верхняя одёжка у них оставляла желать много лучшего. Это небольшое, но, на мой взгляд, необходимое дополнение.

Итак, три орла, значит… Пошли они, как водится, вдоль берега Амура дозором. А Амур зимой весь в торосах. Пусть небольших, но много их. Однако дорожку между ними наметить вполне можно, если снег не сильно глубокий. А он в тот год был как раз не глубокий. Часто сильные ветра выдували его не до льда, конечно, но порядочно.

И вот три орла, значит… Идут в белых маскхалатах и внимательнейшим образом всё осматривают. Где на нашем берегу можно спрятаться так, чтобы китайцы не увидели. Ага, вон тот кустарничек и сугробы вокруг — очень даже подходяще. Только залечь надо ещё затемно, да чтобы метель следы подзамела. Так, с этим ясно. А вон на китайском берегу тот мужик, который каждый день в одно и то же примерно время идёт по самому урезу воды (если б она сейчас была) в сторону пристани в Хайхэ (город напротив Благовещенска).

Таким образом, три орла, значит, провели рекогносцировку и вскоре всё у них совпало. Подходящее время суток для залегания под куст и маскировку. Походящее время суток для того, чтобы, петляя между торосами, самый шустрый орёл положил кое-что на ледяную острую глыбу — самую высокую и торчащую на нашей территории. А надо сказать, что граница проходила в соответствии с международными нормами по тальвегу (самому глубокому месту фарватера). И был этот тальвег гораздо ближе к китайскому берегу, что, собственно, и обижало китайцев. Две трети реки по ширине наши и всего треть принадлежит им.

Вот, значит, шустрый орёл положил кое-что на самый высокий торос, чтобы это было видно из Китая. И получается, что до него всего-то метров двести с чем-нибудь. Или триста, может. Не готов сказать, какая ширина Амура в том месте. А тут к нему остальные два орла подоспели. Дескать, чего мы в кустах будем торчать? Пока от них добежишь — охренеешь! А бежать-то быстро надо будет. Короче: отползаем малёха от места закладки кое-чего и маскируемся здесь. Ну… так и сделали.

Тем временем над Амуром наконец-то развиднелось. Утро. В Хайхэ — городе тысячи труб — дымит тысяча труб. Ветер стих, и дымы в морозном воздухе стройно устремляются в небо. Красиво. А вдоль берега идёт вышеозначенный китайский мужичок. В кедах, кепке и чёрной робе. Идёт, ёжится от холода, сутулится. Вот кинул взгляд в сторону проклятого Союза, где никто зимой в робе и кедах не ходит. Кинул и охренел: чайна мама! Это ж чего там такое на торосе лежит?! А лежит там чёрный, подбитый овчиной полушубок со знатным овчинным воротником. Сам полушубок чёрный, а овчина внутри белая. И никого вокруг! И проклятых советских пограничников, ревизионистов несчастных, — не наблюдается. И, если рывком мотнуться, то будет счастье. И ничего, что он метров на пятьдесят, что ли, углубиться на советскую территорию. Никто ничего не успеет понять, а уже он, Вань Хой, к примеру, будет одет сказочно тепло. Жители соседних фанз перемрут от зависти. В крайнем случае, можно будет Сунь Дую за бешеные юани продать.

Рванул Вань Хой! Снег из-под резвых ног фонтанами, на утреннем солнце посверкивает. А три орла бдят, три орла тоже к рывку готовятся. Всё у них продумано до мелочей. Вань Хой хвать полушубок, замер на секунду от счастья… Тут его проклятые ревизионисты с двух сторон хвать под микитки и поволокли в Союз вместе с полушубком. Пискнул было Вань Хой, да тут, как назло, обо что-то поддыхом стукнулся. Об торос, наверное.

И вот, значит, три орла сдают оголтелого маоиста с неслыханным триумфом кому надо в отряде. И ещё где-то с час почивают на лаврах, греясь в лучах славы, восхищения и зависти. Молодые вообще дышать перестают возле героев, задержавших нарушителя.
Ну и тут всё выяснилось, конечно. Как ни странно, разведчики отлично знали китайский язык…

Говорят, маоисту злосчастный полушубок в качестве жеста доброй воли всё-таки подарили. Так что всё получилось у Вань Хоя. И за границей побывал, и домой с прибытком вернулся. А три орла, говорят, перестали быть пограничными. По одной версии их посадили на некоторое время, после чего они вернулись дослуживать не в ПВ. По другой — сразу пополнили личный состав одного из армейских укрепрайонов.

А вот если бы китаец говорил на каком-нибудь редчайшем диалекте, то орлы, может, успели бы даже уволиться. Им всего-то по два-три месяца до дембеля оставалось…

Бучнев Олег   Полковник

Эта история, не знаю даже, с чего вдруг вспомнилась. Просто взяла, да и всплыла из глубин памяти, лениво покачиваясь на волнах и давая даже, хоть и с трудом, разглядеть некоторые подробности. А может, на контрасте из архивной папки сама собой вытащилась. Ну да, обычно-то, являясь сотрудником пограничной газеты, сам про проклятых контрабандистов пишешь. А тут…

Вертолётная площадка близ Пянджа ничем от десятков себе подобных не отличалась, потому живописать её нет смысла. А вот контрольно-пропускной пункт был, скажем, не то, что в Термезе. Имею в виду КПП специфические, крохотные, которые оформляли возле «вертолёток» командировочный и прочий служивый люд на «ту сторону». В Афган, короче говоря. Так вот возле вертолётной площадки Термезского отряда стоял прямо на земле кунг, ну или вагончик, как кому больше нравится — так пусть и называет. Ты туда при отлёте заходил, предъявлял служебный паспорт, командировочное предписание и редакционное задание, заполнял таможенную декларацию на предмет «чего везёшь?», и там же тебя официально вносили в полётный лист. А, ну и ты, конечно, предъявлял вещи к досмотру. Обычное дело.

На обратном пути предъявлялись, естественно, паспорт, «командировка», декларация и снова досматривались вещи, — чуть тщательнее, чем в начале. Собственно, ничего нового не сообщаю. Скорее, сам себе напоминаю и перехожу теперь непосредственно к вышеупомянутой истории.

Пянджская «вертолётка» таки чуть отличалась от термезской. А именно тем, что роль КПП близ неё играла обыкновенная армейская двенадцатиместная палатка, которая давно забыла, когда была тёмно-зелёной. В выгоревшем на весёлом азиатском солнышке бледно-песочного цвета шатре имелись стол и стул. Может, ещё что-то было, но эти подробности почему-то вместе с остальными всплывать не захотели.

Сладострастно командовал этим оплотом погранконтроля старший лейтенант Аникандров (фамилия изменена). Даже, можно сказать, упоительно! Сам собой, по существу, и командовал. Очень хотелось ему отличиться и убыть в цивильное место службы. Вот хоть в ОКПП «Ташкент», скажем, для начала. Не говоря уж про вершину карьеры, недосягаемый Эверест контролёрской службы — ОКПП «Москва». Тут уж надо так отличиться… так на всю страну отличиться!, чтобы ни у кого не возникло сомнений: этот таки достоин «Москвы»!

Народ на Аникандровым ехидно посмеивался, а чаще раздражался из-за его неумеренной ретивости. Ну что можно привезти, например, после долгого боевого рейда по пескам и «зелёнкам»?! Грязные шмотки, да чёрные от офицерского загара рожу и кисти рук. Вот и все дополнения, которых при убытии не было.

Ко мне он почему-то питал особое пристрастие. И наше с ним — двух гонористых старлеев — общение было пропитано взаимными ядовитыми подначками. Разница в том, что я-то никак не мог ему навредить, а вот он мне — запросто. Но я что-то никак не попадался с контрабандой! Вот такой хитронизоспинный, по мнению Аникандрова. Ну ничего, был он уверен, придёт и на его улицу праздник.

И вот имам-сахибский замполит Коля Ямчук просит отвезти в Союз, в музей Пянджского отряда, трофейный автомат, сделанный кустарным способом в одной из мелких частных мастерских пакистанского Пешавара. Коля заполняет несколько сопроводительных бумаг, в том числе какой-то, на официальном бланке, акт. Потом ставит свои подписи, собирает автографы начмана, зампотеха и даже находившегося в Имам-Сахибе в командировке начальника полевой оперативной группы. Ну а перед отлётом в Союз я с удовольствием запечатлелся с этим автоматом.
Никак упаковывать «пешаварца» я не стал. И некуда и незачем. Повесил на грудь и так пошёл к вертолёту.

— На память, что ль, прихватил? — спросил с улыбкой лётчик.
— Ну! А то чё ж, у всех сувениры всякие, а я летаю-летаю и всё никак не подберу чего-нибудь. Вот, подобрал!

Позубоскалили, покурили и через пятнадцать минут взлетели.

Если бы вы только могли видеть лицо Аникандрова, когда он разглядел меня, идущего к его палатке с болтающимся на груди автоматом «импортного производства»! По его высокому лбу, на который полезли как раз его же сверхбдительные глаза, бежала, казалось, строка из одного слова. Слово празднично вспыхивало и фосфоресцировало: Москва! Москва! Москва!

Сияющий, торжествующий и даже некоторым образом возбуждённый Аникандров сказал мне глазами:

«Вот ты и попался, проклятый контрабандист!»
«Обломись, контроль!» — ответил я ему глазами же.

А потом мы друг на друга орали в палатке и совали под нос бумаги. Я — свои сопроводиловки, Аникандров — инструкции и руководящие документы по своей линии. И вот из его руководящих инструкций следовало, что мои сопроводиловки — суть филькины грамоты. Ну, если уж на то пошло — Колькины… Наоравшись, стали по очереди звонить в инстанции. Каждый в свои, разумеется. Дело было муторным и не быстрым, поскольку не собственные мобильники имелись тогда в нашем распоряжении, но казённый и заслуженный полевой телефон ТА-57. Единственное, что мне в нём нравилось, так это крутить рукоятку, похожую на заводилку от моего горячо любимого в детстве железного игрушечного самосвала.

Потом инстанции между собой вопрос утрясли. Аникандрову велели меня отпустить, автомат передать в музей. Когда я выходил из палатки, гений погранконтроля заявил, что всё равно оформит это, как задержание контрабандного оружия. Вот инструкции!!! Но мне второго витка переговоров на низшем уровне совсем не захотелось, за глаза хватило первого. Так что, вполне возможно, до сих пор зафиксирован я в каких-нибудь бумагах как злостный контрабандист.

А в музее этот автомат потом видел как-то в очередной свой приезд в Пянджский пограничный отряд. Оружие подкрасили зачем-то не то просто чёрной краской, не то так называемым кузбаслаком, отчего оно потеряло свой боевой вид и стало похоже на деревянный макет. А между тем — боевое оружие. Даже темп стрельбы помню, поскольку он у него был выдающимся — 32 выстрела в минуту! Самодельными патронами! Но их я, кажется, тогда не вёз.

Бучнев Олег   Полковник

С пограничным фольклором я начал знакомиться, едва попал в «учебку». И если с большинством афоризмов всё было более или менее ясно, то один, мягко говоря, настораживал. «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, но один пограннаряд заменяет весь стройбат». Помнится, подошёл я тогда к сержанту Гере Мясникову за разъяснениями. Гера был «квартирантом» (то есть, увольняющимся в запас) и просто хорошим парнем. Однако он ничего объяснять не стал.
— Долго рассказывать, боец. Вот приедешь на заставу, послужишь годик и сам всё поймёшь.

Обиделся я тогда на Мясникова. Немного. Трудно, что ли рассказать? Но когда прибыл на заставу и послужил, то понял, что Гера в двух словах ничего бы и не сумел рассказать. Ибо…

Зимой ты постоянно убираешь от снега территорию. Как экскаватор. Только вместо ковша у тебя здоровенная фанерная лопата. И ездишь на Амур заготавливать лёд для ледника (подвала, где хранятся всякие быстропортящиеся продукты). Не часто ездишь, а раза два всего, но всё равно. И ездишь за дровами, которые лежат в виде громадных, занесённых снегом брёвен, за системой. Ты их откапываешь и грузишь на «шишигу», до которой их ещё дотащить надо. И чистишь выгребную яму. Мусор смерзается в сплошную массу, ты весело раскалываешь её ломом и весело же кидаешь снова в «шишигу»… И ты пилишь эти проклятые брёвна. Хорошо, когда они сосновые. А если попадается промёрзшая насквозь лиственница, то она ни черта не пилится. А потом ещё и не горит, зараза! И ещё ты латаешь, бог знает, в какой уже раз, свои валенки…

Весной ты снова убираешь территорию. То есть постоянно подметаешь. Белишь бордюры, подновляешь заборы. Снова, с куда меньшей приятностью, чистишь выгребную яму. Всё так же возишь и пилишь дрова (аж до мая). Потом ты вскапываешь огород, делаешь грядки, садишь картошку и прочее, поливаешь. Белишь сортир и вообще всё, что белится. Очищаешь от зимнего мусора и прочего хлама опорный пункт, ремонтируешь землянки и окопную дощатую обшивку, если надо. На границе ремонтируешь наблюдательные вышки, подкрашиваешь курсоуказатели, не дожидаясь, когда припожалует для этого весёлая ИСР.

Летом ты вообще в запарке. Всё та же территория. Всё те же бордюры и заборы. Всё та же выгребная яма. Ремонт внутренних помещений заставы (косметический и не всех сразу). Сбор урожая своего и колхозного в порядке шефской помощи. Постоянная почти прополка травы под системой. Если фланги длинные, то работка ещё та, учитывая, что в дождливом дальневосточном климате трава растёт, как бешеная. Летом приходит баржа с дровами. На правый фланг, поскольку ближе к заставе её просто некуда подойти. Ты её разгружаешь. Вручную, конечно. Потом частями грузишь на машину. Это именно те брёвна, которые в результате упорного многодневного труда оказываются потом на участке перед заставой. Это их ты зимой из-под снега выкапываешь. Периодически ты попадаешь с заставским трактористом пахать и профилировать КСП. Опять-таки: если фланги длинные, то работёнка ещё та, извините за повтор. Хотя вроде не ты за рычагами сидишь.

Осенью всё то же самое. Разве что не белишь и не красишь ничего и не уродуешься с брёвнами. По крайней мере, до середины октября. Да, во все времена года ты ежедневно наводишь идеальный порядок на заставе (а по субботам и вовсе стерильный) и очень часто чистишь картошку.

Конечно, всё вышеуказанное ты делаешь не один, но каждый божий день на заставе для каждого найдётся работа вовсе не для проформы. Такое уж это явление — пограничная застава. И, понятно, при этом ты ежедневно уходишь в наряды на несколько часов. Когда вводят охрану границы по усиленному варианту, то служебная нагрузка может достигать 14-16 часов в сутки на каждого. Да плюс выезды по сработкам сигнальной системы. Да плюс разные ситуации, которыми чревата служба и быт пограничные. Скажем, застава находится по объективно-субъективным причинам на грани разморозки отопительной системы. И тогда ты бегаешь с паяльной лампой и прогреваешь в колодцах трубы, и становишься чёрный, как негр. Или разводишь в насосной костёр в ведре, чтобы не замёрз насос. И он не замерзает. Но беленькая чистенькая насосная становится угольно-чёрной, закопченной и вонючей. И ты потом соскребаешь всё это и белишь стены и потолок заново.

Тяжело? Да. Но ты терпишь, служишь, пашешь и гордишься, чёрт возьми, тем, что ты пограничник и что весь стройбат против тебя — ничто. Ну, это ты себя так… подбадриваешь, что ли… Поскольку всё-таки знаешь, как на самом деле пашут в стройбатах.

Но ВОТ что дала мне заставская служба. Не бояться никакого объёма работы. А просто начинать её делать и всё. Глаза боятся — руки делают. Очень помогло это во время учёбы в военном училище. Там ведь порой тоже приходилось заменять и стройбатовцев, и колхозников, и грузчиков, и свиноводов, и сантехников, и маляров и, бог знает, кого ещё. Однажды мы своим маленьким курсом за два дня с помощью кувалд, ломов и какой-то матери разломали по просьбе колхозного руководства старый кирпичный коровник со стенами, сложенными в два кирпича. Цемент был очень хороший, качественный. Да и кирпичи не хуже. Когда председатель узнал, что коровника больше нет, он не поверил. Он прикидывал, что его снос займёт у нас минимум неделю.

А, возвращаясь к заставской теме, я повторю то, что вы все и так знаете: там трудно служить, но интересно. И там гораздо быстрее летит время. В общем, если бы мне сейчас было восемнадцать и я ещё только ждал призыва в армию, и если бы уже знал о заставе то, что знаю сегодня — я бы всё равно пошёл служить на заставу.

Конечно, понимаю, что нынешние заставы и служба на них совсем другие. Начать хоть с того, что нет там сегодня солдат-срочников. И техника другая. И принципы и способы охраны границы во многом изменились. Но… есть для меня в слове «застава» что-то такое, что лично мне трудно выразить словами. Для меня это как бы своеобразная точка отсчёта. И вот какая странная штука… Я и сегодня отчётливо вижу лица своих тогдашних сослуживцев, слышу их голоса. Ведь пограничная служба устроена на заставе так, что за два года ты с каждым неединожды выйдешь на границу. Один пограннаряд, второй пограннаряд, третий… Они постоянно сменяются вокруг тебя, а ты тоже такой же сменный для каждого. И что бы ни разрешали или запрещали на службе инструкции, вы всё равно общаетесь. Вспоминаете, мечтаете, кроете кого-то, кем-то восхищаетесь, познаёте пограничную жизнь, гордо принимаете её и тут же клянёте последними словами. И становитесь друг другу ближе.

Один пограннаряд, второй пограннаряд, третий… сорок третий… двести сорок третий… А там и «дембель»! И ты со странным смешанным чувством встречаешь его. Ты счастлив, но тебе неожиданно трудно представить, что завтра на ТВОЕЙ заставе тебя не будет. И на ЧГ ты больше не выйдешь никогда. И на вышку не залезешь, не уткнёшься рогом в ТЗК. И дозорка словно убегает от тебя:"Прощай, квартира..." И уже не полетишь ты чёртом в грохочущем кузове «шишиги» на сработавший участок. И вообще — это теперь не ТВОЯ застава. Для тебя она отныне охраняет вместе с тобой только лишь память.

А бывшие стройбатовцы пусть не обижаются. Наверняка ведь и у них есть «собственная гордость» и собственный же фольклор. В котором никогда никто не сможет заменить даже одного бойца строительного фронта. Да и не надо, в общем-то. Каждому своё.

Колонель 


Жеребёнкин по прозвищу Кобылкин

Учебная застава шла на стрельбище.
Первые стрельбы... Это ведь что-новое, а тем более, если они совмещенные с показными.
- Боец! Ты меня скоро выведешь из себя! Кобылкин! Скотина ты худая!
Старшина орал на бойчилу, совершенно не понимая, что кобыла и скотина практически одно и тоже.
- На месте! Командир едет!
Командир у нас был крутенек, поэтому УАЗ остановился.
- Начальник заставы! Ко мне!
- Тащь полковник, капитан такой-то! Застава выдвигается на показные и учебные стрельбы!
- А это что за размандяй, который не в ногу идет и руками машет как Буратино? Простите, товарищ капитан, а вы не можете его научить правилам строевого устава которые трактуют, что военнослужащий должен при движении строевым шагом откидывать руки в направлении ноги которая находится совсем с другой стороны при шаге? Что за фигня? Может вам напомнить, что отмах руки должен быть на уровне бляхи поясного ремня?

Оставив НЗ в полном офигении Командир проследовал дальше, а застава подтянулась позже.

***

Там стреляли-пуляли... Командир ходил вдоль строя аж 13-и учебных застав, все поражались мощностью Советского оружия...

- Да они же стрелять не умеют... Стреляют куда нипопадя...

Командира это взвило.
- Кто сказал?
- Я сказал.
- А, Кобылкин, вроде.. Так тебя?
- Жеребёнкин я...

- Ну, давай, Жеребёнкин, покажи как надо стрелять. Правда это нарушение мер безопасности, судя по тому как ты ходишь строевым шагом. - командир мерзко рассмеялся.
- Тащь полковник, оружие надо.
- Капитан П. Дать ему автомат. Движки на 100 метров. Рядом стойте, а то угробит кого.

Движки пошли. Дурак капитан П. Поставил автомат на одиночный. Мишени были поражены за две секунды одиночными. Обе.

- Тащ полковник, ещё?

Командир заинтересовался.
- СВД дать ему. Ростовки на 600 метров вывалить.

Начальник стрельбища смеясь поднял две ростовухи. По ним мало кто попадал.
- Тащ полковник, а можно вот это снять?

"Это" было оптическим прицелом СП-1.

- Ты что, дурак?
- Да так...

Два выстрела в две! (две!) секунды и мишени повалились. Прицел механический! Оружие под себя не пристрелянное!

***

Кривоногий и "криворукий" рядовой Жеребёнкин, выходец откуда-то из Киргизии, погиб в Афгане в должности снайпера. Мина...
Ну и что с того, что строем не умел ходить... Нормальный мужик... Всем бы нам быть такими...

Цитата: slavae от 24.08.2020 12:21:05У нас что здесь, филиал погранца открылся, что ли?

 ДА , А ЧТО ?

В  погранвойсках отморозков нет.

Бучнев Олег   Полковник

Ночью, когда облачность низкая, луч прожектора, упираясь иногда в тёмное подбрюшье облаков, отражается под углом так, будто откуда-то из-за горизонта светит навстречу другой прожектор. Будто далёкий коллега-прожекторист задался целью соприкоснуться с вашим лучом в заданной точке. В чётко оговоренное время под заранее заданным углом. На самом деле, конечно, никто ничего подобного не собирался делать. Это просто закон физики: угол падения равен углу отражения. Вспомнили, да? Но смотрится красиво.

Коль уж рассказывать о заставе, на какой мне довелось служить в конце 70-х, то без упоминания о прожектористах не обойтись. В конце концов, я и прибыл-то в своё время на «Красную» вместе с Витькой Синичкиным, который как раз и осваивал в «учебке» многосложное умение «давать луч». Между прочим, если кто-то сейчас ухмыльнулся, не подумав, то зря он это сделал. Не так всё просто. Пока сам не выехал на участок с прожектористами, тоже особо не задумывался, как оно там у них происходит. Ну а за сим… перенесёмся снова во времени, пожалуй.

…Сегодня мне по некоторым объективным причинам придётся возглавить прожекторный расчёт. И, значит, я сегодня не иду старшим пограничного наряда, а еду. Поскольку прожектор установлен в кузове специально оборудованного ЗИЛ-130. Именуется вся эта конструкция АПМ-90. Вообще-то «апээмка» вовсе не предназначалась для пограничников. Автомобильная Посадочно-Маячная станция — вот что она есть на самом деле. Короче говоря, изначально для аэродромов её разрабатывали. А она отлично вписалась в систему охраны границы СССР… Это мне кто-то из сержантов рассказал. Сафа, кажется…

Вообще-то он Сафуанов, но мы зовём его Сафой. Он на это не обижается, но, наверное, вспоминает каждый раз, когда отправляет «на полы» очередного пролётчика… Точно, Сафа рассказал. Он же как раз и командует прожектористами. А вот приболел малость. Сегодня вместо него я — многоопытный ефрейтор. Заинструктированный к тому же до слёз.

— Ты, когда на протоку спускаться будете, смотри в оба, понял? — сипел Сафа замотанным простуженным горлом. — Там на съезде узко… Берег вровень с кузовом… Северьянов может туда сигануть и под брезентом сховаться. Начнёте разворачиваться на позиции, а он и вылезет! Это он один раз так меня проверял, б…дь! Так что смотри… Пусть сразу кто-то в кузове едет, понял? И не дрейфь… Тебе ничего делать не придётся, кроме того, что ты обычно делаешь, когда ходишь старшим. Просто знай, что через каждые 15-20 минут надо давать луч. И смотри, чтоб в Китай не светили…

— Так мы ж на протоке будем, остров же впереди. При всём желании не засветим туда.

— Не трынди! Прожектор на семь-девять километров бьёт… А до Китая сколько? Всего через Амур… То есть километра полтора где-то, понял? Щас осень… остров голый стоит… луч его только так пробивает. Короче, усёк?! Светить по береговой островной кромке и вдоль протоки. Понизу. А луч если перебросить надо быстро, то или через верх, или через нашу территорию, усёк? Парни, конечно, всё это знают, но ты тоже должен знать, усёк?

Да усёк, усёк… Еду вот в кабине «апээмки», а сам, поддакивая кардану Валерке Чеснокову, выворачиваю шею, заглядывая через заднее окошко кабины в кузов. Там, конечно, Сидоров бдит, сидя в углу возле заднего борта. Но Сидоров молодой, а прапорщик Северьянов ушлый и вредный. С него станется! Мы ведь как раз сейчас к протоке медленно спускаемся. Самый момент ему в кузов сигануть. Но повезло: на позицию прибыли без «гостей».

…Чтобы прожектор заработал, надо сначала его открыть, потом вставить в специальные разъёмы длинные графитовые стержни (или, может, не совсем графитовые), отрегулировав расстояние между ними. Потом подаётся от генератора нужное напряжение, и между стержнями вспыхивает ослепительная вольтова дуга, которая, отражаясь и фокусируясь, как раз и даёт луч — синевато-белый, горячий… А прожектор в походном положении похож на перевёрнутый котелок с чуть выпуклой стеклянной крышкой. А в боевом положении он… прожектор. Красивый такой даже. Стержни, они же «угли», прогорают довольно быстро. Их по ходу дела приходится периодически менять.

Предполагаю, что настоящие прожектористы, прочитав эти мои разъяснения, мягко говоря, поржали от души. Ну что ж, они в своём праве. А я просто, как сумел, пояснил принцип его работы тем, кто не знает и этого…

Дали луч! Сидоров грамотно ведёт его, периодически то ускоряя его перемещение по просматриваемому участку, то неожиданно возвращая назад, то замедляя почти до полной остановки. Чеснок сидит в кабине. Борта машины откинуты, чтобы не мешать процессу. Я циркулирую вокруг гудящей «апээмки», осуществляя охрану расчёта и ведя наблюдение. Стараюсь не смотреть на луч, потому что после него ни черта не видно даже в нескольких метрах. Темнота кажется чернильно-непроницаемой. Но я до этого никогда не видел так близко работу прожектора и поэтому то и дело пялюсь на луч, почти загипнотизированный мощным столбом света. Это я, человек. А каково всяким там ночным бабочкам и мотылькам, которые обычно просто тучами слетаются к прожектору?! Правда, сейчас этой летающей мелюзги нет, осень всё-таки.

— Так, Сидоров, меняемся. Я всё, в принципе понял, так что… — Лезу в кузов, перехватываю у младшего наряда прожектор. — Давай, теперь ты бди в шесть шаров. А я светить буду.

Сидоров со вздохом исчезает в темноте. А я радостно и очень опытно, как мне кажется, веду луч вдоль береговой островной кромки. Но вот какое дело… Спустя некоторое время начинаю понимать, что рассмотреть что-либо в круге чуть дрожащего света очень сложно. Всё совершенно одного цвета, всё сливается. Вот, скажем, если бы за тем деревом сейчас, наполовину высунувшись, стоял неподвижно человек, я бы его заметил? Не факт. Начинаю вести луч медленнее, до рези в глазах всматриваясь в стену голых невысоких деревьев и кустарника. Чёрт! Вроде там шевелится кто-то! А вроде и нет никого… Беру лучом ближе, шаря по обширной галечной отмели. Всё резкое, очень контрастное, странное. Тени от камней и кочек длинные, шевелящиеся… Ползёт, что ли, кто-то?! Блин, рехнуться можно…

Угли вскоре прогорели. Пошёл дождь. Мы сидим с Чесноком в кабине, Сидоров меняет угли. После торжествующей пляски света по камням и кустам кажется, что чего-то не хватает. Ну вот для сравнения… Стояла-стояла у вас почти месяц в комнате красивая новогодняя ёлка, а потом её убрали, и сразу пусто как-то стало. Такое и у меня было ощущение. Наверное, штатные прожектористы ничего подобного не испытывают. Привыкли.

Дождь пошёл сильнее, отчаянно барабаня по крыше кабины. Вылезать наружу совершенно не хочется, но надо.

— Сидоров, заменил?
— Так точно!

Снова с басовитым гудением вспыхивает луч. И в его свете струи дождя кажутся толщиной с хорошую бельевую верёвку. Мой брезентовый плащ вскоре промокает насквозь. И, кажется, промокает он не от вполне умеренно льющейся с неба воды, а от моего самовнушения. Сидоров стоически ведёт прожектор. Я двигаюсь по кругу, поглядывая время от времени в сторону спускающейся на протоку тропы. Вполне может и проверка нарисоваться. Наш крайне романтический старшина Северьянов обожает проверять наряды в такую погоду. Но вдруг — великое чудо Маниту! — дождь прекращается так же внезапно, как и начался. И почти сразу я слышу едва уловимый звук шагов со стороны тропы. Таки идёт Северьянов, неотвратимый, как судьба. Это, конечно, может быть и замбой, но…

— Стой, пропуск! — останавливаю, выдвинувшись навстречу и чуть в сторону, в тень кустов, идущего впереди и шелестящего широкой офицерской плащ-накидкой Северьянова.

Тот стаскивает с фуражки капюшон, и мы вполголоса обмениваемся паролем-отзывом.

— Ну чё, всё нормально тут у вас?
— Так точно, тарьщ прапорщик…
— Светите?
— Светим.
— Ты прям, как настоящий… Прожекторист, в смысле… Так, ну-ка доложи-ка мне действия расчёта при обнаружении неизвестного… во-он там… где остров заканчивается.

— Сразу сообщаю об обнаружении на заставу, сориентировав дежурного по местности. Потом оставляю одного младшего наряда светить, а сам с другим выдвигаюсь к месту обнаружения нарушителя и начинаю преследование. Ну и… до задержания или до получения команды вернуться на позицию расчёта и продолжить службу.

— Ну, в общем, правильно. Чесноков там у тебя не курит в кабине?
— Никак нет, тарьщ прапорщик.
— Ага, так я и поверил… Ну ладно. Кто там у тебя ещё?
— Сидоров.
— А-а… Сидоров — это хорошо-о… Этот-то как раз нормальный парень… Деревенский…

Дав таким образом понять, что мы с Чесноковым парни, по сути дела, не совсем нормальные, романтический Северьянов к «апээмке» не пошёл, что было на него вообще не похоже. Через минуту он и сопровождавший его боец ушелестели обратно. Куцая ка¬кая-то проверка. Может, хочет минут через -надцать снова нагрянуть? Я возвращаюсь к машине и рассказываю Чесноку, как только что геройски отразил вылазку Северьянова. Чеснок пыхает сигаретой в кулаке и вдруг очень похоже изображает старшину:

— Ну-ка доложи-ка мне действия расчёта при обнаружении неизвестного… во-он там… где остров заканчивается… Говорил так?

Смешно, блин! Прямо, как будто рядом с нами стоял! А Чеснок меланхолично поясняет:

— Он при вводных только оконечности острова меняет. Через раз.

Ещё несколько часов с небольшими перерывами мы греем лучом безводную пока протоку, берега, деревья, иногда затянутое тучами небо. Ну и сами, чего уж там, греемся и сушимся понемногу, по очереди вставая с Сидоровым спиной к мощному тёплому пучку света.

…Старшина больше не приходил. Когда уже возвращались на заставу, сидя в уютной сухой кабине ЗИЛа, я вдруг подумал, что быть прожектористом — не моё. Интересно, конечно, по-своему, но… Люблю двигаться вперёд, а не вокруг машины. То ли дело — ЧГ! Дозор — вообще сказка! Правда, скажем, на посту наблюдения и вовсе в крохотной будке торчишь, но зато сверху всё видно.
…Мы сидим в столовой и пьём заваренный с лимонником чай, жуём ночной дополнительный паёк. Мы, прожектористы. По крайней мере, сегодня я имею право так себя называть.

Бен Ганн


Это был довольно странный субъект. Практически неописуемый. Но все же я попробую…

Был он, конечно, гомосапиенсом. Но вот только, гомо-то точно – гомо, а вот сапиенс под сомнением. Яркий представитель той модификации породы человеческой, что называют «себе на уме». При чем «себе» настолько, что наличие «на уме» вселяло некоторые сомнения. Родом он был с неспешно-живущей Карелии и вдобавок впитал в себя весь знойный темперамент братского, финского народа. Но это все только на первый взгляд – те, кто его знал поподробней, были совсем другого мнения. Что поделать, истина как всегда, на поверхности не лежала… Но наблюдать за ним было всегда очень завлекательно.

Он мог, к примеру, взять в руки журнал «Молодой Коммунист», прочесть какую-нибудь статью, причем с самым серьезным видом, что уже наводило на размышления – все остальные обитатели заставы сей фолиант читали исключительно урывками и сидя на корточках в дощатом строении специфического назначения. Так вот, прочтет, бывало и не один раз, и все - после этого начиналось. Пару дней он ходил никого и ничего не замечая, при всем этом на внешние раздражители, типа сработки или плановой войны на стрельбище, он реагировал совершенно адекватно. Просто молчал и задумчиво смотрел сквозь тебя… В заслоне это даже хорошо, а вот в повседневной жизни не очень. Застава – мирок замкнутый и столь молчаливый диссидент там смотрелся не очень гармонично.

Но зато, через пару дней, он находил еще раз ту самую статью и еще раз ее перечитывал. Потом со всей пролетарской ненавистью хлопал журналом по столу, и громко произносил: - «А-а-а-а… Фуйня все это!» И снова, на какое-то время, возвращался в нашу реальность…
До первой возможности слинять из нее…
А находил он эти возможности где угодно. От осмотра новой покрышки на заставской УАЗке, до разблюдовки продуктов в меню местной харчевни, висевшей там при в входе. Начальник, конечно, искоса поглядывал на мыслителя, но молчал. Придраться было не к чему – службу этот Спиноза тащил как и все остальные-прочие, и даже был лучшим снайпером на заставе, а что до задумчивости… А и хрен с ней! Люди разные бывают…

К тому же парень был деревенским, а это был очень дефицитный товар – большинство бойцов в нашем отряде, в те времена, обычно призывались из больших городов Москва-Питер-Горький, и с какого боку подойти к корове, представление имели весьма приблизительное. Некоторые даже и не догадывались, что молоко добывают непосредственно из коровы, а не производят на специальном заводе. А этот ценный кадр, даже точно знал, из какого именно места в корове молоко вытекает.

 Поэтому его к этим самым коровам, да свиньям и определи, на подхоз. Там и излишняя мыслительная деятельность в глаза не бросалась, и животинка себя нормально чувствовала.
Ну и, конечно, кликуху ему придумали – куда ж без кликухи в плотном мужском коллективе? Подхозняк. От смеси фамилии и основного рода деятельности. Вот так он и жил-служил. Даже по итогам проверок жменьку знаков заработал. Но прославился Подхозняк совсем не этим.

То лето было очень урожайным. Причем на крыс. Проблема эта давно существовала, но в предыдущие годы не носила масштаба вселенской катастрофы. Серые твари на подхозе обитали всегда, во все времена и при всех начальниках со старшинами. Эти самые старшины перманентно боролись с напастью, добывая где и как могли, всяческую изуверскую химию для коварной потравы грызунов, но это помогало мало – нахалюги жрали отраву как конфеты, какое-то время болели, но быстро выздоравливали и вскоре приходили просить добавки. Новая разновидность ОВ, как правило, тоже эффекта не имела – крысы жирнели и лоснились, совсем не собираясь покидать вкусно-уютный уголок в подхозном подполье.

Но раньше численность нахлебников все-таки имела разумные пределы. А вот тем летом… То ли поедаемая химия положительно сказалась на половой функции грызунов, то ли Вселенский Разум решил, что на нашей планете пора менять доминирующий вид, сие осталось загадкой, а вот факт остался фактом - крысиная экспансия приобрела угрожающие размеры.

Первой каплей стал большой шухер, поднятый как-то ночью на собачнике. Неожиданно посреди ночи, все собаки, до этого спокойно дрыхнувшие, подорвались и устроили такую какофонию, что подскочила вся застава – все отлично помнили последний визит голодной росомахи. Похватав все режуще-колюще-стреляющее, что подвернулось под руку, воинство бодро рвануло на собачник, где сильно удивилось полному отсутствию противника. Но барбосы продолжали брызгать слюной метров на пять, что говорило о том, что враг все-таки где-то окопался. Стали искать.

 И нашли. Экспедиционный корпус из десятка крыс, нахально шурующий в клетушке, где собакам харч варили. Силы были явно не равны и разведка врага полегла вся без остатка. Но успокоения это не принесло – раньше серая сволота в таком количестве, и так далеко от подхоза, не объявлялась. Так только, крысеныш-другой, в рамках познания окружающего мира, пробежит по лужайке перед подхозом и все.
А вот последнюю каплю, накапала первая леди заставы. Она, как обычно, пришла получить у Подхозняка оброк в виде банки молока, но в момент принятия продукта на свой баланс, откуда-то с потолка ей на плечо блякнулясь здоровенная крыса. Леди огласила окрестности восторженным воплем, отпустила банку в свободное падение и решила поиграть в голодного гепарда. Т.е. уверенно держа курс на офицерский дом, припустила с высокого старта и с неописуемой скоростью. Крыса тоже сильно удивилась встрече и так же показала рекордные результаты в спринте.

Призовые места в этом забеге распределились следующим образом. Первое место досталось грызуну, под радостный писк соплеменников, быстрее всех достигнувшему финиша в норке. Второе место заняла жена начальника, ураганом пронесшаяся по заставе и дурным визгом доложившая мужу о крысе-десантнике. Третье место уверенно заняла банка с молоком, долетевшая, таки-наконец, до пола и там громко разбившаяся на 253 осколка. Поощрительное четвертое место занял сам начальник заставы, должным образом проинструктированный супругой и ворвавшийся на подхоз с «макаром» наголо. Подхозняк, ввиду малой тактовой частоты центрального процессора, не успевший обработать столь стремительно передвигающиеся объекты, в забеге не учавствовал…


Все. Надо было принимать решительные меры. Первым шагом начальника стало подтягивание резервов. Резервы имели вид бидона из-под молока, с величайшей осторожностью выгруженого с хлебовозки. Внутри бидона оказался здоровенный серый котище, самого бандитского облика – пол уха нет, вся морда в шрамах и на правом борту вырван клок шерсти. К тому же хищник явно имел уголовные замашки. Когти веером, взгляд изподлобья и лексикон соответствующий - материть волков позорных он начал еще в пути. Знакомиться с бандюком поближе никто не решился, и бидон решили открыть прямо на подхозе. Как предполагалось планом генерального сражения, котяра за ночь должен был сильно потрепать серых супостатов, а утром Подхозняк должен был собрать трупы и угостить бойца чем-нибудь вкусненьким.
На утро собралась влиятельная приемная комиссия – начальник со старшиной, Подхозняк с ведром и лопатой, а так же все свободные от службы с большим энтузиазмом.

 Придирчивый осмотр подхоза, павших грызунов не обнаружил. Кота так же не увидели. Начальник со старшиной совсем уж было впали в задумчивость о тщетности всего сущего, но тут Подхозняк обнаружил котяру. Тот сидел на какой-то балке под потолком и усиленно прикидывался ветошью. То есть спускаться отказывался наотрез. Даже предложенный кусок колбасы не произвел на него впечатления – кот, за ночь набравшийся манер английского лорда, заявил, что отныне он вегетарианец и потреблять животный протеин, особенно крысиного происхождения, это дикое варварство и вся Европа от этого давно отказалась. Так и просидел под потолком весь день. Что было ночью на запертом подхозе – загадка века, но утром кота нигде не было. То ли кот сквозь стены эмигрировал к соприделам, то ли просто телепортировался на родную помойку - не ясно, но его больше никто не видел.


А проблема сама собой не рассосалась. Наоборот, отбив первую атаку, крысиное воинство обнаглело настолько, что Подхозняк моментально попал в группу риска – крысы начали просто вырывать свинячий корм из рук, так и норовя отхватить заодно и палец.
Упавшее было знамя, подхватил старшина, больше всего любивший Фенимора Купера и газету «Правда». Он почерпнул из газеты новое мышление и желание ускориться, интенсифицироваться и коренным образом перестроиться, а от Купера – идею как это сделать.
Как известно, за каждый скальп индейца, звездно-полосатые антиподы платили душегубам звонкой монетой, вот и старшина решил перейти к подобным рыночным отношениям. Был объявлен приз. 

За каждый десяток дохлых крыс – банка сгущенки. Воодушевленное такой щедростью, народонаселение заставы рвануло на истребление грызунов. Но как??? Догнать улепетывающую крысу не получалось – они, гады, нарыли окопов по всему полу, куда и ховались от сладкоежек. Попасть булыганом в стремительного зверька тоже не всегда получалось, к тому же смачно получив по организму каменюкой, подлые твари уползали умирать к себе в подполье, напрочь лишая охотника драгоценного скальпа. Лупить же одиночными никто не решался – стены подхоза были тонковаты и запросто пробивались даже из «макара», а подстрелить кого из своих никто не хотел, потому как старшина сгущенку выдавал только за крысиные шкурки.


Постепенно энтузиазм помножился на ноль. Начальник, сам теперь получающий молочную дань, тихо сатанел и грозился всю скотину передать соседям, а подхоз спалить к чертовой матери!!! Даже не взирая на все ее протесты…
Перспектива остаться без молока и сала бойцов вдохновляла мало. Не то чтобы призрак голодной смерти замаячил на горизонте, просто в армии пожрать любят все, особенно солдаты, а положенный казенный рацион кулинарными изысканиями особо не баловал. И вот тут, как раз и произошло очередное путешествие Подхозняка в соседний астрал – он опять впал в задумчивость…

А когда вернулся назад, то пришел не с пустыми руками - он притащил полное ведро дохлых крыс. Ровно двадцать штук. Копеечка в копеечку, хвостик к хвостику. Слегка офигевший старшина, без всякой волокиты тут же выдал две банки сгущенки, и даже не стал возникать, когда наглый Подхозняк ночью пошел на кухню варить эти углеводы. К чести задумчивого карела, жмотом он не был, и все ночные наряды теперь не просто грызли печенюшки из доппайка, а намазывали их толстенным слоем вареной сгущенки.

На следующий день история повторилась – ровно двадцать штук, в аккурат на две банки. И на следующий день тоже. Так и пошло. Глядя на стремительное сокращение запасов сгущенки, старшина было заподозрил, что одни и те же тела усопших грызунов ему показывают по несколько раз, но крысиное кладбище росло на глазах, а вот запасы живых пасюков падали стремительнее запасов сгущенки. Все было честно… Но очень загадочно…

Вся застава ломала голову, как Подхозняк, без шума и пыли, научился так изводить серых. Сам он на все каверзные вопросы отмалчивался, предпочитая просто ухмыляться чему-то своему, посторонним не понятному. На подхоз к себе он никого из сослуживцев не допускал, а начальник со старшиной, боясь спугнуть удачу, лишний раз там тоже не отсвечивались. Так эту напасть и победили… Вернее победил… Подхозняк… Один, в гордом одиночестве…

Разгадка пришла неожиданно. Осенью, когда старшина решил проверить зимнее снаряжение, ну там лыжи-валенки-снегоходы. Выяснилось, что недостает одной единицы «палки лыжной алюминиевой». Вот тут все и открылось. Раскололся Подхозняк, что это он палку свиснул, чтобы крыс победить. Думаете он их палкой забивал? Или сделал волшебную дудочку, заслышав которую, все грызуны теряли волю и шли на убой? Не-е-е-е-е-е… В соседнем астрале такому примитиву не учат! Все хитрее было…

я? Фильм конечно детский, но и он смог вогнать Подхозняка в задумчивость. Отважный борец с грызунами, спер у старшины палку, отпилил острие и снял с нее ручку. Получилась длинная трубка. Не хуже золотухинской. Потом заказал хлебовозникам контрабанду в виде вязальных спиц – кружок кройки и шитья на заставе был, а вот кружка вязания, как и спиц, не было.

 Затем привязал к спице кружок поролона для уплотнения, и тщательно заточил полученную стрелку. Убойность снаряда была дикой. Стрела пробивала крысу насквозь и пришпиливала вражину к полу. Главное – попасть, а Подхозняк на свою целкость никогда не жаловался – он у себя там, в лесах исторической Родины, натренировался белку в глаз бить (там все белки так и ходили - с подбитыми глазами). А уж в крысу, да еще в упор! Оставалось только подойти и произвести контрольный выстрел каблуком…
Все!!! Прапор, готовь сгущенку!!!

Вот так скромняга Подхозняк и вогнал вредную фауну в прежние рамки - полностью крысиное поголовье разве только ядерный взрыв мог уничтожить. Да только теперь его Подхозняком никто не звал. По другому прозвали. Догадываетесь как?
 Правильно – БЕН ГАНН.

Бучнев Олег.


С пограничным фольклором я начал знакомиться, едва попал в «учебку». И если с большинством афоризмов всё было более или менее ясно, то один, мягко говоря, настораживал. «Два солдата из стройбата заменяют экскаватор, но один пограннаряд заменяет весь стройбат». Помнится, подошёл я тогда к сержанту Гере Мясникову за разъяснениями. Гера был «квартирантом» (то есть, увольняющимся в запас) и просто хорошим парнем. Однако он ничего объяснять не стал.
— Долго рассказывать, боец. Вот приедешь на заставу, послужишь годик и сам всё поймёшь.

Обиделся я тогда на Мясникова. Немного. Трудно, что ли рассказать? Но когда прибыл на заставу и послужил, то понял, что Гера в двух словах ничего бы и не сумел рассказать. Ибо…

Зимой ты постоянно убираешь от снега территорию. Как экскаватор. Только вместо ковша у тебя здоровенная фанерная лопата. И ездишь на Амур заготавливать лёд для ледника (подвала, где хранятся всякие быстропортящиеся продукты). Не часто ездишь, а раза два всего, но всё равно. И ездишь за дровами, которые лежат в виде громадных, занесённых снегом брёвен, за системой. Ты их откапываешь и грузишь на «шишигу», до которой их ещё дотащить надо. И чистишь выгребную яму. Мусор смерзается в сплошную массу, ты весело раскалываешь её ломом и весело же кидаешь снова в «шишигу»… И ты пилишь эти проклятые брёвна. Хорошо, когда они сосновые. А если попадается промёрзшая насквозь лиственница, то она ни черта не пилится. А потом ещё и не горит, зараза! И ещё ты латаешь, бог знает, в какой уже раз, свои валенки…

Весной ты снова убираешь территорию. То есть постоянно подметаешь. Белишь бордюры, подновляешь заборы. Снова, с куда меньшей приятностью, чистишь выгребную яму. Всё так же возишь и пилишь дрова (аж до мая). Потом ты вскапываешь огород, делаешь грядки, садишь картошку и прочее, поливаешь. Белишь сортир и вообще всё, что белится. Очищаешь от зимнего мусора и прочего хлама опорный пункт, ремонтируешь землянки и окопную дощатую обшивку, если надо. На границе ремонтируешь наблюдательные вышки, подкрашиваешь курсоуказатели, не дожидаясь, когда припожалует для этого весёлая ИСР.

Летом ты вообще в запарке. Всё та же территория. Всё те же бордюры и заборы. Всё та же выгребная яма. Ремонт внутренних помещений заставы (косметический и не всех сразу). Сбор урожая своего и колхозного в порядке шефской помощи. Постоянная почти прополка травы под системой. Если фланги длинные, то работка ещё та, учитывая, что в дождливом дальневосточном климате трава растёт, как бешеная. Летом приходит баржа с дровами. На правый фланг, поскольку ближе к заставе её просто некуда подойти. Ты её разгружаешь. Вручную, конечно. Потом частями грузишь на машину. Это именно те брёвна, которые в результате упорного многодневного труда оказываются потом на участке перед заставой. Это их ты зимой из-под снега выкапываешь. Периодически ты попадаешь с заставским трактористом пахать и профилировать КСП. Опять-таки: если фланги длинные, то работёнка ещё та, извините за повтор. Хотя вроде не ты за рычагами сидишь.

Осенью всё то же самое. Разве что не белишь и не красишь ничего и не уродуешься с брёвнами. По крайней мере, до середины октября. Да, во все времена года ты ежедневно наводишь идеальный порядок на заставе (а по субботам и вовсе стерильный) и очень часто чистишь картошку.

Конечно, всё вышеуказанное ты делаешь не один, но каждый божий день на заставе для каждого найдётся работа вовсе не для проформы. Такое уж это явление — пограничная застава. И, понятно, при этом ты ежедневно уходишь в наряды на несколько часов. Когда вводят охрану границы по усиленному варианту, то служебная нагрузка может достигать 14-16 часов в сутки на каждого. Да плюс выезды по сработкам сигнальной системы. Да плюс разные ситуации, которыми чревата служба и быт пограничные. Скажем, застава находится по объективно-субъективным причинам на грани разморозки отопительной системы. И тогда ты бегаешь с паяльной лампой и прогреваешь в колодцах трубы, и становишься чёрный, как негр. Или разводишь в насосной костёр в ведре, чтобы не замёрз насос. И он не замерзает. Но беленькая чистенькая насосная становится угольно-чёрной, закопченной и вонючей. И ты потом соскребаешь всё это и белишь стены и потолок заново.

Тяжело? Да. Но ты терпишь, служишь, пашешь и гордишься, чёрт возьми, тем, что ты пограничник и что весь стройбат против тебя — ничто. Ну, это ты себя так… подбадриваешь, что ли… Поскольку всё-таки знаешь, как на самом деле пашут в стройбатах.

Но ВОТ что дала мне заставская служба. Не бояться никакого объёма работы. А просто начинать её делать и всё. Глаза боятся — руки делают. Очень помогло это во время учёбы в военном училище. Там ведь порой тоже приходилось заменять и стройбатовцев, и колхозников, и грузчиков, и свиноводов, и сантехников, и маляров и, бог знает, кого ещё. Однажды мы своим маленьким курсом за два дня с помощью кувалд, ломов и какой-то матери разломали по просьбе колхозного руководства старый кирпичный коровник со стенами, сложенными в два кирпича. Цемент был очень хороший, качественный. Да и кирпичи не хуже. Когда председатель узнал, что коровника больше нет, он не поверил. Он прикидывал, что его снос займёт у нас минимум неделю.

А, возвращаясь к заставской теме, я повторю то, что вы все и так знаете: там трудно служить, но интересно. И там гораздо быстрее летит время. В общем, если бы мне сейчас было восемнадцать и я ещё только ждал призыва в армию, и если бы уже знал о заставе то, что знаю сегодня — я бы всё равно пошёл служить на заставу.

Конечно, понимаю, что нынешние заставы и служба на них совсем другие. Начать хоть с того, что нет там сегодня солдат-срочников. И техника другая. И принципы и способы охраны границы во многом изменились. Но… есть для меня в слове «застава» что-то такое, что лично мне трудно выразить словами. Для меня это как бы своеобразная точка отсчёта. И вот какая странная штука… Я и сегодня отчётливо вижу лица своих тогдашних сослуживцев, слышу их голоса. Ведь пограничная служба устроена на заставе так, что за два года ты с каждым неединожды выйдешь на границу. Один пограннаряд, второй пограннаряд, третий… Они постоянно сменяются вокруг тебя, а ты тоже такой же сменный для каждого. И что бы ни разрешали или запрещали на службе инструкции, вы всё равно общаетесь. Вспоминаете, мечтаете, кроете кого-то, кем-то восхищаетесь, познаёте пограничную жизнь, гордо принимаете её и тут же клянёте последними словами. И становитесь друг другу ближе.

Один пограннаряд, второй пограннаряд, третий… сорок третий… двести сорок третий… А там и «дембель»! И ты со странным смешанным чувством встречаешь его. Ты счастлив, но тебе неожиданно трудно представить, что завтра на ТВОЕЙ заставе тебя не будет. И на ЧГ ты больше не выйдешь никогда. И на вышку не залезешь, не уткнёшься рогом в ТЗК. И дозорка словно убегает от тебя:"Прощай, квартира..." И уже не полетишь ты чёртом в грохочущем кузове «шишиги» на сработавший участок. И вообще — это теперь не ТВОЯ застава. Для тебя она отныне охраняет вместе с тобой только лишь память.

А бывшие стройбатовцы пусть не обижаются. Наверняка ведь и у них есть «собственная гордость» и собственный же фольклор. В котором никогда никто не сможет заменить даже одного бойца строительного фронта. Да и не надо, в общем-то. Каждому своё.

Колонель  


Маразма у нас было всегда много. Причем каждый изощрялся, как мог. Особенно это касалось формы одежды.
Нет, я понимаю, что какому-то соловью опосля полугода службы хочется на погоны залепить металлические буковки «ПВ»…Нет, я понимаю сопливого фазана, который стрелки себе на спину наглаживает и впихивает в погоны вставки. Я понимаю, «старого» дурака «деда» отслужившего два года, который переходит в разряд «квартирантов» и перестает подшиваться, выпихивает из фуражки пружину и становится весьма посредственным рядовым, которого надо драть как сидорову козу, если у него только нет сержантско-старшинских погон и усов, по которым и определяют, сколько он там прослужил в великих и могучих…
Это всё ребячество. Согласитесь, что все мы тогда были великовозрастными детьми.

А я вам вот что расскажу.

***
- Федорович! Ко мне! Бегом!
- Есть, товарищ полковник!
- Саня, меня чегой-то там шеф бегом к себе кличет, я убег!
- Есть товарищ подполковник!
- Ох, Сашка, не к добру это…

Целый заместитель отдела, предав мне бразды правления, отбыл на три этажа ниже.

Василий Федорович явился в весьма пространном состоянии.
- Саня, тут это… Начальнику штаба-то нашему лейтенанта присвоили.
- Фёдрыч, дык мы же сегодня этот документ видели… Чё такого-то? Ты его что, поздравить предлагаешь мне?
- Дурак, а то, что форму одежды менять ему надо!
- Ну и пусть меняет. Можно подумать, что он не знал заранее и не пошил себе лейтенантские погоны? Ты чё? Ладно я майор, а ты целый подполковник и не понимаешь, что его еще за полмесяца об этом предупредили?
- Идиот… Погоны-то ему с его звёздочками нашили, так он у нас эстет! Ты его заколку на галстуке видел?
- Ну, видел…
- А чего ты там видел?
- Обычная заколка только с какой-то звездочкой…
- Идиот!!! Так вот! Теперь заколка должна быть с ДВУМЯ звёздочками! Ты понял? Ой придурок! Это я не про тебя. Короче ищи заколку для галстука. Времени тебе дается два часа: заколка и две отполированных напаянных звездочек. Ты меня понял?
- Фёдрыч, есть! Только не волнуйся. Сейчас сообразим. Не связисты чтоль?

***
Связисты… Как что, так связисты сразу… Связь им дай, так теперь еще и форму одежды дай этим генералам… Подумаешь, из майора лейтенантом стал… Да и нет вообще такой формы одежды… Был бы он у меня бойчилой, я бы ему показал что значит неуставная форма одежды…

***
Заколку я нашел. Была у меня запасная.
Всё дело встало на звёздочках. Все связисты знают, что алюминий не поддается пайке обычной. Только ультрапайке. Там паяльник должен быть особый.
Раньше и звездочки были из железа, поэтому паялись легко, а где я сейчас найду железные? А?

Был у нас прапорщик. На его беду звездочки на погонах были у него железными. (Правда, прапорщик в это время был в отпуске, а я, порывшись в тревожных комплектах, нашел его камуфляж).
Отодрал я две звездочки с его «комка» и автоматически мой прапорщик стал «младшим прапорщиком».

Ооо… Это была дивная заколка… Она сияла, как котовы яйца всеми желтыми цветами рондоля и стальным блеском генерал-лейтенантских звездочек, которые так дивно сочетались с желтизной… На оливковой рубашке генерал-лейтенанта она смотрелась еще лучше…
Шеф говорил, потом, что начальник штаба принял этот подарок со слезами на глазах, и даже обещал вознаградить пайщиков-связистов.

***
Ну, все мы тут военные. Положения строевого устава я вам не буду приводить. Так… вкратце…

- Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину! Товарищ генерал! Личный состав управления для строевого смотра построен! Начальник боевой подготовки… эээ… (ну, пусть будет Петров)!
- Вольно! Командуйте!
- Офицеры два шага вперед, прапорщики на месте!
(О, господи, заболтался я что-то со своим уставом…)

… Ну, там как положено, дальше… Жалобы, пожелания, предложения, представления по подразделениям…
- Заместитель начальника отдела охраны государственной границы подполковник Иванов! Жалоб, и предложений не имею!
- Начальник медицинской службы полковник Сидоров! Жалоб и предложений не имею!
……….
…-эээ… это… старший техник узла связи младший прапорщик Кузнецов… Впрочем, ладно, товарищ генерал-лейтенант. Жалоб и предложений не имею!
- Алексей Ильич, а чего это вы ко мне так фривольно?
- А потому, что вы – товарищ генерал-лейтенант мои звездочки носите! Вы даже не заметили, что я вам сказал, что я младший прапорщик! И вообще я только сегодня из отпуска вышел, а мне грят, что вам, там на заколку звездочки нужны были! Я не удивлюсь, если вы меня тут пороть начнете за нарушение формы одежды!
- Ы… Начальник отдела кадров! Сан Саныч… Я что-то ни х.я не понял! А почему старый прапорщик еще ходит МЛАДШИМ прапорщиком?
- Завтра представление… Товарищ… Генерал… лейтенант…

***
Отпороли в первую очередь меня.
Я зам командира подразделения. Команды были мои. Откуда я знал, что НШ изволит строевой смотр объявить…
Фигня, зато прапорщику старшОго дали. Это радует.

Бучнев Олег   Полковник

Полуторный сквозняк

---

Наряд доставляют на машине на правый или левый фланг участка, затем он пешим порядком проверяет контрольно-следовую полосу сразу на обоих флангах. То есть проверяет весь участок от стыка с соседями слева до стыка с соседями справа. Или наоборот. Потом приходит машина, и наряд с комфортом возвращается на заставу. Сквозной дозор называется. Или попросту - сквозняк.

…Вообще-то поначалу никакой речи о сквозняке не было. Сказано было, что нас просто с оказией доставят на стык с соседями слева, откуда мы с проверкой КСП спокойно вернёмся на заставу. То есть время дозора на левый фланг существенно сокращается. Радуйтесь! Мы и радовались. В кои-то веки на халяву до стыка добросят, а это значит, что пройти надо будет не шестнадцать километров, а всего восемь. С другой стороны, лично я почти расстроился. Потому что любил дозоры. Идёшь себе со скоростью шесть километров в час, обозреваешь окрестности, контрольно-следовую полосу сканируешь глазами. Обнаружишь след — сердце ёкнет сначала, а потом рассмотришь рядом с отпечатками выбитый в почве тыльником приклада автомата треугольник с выбитой же цифрой в середине. И успокоишься. Ты знаешь, чей это условный значок и понимаешь, соответственно, что след оставил предыдущий наряд, подходивший для чего-то к системе. Ну и, конечно, где-то козы полоску истопчут, где-то кабан, но это сразу видно…

— Так нас что, на соседском стыке, что ли высадят? — Это Лёха Сальников. Так-то он у нас за скотный двор отвечает и, честно говоря, летом не часто попадает в наряды на границу. У него со скотинкой нашей забот хватает, поэтому он всё больше колуном ходит — часовым заставы. А сегодня у него праздник, сегодня так случилось, что он на границу вырвется из своего навозного рая. Вот и смакует пограничные словечки и названия. — И мы вернёмся на заставу и всё?

— А тебе чего бы хотелось?

— Ну-у… Чтоб нормальный дозор. От заставы до стыка пешочком, а потом от стыка до заставы тоже пешочком. Хоть прошвырнуться маленько по свежему воздуху…

— Да ладно, — утешил я Лёху, — пройдёшь восемь кэмэ вместо шестнадцати, только и всего.

— Не только и всего, а хреново. Вот так вот вырвешься на волю раз в месяц, так и то не всё слава богу…

— Хорош гундеть! Молись, Лёха, и тебя услышат!
Когда я, спустя много лет, вспоминаю этот диалог, то понимаю, что Лёха таки молился, зараза. А началось всё с того, что повезли нас не на левый, а на правый стык. Да в принципе-то ерунда: наш правый фланг всего на километр длиннее левого. Только разве ж могли мы предполагать, что нас ждёт? Оттянулись, так сказать, в полный рост...

Во-первых, при постановке приказа выяснилось, что предстоит нам вовсе не халявное возвращение на заставу после половинного дозора. Оказалось, что предстоит нам чапать до левого стыка, откуда нас и заберёт машина. То есть, вместо облегчённого дозора — полновесный сквозняк. Да тоже, в принципе, фигня. Что такое семнадцать километров для пограничного волка второго года службы?! Лёха сиял и всячески выражал удовольствие от предстоящей возможности «прошвырнуться»…

Погода была отличная, дождя, похоже, не предвиделось. Комаров сдувало ветром, да и по большей части они ближе к Амуру роятся. А тут, у системы, одни только психи-одиночки над ухом зудят. Впереди резво вышагивает «собачник» Айрат Идрисов с Байкалом, в середине страшно довольный Лёха, я — замыкающий. Темп держим хороший. Через каких-то тридцать минут покажется застава. Вот это самое трудное в сквозном дозоре — проходить мимо заставы дальше, вместо того, чтобы свернуть к родным воротам со звёздами. Это особенно трудно, когда погода не такая, как сегодня…

Вот и показалась заставская вышка. Ещё километр — и правый фланг кончится. Пролетаем этот несчастный километр, как ПТУРСы. И на центре встречаем возвращающийся с островной вышки наряд.

— Привет дозорным волкам!
— Взаимно!
— Ну чё, покурим? Как раз, пока дежурный от заставы до системы добежит, пока ворота откроет…
— Да не, мы дальше…
— Сквозняком что ли?
— Ну!
— Тогда попутного ветра в жо…
— Спасибо! Добрые вы…

Вот так, с шутками-прибаутками, и расходимся. Они домой, а мы начинаем «мерить» левый фланг. Едва застава остаётся за поворотом, Айрат отпускает Байкала с поводка, и тот немедленно начинает носиться по высоким травам справа от дозорной тропы. Пёс носится не просто так. Он знает, что в этом чуть колыхающемся от ветра густом зелёном ковре полно жирных фазанов, которые и летать-то толком не умеют и которых при некотором собачьем везении можно поймать. Золотисто-коричневые фазаны то тут, то там выплёскиваются вверх, подобно пернатым фонтанам. Они заполошно молотят крыльями, наполняя воздух беспорядочным глухим хлопаньем. Идрисов — больше для соблюдения формальности — фукает на резвящегося Байкала и подзывает его к себе. Тоже не слишком настойчиво. В принципе, собакам позволяется немного побегать в дозоре. А то ведь на питомнике не больно-то порезвишься. Вот чтобы четвероногие не застаивались, можно и побегать от души. Но не очень долго. А то, не дай бог, «случится» нарушитель, а собака убегалась вусмерть…

Я на ходу то и дело оборачиваюсь назад, обозревая окрестности, так сказать. Никуда не денешься: за тылом наряда присматриваю я.

Лёха связывается с заставой почти с каждого линейного гнезда связи. Поскольку у него микротелефонная трубка и поскольку так положено. Но обычно наряд выходит на связь при обнаружении следа или при какой-нибудь другой служебной необходимости. Да ещё со стыка отзванивается. Однако Лёха, замученный хоздвором, служебные обязанности выполняет рьяно. Ему это просто нравится.

— У нас всё нормально, мы на пятом, есть что-нить для нас? Нет? Ну, до связи тогда!

Он деловито сматывает шнур трубки и суёт её в брезентовый чехол. Продолжаем движение. О! Щука показалась! Да нет, это я не брежу. Это всего лишь показалась пересыхающая летом протока с оригинальным названием Щука. А это значит, что до стыка с участком заставы Корфово осталось километра три. Лошади, когда возвращаются на конюшню, сами увеличивают скорость, подгонять их не надо. Вот и мы пошли быстрее, предвкушая длительный отдых на стыке. Всё-таки семнадцать километров «намотаем на спидометр» к тому моменту. Машина придёт в лучшем случае через час, а мы, замаскировавшись, будем в это время нести службу в качестве «секрета». Проще говоря, сядем поудобнее и станем курить и в меру трепаться. И поглядывать по сторонам. Ибо от системы и до самого берега Амура нарушителю спрятаться на обозримом пространстве негде: ни деревьев тут, ни кустов, ни сколько-нибудь больших сопок. Опять же Байкал снова будет находиться в свободном поиске…

И вот стык. И вот Лёха сладострастно докладывает, что мы на стыке, после чего оставляет трубку воткнутой в гнездо, чтобы постоянно оставаться на связи и спрашивать через каждые три минуты: «Ну чё, машина вышла?». И вот всё происходит так, как я описал немного выше. И оно происходит так ровно пятнадцать минут. А потом трубка начинает противно зуммерить, Лёха радостно хватает её:

— На связи! — Потом Лёхино лицо становится немного напряжённым, а голос не столь оптимистично звучащим. — Ну! Ну! И чё? А мы? Ни хрена себе! Ну-у… Ясно. Давай, до связи, блин!

Сальников несколько отрешённо и медленно начинает сматывать трубочный шнур, Идрисов напористо спрашивает:
— Чего там такое?
— Короче, пацаны, машины не будет. Там у них восьмой правый сработал, все уехали по сработке. А нам сказали возвращаться пешком вдоль рубежа прикрытия. С проверкой КСП, естественно. Вопр-р-р-росы есть?!
Это Лёха напоследок феноменально похоже изображает замполита. Айрат моментально подхватывает:
— Вопросов нет, приказ ясен… ну и так далее, в общем. Ну что, пошли тогда.
Контрольно-следовая полоса вдоль рубежа прикрытия запятнана следами зверья куда сильнее, поскольку пролегает намного дальше от системы и дороги соответственно. Тут гораздо реже ездят машины, да и наряды не частят… А между тем погода начинает быстро портиться. Ветер становится холоднее и резче, безоблачное до того небо угрожающе быстро заволакивается мрачными, тёмно-сливовыми тучами, которые полчищами несутся со стороны Китая. Дождь ливанул как-то сразу, без раскачки. Да какой дождь — ливень! И отнюдь не тёплый, как в тропиках, а довольно холодный, как на советском Дальнем Востоке. Потому что мы и есть на этом самом Дальнем Востоке. И Амур, проблёскивающий временами между неровностями ландшафта, моментально из синего стал свинцовым. А наши камуфлированные лёгкие комбинезоны и хэбэ — отвратительно мокрыми. Фуражки потяжелели, с козырьков не капает, а течёт, как из плохо закрученного крана. Дорога вдоль КСП очень быстро перестаёт впитывать воду и превращается в бесконечную цепочку скользких грязевых островков в бесконечной же ленте рыжей воды.

Какие тут шесть километров в час при таких условиях! Мы тащимся, больше похожие на коров на льду, нежели на пограничных волков. Байкал идёт рядом с Идрисовым, поминутно останавливаясь и встряхиваясь, отчего Айрат каждый раз получает дополнительную порцию воды. Но ему уже всё равно. Как и всем нам. Мокрее ведь не станешь. Можно, в принципе, для короткого отдыха усесться прямо в лужу.

О! В Щуке вода появилась… И не так уж мало! Представляю, что сейчас творится на центре. Не завидую тем, кто ночью на ЧГ пойдёт. Шататься туда-сюда шесть-семь часов и даже не присесть на минутку. Всё будет насквозь мокрым. При условии, что дождь к тому времени кончится…

Бредём, тащимся, плетёмся, шкандыбаем, оскальзываемся, материмся тихонько под нос. Оно и по хорошей погоде не слабо — полуторный сквозняк, то бишь, 26 километров в нашем конкретном случае. А тут… Как-то незаметно дорогу начинают съедать сумерки. Дождь вместо того чтобы уже кончиться, наоборот, усиливается. А до заставы ещё километра четыре. Пустяк, если посуху и на свету. А если в нашем случае? Фонарь аккумуляторный следовой здорово бы облегчил ситуацию, но у нас его нет. Сквозняк предполагался дневным. И обыкновенным, чёрт побери!

Естественно, мы уже идём не так, как положено, а практически в затылок один другому. Чтобы не потеряться. Байкал тоненько посвистывает носом. Бедолага! Даже его достала эта льющаяся с неба вода. У очередного линейного гнезда, чудом рассмотренного Лёхой в потёмках, мы останавливаемся. Он соединяется с заставой:

— У нас всё нормально. А? Да не, нормально… Да мы на подходе уже… Ну давай… Ага… До связи.

Как-то легче стало от осознания того, что кроме нас — мокрых, усталых, механически переставляющих в темноте гудящие ноги, — есть на этом свете что-то ещё. Застава, например. Она теперь совсем близко… Мы даже не заметили сразу, что дождь кончился. Мы заметили это, когда подходили к распахнутым воротам системы, у которых маячит кто-то в служебном плаще с поднятым капюшоном. Конечно, это Шура Жеребцов, дежурный по заставе. Ага, раз он на воротах, значит, наши со сработки возвращаются. Шура опускает капюшон, который, кстати, даже не успел промокнуть, и добродушно подкалывает:

— Хорошо вам, можете завтра в бане не очень уж и мыться! Попаритесь немного и достаточно!
— В следующий раз с нами пойдёшь…
— Да запросто!

…Шура из-за своей штатной «дежурности» вообще крайне редко выбирается на границу. Пусть скалится, мы на него не обижаемся.

Через полчаса мы сидим в светлой тёплой столовой. Тщательно выжатое хэбэ кажется почти сухим, а горячий чай с лимонником невероятно вкусным. Мы уже съели оставленный нам обед и вот теперь догоняемся чаем.

— Ну что, Лёха, — с лёгкой ехидцей спрашивает Айрат, — как тебе сквозняк? Прошвырнулся маленько?

— Да уж-ж-ж… — философски жужжит Лёха. — Но всё равно классно! Даже если бы знал, что так будет, всё равно с удовольствием бы пошёл. Это ж как раз то, что потом всю жизнь вспоминать будешь. (Прав оказался Лёха. Сколько лет прошло, а я помню этот полуторный сквозной дозор до сих пор во всех подробностях).
В столовую входит замполит и направляется прямиком к нам, подсаживается:

— Ну как, товарищи пограничники? Хлебнули сегодня романтики? — Тон у лейтенанта шутливый, но с каким-то подвохом, что ли. Мы это чувствуем. Ну точно! — А как насчёт того, чтобы завтра в шесть тридцать утра снова пойти дозором? Не сильно устали? А то получается — больше некому идти.

Вообще-то нашего согласия при назначении в наряды никто никогда не спрашивает, но сегодня немного особый случай.

— Мы пойдём, — за всех отвечает Лёха. И через секунду добавляет: — Если он не будет сквозным. Или хотя бы не настолько сквозным!

Замполит смеётся вместе с нами, встаёт, несколько церемонно пожимает нам руки и выходит. Мы смотрим на Лёху. Мы знаем, что завтра утром у него с непривычки жутко будут болеть ноги. Поначалу. А потом ничего — разогреется, расшагается, и пограничная жизнь вновь станет прекрасной.